ляться в бабьей юбке!
   Дионисий посмотрел прямо в глаза милиционеру - что редко удается
обыкновенным гражданам - и сказал:
   - Все перед Богами-Супругами в ответе.
   Милиционер был в годах и еще не перестроился, не уверовал вслед за
гражданскими массами, но инструкция у него была твердая: религию поощрять!
Правда, предпочтительно в православном исполнении. А этот походил на
сектанта, тем более и балахон на нем какой-то неуставной, в церкви такие
не носят, к сектам же следовало проявлять корректность, но настороженность.
   - Ладно, кто тут свидетели?
   - Тут и самый убийца налицо,- похвастался активист из толпы.
   И выдвинул вперед скрученного деда Дмитрича.
   - Ты?!
   - Я,- плакал дед.- Не хотел, само вышло. Бабу не хотел.
   - А свидетели кто тут есть?
   - Мы все в свидетелях! - подтвердил активист.
   Наконец и "скорая" пробралась сквозь толпу.
   Дионисий смотрел на лежащую мертвую Зою без сожаления.
   Мученица нужна была в основании Его учения - и вот мученица явилась.
Награда ей уготована на небесах - Отец Небесный позаботится и Мать
подсобит.
   А вышло - красиво. Дионисий и так в Себе не сомневался, но все-таки
самоотвержение Зои прибавило Ему еще больше гордости и уверенности в Своей
избранности: едва успел Он произнести всего несколько пророческих слов, и
вот ради явленной Им истины ученица пошла на мученичество, пожертвовала
жизнью. Не хуже чем в Святом Писании.
   А между прочим, ни один апостол не заслонил Христа и жизнью своей Его
не спас. Так что Дионисий Златый уже превзошел того первого Сына Божия!
 
 
   * * *
 
 
   Зоя умерла, но никто кроме Господствующего Божества не знал, что ее
СПИД живет и продолжается в крови юного самозванного Сына Божия. А Оно
вовсе не собиралось морить переселившихся в Дениса вирусов: проповеди
безнадежного больного, да еще больного самой знаменитой болезнью времени,
обещали произвести впечатление - и на землян, и на Него Самого. А Оно
очень ценит возможность получить посильные впечатления.
   Интересная все-таки штука - жизнь. Если внимательно приглядеться к
деталям. Очень ведь просто в масштабах Вселенной потерять мелкие детали.
Другое Божество на Его месте, может, и потеряло бы. Но - не Оно.
   Кстати, интересная мысль: о другом Божестве.
   Планетяне - они все рождаются в результате случайных комбинаций. Те же
родители Дениса. Мог каждый из них умереть в младенчестве. Могли
пережениться иначе. Людмила Васильевна, например, очень колебалась, была
параллельно влюблена в морского капитана, и если бы не глупая ссора -
представьте себе, из-за Окуджавы - вышла бы замуж за своего "красивого
морячка", как называла возможного зятя ее мама. И тот, кто родился бы в
этой комбинации, был бы уже не Денис: вырос бы в бравого папу, мечтал бы о
море, а не о новой вере.
   Тогда молодая Людочка еще не уверовала вместе со всеми в вернувшегося в
Россию православного Бога, а вместо Бога и тоже вместе со всеми
интеллигентными девушками страстно почитала Окуджаву. А ее моряк Эдик
сказал небрежно: "Подумаешь, певец кухонный. У меня половина команды
бренчит не хуже!" И тогда Люда поняла, какой он тупой и бездуховный. А
через три дня Эдик уплыл в очередной раз, так что времени помириться не
осталось.
   Так что любой планетянин - результат совпадения многих случайностей. А
Оно Само„? Коли Господствующее Божество не имеет ни начала, ни конца -
значит Оно не могло бы быть другим?! Если только...
   Все-таки и Оно не всегда понимает: как это существовать изначально, не
будучи никем созданным?! А вдруг Оно тоже - Создание некоего еще более
Высшего Разума?!
   Если - Создание, тогда могло получиться у того неизвестного высшего
Творца и немного иначе. А было бы Оно немного другим - и Вселенная Им
сотворенная получилась бы немного другая.
   Мысль странная - но соблазнительная. А почему бы и не обдумать на
досуге? Благо, досуг всегда найдется, когда целая вечность в запасе.
 
 
   * * *
 
 
   Виталик уже мог вставать - опираясь на Клаву одной рукой, и на
неусыпного стража - другой.
   Стражи, по мере его выздоровления, смотрели вс„ подозрительнее и
несколько раз пытались снова запереть Виталика в хижине. Клава пока не
давала: "Воздух, - она повторяла,- воздух хорош!" И охватывала широким
жестом окрестные горы - потому что в таких горах воздух может быть только
самый чистый и целебный. Как и вода.
   Виталик уже узнал, зачем Клава появляется в таком маскараде. И свято
соблюдал конспирацию. Конспирировал он своеобразно: старался при стражах
разговаривать с доктором максимально матерно, чтобы те понимали, что так
могут разговаривать только два настоящих мужчины. И Клаву учил шепотом:
   - Да говори ты при них по-настоящему, как мужик.
   Клава материлась без увлечения, хотя и готова была признать свободу
мужского слова одним из преимуществ сильного и оттого грубого пола. Но
все-таки одно речение она полюбила: "Да пей ты лекарство, ебена мать!"
   Выпал наконец снег в горах. Лунными ночами сделалось совсем светло:
снег не только отражал, но словно бы и усиливал свет ночного светила. На
поляне около хижины можно было бы даже читать крупные буквы. И тем темнее
казались тропы, уходящие под полог елового леса.
   Виталик уже немного окреп, но, по совету Клавы, скрывал свою крепость
от охранников. Когда те отходили на свой частый перекур, Клава с Виталиком
шептались о побеге.
   Если бы Клава могла спокойно посмотреть на себя со стороны, она бы
поняла, что переживает счастливые дни: роскошная природа вокруг, чистейшая
вода в горном ручье, неплохая еда и совсем даже ненавязчивая охрана,
нужная ровно настолько, чтобы придавать отрывочным разговорам с Виталиком
запретную прелесть. Никогда бы они с такой напряженной радостью не
переговаривались на своей ярославской воле. Других таких счастливых
узников не бывало во всей Чечне. И вряд ли будут.
   Но Клава считала случившееся злой неволей и планировала побег. Виталик
хотя и окреп, но сам планировать еще не мог и препоручил всю мужскую
инициативу ей.
   Выпавший в горах снег, ради прелестей которого благополучные жители
этой планеты заполняют горные курорты, казался ей только опасной помехой:
на снегу ясно отпечатаются следы, а ставшие светлее ночи облегчат погоню.
   Впрочем нужно было решить два главных вопроса: куда бежать и на чем?
Пешком ведь не уйдешь. Летом можно было бы и пешком - лесами. Но зимой -
не уйдешь.
   А на дорогах всякий наедет, остановит. Помогла бы только захваченная
машина - и карта, чтобы знать, по какой дороге газовать. Карты у Клавы,
естественно, не было.
   Виталик сам не планировал, даже не вникал в сложности предстоящего
мероприятия, а потому торопил совершенно по-детски:
   - Ну чего ты? Давай уходить!
   Ночью стражи теоретически спали по очереди. Но практически дежурный
дремал тоже - только что прислонившись к двери. Убивать ли стражей,
связывать ли?
   Если убить, то при поимке пощады не будет. А так - так посадят в яму,
скуют наручниками. Клаву при этом разденут и разоблачат - чтобы насиловать
всем отрядом.
   Иногда ночью Клаве начинало казаться, что вообще вс„ вокруг - сон. Как
она могла решиться на такое?! Как посмела понадеяться на успех?! Конечно,
случаются чудесные спасения.
   Если поможет Бог. И не просто поможет, а очень поможет! Кроме как на
Бога надеяться было и не на кого.
   Но даже и при надежде на Бога надо было подготовиться.
   А Виталик ныл нетерпеливо:
   - Ну чего ты? Давай! Эти недоноски спят. Давай сейчас:
   автоматы вырвем, пристрелим их - и вперед!
   Явился соблазн: послушаться. Он мужик, пусть решает!
   Хватит она отвечала за вс„.
   Дежурный охранник заснул в обнимку со своим калашом.
   Прихлопнуть его мог сейчас и пятилетний мальчик.
   - Давай!
   Виталик даже приподнялся, готовый броситься на спящего.
   - Нет! - сказала Клава.- Лежи. Рано.
   Клава разозлилась. Ради такого капризного недоумка она рискует всем! А
если спасутся, небось, припишет вс„ себе. И всю жизнь будет точно также
жить за ее счет, за ее труды.
   Муса бы никогда так не ныл. Он бы вс„ обдумал сам, решил бы - и сделал.
Клава могла бы на него положиться - и не беспокоиться ни о чем. И с поезда
Мусу никогда бы не сняли так глупо!
   Муса появился - легок на помине. Прискакал поздним вечером. Если бы они
перебили охрану и побежали - как раз бы встретились на тропе. Вот и
получилось бы совсем другое продолжение.
   Услышав конский топ, стражи вышли из хижины. Клава за ними.
   Муса явился не один, а с двумя своими головорезами. Эти Клаве сразу не
понравились.
   Муса соскочил с коня и крепко приобнял Клаву за плечи:
   - Доктор хорош, без тебя плохо внизу. Люди болеют, люди спрашивают.
   Клава испугалась, что он заберет ее вниз. оторвет от Виталика. И тогда
конец всем планам побега. Испугалась - и отстранилась.
   - Чего ерзишь? Я как брат. Хватит ждать, пора Аллаху поклониться!
   И с этой стороны ловушка захлопывается. Неужели Виталик был прав и
нужно было убежать еще вчера? Но - куда убежишь пешком по снежным тропам?!
Без пайков, без горной одежды и обуви!
   Хорошо что Муса не ждал пока ответа, инспектировал ситуацию дальше:
   - Что лечил - много или мало?
   - Лучше ему, но надо еще лечить,- Клава постаралась поддержать
дипломатическую неопределенность.
   - Мы не госпитал. Пусть лечит в свою Россию. Выкуп платит, хорошо
лечиться, если нужен кому.- и повернувшись к Виталику закричал зло - не
так, как только что говорил с Клавой: - Пусть за тебя отец-мать платит!
Пусть за тебя президент платит! Хватит даром хлеб! Сейчас ты скажешь,
чтобы быстро платить!
   И что-то приказал по-своему сопровождающим головорезам.
   Те подошли к Виталику, резко дернули его, поставили к стене хижины.
Достали какой-то удлиненный предмет - но оказался не автомат, а
видеокамера.
   - Ты сейчас говори, что жив, но плохо жив. Не будут платить, будешь
совсем не жив.
   Виталик стоял у стенки - в точности как перед расстрелом. И камеру на
него направили - как автомат. Зажегся свой фонарь подсветки - словно
подствольный гранатомет.
   - Ты - говори!
   Виталик заговорил - немножко поспешно, как неприятно показалось Клаве.
   - Дорогие близкие и командиры. Я здесь в плену. Я пока жив, но болен,
мне нужны многие лекарства, которых здесь нет. Если хотите увидеть меня
живым, то заплатите этим людям, которые просят.
   Один из головорезов подошел и дал Виталику размашистую затрещину -
второй продолжал снимать.
   - Да вы что! - закричала Клава. - Он больной!
   Муса что-то сказал по-своему, и головорез отошел.
   Повернувшись к Клаве, Муса пояснил почти извинительным тоном:
   - Мало жалости говорил. Пусть видят, что здесь ему плохой кайф. - И
Виталику: - Ты добавляй, что в другой раз будут кассету посылать, твой
палец прибавят. Отрубим первый палец - как первый ультиматум.
   Виталик продолжил, запинаясь:
   - Видите, меня тут бьют, а я больной. Тут они палец для начала
отрубают, если денег не получают. Могут и мне. И пришлют вам пальчик в
конверте.
   По-детски прозвучало - "пальчик".
   - Вот хорошо,- оценил Муса тоном режиссера.- Хорош кадр, так? - Но не
успокоился на достигнутом.- Ты еще на жалость. Своих родных всех по имени
проси.
   Виталик выполнил:
   - Дорогие папа и мама, Николай Васильевич и Ольга Павловна, очень ваш
прошу, не забывайте своего сына в плену.
   Очень хочу вас обнять дома. А то порвут здесь на куски - и не
повидаемся больше ни разу!
   - Жена есть? Девушка есть?
   - Есть. Любимая девушка.
   - Проси девушку по имени. Если любит, пусть пожалеет.
   Виталик добавил:
   - Дорогая Клава, если слышишь меня, помоги мне отсюда выбраться.
Вернусь домой, мы с тобой поженимся и будем жить счастливо. Я тебя очень
люблю.
   Клава оценила, что Виталик нашел способ объясниться с нею при всех,
посмеяться, а те и не догадались. Тоже молодец все-таки!
   - Скажи, как скучаешь.
   Да, забыл он сказать, что скучает! Она же должна быть далеко, а не
здесь рядом!
   - Я по тебе очень скучаю и хочу обнять поскорей.
   - Про бабу заговорил, сразу много жизни! Красивая твоя - как?
   - Клава.
   - Красивая Клава?
   - Красивая.
   - Скажи, пусть приедет, мы тебя будем обменять: ты - туда, она - сюда к
нам. Мы красивых любим любить! Очень будем любить! Все вместе! - засмеялся
Муса, а за ним и его головорезы.
   Виталик молчал.
   - Ну - говори!
   - Чего говорить зря. Про деньги - это ваша работа. А никто не приедет
меняться людьми. Подумают, я тут рехнулся.
   - А можно попробовать - первый раз. Будет жить мой младший жен, любимый
жен - плохо, да?
   Муса смеялся совсем добродушно.
   - Зачем в поезд не ехали двое, да? Была твоя Клава - стала моя Клава! В
русских женщин мякоти много, податливы много - я люблю.
   И он снова засмеялся.
   Съемка сама собой завершилась.
   Клава смотрела в сторону. Она вдруг испугалась, что Виталик выдаст ее -
нечаянным взглядом.
   Но опять невольно выручил Муса: он что-то скомандовал, махнул рукой - и
Виталика увели в хижину.
   - Хорошо работал, хорошо лечил,- Муса улыбнулся Клаве.
   Улыбается он очень редко, не приспособлено к улыбкам его жесткое лицо,
и тем неожиданнее детское радостное выражение, появляющееся вместе с
улыбкой. Кто вспомнит, что по всем человеческим понятиям это - изверг,
убивший уже сотни полторы людей, в том числе до семидесяти - единым
взрывом.
   Клава хотя и знала - но не вспоминала.
   - Еще лечить надо,- поспешила она воспользоваться доброй минутой.
   - Надо получить мало-мало денег, - снова улыбнулся Муса.- Сейчас в
России тоже лечат - за плату. Мы здесь - как в твоя Россия: ты - лечишь,
он платит.
   И это была та самая шутка, в которой доля шутки - только в определении
"мало-мало".
   - Надо лечить как следует, тогда,- она принудила себя добавить: - дадут
и больше денег.
   - Вот нет! - Муса обрадовался случаю научить любимого доктора
уму-разуму. - Когда сильно больной, близко умереть, родные будут
поспешить, больше денег скорей дадут. Когда для работы покупать, тогда чем
здоровый - тем дорогой; когда родным выкупить для дома, для любви - не
надо шибко здоровый. Больше больной - больше будут жалеть.
   Такая простая истина, очевидная любому начинающему работорговцу!
   А Виталика в это время не просто вернули в хижину, но и заперли в
тесный чулан, с которого он здесь начинал - так распорядились приехавшие с
Мусой телеоператоры.
   Виталик понимал, что Клава старается для него, что одно то, что она
кинулась к нему на помощь из безопасного Ярославля, приехала сюда в самое
осиное гнездо, да еще лечила его - и чудо, и подвиг. Понимал, что и сейчас
она что-то делает ради их спасения, быть может, выведывает, по какой
дороге безопасней бежать. Понимал, надеялся на Клаву - и не мог унять
нетерпеливого раздражения: ну что она так долго возится? Давно бы убили
этих двух олухов и убежали бы. или ждали бы в засаде, убили бы теперь этих
приезжих, сели бы на их коней - и умчались бы! Потому что она сама гуляет,
поэтому ей и ни к чему торопиться. Гуляет, этот горбоносый чичмек ее
обхаживает - а он, Виталий Панкин, настоящий русский, хозяин в своей
стране, должен ждать здесь в вонючей клетке!
   Хотя ему, еще больному, воздух нужен больше всех.
   Муса не понимал сам себя: никогда он не был склонен к мальчикам, любил
женщин как настоящий мужчина - и вот нравится ему обнять молоденького
русского доктора, чувствовать под рукой податливые узкие плечи.
   А Клава и правда - не торопилась отойти от Мусы.
   - Красивое место,- сказала она просто для разговора.
   - Хорошо жить. У нас жить. Поклонись Аллаху, будь нам брат! -
обрадовался Муса. - В нас, в чеченах, тоже русская кровь бывает. Сам
Шамиль из русских чечен, которые от вашего царя захотели бежать в нашу
свободную жизнь среди гор. Ты слышал, да?
   Клава о таком и не слыхала. И не поняла, какой Шамиль имелся в виду:
Басаев или прежний здешний хан или князь?
   - Нет, не слыхал.
   - Вот! Шамиль - герой. Никто его не мог попрекать, что в нем русская
кровь. Ваши поклонились Аллаху, вместе стали воевать, мы им верим как себе.
   Об этом Клава слышала еще в поезде: редко, но попадаются среди пленных
боевиков русские. Этих - хорошо если стреляют сразу. Чаще: привязывают
сзади к бэтээру - и волокут по кочкам. Как и "белых колготок" - женских
снайперов с Украины и Прибалтики.
   - Ты живешь у нас, мы тебе верим. Поклонись Аллаху, будешь мне брат.
Денег дам: дом купить, жену брать.
   Опять захлопывалась ловушка.
   - Боюсь. Меня когда крестили, монах был истовый, сказал: "Крещаешься
навеки! Изменишь Господу своему, погибнешь как смрадный пес!" Погибнуть
боюсь от его проклятия.
   Клава в детстве слышала историю про грозного монаха - только крестил он
так родную ее тетку. И вот вспомнила кстати.
   Муса отнесся серьезно:
   - Аллах силен, Аллах защитит. Твой русский Бог далеко, Аллах близко.
Посмотри, горы могучи - Аллах воздвиг! Русский Бог не мог, у русского Бога
- одна степь, один пыль.
   Клава не улыбнулась. Хотя учат в церкви, что единый Бог правит всем
миром, на практике все время приходится сталкиваться с конкуренцией Богов
- и она привыкла, приняла реальность разделения Богов - по народам и
странам. Здесь на земле воюют солдаты, а на небе их Боги точно так же
бьются между Собой.
   Светила луна, белел снег, укрывший горы, опушивший лапы елей. Светилось
оконце хижины. Как в рождественской сказке.
   Муса встряхнулся, первым отогнав расслабляющее наваждение.
   - Пошли. Будем есть, будем спать.
   Войдя в хижину, Клава не увидела Виталика на его привычной лежанке.
   - А где больной?
   И Муса переспросил тоже самое - по-своему.
   Охранник небрежно махнул рукой в сторону чулана - и засмеялся
по-чеченски.
   - Его надо сюда! Там душно, там холодно, там он опять заболеет хуже!
   - Больше будет болеть, больше будут жалеть,- повторил известную уже
мысль Муса. - Нам тесно, людей много.
   Он взглянул на часы и что-то приказал. Все чеченцы встали на колени,
Муса заговорил другим голосом, слегка нараспев - Клава не удивилась, она
привыкла уже в ауле к часам молитв. Она приоткрыла дверцу и скользнула в
чулан. Тут и спать - осенило ее. А то улягутся вповалку, да еще разденутся
ради жары. И ее заставят раздеваться - потому что ни в какой компании не
терпят, чтобы кто-то один был не как все.
   Отбормотав молитву, чеченцы загомонили светскими голосами. Распахнулась
дверь, кто-то посветил фонариком.
   Муса спросил:
   - Зачем здесь?
   - Больного посмотреть. И тесно там, я здесь посплю.
   Муса ждал, что они лягут рядом с молоденьким русским доктором,
прижмутся друг к другу. Но вдруг бы он оказался не волен в себе, вдруг бы
совершил нечаянно со сна содомский грех?! Вдвоем бы - и пусть, а здесь
услышат, узнают - случится позор. Насиловать пленника можно - ради власти
над ним, ради крайнего унижения презренного врага. Даже иногда снимают
такое и посылают кассету родственникам - чтобы поторопились. Но для
поддобных съемок есть добровольные исполнители, Муса не среди них. Так что
хорошо, если доктор полежит отдельно - от греха.
   Муса молча захлопнул дверцу.
   Ощупывать ее принялся Виталик. Это было законно, и она ему помогала как
могла. Виталик пробился наконец сквозь одежки, но получилось у него
коротко, не очень увлекательно и без всякого предохранения. А сроки у
Клавы как раз опасные. Вот так и бывает: мало, что залетишь, так еще и без
долгожданного удовольствия. Получился не столько любовный взлет, сколько
акт свободы: ведь обманутые чеченцы тут же за тонкой стенкой. Домой в
Ярославль Виталик пока не убежал, а вот в Клаву - убежал-таки!
 
 
   * * *
 
 
   Господствующее Божество снова позволило себе немного помечтать. Нельзя
про Него сказать, что Оно расслабилось - напряжение и расслабление
невозможно в нематериальном мире, но Оно расфокусировало внимание,
воспринимало все вселенские события равноудаленно. И вело мысленную беседу
воображаемых Своих Ипостасей.
   Не произошло ничего примечательного