на протяжении обозримой
бесконечности, но Он почему-то пребывал в задумчивости. И желал от Не„
поддержки и утешения:
   - А ведь можно сделать мир таким прекрасным, Дорогая!
   - Мир и сейчас неплохой. И такой забавный.
   - Да, забавный. А можно сделать прекрасным! Мы это сможем - Вдвоем.
   - А чего ж Оно Само не устроило прекрасно вс„ до конца?
   - Потому что Оно было одиноко, Ему не с кем было посоветоваться.
   - Да, Ему не повезло. Так что же Мы сделаем с миром, Милый?
   - Отменим борьбу. Отменим хищников. Надо установить принцип: сколько
родилось, столько и выросло. Не мечет семга миллион икринок, чтобы вырос
одна взрослая семга, а остальных безжалостно съели бы по дороге, а мечет
единственную икринку, и чтобы никакие хищники ее не ели, чтобы она росла
спокойно. И так во всем. Требуются в лесу четверо оленей - и родится
четверо, и тогда не нужны волки, чтобы съедать лишних. В общем, не надо
больше стихийного регулирования через взаимную борьбу, установим плановое
мироздание, всеобщий контроль и учет.
   - Ты замечательно придумал, Дорогой! А кто будет заниматься контролем и
учетом?
   - Мы! Ведь Мы же всеведущие и всемогущие. Вот Мы и будем рассчитывать:
где, кого и сколько нужно. Рассчитывать и распределять по потребностям.
Выдавать разрешения на рождение каждого комара и каждого слона.
   - А что же с хищниками? Они тоже красивые и умные, тоже очень желают
жить!
   - Ну-у, с хищниками... - Он немного поколебался.- Их Мы приучим
питаться травой. Ну вообще - зеленью. Бывают очень питательные корешки -
им вместо мяса.
   - Им не понравится.
   - А Мы внушим, чтобы понравилось! Поменяем им пищевую ориентацию.
Может, мясное питание - такое же извращение, как однополая любовь:
по-настоящему, надо любить противоположный пол и питаться противоположной
половиной природы: фауна поедает флору, а флора потом поедает фауну - в
виде испражнений и трупов. Это и есть мировая гармония. А когда мясо ест
такое же мясо - чистое извращение, это Оно навязало волкам и тиграм, чтобы
развязать борьбу и Самому устраниться от мелких дел.
   - Но, Дорогой, Оно знало, что делало: столько на Нас свалится хлопот!
Их такое множество повсюду, всяких планетян - чтобы каждого сосчитать и
отрегулировать. Так хорошо, когда они устраиваются сами, так спокойно!
Мошки плодятся, а пташки их регулируют. И пташки за это любят мошек.
Кажется, Мы это уже обсуждали.
   - Но мошкам тоже немножко больно.
   - Пусть потерпят.
   - А мышкам? Им тоже больно, когда ими играют кошки.
   - Совсем немножко больно.
   - Мышам не немножко. Они пищат. А оленям и вовсе больно. Газелям. А Мы
могли бы сосчитать газелей, и волкам не пришлось бы их регулировать.
   - Тогда Нам только и придется о них думать и думать, считать и считать.
   - Но Мы же и так о них думаем. И преждесущее Оно в Своем одиночестве
только о них и думало.
   - Вот именно - в Своем одиночестве. Просто, Ему больше нечем было
заняться, потому Оно только и думало, что о всяких планетянах. Да и то Оно
пустило их на саморегуляцию, не подсчитывало каждую мошку и пташку, хотя
уж Ему-то больше нечего было делать. Но Мы теперь вдвоем, Мы любим Друг
Друга, Мы и должны думать Друг о Друге, заниматься Друг Другом, Милый и
Единственный Мой, а не отвлекаться. Оно только и думало, что не о Себе, а
о всякой мелочи, вот Оно и взбунтовалось от этого.
   - Как взбунтовалось? Против Кого? Оно единственное и самое главное, Ему
бунтовать было не против Кого.
   - Но взбунтовалось же. Значит, Оно против Себя Самого взбунтовалось - и
решило создать вместо Себя - Нас. И вот Мы теперь счастливы, но Мы должны
и научиться на Его одиноких ошибках.
   - Самое главное, Дорогая, что Мы счастливы. а об остальном поговорим
потом.
   - Мы счастливы, Дорогой, но что Нам остается, если не разговаривать?
   Конечно, Она права: что Им остается делать вдвоем?
   Только разговаривать. Им и сон неведом, и усталости Они не знают -
только и остается: разговаривать и разговаривать, после того как Оно
провело полувечность в одиночестве.
 
 
   * * *
 
 
   Клава лежала и думала, что если она забеременеет, а по срокам такое
очень вероятно, то вс„ поменяется. И не имеет она больше права рисковать
собой - потому что не только собой, не столько собой! И если она убежит
одна и родит от Виталика сына, вообще ребенка, даже дочку, все-таки
частица Виталика останется жить, даже если он сгинет в Чечне.
   Конечно, никто не поверит, что это - его ребенок. И родители его не
поверят, не признают и не примут. Но сама-то она будет знать - и пусть
говорят вс„, что захотят. Она одна будет знать - и Бог тоже.
   Виталик тоже думал. Эта ночь его изменила. Или - возможное отцовство.
   - Ты знаешь, ты извини,- зашептал он. - Столько тебя ждал, думал,
дождусь, будет у нас брачная ночь - в квадрате.
   А получилось - вот как. Словно пачкун какой.
   - Ну что ты! Ты же болел, тебе еще выздоравливать надо.
   Я так счастлива, что почувствовала тебя.
   Она сказала почти правду. Конечно, она сделалась бы еще счастливей,
если бы Виталик вознес ее до вершин блаженства - как молодой Бог. Но и так
она была счастлива - что он жив и способен продолжить жизнь.
   - Ну хорошо, ладно. Я другое думаю: ты - уходи одна. Ты ходишь
свободно, тебе чечены верят - ты убежишь. а вдвоем нам не уйти, тем более
зимой, когда снег и следы. Вдруг ты сегодня - зачала?
   Слово было очень не его, ученое какое-то, и потому особенно растрогало
Клаву.
   - Уходи одна! Уйдешь и родишь сына. Если я погибну, чтобы он остался. Я
письмо напишу папе с мамой, что ты была здесь, что ребенок мой - чтобы
поверили!
   Про письмо - хорошая мысль, про письмо она не подумала.
   Чтобы был признанный ребенок Виталика, чтобы рос с любящими дедушкой и
бабушкой.
   Не капризный больной, донимавший ее в последнее время, а мужественный
мужчина лежал в тесном чулане. Другой человек. И Клава посмотрела на него
по-другому. Устыдилась тайного влечения к Мусе, которое она не могла
подавить в себе - да и не очень подавляла.
   Она вышла в комнату - благо дверь оказалась незапертой снаружи. Ради
нее - незапертой. Чеченцы спали - все. Страж спал сидя, привалившись к
стене и обняв автомат. Еще несколько стволов валялись в углу, словно
вязанка хвороста.
   Выхватить резко один калаш - и прошить всех по два раза с гарантией!
   На коней - и в долину!
   Но они оба с Виталиком - плохие наездники. А Виталик к тому же -
больной и слабый. Сбросит конь на горной тропе, переломаются они - и
облава легко их догонит, собаки настигнут - если только они сами до этого
не замерзнут на свое счастье, чтобы избежать мучений.
   А если бы и хорошие наездники - очень далеко нужно скакать - и вс„, не
зная дороги.
   Может быть, вчера вечером Клава бы и решилась, но ночь изменила вс„,
она больше не имела права рисковать собой. Ко вчерашнему вечеру она почти
приучила себя думать по-мужски, но теперь она сделалась опять испуганной
женщиной.
   Каково ей было бы расстрелять спящего Мусу, она так и не узнала, потому
что не попробовала. Муса хотя и изверг, но к ней всегда относился хорошо.
   Клава вышла из хижины и, пока все спят, отошла в сторону и справилась с
утренними делами - по-женски. Потом осмелела и, полураздевшись,
ополоснулась холодной ручьевой водой.
   Вершина горы осветилась розовым лучом. Клава снова подумала, что до
Чечни никогда не видела такой красоты. И не увидит больше, когда убежит
отсюда. И снова патриотически пожалела, что живет здесь враждебный народ,
что не заселили Кавказ сплошь русские - как ее Ярославскую область. Вот
была бы жизнь!
   Помолившись и позавтракав, Муса приказал ехать.
   - Ты тоже, доктор,- добавил он неожиданно.- Больной теперь хорош, надо
других лечить.
   - Я лекарства только напишу, какие еще давать,- сказала Клава.- И
больному скажу.
   В чулане Виталик написал записку. Шепнул:
   - До свидания, родная. Я тут написал маме: помнишь, как я в третьем
классе хотел, чтобы теленка тоже Виталиком назвали? Это только мы с нею
помним: чтобы поверила. что я писал, потому что почерк - плохой. Береги
себя и убеги! А я - как получится. Может, выручит держава?
   Клава чмокнула его бегло - торопилась и боялась, что войдут.
   Лишнего коня не было. Значит, Муса решился внезапно.
   - Сидеть будешь ко мне,- приказал он.- Доктор легкий, конь сильный,
едем шагом.
   Ехали медленно, Муса берег коня. Клава сидела впереди Мусы, как
ребенок. И это самая опасная позиция. Муса иногда придерживал ее - за
живот. А потом соскользнул на бедро.
   Муса мучился. Желание к мальчишке-доктору охватывало его. Рука сама
тянулась к бедру, обтянутому грубой солдатской штаниной. К бедру, по
бедру, выше - и под пальцами оказалась совершенно женская конфигурация.
   Муса ничего не сказал. Только прижал сильнее. И Клава ничего не сказала.
   Так и доехали молча.
   Молча спешились, если не считать коротких непонятных Клаве команд.
   Муса схватил Клаву за руку и потащил в дом, в комнату.
   Тут у Мусы не свой дом, Клава знала, что это дом его подручного Гочи,
но каждый дом, в который приезжает Муса, становится его домом.
   В комнате он резко повернул ее к себе:
   - Девка?!
   Отпираться было невозможно.
   Клава кивнула молча и молча же заплакала. Заплакала искренне, но и
понимая, что женские слезы - ее последняя надежда.
   - Зачем - девка?!
   - Искала жениха.
   - Нашла?
   Тут один шанс - полная искренность. Вдруг пожалеет?!
   - Да. - Всхлип. - Виталик, который был едва живой. Вылечила. Почти.
   Вот сейчас Муса скажет - жестокий, но рыцарски благородный по-своему:
"Я хотел, чтобы ты стал моим братом, но если ты девка и любишь другого -
будьте счастливы. Я богатый, мне одним выкупом меньше - плевать! Ты лечила
моих братьев-чеченцев, ты заслужила свободу и любовь!"
   - Смелый девка.
   Вот! Ну же!
   - Люблю смелый девка!
   Сейчас сбудется!
   Но Муса прижал ее к себе и начал стаскивать штаны, куртку - вс„ разом.
   Еще вчера она почти хотела этого. И сопротивляться бы не стала.
   Но сегодня она несла в себе группу сперматозоидов, совершивших побег из
чеченского плена.
   - Не надо... Отпусти... Будь добрым...
   На ней уже не оставалось почти ничего.
   Если бы Муса хоть потянулся за презервативом - дошла же уже цивилизация
в горы!
   Она должна родить сына Виталику! Родить сына от Виталика и ни от кого
другого! Она не может обмануть его отца с матерью той запиской! Когда
сынок вырастет, они должны вздыхать: "Ну, вылитый!", а не шептаться, глядя
как бегает по двору чернявый мальчик.
   Или Муса отпустит - после?! Отпустит их обоих?! Тогда можно будет
сделать аборт, а потом родить настоящего сына - чистокровного Витальевича
Панкина.
   Но Муса сопел и ничего не обещал.
   Он хотел эту русскую доктору как никого и никогда до нее! Ведь он
тянулся к ней, еще не зная, что она - желанная женщина, он почуял ее даже
в лживом мужском обличьи. Прекрасная женщина, смелая женщина! На руках он
будет носить ее.
   Озолотит! У Джохара тоже была русская жена - верная подруга не только в
любви, но и в войне. Алла. Русская. а имя - в честь Аллаха. Женщина всегда
поверит в то, во что верит ее муж. И русская доктора - будет с ним в
правом чеченском деле. Потому что никогда и никого в жизни - так как ее!
Не только как бабу, а как родную жену. Такая она - каждый палец радуется,
обнимая ее!
   - Звать как - по правде?
   Клава заметила кинжал в головах укрытой коврами тахты.
   И уже не высчитывая, как убежит, как найдет дорогу, полоснула
распаленного, ничего не видящего самца под кадык.
   Вот так! Это совсем не то, что расстрелять спящего.
   Группа сперматозоидов осталась чистой, не разбавленной нежелательным
пополнением.
   Дальше она действовала быстро и собранно.
   Осмотрелась в зеркало, оттерла капли крови. Оделась.
   Поискала у Мусы в карманах, нашла ключи от машины. Захватила свою
переносную врачебную сумку - будто торопится на вызов.
   Вышла. Встретила хозяина дома - знакомого ей Гочу.
   - Муса устал, спит. Не велел будить,- сказала она твердо.- Поеду
больного лечить.
   Гоча кивнул не без подобострастия.
   Во дворе стояла белая "шестерка". Хорошо бы ключи оказались от нее.
   Ключи действительно оказались от нее. Клава, спортивная девушка, машину
водить умела. Хотя практики случилось до сих пор довольно мало.
   - Муса велел срочно к больному,- крикнула она бродившим по двору
младшим братьям Гочи.
   Те кивнули. Действительно, хорошо она тут примелькалась.
   Через сколько времени войдут в комнату? Через пять минут? Через час?
Даже пистолета у нее не было, чтобы застрелиться в безнадежном положении.
   Главная дорога шла в Ведено. Может быть, прямо дальше и Дагестан, Клава
не очень помнила географию, но допускала.
   Только вот само слово "Ведено" ее страшило: где Ведено, там Басаев и
его люди. И она поехала по другой дороге - на Грозный. Где Грозный - там
север, там Москва ближе. А конкретнее - ближайший русский Ставрополь. А
Дагестан, он большой, он везде сбоку рядом.
   Если войдут в комнату, бояться придется не только погони сзади.
Презервативов в горах мало, а спутниковых телефонов - достаточно: сразу
обзвонят всю Чечню! Бояться придется и встречных машин тоже.
   Ехала Клава довольно медленно: и дорога не располагала к гонкам, и
умения не хватало, чтобы гнать.
   Дорога была покрыта снегом. Очистители явно здесь не проходили, машины
как могли прокладывали колеи, а между колеями нарастал снежный хребет.
Лучше бы по глубоким колеям пробиваться на джипе, а низкая "шестерка"
несколько раз задевала наледь дном.
   Единственный шанс - дотянуть до Дагестана! Знать бы точно, где тут
Дагестан?
   Слишком малый шанс - одна на чужой дороге, без языка.
   Правда - правда ловить будут русского доктора! Никто ведь не знает, что
она - женщина! Муса узнал - и сразу умер.
   Найти бы женское платье! Да, русская, скитается по Чечне, ищет жениха
или брата. Волосы ежиком, конечно, испортят образ прекрасной русской
женщины во глубине чеченских гор.
   Над головой быстро собрались тучи - не в смысле испытанного
литературного сравнения, а буквально. Несколько раз ударил гром,
перекатываясь в горах долгим эхом. Зимняя гроза - это уже совсем
необычайно! Сорвались тяжелые капли, не снежинки, и следом полились с неба
потоки. Колеи тотчас наполнились водой.
   При каждом ударе грома Клава взглядывала наверх. Она не думала, но
ощущала нутром, что такая мощь доступна только Господу Богу, который и
решил пролиться на дорогу - то ли, чтобы затруднить ей бегство, то ли,
наоборот, чтобы задержать погоню.
   Дорога вмиг сделалась совсем непроезжей: колеи, ставшие канавами,
заполнились смесью воды и снега. Клава порывисто крутила руль, стараясь
удержать машину, но вскоре неизбежное свершилось: на небольшом повороте,
где колеи потеряли четкие очертания и перестали держать, она медленно и
плавно сползла в кювет.
   Приехала.
   Да, зимняя гроза могла быть послана только специальным распоряжением
Господа Бога. И ясно, что Бог бросил Свой взгляд именно на Клаву - на ее
подвиг и на ее преступление.
   Надо было бежать из машины.
   Клава поспешно собирала полезные предметы - как Робинзон, снимавший
нужные вещи с разбитого корабля. Спички отыскались в бардачке. На заднем
сиденье нашелся тюк, которого она в упор не заметила, когда убегала. Вот
бы оказалось там женское платье!
   Но вместо такого нужного платья обнаружились коробки с какой-то массой.
Может быть - со взрывчаткой? Есть же такая штука - пластит. Самый
подходящий багаж для Мусы. Наверное, еще один рынок собрался взорвать. Но
там же нашелся и бумажник с рублями и долларами. 800 долларов оказалось и
рублей около 5000. Богатый он - Муса, что оставляет деньги прямо в машине.
Еще бы не богатый, если продает заложников! Для него такие доллары,
наверное, мелочь. А для Клавы - надежда.
   Столько денег у нее в руках не бывало никогда. Но в Чечне для нее
счастье не только в деньгах: при малейшем подозрении не помогут и деньги.
   Ливень прекратился так же резко, как и начался. Гром уходил дальше,
ворча над горами.
   Бросив машину, Клава сошла с дороги и поплелась к леску. Ливень прибил
снег, кое-где обнажилась даже жухлая трава - ноги не печатали следы, и в
этом было небольшое утешение.
   А между прочим, ей и есть нечего.
   Вскоре на дороге показался грузовик-фургон. Он ехал с севера, навстречу
Клаве, если бы она еще двигалась на "шестерке". Мощная армейская машина на
трех осях. Если бы еще в ней наши солдаты!
   Фургон остановился, вышли двое, обошли "шестерку". В общем-то вс„
понятно: машина свалилась в кювет, что естественно на такой дороге, и
водитель пошел за подмогой. Проезжие походили, потом достали трос,
зацепили "шестерку", легко выдернули ее, словно морковку из грядки, и
потащили на юг - назад в Мохкеты.
   Клава нервничала, потому что даже она не представляла до конца, как
уважают Мусу. Раз он передал через доверенного своего доктора, чтобы его
не будили, никто и помыслить не смел войти и побеспокоить его. Гоча ходил
на цыпочках и всем домашним наказал!
   Давно ли она жила в уютной хижине, была накормлена и не боялась погони.
и вот... Не догадалась какую-нибудь шишку вложить в штаны, муляж.
   На дороге показалась пароконная повозка. Клава подумала, что надо
решаться: погони не ездят на телегах!
   В повозке сидел старый чеченец.
   Клава подошла, поздоровалась по-чеченски, но дальше пришлось перейти на
русский.
   - Довези, отец, туда, сколько сможешь.- Клава махнула рукой на север.-
Я заплачу.
   С ударением на последнем слоге, хотя хотелось сказать:
   "запл'ачу".
   - Куда идешь один русский?
   Вот самый трудный вопрос. И чеченец задал его сразу, хоть и старик.
Раньше такими бдительными были жители пограничных зон - в советском кино.
   - Больного лечил. Я доктор.
   Ничего другого придумать не удалось.
   - Доктор Мусы? Хорошо! Почему не в Мохкеты идешь?
   - Еще одного больного надо смотреть. Машина сломалась.
   - Машина сломалась? Машину сломанную тащил - я видел.
   Садись!
   Клава уселась, и чеченский дед принялся нахлестывать лошадей: доктор
торопится!
   Но что такое конская скачка против машин погони!
   Зарезанного Мусу все еще не нашли, но Клава об этом не знала.
   Проехали полчаса.
   - Мне сюда,- показал дед на отходящую в горы узкую дорогу.- Тебе прямо,
да?
   Клава думала, как уговорить деда взять ее к себе в горы?
   Дед тоже думал. Потом сказал:
   - Ты очень торопить, да?
   - Больной не тяжелый, просто навестить хотел еще раз.
   - Ехать ко мне мало-мало хочешь? Малый сын смотреть, малый сын болеть,
врача нет.
   - Поехали, посмотрю! - радостно согласилась Клава.
   И они свернули с большой дороги на малую.
   И как раз в это время армейский грузовик притащил в Мохкеты пустую
"шестерку".
   Это было происшествие: доктор пропал! Доктора похитили?!
   Доктора убили?!
   Это был повод будить Мусу: он сам не простит, если выйдет задержка с
поисками его любимого доктора!
   Гоча вошел и увидел мертвого Мусу. С перерезанным горлом, похожего на
жертвенного барана.
   Поза мертвеца, беспорядок в одежде вс„ объяснили вошедшим: Муса хотел
использовать доктора еще в одном качестве!
   Доктор не захотел - и убил слишком настойчивого поклонника.
   Так что дело не выглядело политическим. Но все равно доктор подлежал
безусловному отлову и казни!
   Погоня набилась в ту же "шестерку" и помчалась.
   Но обледенелая, залитая недавней зимней грозой трасса одинаково
скользкая для всех. Младший брат Гочи, усевшийся за руль, конечно, классом
куда выше Клавы, но и гнал он раза в два быстрее - так что вылетел он в
тот же самый кювет на том же самом повороте.
   Погоня выскочила и стала дружно тащить машину обратно на дорогу. Долго
мучились впятером, но помогла только проезжая "нива". Так что уже темнело,
когда помчались дальше. И малоприметную развилку, куда до этого свернула
повозка с дедом и Клавой, проскочили, даже не заметив.
   Дед привез Клаву