согласится. Тогда
придется доложить Мусе, чтобы выкрасть силой.
   - Если только,- Клава сделала понятный всем народам жест.- Билет купить
не на что.
   - Купышь билет, вс„ купышь.
   Около мазанки стояли белые "жигули".
   - Садись, быстрее будем,- предложил-приказал Ахмед.
   Клава с готовностью села.
   И поехали в ночи. Ахмед молчал. И она молчала. Потом подумала, что надо
изобразить беспокойство.
   - А чего так долго? Говорил - рядом!
   - Я - говорил? Никогда не говорил! Близко - далеко, разницы нет.
Человек - везде человек. Помогать надо.
   - Ты куда меня везешь? Так не договаривались!
   - Хорошо договаривались. Не надо много шума, дорогой.
   И словно нарочно "жигули" притормозили около темных зарослей, от
которых отделилась фигура и нырнула на заднее сиденье - рядом с Клавой. От
нового попутчика пахло чем-то резким и кислым - чужим.
   Это был тот самый Муса, люди которого похитили Виталика. Но Клава,
естественно, не могла догадаться, что следует к цели почти прямым путем. А
Муса, хоть и командир, любил проехаться сам, ощутить настоящую борьбу и
настоящий риск.
   Он был уверен, что Аллах его сохранит. А не захочет Аллах сохранять -
какой-нибудь сумасшедший застрелит и на пороге собственного дома.
   Рядом с командиром и старшим другом Ахмед заметно прихрабрился:
   - Хорошо договорились, а шума не надо, скажи ему, Муса.
   - Он понятливый, не будет дергать,- покровительственно отозвался Муса.
   Пожалуй, резкий чужой запах, принесенный в машину Мусой, впервые
испугал Клаву - что-то очень страшное надвинулось. Здесь не игры, не
светлый спортзал, где она раскидывала мальчишек отработанными приемами. И
покровительственный тон нового попутчика показался опаснее всякой угрозы.
   - Ваши русские легко в плен себя дают,- с жуткой приветливостью
объяснил Муса. - Идут как бараны. Покажешь конец ствола - он сразу твой. Я
бы до смерти дрался, если меня в плен хватать! Мы смерти не боимся, Аллах
наградит в раю, потому мы - мужчины. Не будешь дергать, да?
   Клава молчала.
   - Ну, скажи: не будешь дергать?
   - Ваша сила,- пробормотала Клава совсем искренне.
   - Наша правда,- поправил Муса.- Аллах велик.
   Привезли ее не в Грозный, в какое-то селение. Очень разрушенное. Потом
оказалось: Мохкеты. Или наоборот - Мокхеты - кто чечен разберет..
   Для испытания Муса сразу привел ее в дом, где лежала иссохшая старуха.
Оказалось, старуха безногая.
   - Ваш самолет ракета кидал,- страшно улыбнувшись объяснил Муса.
   Клаве приказали вкатить старухе маковый отвар.
   - Не в кайф, а для боли,- счел нужным объяснить Муса.
   Клава легко попала в вену - и тем самым выдержала экзамен. И
почувствовала себя нужным специалистом, который может ставить условия:
   - Комната мне нужна отдельная и чистая. Чтобы легче стерильность
соблюсти.
   - И капитал приобрести! - резко захохотал Муса, обнаружив неожиданное
знание русских пословиц.
   Борода закрывала ему половину лица и трудно было определить возраст. Он
был весь - словно обезжиренный: под не по южному бледной кожей впалых щек,
казалось, можно разглядеть мускулы, редко напрягавшиеся в улыбке. Глаза
блистали из глубоко проваленных глазниц - как из пещер.
   - Хорошо помогать, хорошо лечить - хорошо жить будешь, да,- определил
Муса положение Клавы.
   Он мог бы сразу сделать нового русского доктора пленником и водить к
пациентам под конвоем, но чем-то молодой паренек ему понравился, хотя
обычно он встреченных русских не любил - просто за то, что русские.
   Поселили ее в чистой комнате, только с трещиной в стене - как будто
овраг в степи. Трещину хозяева заклеили газетами, чтобы не сыпалась внутрь
всякая труха. потому что нет настоящей известки или штукатурки на ремонт.
   Всем приходящим Клава старалась очень крепко пожимать руки своими
тренированными кистями - чтобы по-мужски. Чтобы не подумали про нее
неправильно. Тем более, все здешние мужчины носили бороды по велению
Аллаха. От русского медбрата щетины не требовали, но безбородость свою
Клава сама все время чувствовала как стыд. Хорошо, не было никакой общей
бани, а то бы закончились сразу все приключения.
   Про пленников она услышала сразу. Уже на третий день пришлось
спуститься в подвал, где лежали на груде тряпок двое. Чеченец-провожатый
указал:
   - Этот болеть.
   Несчастный пленник прикован был к скобе в стене - такие же скобы, но не
в подвале, а наверху используют здесь как коновязи. Она с негодованием
приказала снять наручник с больного - и ее послушались. Но заговорить с
пациентом она не могла: вокруг стояли трое стражей, дышали через плечо.
   Клава спрашивала только: "Больно - не больно?" Болело сердце, инфаркт
или не инфаркт не определить, наколола чем нашлось: папаверином и ношпой.
Второй пленник все время молчал, но когда Клава сложила шприцы и ампулы в
сумку, чтобы уходить, сказал как бы в воздух, не к ней обращаясь:
   - Надо дни считать, чтобы не потерять время. Я держусь:
   дни считаю.
   Пленника ударили по лицу. Он замолчал.
   Клава вышла на свет, на солнце - и постаралась выдохнуть до конца
смрадный подвальный воздух. А пробыла-то всего полчаса.
   "Сволочи!" - твердила она про себя, "изверги!" Но понимала, что
уговаривать извергов, чтобы те покаялись и отпустили пленников или хотя бы
переселили их наверх в дома - бесполезно.
   И выходило, что вот она в настоящей Чечне, и горы уже со всех сторон,
но дела никакого нет, или хотя бы слова про ее Виталика. А есть только
служба Мусе и его компании.
   А о том, что Виталик сидит в яме совсем по соседству - в пяти
километрах, она не знала. Нормальным путем и не могла узнать, а
каких-нибудь телепатических сигналов не чувствовала.
   Вместо поисков Виталика приходилось пока вести разговоры с многословным
стариком-хозяином. Звали его Салманом, а Клава про себя прозвала Салтаном.
   Приходил и Муса, держался так, будто он здесь еще больший хозяин чем
Салман. Муса смотрел, даже спрашивал, не надо ли чего - выходило, что
заботится. Приносил с собой вс„ такой же острый запах. Непонятный и чужой.
Но запах уже не столько пугал, сколько - означал что-то. Означал здешнюю
чужую жизнь. И мужские дела.
   А старик-хозяин казался понятным. Потому что бывший учитель.
   Хозяин хотел мира и уговаривал Клаву, будто она не меньше министра:
   - Зачем вы нас вайнахов гоните всю жизнь? Мы здесь тысячу лет живем, а
даже соседних аланов не завоевали. Осетин.
   Хотя они воевать не могут, под русскую юбку прячутся. Мы - воевать
можем, так почему не завоевали никого? Потому что свою землю любим, а
чужой не хотим. А вы и за хребтом всех взяли, и перед хребтом всех кроме
нас взяли. Вы почти половину мира взяли, но все равно вы - мирные, когда
вас послушать. А нас зовете разбойниками.
   Клава подробной истории не знала и отвечать не умела.
   Хотя ясно, что Кавказ наш - и Грузия, и Армения. А как же иначе?! Как
же они могут жить сами?! Теперь отделились и мучаются. Плохо жили -
торговали мандаринами. Завоевывать, может, этих черных и не надо, вот и
Мохкеты сожгли слишком - не только бандитов, но и мирных посжигали и
покалечили. Но сами чечены должны понимать свою выгоду и держаться за
Россию - а они людей воруют вместо благодарности.
   Муса так не разговаривал как Салман. Он приходил легкой походкой и
смотрел - словно насквозь. Приказывал, если надо куда идти, кого лечить.
   Клава сама заговорила, когда он слишком быстро собрался уйти:
   - Надо договориться, когда я домой поеду. Я хотел заработать - на
билет, и чтобы не с пустыми руками вернуться.
   Надо договориться: сколько я живу у вас, сколько платите?
   Муса усмехнулся:
   - Заработать - хорошо. Надо знать, сколько ты воевал - заработал на
нашей крови. Медицина тоже война. Солдат лечить, чтобы нас убивать снова.
Лечить вы русские можешь хорошо, воевать можешь плохо. Только можешь -
продать вс„.
   Он похлопал по своему автомату - калашу:
   - Купыл от ваш майор. Надо миномет - тоже купил. От капитан. Нам ваш
завод купить, сами пушки сделать, сами себе самолет сделать, тогда мы до
самой Москвы легко воевать.
   Он подкатил сапогом Клаве консервную банку:
   - Кинь.
   Клава подбросила резко вверх.
   Муса выстрелил навскидку. Банка завертелась в воздухе, упала в конце
двора. Клава подошла, подобрала. Пуля пробила отогнутую крышку.
   Муса посмотрел, покачал головой:
   - Ай, плохо. Надо - центр. Давно практик нет,- объяснил он очень
любезно.- Надо практик: ты - колоть, я - стрелять.
   Каждый - свой.
   И закончил разговор:
   - Работай, не рыпай - жить хорошо. Свободно. Пленный - подвал, тебе -
комната. Хочешь - женись. Такой красивый - жена любить. Поклонись Аллах.
Мы нация не смотрим. Поклонись Аллах - будешь мне брат.
   И ушел, ступая мягко. Такой походкой легко ходить по горам.
   Клава не знала, что свой слишком ломаный язык он немножко выдумал как
поэт: потому что патриот не должен слишком знать ненавистный язык врага!
   Ночью Клаве приснился не ее Виталик - Муса.
   Муса ее уносил, она отбивалась, он смеялся:
   "Ты - кричать, я - хватать. Каждый свой. Надо практик!"
 
 
   * * *
 
 
   Мелкие планетяне заняты исключительно собой. Те, которые считают себя
разумными и склонны к абстрактному мышлению, иногда ненадолго отвлекаются
и воспаряют мыслями к Богу - такому, каким они Его воображают - и к смыслу
жизни. Но быстро возвращаются к своим промыслам: поесть и размножиться. И
это их занимает! А когда им нужно нечто возвышенное, они создают
искусство, в котором воспевают занятия размножением, а заодно и еду вместе
с питьем.
   А Господствующее Божество личной жизни лишено совершенно. Оно обречено
наблюдать за суетой всевозможных существ.
   Иногда даже вмешиваться со скуки. В определенном смысле это интересно.
Как интересно сидеть на трибуне, когда играется хороший матч. Но матч
всегда заканчивается финальным свистком и публика расходится по домам и
барам. А если бы заставить смотреть футбол непрерывно?! Взвыл бы и самый
яростный болельщик.
   Иногда болельщики вмешиваются: кидают на поле разные предметы - от
петард до пустых бутылок. Божество тоже иногда вмешивается. Но еще менее
регулярно. Чтобы не потерять остатки интереса к бесконечной игре.
   Каково это - заниматься собой? Божество видит насквозь любое существо,
знает все тайные помыслы и скрытые чаяния - но Оно не испытало Само, что
значит чаять, что значит несбыточная надежда, что значит страх ожидания
неминуемого конца - и потому не в силах Оно по-настоящему понять, что же
это значит - заниматься собой? Да, Оно довольно-таки всемогуще и абсолютно
всеведуще - и фактически лишено Самого Себя.
   Что бы Оно чувствовало, воплотившись в Клаву, которая каждую минуту
может быть разоблачена? Божество знает, что Ему всегда гарантировано
бессмертие, что невозможно Его ни ранить, ни причинить боль - и как же
существовать, если гибель грозит каждую минуту, что враги могут предать
мукам, которые хуже смерти?! Как же ей хватает храбрости рисковать каждую
минуту собой?! Господствующее Божество никогда и ничем не рисковало, Оно
не знает, что это такое. Зато и лишено собственной жизни и занято только
тем, что наблюдает страдания и риски малых существ.
   А если попробовать?! Если однажды решиться?!..
 
 
   * * *
 
 
   Импорт - дело рискованное. Сергей Пустынцев вез в Петербург и дальше в
Россию обыкновенные фрукты, а страсти вокруг бушевали почти как вокруг
фрахтов оружия и наркотиков. Потому что в мире гораздо больше фруктов, чем
покупателей на них, особенно в обедневшей России.
   Страсти молодят, если бы не доходили до смертоубийства.
   А так пришлось привыкать бояться. В прошлой скучной и бедной жизни
Пустынцев никого и ничего по-настоящему не боялся, а теперь привыкал
чувствовать себя дичью, в которую каждую минуту может пустить пулю
вездесущий и безжалостный охотник.
   После того, как Пустынцев встретил в маленьком кафе подростка, который
предупредил о покушении прямо ближайшим вечером - и предупреждение
сбылось, Пустынцев стал бояться вдвойне.
   Он вспоминал мальчишку из кафе - и желал его найти.
   Чтобы порасспросить подробно про своих убийц. Он заглядывал почти
каждый день в то кафе - но не встречал ни мальчишки, ни девочки, которая
была с ним. Девочка, кстати, высокого класса. Такую стоит поискать саму по
себе.
   Но не встречал. И бармен ничего не знал о них - случайная парочка, не
завсегдатаи. Мальчишка исчез - и это возмущало: уж если за свои деньги
Пустынцев обречен чувствовать затылком прищуренный глаз снайпера, то, пока
жив, он должен хотя бы исполнять любую свою прихоть. А он желает мальчишку
най-ти! Так как же смеют ему препятствовать - люди, обстоятельства, сама
судьба?!
 
 
   * * *
 
 
   Если бы Господствующее Божество так же носилось с Собой, как истеричные
планетяне, которые только и умеют, что жаловаться на жизнь и жалеть себя,
как бы громко на всю Вселенную рассетовалось Оно на Свою судьбу, на вечное
одиночество, на непрерывные ограничения Своего всемогущества! И гулкий
Космос откликнулся бы раскатистым эхом. Но Оно не жалуется.
   Однако не любит Оно и слушать вечные сетования: ведь если уж терпит и
ничуть не стенает Оно Само„, то ничтожным тварям и Оно Само велело
терпеть. Да и Космос не ответит эхом на их тихое вяканье.
 
 
   * * *
 
 
   Левон посещает подпольную секцию боевых искусств, почти секту, которая
называется "Унибос". Смертельные удары секционеры отрабатывают только на
чучелах, что, конечно, делает их подготовку немного условной.
   Ваня со странным прозвищем Морький, растирая покрытые огрубелой кожей
костяшки пальцев - следствие долгих тренировок "ударных поверхностей",
любит повторять:
   - На настоящем материале хочется поработать! На материале!
   Занятия частично ведет сам мэтр по имени Акиро, хотя на японца он
совсем не походит. Однако знать подлинные фамилии здесь считается
моветоном. А черновую работу проделывает Колян - этот уж точно родился под
родными осинами. Он же принимает плату за обучение: Акиро не снисходит до
презренных подробностей жизни.
   Между прочим, Аркаша Мудрик когда-то был бит двумя корейцами, после
чего сам пошел заниматься боевыми искусствами, а со временем, организовав
собственное охранное дело, назвался мэтром Акиро.
   Колян же и предложил наконец - то-есть приказал, потому что от его
предложений не отказываются:
   - Что, ребятишки, а не пора ли на настоящую разминку?
   Вроде как сдать зачеты.
   И повел Ваню Морького, Левона и еще Стаса Викинга с собой. Стас
отличается белокуростью и тонкостью стана.
   Колян провел их дворами, потом поднялся по черной скользкой от грязи
лестнице и отворил чердачную дверь, обитую драным войлоком.
   - Тут несколько подонков скучковались. Всех дружно переработайте в
пыль. Масок я вам не дам, чтобы знали: свидетелей не оставлять.
   - На материале поработаем! - взвизгнул Ваня.
   Бродяги сидели вокруг поваленной двери, изображавшей стол. Семь
человек, между прочим, так что бой предстоял настоящий.
   Колян резко крикнул:
   - Что, гады?! Поминки по себе справили?!
   Первым выскочил Ванька и ударил ближайшего бродягу, успевшего подняться
навстречу. Бродяга свалился сразу. Остальные бродяги, увидев, что дело
серьезное, вскочили.
   Левон наметил себе тощего, но длинного детину в продранной дубленке.
Детина схватил бутылку и готов был защитить жизнь. Левон чуть развернулся
плечом, качнулся - и бутылка скользнула вниз по плечу, а Левон ударил всей
растопыренной пятерней в нос и в глаза одновременно - детина мгновенно
ослеп, потерял ориентировку и Левон опрокинул его навзничь простым ударом
в грудь, а затем прыгнул двумя ногами на горло.
   Ему казалось, вокруг вс„ движется замедленно, и только он действует и
бьет быстро. Так же замедленно к нему повернулся маленький, но седой
сморщенный оборванец.
   - За что, сынок?
   И заслонился ручкой, в которой был зажат какой-то ножичек.
   Левон перехватил запястье, резко потянул на себя, другой рукой схватил
за локоть - и переломил руку об колено как палку. И тут же рубанул сверху
по склоненной тощей шее.
   Ну что - жив еще кто-нибудь?! Тогда добить!
   Никого из манекенов в вертикальном положении не осталось.
   Колян сказал негромко, но все услышали:
   - Отбой, ребятки. Но еще зачисточку, пожалуйста. Чтобы без свидетелей.
Каждый - своих.
   Он достал пистолет с навинченной на дуло широкой муфтой. Глушитель -
понял Левон. Колян протянул орудие Ваньке:
   - Сделай сам и передай товарищу.
   Так они и исполнили друг за другом.
   - От имени страны и народа - спасибо,- пародируя генерала на плацу,
объявил Колян.- Избавили любимый город от нескольких подонков. Чище будет.
   Совесть тут оказалась совсем не при чем - не включилась. Левон
вспоминал в подробностях, какой он был молодец:
   как быстро и точно бил. Попробовал раз - получилось. Значит сможет и в
другой раз.
   На следующий день Левон проходил по Невскому - и смотрел вокруг с
совсем новым чувством. Раньше присутствовало всегда пусть очень легкое, но
опасение: а вдруг привяжутся какие-нибудь - хоть безыдейные хулиганы, хоть
идейные фашисты. Конечно, занятия "унибосом" внушали определенную
уверенность в себе, но только после вчерашнего чистилища на чердаке он
узнал о себе самую важную и утешительную весть: в нем сидит великий боец и
он сметет с пути всякого, кто только осмелится! И так легко сделалось, так
хорошо, так весело жить. Словно впервые ощутил настоящую свободу.
   Левон ничуть при этом не догадывался - довольно-таки странная наивность
- что верховный мэтр Акиро отнюдь не считает Левона и остальных
свободными. Наоборот, он уверен, что теперь-то они повязаны. Повязаны
кровью - самым крепким способом. И Колян совершенно уверен в том же самом.
 
 
   * * *
 
 
   Самая заветная страсть каждого из землян, по крайней мере, каждого из
земных мужчин - стать сверхчеловеком. При этом всякий хочет
сверхчеловечности исключительно для себя.
   Более деятельные и решительные ходят на разнообразные курсы и
тренируются, другие просто смотрят кино и отождествляют себя с героем,
красиво расшвыривающим противников оптом и в розницу. Желание прямого
физического торжества превосходит, пожалуй, даже желанье славы. Да
впрочем, эти два желания отлично сочетаются и дополняются одно другим.
   И это совершенно понятно. Потому что жить в постоянном страхе быть
униженным, ограбленным, убитым невыносимо. Значит, надо быть уверенным,
что никакие опасности больше не грозят. А кому не грозят опасности? Только
сверхчеловеку.
   Большой популярностью пользуется поэтому история Гулливера среди
лилипутов, но о приключениях Гулливера среди великанов не желает
вспоминать никто.
   Ну а от боевых искусств хочется идти дальше: овладеть телепатией,
искусством передвигать предметы взглядом и поражать врагов на расстоянии,
переходить в другие измерения и уравняться в конце концов с самими богами.
Сверхестественные способности - самый великий соблазн, которым можно
прельстить человека. Даже золото - значительно менее заманчиво.
   Конечно, наблюдать подобные порывы довольно развлекательно. Получается
почти футбол. Куда развлекательнее, чем рассматривать упорядоченную жизнь
пчелиного улья, где каждая особь знает свое место и свою обязанность - и
не пытается превзойти соседок по коммуне. В результате, наблюдая пчел,
можно разглядеть разве что балет, где роли расписаны заранее.
   А неизбежный отсев, который происходит при непрерывных столкновениях
человеков и сверхчеловеков, только обостряет чувства бойцов - и делает
зрелище интереснее для Господствующего Божества. Люди то и дело умирают от
всевозможных болезней, включая даже аппендицит, так почему же нужно особо
печалиться о насильственной гибели? Если задуматься, то ранний инфаркт
куда насильственнее, да и встречается несравненно чаще.
   Так что пускай мелкие планетяне карабкаются друг на друга и норовят
сбросить тех, кто успел залезть повыше - получается очень интересное
подобие живой шевелящейся пирами