ни  стиральных машин. Телевизор один на всю
квартиру и тот с линзой.
     Маргарита  Леопольдовна, по словам  ее  официального оппонента  Савелия
Кузьмича,  оказалась  живучей,  как  клоп  из  фронтовой  землянки. Пережила
разруху, нэп, социализм, блокаду, гибель кота.  Такая, пожалуй, и  коммунизм
переживет.  Меня  она встретила довольно  радушно.  Я  же  ей  тогда,  после
трагической гибели Персика,  как только она выписалась из больницы,  котенка
подарила.  Она его, оказывается, с тех пор вообще на кухню, к этим бандитам,
не  выпускала  ни  разу. Но  меня тотчас пригласила в свою темную вонючую до
полного безобразия комнату  и  гордо показала огромного, жирного от безделия
Марсика. Тот мне что-то  промурлыкал, когда я его погладила по  вздрогнувшей
от  незнакомой  руки  спине,  спрыгнул  на  пол, потягиваясь во все стороны.
Такой, пожалуй, в кузьмичевую кастрюлю и не влез бы.
     Мама мною ужасно гордится.  И что я ее на голову выше, что инженер, что
вот мне сто пятьдесят рублей, представляете, только в один конец государство
заплатило за самолет,  чтобы я  лично профессоров  тут уму-разуму  учила. И,
главное, что я ей ежемесячно по двадцать рублей перевожу.
     Я же  в этой затхлой атмосфере долго пробыть не смогла.  Попила с мамой
чаю и  вышла на  свою гнусную Дровяную улицу, стараясь скорее с нее свернуть
на приличные проспекты.  И вообще что-то ну  никакой ностальгии и там у меня
не было, и тут не проявилось. Город как город. Столько тут всякого было...
     ***
     Ноги  сами  понесли меня  к  Технологическому,  а  оттуда на  метро  до
Чернышевской. А  там  и Суворовский, а на  нем, как серый мрачный ледокол --
нужный  институт.  Тот же унылый вестибюль  с телефонными кабинками, тот  же
вахтер с  теми  же  зелеными пограничными петлицами. Надменный,  как все это
здание, весь  этот родной город.  В убежище лучше... Я сдаю в гардероб  свой
плащ,  показываю дежурному  мои  документы.  Тот  куда-то звонит. "Зайдите в
третью кабину, будете говорить с Александром Дмитриевичем Антокольским."
     Профессор  был  по-профессорски  вежлив, но времени  у  него  для  меня
сегодня, в пятницу, нет. Он предлагает мне на выбор  либо прогулять сегодня,
а  в понедельник с новыми силами  с утра  к нему, либо изложить сначала суть
нашего проекта его референту. Терять времени  не хочется.  Я  соглашаюсь  на
референта.  "Сейчас он к  вам спустится, Татьяна Алексеевна. Простите, но  у
нас сегодня такой  переполох, что в отделении  даже  негде  вас  принять. Не
обижайтесь,  ради  Бога.  Я  даже  адмиралов  иногда  вынужден  принимать  в
вестибюле. Моего референта зовут Феликс Ильич Дашковский."
     Вот так!.. А я-то думала, что буду избегать, или, напротив, унизительно
искать  случайной  встречи.  А  тут  вот  он,  собственной  персоной  стучит
каблуками по  столичному  паркету, в  черном  костюме,  крахмальной рубашке,
галстук развевается из-под небрежно расстегнутого пиджака. Референт, ишь ты!
Адмиралов  принимает в  сенях... Человеком стал  мой Фелька-барбос,  как его
неизменно звал  Водолазов. Интересно,  ему сказали,  какая его,  Ильича, тут
Алексеевна ждет? Быстро же мы с ним до отчеств дослужились...  И-интересно-о
что это сейчас будет...
     Наяву Феликс  совсем не  романтичен и не  демоничен. Парень как парень.
Похудел, подурнел.  Какой-то стертый  что  ли. Да  нет, ему  и  в голову  не
пришло, что  это я его жду. Как только  узнал издали, тормознул  всеми двумя
таким резвыми копытами, конечно, потрогал левое ухо правой рукой и наоборот,
чтоб не  было иллюзий, кто это ко мне  спешит. Потом  даже сделал неуловимое
движение -- побежать в обратном направлении. Я уже наблюдала его манипуляции
с любопытством.
     Вот он взял себя в руки. Долго о  чем-то говорит с вахтером. Тот горячо
возражает.  Феликс  лезет в  нагрудный карман и  что-то  показывает вахтеру.
Дядька   ухмыляется,  вертит,  я   уже  поняла,  авторучку  с  раздевающейся
красоткой. Наконец,  дает Феликсу ключи. Он спускается ко  мне по ступеням и
широкого улыбается. Господи, да я же за одну эту его улыбку умереть на месте
готова!..
     "Танечка...  А я  думал,  ну  и совпадение,  такое имя отчество. А  это
действительно моя Тайка..." "Ну уж и твоя," - я небрежно подаю  ему  руку. В
огромном  зеркале вижу нас обоих.  Какая была  бы пара,  Боже  мой!  И какое
счастье, что  я  к  поездке заказала у старого еврея на  Океанском проспекте
этот  костюм.  Я  в  нем просто как  кинозвезда.  Да  еще  такая  похвальная
сдержанность,   высокая   прическа,    нездешний   ровный   морской   загар,
подчеркивающий сверкающие  от волнения  синевой  глаза. Ну-ка,  подумай,  не
продешевил ли?  Ведь  мы  с  тобой  на равных по карьере,  если  я не  выше.
Как-никак, авторский  проект  от  имени  крупнейшего  завода и  ЦКБ при  нем
представляю. Ожидал ли?
     Не  ожидал. Растерян. Нашу встречу небось тоже представлял иначе. Что я
его  выслеживаю,  а  он  снисходительно  меня  уговаривает  смириться.  А  я
безутешно рыдаю, а он меня снисходительно утешает. Бар-р-босина...
     Вахтерская  в   нашем   распоряжении.  Мы  садимся  на  продавленный  и
засаленный  дежурный диван, рядом чайник, немытые стаканы в  подстаканниках,
как  в  поезде, на  котором мы  ехали когда-то  в  Севатополь.  "Как в купе,
помнишь, Тайка, - тихо говорит  он, осторожно беря меня за руку. --  Ты меня
вообще-то  вспоминала?" Еще  бы! Знал бы он,  чего мне стоила  эта  разлука!
"Тебя? - я  оглядываю  его с  головы до ног. --  Конечно, Ильич. Ведь немало
было чего вспомнить.  А ты?" "И я  тебя  все  время вспоминаю, Алексеевна, -
берет он мой тон, но рука, сжимаюшая мою  кисть говорит совсем другим тоном.
Да и моя рука такие ему токи выдает...
     Наконец,  наши глаза встречаются, и мы  тотчас кидаемся  друг  к другу,
задыхаясь от оглушающего поцелуя. Когда он откидывается на спинку диванчика,
я его не узнаю. Таким жалким я его никогда даже  не представляла.  -- Что мы
наделали, - шепчет он. -- Господи, что я наделал!.."
     Я же вообще не могу придти в себя, наклонилась  к своей модерной юбке и
содрогаюсь от рыданий. "Я  всегда любила  только тебя,  - говорю я те слова,
что мне запретил врач после того приступа в мужской день. -- Только тебя! Ты
один для меня на всем белом свете..." "И я!.. - кидается он на колени передо
мной на заплеванный пол. -- Я, без  пяти минут  отец своего  ребенка,  люблю
только тебя."
     Я встаю,  поднимаю его за локоть, усаживаю на прежнее  место и открываю
свой  чемоданчик. "С ума  сошла, - поражается он. -- Я  и  думать  не могу о
делах!" "Дурак ты  мой,  - я достаю их бокового карманчика подаренную как-то
Ариной  заветную плоскую  флягу, из другого -- раскладные стаканчики. --  За
встречу, родной. За твою Тайку, за моего Феликса, на ком бы ты ни женился, и
за кого бы я ни вышла." Коньяк обжигает все внутри, но приводит нас в себя.
     "Так ты тоже... За кого же?" "Ты его не знаешь, - старательно вру я. --
Достойный человек. Он все о нас с  тобой  знает." "Все?.." "Ну, я  же не ты.
Конечно, не  все. Но знает." "Таня,  скажи  только  одно.  Он  тоже  еврей?"
"Конечно. Куда мне от вас  деться? Я теперь активная  сионистка. Меня даже в
КГБ допрашивали." Он вдруг смертельно бледнеет, выхватывает мою флягу и пьет
прямо из горлышка.
     "Феличка, - сжимаю  я  его руку.  --  Что  ты  себе  вообразил!  Ничего
страшного.  Поговорили, попугали  и сразу же отпустили...  Я же  ничего и не
успела сделать противозаконного. Выступила на митинге "Руки прочь от  Каира"
в защиту Израиля..."
     "С  ума  ты сошла! Ничего себе -- ничего противозаконного! Да здесь  за
такое!.. Даже не представляю... лагеря!.. Господи, нам-то с тобой какое дело
до  этого Израиля! У нас совсем другая Родина.  Да гори он синим пламенем...
это... прости,  Таечка!.. Совершенно чуждая нам страна.  Я недавно говорил с
одним возвращенцем. Там и евреев-то нет, если не считать каких-то черномазых
иудейского  вероисповедания  и ряженных  - фанатиков  с пейсами.  Все вокруг
тупые, наглые и агрессивные. Даже  нам, чистокоровным советским евреям,  там
места нет, а  уж к нашим нееврейским родственникам там вообще относятся чуть
ли  не  как  к жидам в  Царской России."  "Пропаганда?"  "Нет,  Тайка!  Будь
осторожна. Это у сионистов пропаганда, что нас там ждут. Мы нужны одной-двум
организациям, наживающимся на алие..." "На чем?" "На эмиграции,  которую они
фальшиво называют репатриацией, восхождением из галута, на иврите -- алией."
"А  галут это что?"  "Тайка, ну  какая  же  из тебя,  к  черням,  сионистка!
Элементарнейшей  терминологии  не знаешь.  Галут  --  пребывание  евреев  на
чужбине,  даже  если  они,  как  мы,  на этой "чужбине"  родились  в десятом
поколении.  Дашковские, да будет тебе изветсно, служили еще  Ивану Грозному,
есть упоминание в хрониках! А, по раскладу сионистов, тут, у себя на родине,
мы в галуте, а там, в черте-кем для нас организованном гетто-Израиле, видите
ли, дома. А  на  деле..." "То же  самое мне  говорил кагэбешник. Так кто  же
врет?"  "Те  больше  наших."  "А  правда  где?"  "Для  каждого  своя. В меру
воспитания  и  культуры. Та  страна -  для  евреев-жлобов, гордящихся  своей
беспринципностью,  подлостью,  наглостью и  торгашеством  -- качествами,  за
которые  нас   веками  ненавидели  все  народы  на  земле.   А  эта  --  для
евреев-подвижников, созидателей, снискавших нам всемирное уважение. Тебе  же
просто  повезло,  что  твой демарш случился не в  Ленинграде,  где  КГБ куда
строже, что ты русская и что твой муж,  скорее всего, пока  не замешан нигде
всерьез. Не  слушай никого,  Танюша, а  то из-за совершенно  чуждых для тебя
ценностей  так влипнешь, что наши  с тобой  фантазии..."  "Феля, у  меня нет
никакого  мужа." Он моргнул и  стал меня целовать, как умел  только он, сжав
мои виски своими тонкими нежными пальцами и намеренно сгибая во  все стороны
мой нестандартный нос.
     И тут  раздался  едва знакомый мне голос:  "Егорыч,  где  Дашковский  и
девушка с Дальнего Востока?"  "Антокольский," - шепнул Феликс, и мы замерли,
прижавшись друг к другу. Оба растерзанные, заплаканные, на его лице  помада,
которую  я  стала   лихорадочно  стирать  платком.  Мой   элегантный  костюм
перекошен, юбка вся в слезах и соплях.
     Вот это номер  при  встрече представителя завода со светилой отраслевой
науки! "Ушли, - старательно врал вахтер. -- Он ее  в кафе повел. Говорит, не
здесь же  беседовать о  делах."  "Глупости! О  таких делах  тем более нельзя
говорить в кафе! И он это не хуже меня знает. Куда они пошли? В какое кафе?"
"Ей-Богу не могу сказать точно, Сан-Дмич... Не сказали мне." "А кто у тебя в
вахтерке?" "Н-никого... Строжайше..." "Тогда открой." "Так ведь там неубрано
у  нас..."  "Ничего,  я  стерплю.  Ага,  так  я и  думал.  Так  вот кто  эта
Алексеевна! Выходите, Таня. Я вас отлично помню  по вашей защите диплома.  В
вас так влюбилась вся госкомиссия, что и не слышала, что вы там докладывали.
А  я из-за  вас получил только что нагоняй от  Первого отдела, -  Феликса он
демонстративно игнорировал. -- Я не сразу понял, что именно вы нам привезли,
а тут нашлось кому и подсказать и стукнуть куда следует. Прошу прямо ко мне.
Не беспокойтесь, там есть где привести себя в порядок. Вас же, Феликс Ильич,
прошу  вернуться  в  отделение  и  ждать  моего вызова.  Тоже причешитесь  и
умойтесь где-нибудь. Черт  знает  что... Я  конечно  и  сам был  и молод,  и
страстно влюблен, но  не  дождаться конца  рабочего  дня, общаться  в  такой
антисанитарии... Прошу со мной, Таня."
     "А как вы, Александр Дмитриевич, догадались? -- спросила я, пока мы шли
по широкой лестнице и по строгим коридорам "института только для белых", как
выражался  об  этом  НИИ Дима  Водолазов.  --  Мы  вполне  могли  уйти  и  в
пирожковую." "Мир не  без наблюдательных и благожелательных  людей. Вы лучше
скажите, как вы ухитрились скрыться во Владивосток, когда я вас рекомендовал
к нам за вашу работу по пограничному слою? Вы что, там своей работой в ТИНРО
кого-то   заинтересовали?"  "Даже  и   не   пыталась.   Я   давно  забыла  о
гидродинамике. Конструкция корпуса тоже  очень интересно."  "Да, и вы  в ней
более, чем преуспели. Но не логичнее ли  этим же заниматься в лодочном бюро,
чем в судоремонтном." "Никакое мы не судоремонтное, - обиделась  я за родное
ЦКБ.  -- Две  недели  назад  уникальное  судно  спустили  по нашему проекту.
Кстати,  по авторскому  свидетельству  нашего  главного конструктора  Иосифа
Аро..." "Знаю я об этом проекте. Ваша идея гораздо интереснее. Прошу, - ввел
он  меня  в  приемную.  --  Мы  займем  кабинет  Пал  Иваныча,  -  сказал он
респектабельной секретарше. - А вы займитесь нашей гостьей.  Ее... машина на
улице обрызгала."
     Мадам  с изумлением осмотрела мое опухшее  от слез лицо, красные глаза,
явно зацелованные губы, подозрительный след на шее, пожала плечами и провела
в директорский блок с душем и туалетом.
     Феликс вошел, когда я  уже почти  все рассказала. Я зря удивлялась, что
мне не велели брать ничего, кроме бланков договора. Все чертежи и расчеты по
лодочке  были  пересланы по линии  Первых  отделов. Сейчас местный начальник
этого всесильного подразделения молча таращился не столько в бумаги, сколько
на меня.  Отставник, седой симпатичный дядька, в четыре ряда колодки орденов
на  сером пиджаке.  Антокольский  сжато и очень толково (надо  же так быстро
схватить  суть!)   передал  своему  референту  содержание   проекта.  Феликс
изумленно поглядывал на меня,  словно рыбка  вдруг голосом молвит человечьим
и, к тому же, оказалась золотой.
     "Так кто автор  первоначальной идеи?  --  не выдержал он.  --  Ведь это
революция в подводном судостроении!.." "Я вас вызвал, Феликс Ильич, - тихо и
грозно сказал  профессор, -  прежде всего  для  того, чтобы  вы  знали,  что
единственным  автором  этой  удивительной  идеи  является  Смирнова  Татьяна
Алексеевна, а не... вы сами  знаете, кто у нас охочь до мастерских переделок
чужих заявок. Вы, как мне кажется, друзья с Таней..."
     "Бывшие однокурсники," - бегло взглянул не меня Феликс. "И любовники, -
вдруг добавила я. -- Если это тоже  имеет значение для теории проектирования
глубоководных лодок..." "И об этом наслышан, - спокойно  сказал Сан-Дмич. --
Более,  чем мне  это  интересно.  Достаточно  было  одному из  моих  молодых
специалистов  увидеть  вас  в нашем  вестибюле,  как уже  полетели  доносы с
комментариями. Но я  хочу  вам все карты сразу выложить на стол, Таня."  "Не
надо. Я в курсе дела, что головные институты паразитируют на пионерных идеях
из провинции,  которые  мы  принуждены посылать вам  на рецензию, прежде чем
проектом  займется владелец госбюджета -- министерство, так?" "Увы. Дальше."
"Дальше -  вы это знаете, даже воров  по  имени отчеству, но не привлекаете,
иначе захиреет ваше заведение, так?" "Ого! Вот это дальневосточный характер!
Она всегда была такой, Феликс?" "Она стала еще лучше, - сиял мой любимый, не
сводя с меня восхищенного взгляда, хотя я уже  чувствовала,  как вертится от
всего  этого  спектакля мой  проклятый нос.  Пусть Феликсу  это  по-прежнему
нравится,  но  Антокольскому-то каково!  -- Я  думаю, что у  нее  информация
касается  не нашего  ЦНИИ,  а..." "Ценные  научные идеи иногородних  толкаем
сами?"  -  процитировал профессор расшифровку названия  института технологии
судостроения,  с которым вечно  судились изобретатели с нашего  завода  и из
ЦКБ. "Так вот, я вам лично  гарантирую, - положил мне на руку свою невесомую
сухую ладонь благородный патриарх с внешностю британского аристократа, - что
ничего подобного ни здесь, ни в министерстве, ни при сотрудничестве с ЦНИИТС
с вашим  проектом не случится. Мы долго и тщетно искали выход в прочности, а
тут такое изящное  и оригинальное решение! Корабелка  может гордиться такими
выпускниками! Феликс Ильич, вы поняли?  Все ваши недюженные способности - на
охрану прав инженера Смирновой. Вас же, Татьяна Алексеевна я почту за  честь
видеть в числе  моих аспирантов.  Вы сколько  работаете  по  распределению?"
"Полтора года." "Отлично. Через  полтора  года прошу к  нам.  Специализация,
тема -- на  ваш выбор. Скучаете небось по Ленинграду?" "Отнюдь.  Но я  очень
польщена вашим предложением. И особенно формой, в которой оно  сделано, хотя
пока никакой научной карьеры не планирую и ничего вам насчет себя не обещаю.
В  Ленинграде же мне нравится меньше, чем во  Владивостоке."  "Вот в этом  я
позволю  себе  усомниться,  -  засиял профессор своей британской улыбкой. --
Ленинград ничем не заменим!" "Как кому." "Ладно. Время пока работает на нашу
с  вами  совместную  работу.  Вы  свободны,  молодые люди. В  понедельник --
обсуждение. А пока... покажите нашей гостье город, Феликс Ильич."
     ***
     Первый человек, которого мы встретили в коридоре,  была Элла Коганская.
В зеркале,  у которого она безусловно терпеливо ждала  нашего выхода  на эту
сцену, я увидела нас троих.  Я не очень представляла здесь четвертую -- Дину
Богун-Дашковскую   --  но   среди   присутствующих  дам,  если   без  ложной
скромности...
     Я  вспомнила мои фантазии на лыжной  прогулке  в  уссурийской  тайге по
поводу их союза. Пусть и не со мной, но хоть не с ней!..
     Людоедка  Эллочка  фальшиво ахала,  как  я  элегантно  выгляжу, какая я
загорелая, не в  Крыму ли отдыхала? Что ты, отвечаю, у нас там свой Крым, на
дому. Никуда и ездить не надо. Море у самого крыльца.
     Она  демонстративно  прижималась  к уже и не ее, и не  моему Феликсу  и
таращила свои  лживые круглые глаза у переносицы. Как дала бы в них вот  так
двумя пальцами!.. Вот было бы забот профессору и его референту...
     Но не зря я у этих тварей хорошую школу  прошла в Севастополе. Я ей еще
и  не  так  улыбалась и не такие еще комплименты отпускала,  причем  с таким
откровенным  подтекстом  и  с  такими синими  брызгами  из глаз, что  Феликс
смотрел  на меня почти со  страхом, а  эта  дура  таяла,  словно  я ее хвалю
искренне. Женщина вообще в этом плане  просто жаждет быть  обманутой  и  чем
наглее,  тем  ей приятнее... Элла до  того  расчувствовалась, что пригласила
меня сегодня  к ним на званный ужин. Естественно, не в мою честь, а ради как
раз гостящих в Ленинграде родителей Феликса. "В тебя, Таня, Илья Арнольдович
просто влюблен, - чирикала она. -- Без конца меня расспрашивает, как там эта
потрясающая блондинка, что он как-то отвозил в аэропорт..."
     А что? Вот  это  идея! --  даже  зажмурилась  я.  -  Будь  я поумнее  и
поподлее,  не  упустила бы  своего  шанса. Пошла бы на этот ужин специально,
чтобы охмурить отставного полковника. Это же так просто делается. Всего то и
делов  --   "по  рассеянности"  блузку  не  застегнуть.   А  потом  случайно
наклониться  над  ним и  плеснуть  чем надо в глаза. Я сейчас в  расцвете, в
теле, формы сработали бы на убой, особенно, если такой загар  еще и полоской
белой  кожи  подчеркнуть....   Полковник   тут  же  одуреет  от  неслыханной
свежатинки с  девчатинкой. А  дальше и  того проще.  Я его  отбиваю у, мягко
говоря, недоброжелательной ко мне Казимировны, и вот этого холеного сынулю с
его Диночкой лишаю кредита!  Пусть живет на свои референтские  сто десять  в
месяц. Внучке  или там  внуку, так  и быть,  отслюню  тридцатку в  месяц  на
конфеты. Софочке же  мы с Арнольдычем  от нашего дома с садом,  естественно,
грубо  и веско  откажем. И  вообще нафиг  нам дом  в Севастополе! Что я  там
забыла?  "Молодого"  мужа  я  увожу  в   свое  убежище.  Там  за   стоимость
севастопольского  дома  такой можно  особняк  купить на  Седанке!  И на яхту
останется, колин бот  обогнать  с  приветом.  Вот  всем  сразу  и отомщу.  И
всего-то что от меня требуется, так это во-время над ним наклониться на этом
е.. пардон званном их ужине.
     ***
     На улице  моросило.  Мы раскрыли зонты.  Даже в  костюме  и плаще  было
зябко. Феликс долго не решался взять меня под руку. Не спрашивал, куда я его
веду, не предлагал никак