иной.
     В  зеркальце,  прикрепленном  к  моей  доске  я  все  время  видела  до
неприличия  могучего  парня  с   густыми  черными  бровями.  Если  я  с  ним
встречалась  глазами,  он как-то неумело подмигивал  и сдвигал  свои брови к
боксерскому носу. Пару раз к нему подходил одетый с иголочки молодой изящный
брюнет из  другого отдела со значком нашего института на лацкане пиджака. На
меня и мой такой  же ромбик он взглянул  с интересом, но не подошел. Деловой
до  жути.  С  ним даже  Гаврилыч разговаривал  почтительно. Что,  кстати, не
мешало этому снобу участвовать в  перекурах, которые тянутся  чуть не часами
-- от  зарядки до обеда.  Во  всяком случае, пока я бегала в нормоконтроль и
обратно, они  там  торчали у окна, обсуждая  все  мировые проблемы, включая,
естественно, баб. И никакого на них Гаврилыча.
     В  обед  бровастый  сосед   подошел  немного  обалдевший  от  перекура:
"Проводить  тебя  в  столовую, Таня?"  "Проводи,  Вася",  -  сказала  я,  не
оглядываясь и одевая сапожки вместо туфель. "Почему Вася? -- опешил он. -- Я
Валентин.  Для тебя  просто Валя."  "А!  А я почему-то решила, что  ты Вася.
Решительный такой."  Он наморщил  лоб, сдвинув  брови. "Если  не хочешь... Я
ведь только  показать, где столовая  и в очередь тебя поставить к нашим.  Мы
командируем одного-двух пораньше, иначе не успеешь за обед." "Спасибо, Валя,
не  обижайся,  -  я взяла  его  под  руку. --  Побежали." "Пальто надень," -
крикнул он.  "Не надо. Тут  ветра  нет и тепло." Столовая была огромная -- в
принципе это ведь один из цехов завода.  Очереди --  на сотню  метров. Но мы
тут же  пролезли  под  барьер и  уплотнились среди своих на зависть одиноким
чужим. Когда чуть рассосалось и можно было оглянуться, я увидела, что позади
нас и  трех пожилых женщин стоят уже примелькавшиеся мне перекурщики и тот с
ними, что  с нашим значком. Валя  тактично сунул  меня вперед, а сам  стал с
ними.  "Приручил  новую  красотку?"  --  услышала  я высокий  хриплый  голос
ленинградского джентльмена. Валька  что-то  ответил. "Не скажи,  -  возразил
джентельмен.  --  Один  бюст  чего стоит. А... -- тут он  понизил  голос, но
промахнулся. У меня просто собачий слух. Я пробралась назад мимо озадаченных
этим  математическим анализом моей  фигуры  теток  и  встряла,  как  говорил
Арнольдыч, в  разговор:  "В оценке окружности моего бюста вы  почти угадали,
землячок, но вот с тазом промазали минимум на десять сантиметров." "Надеюсь,
в безопасную сторону? -- захохотал Валя, пока покрасневший аналитик протирал
очки. -- Марк просто утратил глазомер за зиму."
     Тетки только  вертели головами и  повторяли "бесстыдство, распущенность
какая..." Потом моя врагиня из нормоконтроля, которую я в платке и пальто не
сразу признала, обратилась ко мне:  "Стыдно вам,  Смирнова, вести с молодыми
людьми такие откровенные  разговоры при всех. В  ваши  годы  я не  позволяла
никому и  взглянуть на меня  так откровенно, не то что обсуждать со мной мою
фигуру."  "У вас  была фигура, Тамара Изольдовна? - нагло  спросила Люся. --
Вот  бы никогда  не подумала!" "Представьте себе.  И ничуть не хуже, чем..."
"Вот-вот,  и опишите нам  ее. В сантиметрах." "Как раз этого  вы  от меня не
дождетесь. Никто из моих молодых людей и подумать не смел..." "Я вам обещаю,
Тамара Изольдовна, -  осторожно прервала я ее, -- что впредь я просто прибью
у вас на глазах этого  циничного Марка, если он только взглянет  на меня при
публике.  А  потом,  в  ваши  годы,  только  и буду рассказывать всем, как я
отличилась в  мои годы..."  "А наедине? -- подхватил Валя. -- не при публике
на тебя можно смотреть?" "Только с письменного разрешения нормоконтроля." "Я
понял, - захохотал, наконец и Марк. -- Нормоконтроль точно знает твои, Таня,
параметры, а потому оскорблен отступлением от стандартов."
     Тетки тоже вдруг дружно заржали,  прикрывая  рты платками. Тут  подошла
наша  очередь  к раздаче.  Я взяла себе две  порции жареной кеты. В жизни не
пробовала такой  рыбы  да  за такую низкую  цену.  Мы  сдвинули столики, все
перезнакомились. Парни наперебой старались меня рассмешить, я  не отставала.
Ничего  смешного не прозвучало, но мы все  хохотали до слез. Просто  мы были
молоды, в воздухе пахло весной. Короче говоря, мне очень понравилось  в ЦКБ,
а уж  на Мыс Бурный  я спешила как домой. Надо же, такую комнату снять! Да я
ее просто обожала, после нашей-то ленинградской  на  первом этаже  с окном в
вечно темный двор-колодец да еще с помойкой на переднем плане...
     ***
     Никогда не  ищи приключений,  учил меня  Феликс, они  тебя сами найдут.
После работы я долго гуляла  по уже совсем по-иному увиденному Владивостоку,
вышла на лед, прошлась по морю километра полтора от города аки посуху, вышла
к своему домику  со стороны залива.  Арина сегодня устроила банный  день  --
нагрела  два  бака  с  водой, сама вымылась  на  кухне,  мне  велела  там же
вымыться. Потом мы с ней дружно убирали воду с пола. В результате в доме был
такой  Ташкент и так  пахло дымом, мылом и паром, что  потянуло  на сон, а о
пудовом  крючке я  как-то забыла. Сквозь  сон я слышала  мужской голос, смех
пьяненькой Арины. А мне снилось, что мы едем с мамой из гостей, что я совсем
маленькая и засыпаю в трамвае, сонная приползаю  домой  и мама меня тихонько
раздевает,  а  я ей  лениво, стараясь  не  просыпаться, помогаю.  Но у  мамы
почему-то вдруг оказались слишком жесткие и цепкие руки.
     Я  проснулась и  увидела  склонившееся  надо  мной  то  исчезающее,  то
появляющееся чужое небритое лицо  с  глубоким шрамом  на лбу через затянутый
сморщенной  кожей   глаз.  Это  фонарь  раскачивается  за  окном,  поняла  я
метаморфозы с  изображением, но кто это?  Что это не сон, я поняла, когда он
снова стал  меня  лапать, странно  кривя  вроде  бы в улыбке толстые влажные
губы.  Я  разглядела  короткую  стрижку,  жесткие  полуседые  волосы,  потом
почувствовала озноб и только тут поняла, что он раздел меня, сонную, донага.
От него гнусно пахло перегаром и чесноком.  Я рванулась, но он вдавил меня в
постель, больно сжимая плечи  и  наваливаясь  на  меня засаленным  ватником.
Кричать я  не могла:  от  ужаса  и  отвращения  пропал голос, только сипела:
"Арина...  Арина..." Очередная боль где не надо пробудила мою злость  вместо
страха. Я осознала вдруг, что руки-то  у  меня  свободны и  сразу  вспомнила
уроки  самбо,  которые давал мне Феликс -- ученик полковника  морской пехоты
Арнольдыча.
     Продев  руку  между моей  шеей  и  его, я  резко  согнула  ее  в локте,
звезданув его по кадыку. Он охнул, отпрянул  и закашлялся. Никогда  не теряй
инициативы,  вспомнила  я назидание Феликса,  резко согнула колени к груди и
выпрямила ноги так, что обе пятки угодили насильнику прямо  в лицо. Не успев
прокашляться, он  получил  удар, от которого сразу  слетел с кровати. Стол с
жалобным скрипом сдвинулся  с  места.  Не  теряя  инициативы,  я вскочила  и
влепила ему одну за другой две  оглушительные пощечины по мерзкой щетинистой
мокрой роже. Я услышала, как с воплем соскочила  со своей кровати Арина, как
с  грохотом распахнулась дверь. Отчаянно матерясь, она стала оттаскивать уже
вскочившего мужика, но он отшвырнул ее и шатаясь двинулся на меня.
     "Ты... боксерка, да? -- повторял он. --  Ты хочешь  драться, шалашовка?
Со мной!.." Он  снова откинул куда-то  Арину. Отступая, я уткнулась спиной в
зеркало,  вздрогнула от его  холода и, невольно обернувшись, увидела там нас
обоих.  Ну  и сцена была с  моей  наготой,  красной физиономией, на  которой
сверкали  синью вылупленные глаза. Но разглядывать мне нас  было некогда.  Я
тщетно применяла все приемы, когда он снова бросился ко мне. Это ваше самбо,
Илья   Арнольдович,   хорошо  для   первого   удара  или   для  равносильных
спаринг-партнеров, а то и просто  чтоб меня  под шумок  полапать  в процессе
обучения  в  севастопольском  саду. А когда  противник, как этот  одноглазый
кряжистый монстр, на порядок сильнее, то можно делать что угодно. Совершенно
железные  лапы и,  к тому же, тоже не без  профессиональной сноровки.  Я  со
своими блоками и захватами только руки себе об него отбила.
     В конце концов, он зажал меня за плечи так, что, дернувшись раз-другой,
я сдалась, дрожа от  отвращения и ужаса. Подержав  с  полминуты,  он швырнул
меня на кровать и вышел враскорячку, уже не шатаясь. Арина тихо  выла,  сидя
на полу у печки в кухне. Я соскочила с кровати, захлопнула дверь,  немеющими
руками накинула спасительный крючок  и включила  свет.  В  зеркале я увидела
себя  с растрепанными  волосами, с синяками на  руках и плечах.  Лихорадочно
одеваясь,  я прислушивалась к  соседней "пустой" комнате, но  там было тихо.
Только Арина  робко  скреблась  в  дверь:  "Прости его, Танечка,  окаянного.
Старшенький это  мой... Месяц  как из заключения. Проспала я  дура, как он к
тебе  кинулся. Трах-тара-рах-тах-тах, -  материлась она. -- Прости его  и не
бойся... Он  не такой! Открой мне. Он ушел. К Ольге своей ушел. Отвори  мне,
что  он  с  тобой   там   сделал..."  Я  чувствовала  себя  жалкой,  липкой,
раздавленной, маленькой и жалкой. "Ничего он со мной не сделал,  - сказала я
наконец. -- Мне вымыться  бы, Арина Алексеевна..." "Сейчас... сию минуту,  -
засуетилась она, гремя ведрами и шуруя в печке. Там загудело пламя, зашипела
вода, а у меня совсем онемело плечо.
     В жизни надо все испытать, иначе зачем жил вообще на земле, вспомнилось
замечание  Феликса после нашей  размолвки  и моего звонка его  тете. Феликс,
Феликс, видел бы ты свою Таню, бьющуюся в лапах этого жуткого профессионала!
Тут бы и тебе все твои приемы не помогли.
     Через час, вымывшись  в своей комнате, сменив постельное  белье и вымыв
полы, я снова легла, но не уснула до утра, прислушиваяь к шагам за окном. Но
стояла  привычная  здесь тишина, только  льдины  терлись  друг  о друга  и о
берег...
     ***
     Голова утром гудела, ничего  не радовало,  даже сияющее утро  с блеском
бухты  с  откоса, по  которому  я  спешила  к  остановке.  А дальше еще  эти
трамвайные толпы. У нас в Ленинграде тоже не очень-то  просто сесть утром на
трамвай, но  такого  я  сроду  не  видела. Мужчины  лезли с таким треском  и
страстью,  словно это последний трамвай из  зоны смертельного бедствия. Даже
не  верилось, глядя на них же до и после  открывания  дверей, что  это те же
самые  люди. Студенты,  рабочие. А в  дверях  -- озверелое  жлобье... Азарт?
Спорт  своего  рода,  себя показать, удаль молодецкую? Короче,  мне  удалось
сесть  только  в  третий   по  счету  трамвай,  а  на  заводской  проходной,
естественно, у меня отняли пропуск за опоздание. И с каким же  удовольствием
его  у меня  отбирала востроносая  бледная девица! Из  сволочей-энтузиастов,
нашедших себе достойное применение.
     Естественно, меня бесило все. И вкрадчивые улыбочки Гаврилыча,  который
был обязан провести  с  нарушителем производственной дисциплины, тем более с
молодым  специалистом,  воспитательную  работу. В объяснительной  записке  я
написала,  что опоздала  на  работу  по  халатности и  что  больше не  буду.
Гаврилыч поднял на меня тонкие брови и постучал пальцами по моей бумажке: "И
т-тебе  к-кажется,  Т-таня, что  т-такая  мотивировка исчерпывающая?" "Какая
разница, Иван Гаврилович? Любые мотивировки при этом фарсе с объяснительными
идентичны." Он пожевал тонкими губами  под длинным носом  мою  формулировку.
"Идентичны, г-говоришь? А может быть скорее эквидистантны, Т-таня?" Черт его
знает, что он имел в виду.
     Вольно  ему  резвиться и  сказать  кому-то: "Озадачилась, а?"  На  него
сегодня ночью не нападали пьяные уголовники - прямо из тюрьмы в его постель.
Ему есть  куда идти с работы, кроме как в логово  к  этому "старшенькому", у
которого черт знает  что на уме на следующую ночь, а заплачено за два месяца
вперед  и  снять что-то другое не на что... И плечо ноет, и  вообще не спала
всю  ночь.  А тут  еще  вчерашняя  тетка,  Изольдовна  эта,  стала  с меня в
нормоконтроле   стружку  снимать,  заодно  пытаясь  воспитывать.  Со  своими
садистскими росчерками красным карандашом по моему чертежу. Я  раскричалась,
а ей хоть бы что -- на нее все орут от бессилия. У нее в этом смысл жизни --
какая же женщина откажется  от  должности, на которой все и все делают по ее
велению...
     Я  стала  править, чувствуя, что  нос вообще лег на заплаканную щеку, а
тут еще этот Валентин таращится в зеркальце. "Слушай, - обернулась я к нему,
мельком  увидев  в  зеркале с  отвращением  мое  красное  от ярости  лицо  с
шмыгающим носом, вертящимся между  мечущими синие  искры глазами. -- Ну чего
ты таращишься? Делать  тебе нечего? Пойди покури..." Он крайне удивился, его
глаза  исчезли  из  зеркальца.  Но  Валя  был  не из обидчивых. В обед снова
пригласил с собой, поставил в очередь и вообще всячески опекал.
     Глядя на его невероятные плечи  и расплющенный нос, я  стала всячески к
нему  подлизываться. Сработало. Он пригласил  меня  в  кино. Довольно уютный
зал, балкон, ложи, прямо как у нас в "Авроре". А я только и думала, проводит
ли он меня домой,  чтоб хоть  показать  его, такого мощного, "старшенькому",
пока он рассказывал, что работает на  неделю всего дольше  меня, после ДВПИ,
живет в общежитии ИТР, холост, любимец девушек. А какой спортсмен! Меня мало
интересовало, что  он кандидат  в мастера  по спортивной  гимнастике, а  вот
первый разряд по боксу, чему свидетельством его устрашающий нос, это то  что
надо...
     И вообще  я всячески  настраивала  себя  на то, что  этот парень мне по
душе. В стиле тогдашнего кумира наших женщин Жана Марэ -- без шапки, в сером
пальто  с  поднятым воротником, хороший  рост, не говоря  о  фигуре.  Первый
класс, лучше Феликса. А на руку опираешься, как прямо  на  судовой поручень.
Вдвоем мы "старшенького" точно одолеем. Об остальном вообще не думалось. Все
внутри дрожало в ожидании предстоящей схватки на мысу Бурном со справедливым
возмездием за мое унижение.
     После кино мы с ним погуляли по Набережной, спустились  моим  вчерашним
путем  на  лед.  Здесь мой  герой  быстро  замерз  на  резком  ветру в своем
пижонском пальто  и  стал  мелко  дрожать  под  моей рукой. Я  грешным делом
подумала, что это он не только от холода. Ведь я ему, чтобы все было честно,
рассказала о событиях  вчерашней ночи, естественно, без описания сценических
костюмов участников  представления. Между тем,  стемнело.  И,  как  всегда к
ночи, стало так страшно, что  и  с  этим суперменом к Арине ноги не идут. Но
куда им еще идти?... Тем более, что он пока ничего,  идет, пошмыгивает рядом
своим устрашающим носом.
     Арина возилась  у плиты. Покосилась  на моего  ухажера, но  смолчала. И
вообще  выглядела  виноватой.  Мы вошли ко мне в комнату, я чашки достала, к
Арине на кухню за  кипятком  сходила,  вообще всячески внешне  геройствовала
тут, хотя сердце шмыгало в пятки от шорохов в "пустой" комнате.
     Арина  сама  принесла  нам  варенья.  Вальку  разморило,  снял  пиджак,
развалился, блаженствует с тепле и уюте.
     И тут  ОН входит... В  приличном толстом  свитере, трезвый, повязка  на
глазу, выбритый,  вполне  человекообразный.  Поздоровался. Арина  из-за  его
спины сказала  Вале:  "Сын это  мой. Колей зовут..." Валя встал, подал руку.
Тот пожал,  сел без спросу на третий стул, плеснул себе чаю, глядя куда-то в
угол.
     И тут я вижу,  что  моему  герою как-то неуютно здесь стало.  Ну  прямо
тянет его смыться. Прямо  на грозной его  физиономии это  написано. "Валя, -
говорю. -- Ты не забыл, что тебе сегодня на урок к восьми?" "На... урок?" --
сначала не понял он.  Потом как-то затравленно оглянулся на темные окна,  за
которыми  так же зловеще  качался фонарь, встал,  стал торопливо  натягивать
пальто  на  незастегнутый  пиджак,  буркнул  "Пока"  и  --  только  топот на
деревянной лестнице от него остался.
     Мы остались вдвоем. Сидим, пьем чай. Я  вздрогнула и  напряглась, когда
Коля тяжело повернулся ко  мне всем телом: "Вот что, сестренка... Ты не того
своими  сопляками  пугать вздумала.  То, что вчера было  -- не будет больше,
обещаю. А мое слово -- камень. А что я только что оттуда, так ты не обобщай.
Сорвался я, конечно, вчера.  Ты  девка запредельная, сама небось знаешь. А я
женского  тела  три  года  не  видел.  Не  удержался.  К  тому  же,  сначала
показалось,  что и  ты  не против. Я ведь не бандюга какой, меня  под  шумок
посадили,  когда  я  в  подшефном  совхозе  стал ребят разнимать. Там осетин
дурной  ножом  размахался на  все стороны. И меня задел. Ну, я его и загасил
чуть не  насмерть.  Корешей своих я спас, а мне он по глазу успел полоснуть.
Вот такого из меня... Кутузова сотворил. Ты тут  спи спокойно. Теперь я тебя
сам  охранять   стану.  Не  боишься  больше?"  "Ну,  -   наугад  ответила  я
по-дальневосточному. -- Под такой-то охраной..."
     "Ты  тоже боец  знатный,  - вдруг рассмеялся он замечательной  арининой
улыбкой,  обнажая неожиданно  ровные, совсем  молодые белые зубы. --  Как ты
меня-то с ног сбила! Не каждый мог. А потом еще этаким петушком подскочила и
по  щекам,  по щекам,  как пса  нашкодившего, а  сама-то  такая голенькая да
ладненькая... А глазки -- ну прямо сияют синим светом!" Он захохотал,  глядя
на  меня с удивительной теплотой и силой. Я  подала ему  руку: "Ты меня тоже
прости, Коля.  Кто старое  помянет...ой! Я хотела  сказать, что  могло  быть
хуже, если бы я тот первый  прием провела до конца,  хладнокровнее.  Но я не
жалею. Мне кажется, мы  поладим." "И подружимся, - он даже неумело поцеловал
мою  руку, встал и вышел. -- Ну  ты даешь, мать, -  услышала я  его  голос с
кухни. -- Такую девушку поселила. В жизни лучше не видел..."
     ***
     Валька  утром долго  ходил кругами, приглядываясь ко  мне,  не  решаясь
спросить.  Вид  у него был  помятый, как у меня вчера, после бессонной ночи.
Ясное дело, когда стих страх, проснулась совесть.  На зарядке, которую у нас
никто не делал, но работа останавливалась, он  втерся в  мой "кабинет" между
столом и доской: "Ну, как дела?" "Плохо, Валечка,  - говорю я, вся  дрожа от
сдерживаемого  смеха, даже слезы  из глаз брызнули.  Сама не ждала, что  так
естественно получится.  -- Очень плохо... даже и не знаю, что  теперь будет.
Заметут меня сегодня, потом вышку дадут..."
     "Полез  к тебе?" -- бледнеет  он. "Конечно!.." "А  ты?" "Так я же спать
легла с топором под одеялом.  Как только он ко мне кинулся, я вот так, двумя
руками -- хрясь его по кумполу, представляешь?" "Врешь... А потом?" "А потом
еще хуже, - зашептала я, заливаясь  от смеха слезами и кашляя  ему а шею. --
Валь, я же  ему  косой голову  отрезала и в печку,  - опустилась я  за стол,
уткнув  лицо в  локти  и сотрясалась  от  рыданий.  --  Представляешь такое?
Ужас-то какой! К-крематорий на дому... На всю жизнь  запомнит, падла..."  "А
старуха!?" -  верит этот дурак. "Не помню... Ее, кажется, я потом в  колодец
спустила...  Помню  только,  что  и  ее -- хрясь по  кумполу...  Как  Радион
Романович. Не оставлять же свидетелей..." "Как?.."
     У меня не было больше сил его разыгрывать. Живот сводило от хохота.
     "Еще одного зайца двуногого  сейчас на циркуль насажу --  ткнула  я его
пальцем в железное пузо. -- Впрочем, зайцев надо беречь. Без  них нарушается
биологический балланс. Иди, кури, Вася..." "Валя я", - уныло  отозвался он и
действительно  поплелся курить. А что  еще делать конструктору мужского рода
от зарядки до обеда? Подошла Люся, стала меня утешать. Она была уверена, что
этот гигант мужского обаяния  меня  уже соблазнил и покинул. Чего  бы я  тут
иначе так горячо с ним шепталась и плакала?
     Я же вернулась  к  моим  фундаментам под пожарные насосы.  Для чего  же
иначе меня учили мировые светила гидродинамике и теории корабля?
     После обеда Валя как ни в чем ни бывало подсматривал и подмигивал, но у
меня было такое отличное настроение, что  я его тут же простила. Бог  знает,
чем бы вчера  все кончилось, приди я с Феликсом вместо