ерная сиделка
в   период  моей  болезни  и  просто   добрый  друг  заводит  дизель,  прямо
театральными  жестами крутит  штурвал. Дизель деловито стучит. Сирень  и мои
окошки  за  ней  уменьшаются на  глазах,  Арина машет  нам  с берега.  Потом
исчезает  за  мысом  Бурным  и  вся  улица  с  тем  же  названием,  а  потом
отодвигается назад и сам  город. Бот начинает  заметно  покачивать.  Я после
работы, голодная и потому принимаюсь за приготовление ужина -- чищу картошку
и кипячу воду  в чайнике. Коля ест прямо в рубке, не отходя от штурвала, а я
на корме,  свесив ноги  над  кипящей за винтом водой.  Солнце  печет  совсем
по-летнему.  Я накидываю на  сгоревшие плечи полотенце. Только задремала под
уютный стук дизеля, как слышу: "Приехали."
     Над   нами   нависает   зеленый   массив   поросшей   лесом   сопки   у
противоположного  берега  залива, блестит  вода  уютной  бухточки.  Я  снова
отказываюсь  от  высадочной  лодочки,  ныряю  в  изумрудную  воду,  плыву  к
пустынному  берегу  и растягиваюсь на мягкой  коричневой  теплой подушке  из
водорослей  - сразу  за крупной галькой.  Вот  это  жизнь, думаю я, млея  от
счастья. А ведь могла и не дожить...
     Ах, никогда  не  считайте любое  событие необратимым!  Какие-то два-три
месяца и -- вроде бы и не было чего-то, казавшегося непоправимым.
     Коля плюхается на мягкий барьер водорослей рядом, опрокидывается, то ли
невольно, то  ли нарочно обнимая меня за мокрую талию. Тотчас он отдергивает
руку,  готовый к истерике и  отпору,  но  сегодня --  его день!  Бот  купил,
бухточку  нашел,  девушка  красивая  рядом. Мне ли  портить счастье хорошего
человека? Да и что я сама, неживая что ли?..
     Нам  очень хорошо  и  на берегу,  и в  каюте, где  мы водку пили, и  на
обратном  пути, и на моей двуспальной кровати с двумя наконец подушками, и с
Ариной  в  саду  -- она  совсем в  другом настроении,  помолодевшая и  такая
счастливая, что  я  и не  ожидала.  Ну, подружились мы  с ней, ну сын  вроде
остепенился, ну  девушку себе завел, но чтобы так без конца по любому поводу
молодо  хохотать!..  Но  я  и сама  на  какое-то  время  избавилась  от всех
тревожных мыслей.
     ***
     Увы, только до следующего утра. Полюбив с первого взгляда  "наш" бот, я
начала утро с пробежки  в купальнике  к близкому  берегу,  плавания к боту и
ныряния  с него. В  то субботнее утро Коля еще спал во время моей зарядки, а
на  самом  берегу, на скамейке  чужой лодки  сидела блондинка,  лицо которой
показалось мне знакомым, хотя я точно эту женщину видела впервые. На  вид ей
было далеко за тридцать. Лицо, как говорится в романах,  со следами страстей
и  пороков.  Она молча наблюдала, как  я  выхожу из  воды, отжимаю  волосы и
вытираюсь полотенцем.  "Сядь, Татьяна, - вдруг глухо сказала она, похлопывая
рукой по скамейке рядом с  собой. -- Поговорить  надо..."  "О чем?"  - я еще
была в  самом  замечательном, даже  игривом  настроении,  хотя  эта ночь  не
оставляла ничего, кроме нарастающего разочарования. Хороший был  парень Коля
в постели, но я-то  знавала  куда  лучше...  "О  тебе.  О твоей единственной
молодой  жизни на этой земле..." "Вы --  из КГБ?.." "От-ку-да?  -- протянула
она и вдруг искренне рассмеялась, обнажив  рот,  полный золотых, стальных  и
гнилых  зубов. --  Ну,  ты  даешь!  Ты  еще  и дура к  тому же?"  Когда  она
засмеялась,  то я уже была совершенно уверена, что  знала ее близко и давно,
хотя и  не могла пока вспомнить, откуда. Я села на скамью напротив нее почти
касаясь ногами ее коленей.  Отчего-то  ее  в  общем-то  довольно стандартный
облик показался мне жутким.
     "Короче,  -  разозлилась  я,  мучительно  перебирая  в  памяти  близких
знакомых.  --  Кончай,  подруга,  придуриваться  и  говори,  чего   надо.  Я
замерзла." "Я -- Ольга, - сказала  она веско. -- Я Николеньку три года ждала
из заключения. Я тебе его без боя не отдам,  шалава!" Она достала из сумочки
настоящий бандитский нож и положила его  лезвием на мое мокрое бедро острием
к плавкам так,  что одним ее  движением  я была бы искалечена как женщина. Я
взрогнула от холодного металла на моей коже и замерла с идиотским выражением
лица. "У нас не  шутят, - снова обнажила она свой музей металлов на помойке.
--  Съезжай с  квартиры и больше чтоб я тебя с Николаем не видела. Не только
на его боте, а вообще на этом берегу.  А то ты узнаешь, что такое замерзнуть
тут  навеки."  Она  продвинула  лезвие  и  чуть  кольнула меня.  На  плавках
выступила  кровь. Потом  встала,  спрятала  нож в сумочку,  снова неуловимым
движением  стремительно вынула  его,  помелькала  перед  моим  лицом и стала
отступать задом.
     Боится, вдруг поняла я. Знает, что я самбистка и - боится.
     Собрав всю свою  волю, я подавила свой страх, но, сделав вид, что слаба
в коленках, выкарабкалась  кое-как из  лодки и пошла за ней к дому. Что-то в
моем лице вдруг показалось ей подозрительным. Она  лихорадочно сунула руку в
сумочку, но было поздно --  я уже летела на нее, поворачиваясь в  воздухе на
спину с  опорой на руки,  чтобы сделать "рычаг" - зацепить ее лодыжку  одной
ногой,  а  второй сильно толкнуть ту же ногу выше колена, используя  инерцию
горизонтального полета.
     Зловещая блондинка с размаху  села  на тропинку, ошеломленно  глядя  на
меня, сжимая в руке сумочку. Не теряя инициативы, я тут же навалилась на нее
и стала молча выкручивать ей кисть. Она глухо зарычала басом и сдалась.
     Теперь я  победно  стояла,  держа  в руках ее оружие,  а она  сидела на
земле, жалко и  заискивающе улыбаясь. Кровь  стекала по моему  бедру,  и она
решила, что сейчас ее будут "мочить" - ее же "пером". Конечно, резать ее я и
не собиралась, хотя  смазать  по разномастной ухмылке так и тянуло. Но когда
ее  вытаращенные  на  меня  выцветшие  голубые  глаза  заполнились  слезами,
хлынувшими на пунцовые щеки,  и она  стала вытирать  лицо  тылом  вывернутой
ладони, шмыгая вертящимся носом, я так испугалась,  как будто на  меня снова
нацелен нож в самое главное место.
     Это плакала я! Постаревшая,  потасканная и  спившаяся  Таня  Смирнова в
каком-то другом измерении  и  с  иной биографией.  Вот почему  она мне сразу
показалась  знакомой --  это  лицо,  глаза, даже улыбку  я видела в  зеркале
каждое  утро!  Ужас  отразился  и  на  ее  лице  -- очевидно,  та  же  мысль
одновременно пришла и ей в голову.
     Перед  ней  стояла Ольга  пятнадцатилетней  давности,  еще гладкотелая,
густоволосая и стройная, со своими зубами и с наивными искорками в еще ярких
голубых глазах, какие были и у нее самой - до прошедших страшных лет...
     Я молча протянула ей сумочку  с ножом,  пошла к воде  и стала промывать
ранку. Порезала она меня неглубоко, чуть  содрала кожу. Кровь  уже не шла. Я
вернулась к лодке  и села на  свое место.  Она уже сидела на своем, все  еще
всхлипывая и  утираясь рукавом своей вышитой  украинской кофточки, а сумочка
валялась на гальке под соседней лодкой.
     "Оль,  не  бери в голову, - сказала  я  как можно мягче.  -- Я бы и без
твоих  угроз  не  осталась  с  Колей. Увы,  я люблю  другого.  Совсем-совсем
другого. Коля в сто раз лучше этого моего другого, но он не мой. Я это сразу
почувствовала.. Теперь я  понимаю, что и он ко мне полез только потому,  что
мы  так странно  похожи.  Значит,  он  любит тебя. Мне  ли  не знать, каково
женщине,  когда  любимый уходит  к другой! Я  исчезну из  вашей жизни уже на
следующей неделе. Прости  меня,  но я не  знала, что у вас это так серьезно.
Арина, конечно, упоминала о  тебе, но мало  ли где ночует холостой мужик..."
"Холостой! --  сотрясалась она в  рыданиях, вертя носом. -- Да мы  с ним уже
десять лет как  муж и жена. У нас  трое  ребятишек, только они в Воронеже, у
моих стариков. Тут им не климат. А как мы с ним любили друг друга, если б ты
только знала... Да ты же знаешь, что  это за мужик!.."  "Знаю,  Оля. Хороший
парень, но для меня мой..." Господи... "МОЙ"?..
     Тут  я  так  разрыдалась и закашлялась,  что  она  стала  колотить меня
кулаком  по  спине.  Тотчас что-то грохнуло в доме,  в окно из моей комнаты,
ломая сирень, вылетел Коля  в трусах и сбил несчастную  свою жену  с  ног. Я
только махала рукой, чтобы его успокоить. Из дома к нам бежала Арина с водой
и моими таблетками. Втроем  они привели меня в чувство и  уложили в мою-нашу
постель.
     Потом мы все четверо пили чай в саду и откровенно обсуждали  наши дела.
Ольга  расцвела, Арина  --  напротив. Я  после приступа  постарела, Ольга --
помолодела. Коля тоже  что-то, наконец, заметил и только повторял,  глядя то
на меня, то на Ольгу: "Надо же!.."
     ***
     Мне уже давно  предлагали  нечто вроде общежития --  съемную  на  троих
однокомнатную квартирку в Моргородке, за счет завкома, но я все цеплялась за
мой Мыс Бурный, где  жила как дома. В среду  я  все подписала и  переехала в
настоящую квартиру - с ванной  и электроплитой,  чего у меня  сроду не было.
Девочки  были новые незнакомые,  мои ровесницы, довольно милые и  тактичные,
обе москвички, Вера и Варя, как нарочно,  чтобы мне вечно их  путать. Попали
по распределению, как и я, но на завод.
     Начиналась новая жизнь в старом убежище.
     ***
     Впрочем, она скорее продолжалась. Коля позвонил мне на работу в пятницу
после  обеда и пригласил на бот - поехать на острова. Я тут же созвонилась с
моими новыми сожительницами, пригласила  Марика и  Валю,  наших единственных
холостяков, и  стала  морально  готовиться к  возможным осложнениям с  такой
грозной Ольгой. Но ничего страшного  не произошло. Супруги  не отлипали друг
от друга в ходовой рубке, пока мы травили анекдоты и хохотали на корме так и
не ставшего моим бота с моим именем на борту.
     Капитан высадил  нас  на  острове  Рейнеке, обещал забрать  послезавтра
вечером, газанул в чистое июльское небо и тут же свернул за мыс, оставив нас
с палатками на изумрудном лугу  у самого пролива между островами. Как только
мы  разбили палатки,  парни  отправились в крохотный поселок  за  как всегда
забытыми  какими-то  продуктами. Мы же  начали готовить  ужин на  костре.  С
острой  приправой в виде голода на чистом воздухе это  было  божественно. Во
всяком случае, мужчины нас старательно хвалили.
     Как всегда здесь, на широте Сухуми, ночь настала почти мгновенно -- вот
кто-то повернул реостат и нет закатного солнца, только звезды над головой. Я
поймала  одного  из  таинственных  светлячков  --  обычный  черный  жучок  с
пульсирующим полосатым брюшком. Как только я раскрыла ладонь, он едва слышно
затрещал  крылышками  и  полетел   зигзагом,   какими  было   пронизано  все
пространство  над лесом. Такие же светящиеся,  но совершенно неразличимые на
ладони организмы  были растворены и  в черной воде, когда я, единственная из
всех, рискнула  поплыть с  маской, изумляясь моим  ярко светящимся под водой
рукам. Все,  что  шевелилось,  немедленно  начинало  излучать  фосфорический
зеленоватый свет.
     А утро  оказалось ясным,  с просторным розовым торжественным рассветным
небом  над островом  напротив и  с  отражением  его  леса в зеркале пролива.
Мальчики  уже  собрали  нам  каждой  по букету цветов. Уже пахло  кофе  и из
умывальника лилась родниковая вода.
     Естественно, сразу после завтрака все бросились купаться. Мои москвички
вообще  впервые  видели море и удивлялись каждой мелочи. Я восхищала их моим
нырянием с маской и  трубкой. Впрочем, такого моря и  я сроду  не видела, во
всяком  случае,  что  касается подводного мира. В  Крыму я пристрастилась  к
подводному туризму,  но там был  просто очень  милый голубой  с синим пейзаж
ниже  поверхности  воды. А  тут -- просто калейдоскоп подводных цветов -- от
ярко  желтого  до  ядовито-малинового,  оранжевого  и  пурпурного. Там  была
морская трава, а тут  -- подводные леса. Я вылезла только когда окончательно
закоченела.  А  девочки  просто  без  конца  окунались,  заходя  по  пояс  и
возвращались  на  берег.  Субтропическое  солнце  тут  же  сожгло  их  белые
московские лица и  плечи. Бледные москвички за одно утро стали ясноглазыми и
яркогубыми.
     Стояла  влажная душистая  тишина,  нарушаемая  только чивиканием птиц и
дальней воркотней прибоя по ту сторону  мыса. В проливе же, у наших  палаток
вода тихо плескалась, как в каком-нибудь Серебряном Бору в центре Москвы или
у нас на Озерках.
     После  обеда  я решила поробинзонить, чем  я  увлеклась,  к раздражению
вечно терявшего меня Феликса, в Крыму. Поднявшись по  тропинке,  я оказались
на лугу, который кончался  обрывом к необитаемому  при какой погоде пляжу по
другую сторону  мыса -- среди изумрудных волн там то обнажались, то исчезали
в белой пене черные блестящие валуны.
     Декорацией к этой  сцене был берег открытого моря, который  состоял  из
похожих  на крепостные  башни  скал,  то  черных  с  фиолетовым  отливом, то
красных. Башни  были одеты снизу в ярко-белые кружевные воротнички прибоя за
ослепительно  синей  бескрайней мантией -  до самого иссиня-черного  в лучах
солнца проведенного по нитке горизонта. Слева за мысом простирался архипелаг
--  от  кокетливо   кудрявых   лесов   на  склонах  ближайшего  острова   до
розовато-голубых дальних берегов.
     Не  считая  прибоя,  здесь тоже была тишина, звенящий  горячий душистый
воздух   над  изумрудной   травой   с  летающими  над  ней   бабочками.  Эта
торжественная  красота неизмеримо превосходила все, что я когда-либо ожидала
в мечтах от своего убежища.
     Цепляясь за отвесные скалы, я спустилась по крутой тропинке к увиденной
с  вершины  лагуне,  заслоненной  на  две  трети огромной  красной  с белыми
прожилками  скалой. Тут я разделась, опустилась по  пояс  в гладкое каменное
сидение в горячей воде лагуны, защищенной валунами  от бушующего в  каких-то
десяти метрах от меня прибоя.
     Уровень воды  в  лагуне  меняется  с  высотой  внешних  волн  - меня то
приподнимает вода моем кресле, окутывая  по шею, то оставляет под солнцем на
обнажившемся камне.  Иногда снаружи  с шипением летят тучей холодные брызги,
заставляя меня ежится и взвизгивать.
     Когда сидеть надоело, я перешла в соседнюю лагуну, надела ласты и маску
-- весь мой наряд -- и  полетела  в  прозрачной  как  воздух воде, отражаясь
снизу  в зеркале ее поверхности. Мне часто снилось,  что я летаю, но на  над
таким пейзажем. Такое и присниться не могло: желто-красное пламя водорослей,
синеватые  морские ежи и разноцветные звезды  в голубых  столбах  солнечного
подводного  света. Вокруг величественно колыхались космы  белой седой травы,
среди которой шевелились коричневые тени огромных листьев.
     Лагуна  оказалась   очень  глубокой.  Где-то  внизу  угадывались  синие
очертания камней.  Насколько  они  далеко,  можно  было судить по  крошечным
куполам медуз  над  ними на  фоне таких же полуметрового диаметра  мерцающих
бахромой  голубых  безобидных тварей,  которых  я  безнаказано  отодвигала с
дороги руками. Я  нырнула  поглубже,  но дно  так  и не  приблизилось -- тут
метров десять! Зато я увидела себя всю в зеркале поверхности, перевернувшись
на спину.
     Интересно, кажусь я морским тварям чудовищем как мне акулы и осьминоги,
или красавицей -- гибким белым грациозным зверем, как нам дельфины?..  Снова
меня начала бить дрожь.  Пришлось вернуться к своему "креслу", но  не  могла
согреться -- перекупалась.
     Я легла  на горячую мягкую подушку водорослей  на  берегу, вытянула над
лицом к слепящему солнцу  растопыренные  пальцы,  принимая  золотистый сухой
душ. И  тут меня обжожгло  изнутри воспоминание: ведь сегодня ночью  в  моей
палатке мне приснился Феликс. Врачи запретили мне  о нем думать, если я хочу
сохранить разум, а ему, как видно, нет. Взял и приснился.
     ***
     Только   я    собралась   отпугнуть   чем-нибудь   хорошим   крамольное
воспоминание,  как услышал шум камнепада. Я вздрогнула и кинулась  к  своему
купальнику, косясь на тропинку. Точно, кого-то  несет сюда. Двое мужчин. Они
меня давно видят, но  тут  остановились, тактично  отвернулись, видя, что  я
лихорадочно одеваюсь. "Уже можно?" -- раздался знакомый голос. "Можно", - не
оборачиваясь отвечаю я, надеясь, что  пройдут мимо, но они явно не спешат --
остановились за моей спиной и шепчутся.
     "Ну,  что  вам надо?" - решилась  я спросить. "Природа не создала  трех
Венер, -  звучит все тот же  знакомый, но  не Марка и не Вали голос. -- Если
одна из  них стоит  себе  в  Лувре,  то вторая здесь.  И  звать  ее  Татьяна
Смирнова."  "Ты прав, Гена, - отвечает  такой же знакомый второй голос. - Не
узнать совершенство форм этой изумительной спины, увиденной хоть  раз, может
только  ослепший.  Причем Венере Милосской до  Тани далеко. Ты здесь откуда,
Тайка?"
     Господи...  Так называл  меня только  Феликс.  Но  это не его  голос! Я
вскакиваю и тотчас  бросаюсь в  объятья Гены и  Валеры, друзей Феликса,  тех
самых, что  травили меня  вместе с  его мамулей в  Севастополе, а до и после
того  были  просто  милыми  однокурсниками-ленинградцами. До  боли  знакомые
холеные белые рыхлые лица! "Гена, Гена, - смеется Валера, видя что его  друг
не отпускает моей талии.  -- Прежде чем обнимать  такую  красивую девушку  в
таком легкомысленном наряде после долгой разлуки, следует выяснить нет ли за
скалой законного ревнивца, способного проткнуть тебя острогой." "Ой, мам! --
непритворно пугается рыжий Гена.  -- Таня, ты  ведь нас ему не выдашь?"  "Не
выдам.  Я  свободна и вам ужасно рада.  Просто не  могу выразить  как!.. Это
кажется мне продолжением  сегодняшнего  сна."  "А началом сна что казалось?"
"Феликс,  - неожиданно выдаю  я  бушующие чувства.  И меня  тут  же начинает
колотить дрожь. -- Он мне сегодня снился..."
     Они   помрачнели.   "Он   был  похож   на  мокрую   курицу  во   дворце
бракосочетаний,    а   невесту   выносил   почти   брезгливо,   -   произнес
профессиональный лицемер Валера. А Гена  так же фальшиво добавил: - Конечно,
ты  ему подходила бы больше  в этой  роли." "Эллочка  Коганская, конечно?" -
спросила  я,  криво улыбаясь. "Если  бы! Совершенно со  стороны.  Ты  ее  не
знаешь." "Красивая?" "Это на чей вкус." "Из наших?" "Мединститут." "Веселая?
Остроумная?" "Н-не думаю... Впрочем, говорят, в своем деле дока. Готовится в
ординатуру, занималась  в разных там престижных кружках. Короче -- способный
врач,"  -  нехотя  заканчивает  Гена, отводя в сторону свои лживые глаза.  А
Валера  словно  с  осуждением  добавляет:  "Академически  умна. Натаскана  в
области музыки и театра. Дитя  нашего великого города. И мама у нее скрипач.
Первая  скрипка какого-то  театра, кажется."  "Толстая, рыхлая,  - почему-то
лихорадочно расспрашиваю я, надеясь услышать хоть что-то  негативное о  моей
счастливой сопернице. -- У нее белое лицо и черные кудряшки?.." "Нет-нет, ты
имеешь  в  виду  совсем не  ту. Светлая шатенка  с карими  большими глазами.
Довольно  привлекательная   фигура.   Не   твоя,  конечно,   это  совершенно
неповторимо,  но  вполне  терпимые  формы." "Феликс ее  любит?  Уважает,  по
крайней мере?.." "Боюсь, Таня, что он относится к ней все лучше и лучше. Тем
более, что она ждет ребенка..."
     Звон, нараставший в ушах,  как зловещий признак приступа, стал стихать.
Ладно, если он  счастлив, а ты его любишь, сказала  мне моя совесть, то чего
тебе еще надо? "Бог с ними, пусть благоденствуют, -  рассмеялась я. -- Вы-то
тут  откуда?  Не  приехали  же  специально,  чтобы  меня   развлекать  этими
подробностями!" "Мы  тут в  командировке от нашего  НИИ... Выходной  коллеги
посоветовали провести на островах."
     Они стали  делиться  впечатлениями о поездке,  о  Владивостоке, о нашем
заводе. Вспомнили альма-матер и колхоз. Обычный треп бывших однокурсников. Я
смеялась их  шуткам, кивала,  благосклонно  принимала комплименты, вела себя
вполне адекватно ситуации.
     Итак... Ты  переоценила свою особу, - трещал  мне  между тем внутренний
голос.  Февральское  письмо  было  не  криком  отчаяния, а данью вежливости,
прощальной милостынью.