шел. Курю цикорий. Кто-то еще покупает книги, но у меня  и
книг нет, зачем книги?! А кто-то покупает... кто-то говорил  недавно  про...
что?  Да,  Большая  энциклопедия!..  Когда-то  и  я  мечтал  купить  Большую
энциклопедию! Продавали  ее  "в  роскошном  переплете"...  Купил  кто-то  по
полфунта хлеба... за том! Кто-то  еще  читает  Большую  энциклопедию...  Да,
когда-то писали книги... стояли книги в роскошных переплетах, за стеклами...
Теперь я вспомнил... у Юрчихи тоже стояли, "в роскошных переплетах".  Она  и
продала за полфунта хлеба. Зачем ей книги, хоть и  Большая  энциклопедия!  У
ней внучек лет двух - зачем малышу Большая энциклопедия? Разве он  вырастет?
без матери, без отца... Старуха голову потеряла... Живет у  самого  моря,  в
глухом саду. Сына у ней убили, невестка умерла от холеры.  Живет  старуха  в
щели, с внучком. Там пустынно, и море шумит. Слушает она день  и  ночь  свое
море. И муж и сын - моряками были, на своем море. Пришли и - убили сына.  Не
будь лейтенантом. "Пожалуйте, лейтенант,  за  горы,  от  моря,  -  маленькие
формальности соблюсти!" Не уехал лейтенант за море, остался у  своего  моря.
Не оставили его у моря. Шумит оно у пустого сада и  день  и  ночь,  не  дает
спать старухе. Сидит старуха, нахохлилась в темноте, -  слушает,  как  шумит
море, как дышит мальчик. А жить надо: оставили ей залог - мальчик! У  своего
моря - мальчик... И продала старуха лейтенантову шубу, запрятанную в  камни.
Кому-то еще нужна шуба. Хорошая, с воротником шуба... Не старухе же надевать
ее! А внучек когда еще вырастет с отца, дорастет ли до шубы! Да еще и  убить
могут... Придут и спросят: - А это у тебя чей мальчик?
     Скажет им старуха:
     - А это вот этого... того...  сына  моего,  вот  которого  вы  убили...
моряка-лейтенанта Российского флота! который родину защищал!
     - А-а... - скажут, - лейтенанта?! Так ему... и  надо!  всех  изводим...
Давай и мальчишку...
     Могут. Убили в Ялте древнюю старуху? Убили. Идти не могла -  прикладами
толкали - пойдешь! Руки дрожали, а толкали: приказано! От  самого  Бэла-Куна
свобода убивать вышла! Идти не можешь?! На дроги положили, днем, на  глазах,
повезли к оврагу. И глубокого старика убили, но тот  шел  гордо.  А  за  что
старуху? А портрет покойного мужа на столике держала - генерала, что русскую
крепость защищал от немцев. За то самое и убили. За что!.. Знают они, за что
убивать надо. Так и Юрчихина внучка могут. Вот и не нужна шуба. Правильно.
     А говорят ли они по радио - всем - всем - всем:
     "Убиваем старух, стариков, детей - всех - всех - всех! бросаем в шахты,
в овраги, топим! Планомерно-победоносно! заматываем насмерть!"?!..
     Вчера умер в Профессорском Уголке старичок Голубинин... Бывало, в синих
очках ходил - ерзал, брюки старенькие, последние, дрожащей  щеточкой  чистил
на порожке... Три месяца выдержали в подвале... за что?!  А  зачем  на  море
после "октября" приехал? Бежать вздумал?! Отмолили старика -  выпустили:  на
ладан дышит! Привезли вчера к вечеру, а в одиннадцать - сподобил  Господь  -
помер в своей квартирке, чайку попил. Хоть чайку удалось попить!
     А старуха Юрчиха добрая, как ребенок. Выменяла шубу на хлеб - на молоко
-  на  крупу,  гостей  созвала  на  пир:  помяните  новопреставленного!  Все
приползли на пир: хлебца попробовать, в  молочко  помакать...  -  нет  шубы!
Ходит по саду с внучком, на свое море смотрит... Придумывает -  чем  бы  еще
попотчевать? Стулья да шкаф зеркальный... Набежит покупатель какой с  базара
- отвалит хлеба и молока кувшин: опять приятно на людях есть.  А  если  зима
придет?.. А можно и без зимы... можно устроить так, что  и  не  придет  зима
больше...
     Ходит старуха по садику, внучка за ручку держит. На свое море  смотрят.
Рассказывает про дедушку, как он по морю плавал, -  вон  и  портрет  его  на
стене, в красной раме... Висел и - уполз со стенки. Пришли - спросили: "
     - Это у тебя кто, старуха? почему канты на рукаве?
     - А муж покойный... капитан, моряк...
     Хотели  взять  капитана.  Выплакала  старуха:  не  военный  капитан,  а
торговый, дальнего плаванья. Слово только, что - капитан!
     И запрятала старуха своего капитана в потайное место. Кружит  по  саду,
кружит... нет выхода.
     Кружу по  саду  и  я.  Куда  уйдешь?..  Везде  все  то  же!..  Напрягаю
воображение, окидываю всю Россию... О ка-кая бескрайняя! С морей до морей...
все та же! все ту же... точат! Ей-то куда  уйти?!  Хлещет  повсюду  кровь...
бурьяны заполонили пашню...
     В сумерках я вижу под кипарисом... белеет что-то!  Откуда  это?!  Мятые
папироски...  Табак?!  Да,  настоящий  табак?!   Добрая   душа   прислала...
папироски... Это, конечно, Марина Семеновна, кто же больше?.. Она,  конечно.
Вчера она спросила меня - разве я курить бросил? Принес папиросы  Вадик,  не
смог отворить калитку, не докричался... - и бросил через шиповник,  милый...
Вот, спасибо. Табак чудесно туманит голову...

        "НА ТИХОЙ ПРИСТАНИ"

     В густеющих сумерках я иду на Тихую Пристань. Она успокаивает меня. Там
- дети. Там - хоть призрачное - хозяйство. Там  -  слабенькая  старушка  еще
пытается  что-то  делать,  не  опускает  руки.   Ведет   последнюю   скрипку
разваливающегося оркестра. У ней - порядок. Все часы дня - ручные, и  солнце
у ней - часы.
     Козу уже подоили. Старушка загоняет уток  -  четыре  штуки.  Сидит  под
грушей дядя Андрей, темный хохол, курит и сплевывает в колени. В новом своем
костюме - из парусины исправника, в мягкой, его же, шляпе.
     - И вам  не  стыдно,  дядя  Андрей,  -  слышу,  отчитывает  его  Марина
Семеновна. - А по-нашему, это воровством называется!..
     - Ско-рые вы на слово, Марина Семеновна... -  отвечает  дядя  Андрей  -
заносится. - А чего робить, по-вашему? Я ж голодранец, оборвався, як... пес!
А кому тэпэрь  на  стульчиках  лежать-кохаться?  Нема  ваших  панов-паничей,
четыре срока на чердачке пустовають... Ну, товарищи заберуть... легше вам  с
того будэ? И потом... вже усе народнее, как сказать...
     - Как вы испоганились, дядя Андрей! Вы ж были честный человек, работали
на виноградниках, завели корову...
     - Ну, шшо вы мне голову морочите? Ну,  какая  тэпэрь  работа?  И  сезон
кончился... Пойду по весне на степь!
     - Ничего не найдете на степу! Ни-чего! Экономии пустуют, мужики на себя
сами управятся...
     - Верно говорите. Ну, и... так и  сгадываю...  чого  мэнэ  робить?  ну,
чого? лысаго биса тешить?.. Нет у вас сердца настоящего!
     Молчание. Утки вперевалочку подвигаются на ночлег.
     - Яких утенков навоспитали... с листу будто! Уж вы не иначе слово какое
умеете... волшебное...
     - Слово, голубчик... - сердится Марина Семеновна -  За-бо-та!  вот  мое
какое слово! Я чужое не обдираю, винцо не сосу...
     - О-пять - двадцать пять... Я с вами душевный разговор  имею,  а  вы...
свербите! Вино я на свои пью... я поросенка выменял, кровного... А что такое
парусина? Полковник помер... Не помри он - здесь  ему  часу  не  жить!  враз
конец, как он был исправник.  Нам  ученые  люди  говорили...  по-лиция  там,
попы... купцы, офицеря... - всех чтобы, до корня! Самые умные  социалисты...
Из вас потом всего  понаделаем  по  своему  хвасо-ну!  До  слез  кричали!  У
Севастополи... Помогайте нам - все ваше будэ... Ну? и чья  тэпэрь,  выходит,
парусина? Вы - богачка против меня... а все парусиной тычете!
     - Это я-то, богачка? Да вы лучше спать ступайте...
     - Это уж я сам знаю, чего... спать ли...
     - Вы не выражайтесь похабным словом!
     - От-то-то-то!.. Вы... буржуйка против меня! Голому мне ходить? при вас
да без портков? А мне стыдно!..
     - Ох, дядя Андрей! Попомните вы мое слово... подохнете! будут вас черви
есть!
     - Червя... она усякого будэ исты... по писанию Закона! И вас будэ исты,
и грахва усякого, и... псяку. А поросенка я выменял,  себя  обеспечил...  не
будет вам неприятности через  его.  А  выпил  я  по  семейной  неприятности,
сказать... Я ей голову отмотаю, Лизавете, за мою корову! Хочь  ее  девчонка,
падчеря моя... с матросом спуталась... мне теперь на... плевать! Моя корова!
     Жабы в худом водоеме начинают кряхтеть - кто  громче.  Кряхтит  и  дядя
Андрей.  Когда  он  пьян,  начинает  в  нем  закипать  смутная   на   что-то
досада-злость.
     - Вам, дядя Андрей, время на другой  бок  валиться.  На  котором  вчера
лежали?
     - А что вы об себе так понимаете? Бок-бок... Хочу - на брюхо, хочу - на
... ляжу! Не закажете!
     - Не смейте мне худых слов говорить!
     - И вы мне голову не морочьте, что могете сады  садить!  Не  могете  вы
сады садить. А я  по  документу  могу...  от  управления...  Государственные
имущества! И печати наложены! Я на Альме у генерала Синявина  садил,  а  он,
задави его болячка... не мог! Он по-ученому, а я из прахтики!
     - Знаю я Синявина, очень хорошо знаю... и не врите!..
     - Вы все-о  знаете...  А  вот  вы  чого  не  знаете!  Как  матросики  в
восемнадцатом году налетели... Первый допрос: "У вас сады огромадные?  кровь
народную пьете... исплотация? Нам все известно по телеграхву!" Зараз  повели
в сады! А у него строго было, порядку требовал...  не  дай  Боже!  Встревают
меня немедленно: что  вы  за  человек?  Ну,  наймыт...  ну?  Строгой?  Барин
строгой,  говорю.  Порядок  требуют.  Ладно,  будет  ему  порядок!   А   был
дотошный... На усяком езенпляре обязательно чтобы  ярлык,  и  про  насекомое
знали. Заплакал, как его в сады привели. Погибнут мои сады!  Дозвольте  мне,
говорит, с любимой грушкой проститься... первый раз  на  ней  плод  вяжется!
Трогательно как, до совести... Допрашивают матросы: "А которое  ваше  дерево
дорогое-любимое?" А вот это! А у  них  была  груша,  от  ливадийских  сортов
привита. Ведите меня к груше "императрис"! А те смеются. Привели. Самая эта?
Эта. Только зацветать собирается! Дюжий один, ка-ак насутужился... - рраз, с
корнями!  Вот  вам  -  "императрис"!  Из  винтовки  двое  пришли   -   враз.
Контрицанер! Гляжу - готов генерал Синявин, Михаил  Петрович!  Понтсигар  из
брюк вынули... А ещу  были  у  них  гуси  с  шишками  на  клюве,  китайского
заводу... Гусей на штыке пожарили. Пир был...
     - И вы попировали...
     - Ну,  я...  за  упокой  души,  сказать...  помянул.  Жалости  подобно!
Понтсигар был знаменитый, с минограмой, от учеников  даренный.  За  обученье
про насекомое. Вред очень понимали для садов.  И  все  с  ножичком,  бывало,
ходит. И какой сучок вредный, зараз - чик! Са-ды у нас были...
     - А чего вы с ними сделали! И с  людьми,  и  с  садами?..  Молчите,  не
переговорите меня! А теперь - нет работы?! Да побий меня Боже, да чтобы  вас
загодя черви не съели...
     - Да сто усе  полытика,  Марина  Семеновна!  Я  ж  говорю,  усе  глупая
политика.  А  мы  шо?  Мы...  нам  Господь  как  положил?  Усе  православные
християне... шоб каждый трудывся...  А  уж  за  свою  корову...  голову  ей,
гадюке, отмотаю! Надо и о зиме подумать... Ладно!..
     У него назревает драма - всем известно.
     С революцией дядя Андрей "занесся". Пришел с Альмы, из-под Севастополя,
к жене - к Лизавете-чернявой, - служила  она  при  пансионе.  Не  пришел,  а
верхом приехал! Не вышло из него дрогаля, да и возить стало нечего, - лошадь
продал. Пробовали с Одарюком спирт гнать - и  тут  не  вышло.  И  стал  дядя
Андрей при Лизавете жить, при корове. Вырастила  Лизавета  великими  трудами
корову, с телушки воспитала. Выдала девчонку Гашку за матроса-головореза,  с
морского пункта. Тут-то дядя Андрей и напоролся: думал корову себе  забрать,
на свое хозяйство садиться, а тут - матрос!
     - А в Чеку?! Выведу в расход в две минуты!
     Это тебе не господин Синявин!
     Засело семь человек матросов в наблюдательный пункт, на докторскую дачу
- смотреть за морем: не едет ли корабль контрреволюционный! Выгнали  доктора
в  пять  минут,  пчел  из  улья  швырнули-подавили,  мед  поели.  Сад   весь
запакостили в отделку. Семеро молодцов - бугай бугаем.
     - Командное у нас дело! На море в бинокли смотрим!
     Народ отборный: шеи - бычьи, кулаки - свинчатки, зубы - слоновая кость.
Ходят - баркас баркасом, перекачиваются, - девкам и  сласть,  и  гибель.  На
пальцах перстни, на руках часики-браслетики, в штанах отборные портсигары  -
квартирная добыча. Кругом голод, у матросов - бараньи тушки,  сала,  вина  -
досыта. Дело сурьезное - морской пункт!
     Попала Лизавета под высокую руку. Забрал к себе в  пункт  матрос  девку
Гашку, забрал и приданое - корову, поставил в подвал под пункт. Стал  матрос
молоко пить, девку любить. И сел дядя Андрей на мель: не возьмешь матроса!
     Ходят матросы веселые, гладкие, по ночам из винтовок в море  палят,  по
садам остатния розы дорывают - для дам сердца.
     - Роза - царица цветов, народное  достояние!  Пожгли  заборы,  загадили
сады - доломали. Пошли по садам догладывать коровы.
     - Коровы - народное достояние! Пошли пропадать коровы. Вот и надумывает
дядя Андрей, как овладеть коровой.
     - Из-под земли достану! Суд теперь наш народный!
     Уходит дядя Андрей к себе, в  исправничью  дачку-флигель.  Мы  сидим  в
темном дворике, под верандой. Вадик и Кольдик спят. Прелесть и  Бубик-Сударь
- в надежной крепости.
     - На глазах погибает человек... - говорит с сердцем Марина Семеновна. -
Говорю ему: налаживайте хозяйство! Видите я - старуха, и то борюсь, а  вы  и
свой и мой  огородик  стравили  поросенку,  пень  попивать  стало!  Говорит,
порядку нет, не  сообразишься!  Вот  где  развал  всего!  Мы  еще  напрягаем
последние силы, а он готов. Как мухи гибнут! А все кричали - наше!
     Меня трогает это упорное цеплянье, борьба  за  жизнь.  Не  удержать  ей
мотыжку! Я беру ее сухенькую руку, благодарю за табак...
     - Жизнь умирать не хочет, - говорит она с  болью.  -  Ей  нужно,  нужно
помочь!..
     Не может она поверить, что жизнь хочет покоя, смерти:  хочет  покрыться
камнем; что на наших глазах плывет, как снег на солнце. На ее глазах умирает
"розовое царство", валится черепица, тащут из плетня  колья,  рубят  в  саду
деревья. Чудачка... Останутся только разумные?! Останутся  только  -  дикие,
сумеют урвать последнее.  Я  не  хочу  тревожить  верующую  душу,  -  у  ней
внучки...
     Приходит учительница с добычи. Приносит  падалку  и  мешок  виноградных
листьев. С утра она ничего не ела. Она хочет испечь лепешку. Хотят  угостить
меня. Спасибо, я ел сегодня. Я  даже  пил  молоко!  Откуда?  А  добрая  душа
принесла - сказала:
     - Курочки занесутся, может... яичком отдадите.
     Нет, мои курочки никогда не  занесутся.  Они  все  тают,  не  обрастают
зимним пером: и на перо нет сил...

        "ЧАТЫРДАГ ДЫШИТ"

     Всю ночь дьяволы громыхали крышей, стучали  в  стены,  ломились  в  мою
мазанку, свистали, выли... - Чатырдаг ударил!
     Вчера кроткое облачко лежало на его гребне. Сегодня он  бурно  "дышит".
Последняя позолота слетела с гор -  почернели  они  зимней  смертью.  Вымело
догола кругом, и хоронившиеся за сенью дачки  пугливо  забелели.  Теперь  не
спрячешься, когда Чатырдаг дышит. Сколько же их  раскидано,  сирот  горьких!
Вышли из лесов камни - смотрят. Теперь будут лежать - смотреть. Открыли горы
каменные глаза свои, недвижные и пустые... Когда Чатырдаг  дышит,  все  горы
кричат - готовься! Татары это давно знают. И не боятся.
     Ветер гонит меня к татарину - просить зерна за рубашку,  проданную  еще
летом. Не дает... Хоть табаку достану.
     Туда, через городок, под кладбище. Иду по балкам, -  глядят  зевами  на
меня. Виноградники ощетинились черными рогами - отдали  чубуки  на  топливо.
Вот и сарай-дача, у пшеничной котловины, - жило здесь Рыбачихино семейство.
     Прощай, Рыбачихино семейство! Потащились девчонки за перевал, поволокли
тощее свое тело - кому-нибудь на радость. Гудит ветер в недостроенной  даче,
в пустом бетоне. Воет  в  своей  лачуге  Рыбачиха  -  над  мальчиком  -  над
трехлеткой плачет, детолюбивая. Я  знаю  ее  горе:  помер  мальчик.  Послала
судьба на конец дней радость: к полдюжине девчонок  прикинула  мальчишку,  -
придет время, будет с отцом в море ездить!
     Приходила на горку девочка от Рыбачихи, плакалась:
     - Один ведь у нас мальчишка-то... все жалеем! Помрет - больше мать-то и
сродить не сможет... уж  очень  теперь  харчи  плохие!  Мать-то  у  нас  еще
крепкая, сорок два годочка... еще бы сколько народила на харчах-то...
     Все проели: и корову, и пай артельный. Помер на прошлой  неделе  старый
рыбак, наелся виноградного жмыху досыта, на сковородке жарил. Народил  детей
полон баркас, дождался наконец своей власти и... ушел в дальнее плавание,  а
детей оставил.
     Гонит меня, сшибает ветром от Чатырдага. Проволока  путается  в  ногах,
сорванная с оград. Не думаю я о ветре.  Стоит  передо  мной  Николай,  рыбак
старый. На море никогда не плакал, а гоняло его штормягами и под  Одессу,  и
под Батум, - куда только не гоняло! А на земле заплакал.  Сидел  у  печурки,
жарил "виноградные пироги". Сбились девчонки в кучку. Сидел и я  у  печурки,
смотрел, как побитым сизым  кулаком  мешал  на  сковородке  старик  "сладкую
пищу". Рассказывал - цедил по слову, -  как  ходил  поговорить  начистоту  с
представителем своей власти, с товарищем Дерябой...
     - Они... в "Ялы-Бахче"... все управление...  сколько  комнат!  а  мы...
дожидаем... из комнаты в комнату нас... гоняют... то девки  стрыженые...  то
мальчишки с этими... левонверами... печатками  все  стучат...  хозяева  наши
новые... неведомо откуда... в гроб заколачивают... с бородкой ни  одного  не
видал, солидного... все шатия...
     Понимаю твою обиду, старик... понимаю, что и ты мог заплакать. От  слез
легче. Калечный, кривобокий, просоленный морем, ты таки добился до комнаты Э
1, - прошел все камни, все нужные лавировки сделал, и потянуло тебе  удачей:
увидал товарища Дерябу! Крепкого, в бобровой шапке, в хорьковой  шубе  -  за
заслуги перед тобой! - широкорожего, зычного  товарища  Дерябу!  Ты,  чудак,
товарищем называл его, душу ему  открыл...  рассказал,  что  у  тебя  семеро
голодают, а ты - больной, без хлеба и без добычи. Надоел ты ему, старик.  Не
надо было так хмуро, волком, ворчать, что обещала власть всем трудящимся...
     Сказал тебе товарищ Деряба:
     - Что я вам... рожу хлеба?!
     Кулаком на тебя стучал товарищ Деряба. Не  дал  тебе  ни  баранины,  ни
вина, ни сала. Не подарил и шапки. A когда ты, моряк старый, сел в  коридоре
и вытянул из рваных штанов грязную тряпицу: мимо тебя  ходили  в  офицерских
штанах галифе, после расстрелов поделенных, и колбасу жевали, а  ты  потирал
гноившиеся глаза и хныкал, поводил носом, потягивал колбасный запах... Взяло
тебя за сердце, остановил ты  одного,  тощенького,  с  наганом,  и  попросил
тоненьким голоском - откуда взялся:
     - Товарищ... Весной  на  митинге...  про  народ  жалели,  приглашали  к
себе... припишите уж все семейство в  партию...  в  коммунисты...  с  голоду
подыхаем!..
     Тебе повезло: попал ты  на  секретаря  товарища  Дерябы.  Спросил  тебя
секретарь с наганом:
     - А какой у вас стаж, товарищ?
     Ты, понятно, простак, не понял, что над тобой смеются.  Ты  и  слова-то
того не понял. А если бы ты и понял, ну, что сказал бы? Твой стаж -  полвека
работы в море. Этого, старик, мало. Твой стаж - кривой бок, разбитый,  когда
ты упал в трюм на погрузке, руки в мозолях, ноги, разбитые зимним морем... и
этого, чудак, мало! У тебя нет самого главного стажа - не пролил ты ни капли
родной крови! А у того имеется главный стаж: расстреливал  по  подвалам!  За
это у него и колбасы вдоволь, за это и с наганом ходит, и  говорит  с  тобой
властно!
     Ты поднялся, оглянул живые его глаза  -  чужие,  его  тонкие  и  кривые
ноги... И хрипнул: - Значит, дохнуть?! Да хоть ребят возьмите!
     Ты грозил привести ребят. Тебе сказали:
     - Приводи, твое дело. Выведем на крыльцо... Ты крикнул  ему  угрозу:  -
Та-ак?! в море кину!..
     - Дети твои, кидай! Вот чуд