е с лишком шагов дальше на площади Хоуард приметил походные кухни.
   Он показал на них Розе.
   - Видишь дым? Я поведу туда младших, там  мы  поужинаем,  -  сказал  он
небрежно. - Пойди позови Ронни и приведи его к нам. Ты проголодалась?
   - Oui, monsieur. - Она подтвердила, что очень хочет есть.
   - Нам всем дадут отличный горячий ужин, горячий суп с хлебом, -  сказал
он, стараясь вызвать в  воображении  картинку  пособлазнительней.  -  Поди
скажи об этом Ронни и приведи его. Я пойду с маленькими.
   Он отослал ее и последил, как она бежит через толпу, босые ноги  так  и
мелькали. Потом торопливо пошел с остальными детьми прочь, чтобы Ронни  не
мог их окликнуть. Успел заметить, как девочка подошла к танку и настойчиво
заговорила с немцами, потом потерял ее из виду.
   Помогая Пьеру толкать коляску в сторону  походных  кухонь,  старик  про
себя помолился - только бы Роза успешно выполнила неожиданное поручение. А
от него уже ничего не зависит. Их судьба теперь в руках  двух  детей  и  в
руках божьих.
   Подошли  к  дощатому  столу,  окруженному  скамьями.  Хоуард   поставил
коляску, усадил Пьера, Шейлу и безымянного маленького голландца  за  стол.
Тут раздавали суп в грубых мисках и по куску хлеба;  он  получил  на  всех
четыре миски и отнес к детям на стол.
   Потом обернулся - рядом стояли Роза и Ронни. Мальчик раскраснелся,  вне
себя от восторга.
   - Меня взяли в танк, - сказал он по-английски.
   - Рассказывай по-французски, пускай и  Пьеру  будет  понятно,  -  мягко
сказал по-французски Хоуард.
   Пока, наверно, никто  ничего  не  заметил.  Но  этот  город  бесконечно
опасен: в любую секунду дети могут перейти  на  английский,  и  тогда  все
пропало.
   Ронни сказал по-французски:
   - Там большущая пушка,  мсье,  и  две  маленьких,  и  управляешь  двумя
рукоятками, и машина делает семьдесят километров в час.
   - Садись и поужинай, - сказал Хоуард.
   Он дал Рональду суп и кусок хлеба.
   - Ты покатался, Ронни? - с завистью спросила Шейла.
   Искатель приключений чуть замялся.
   - Нет еще, - сказал он. - Но они обещали меня покатать завтра  или  еще
когда-нибудь. Они очень странно говорят. Я плохо понимал. Можно, я  завтра
пойду покатаюсь, мсье? Они меня звали.
   - Там видно будет, - сказал старик. - Может быть, завтра мы уже  отсюда
уйдем.
   - А почему они странно говорят, Ронни? - спросила Шейла.
   Роза вдруг сказала:
   - Это подлые немцы, они пришли убивать людей.
   Старик громко закашлялся.
   - Сидите все-смирно и ешьте, - сказал он. - Поговорили достаточно.
   Больше чем достаточно,  подумалось  ему:  если  немец,  раздающий  суп,
слышал, быть беде.
   Нет, в Анжервиле им не место, любой ценой  надо  увести  отсюда  детей.
Через час ли, через два разоблачения не миновать. Он немного  подумал:  до
темноты еще несколько часов. Конечно, дети устали, и все же лучше поскорей
выбраться из города.
   Следующий город в намеченном им списке  -  Шартр,  там  он  рассчитывал
сесть в поезд до Сен-Мало. Сегодня вечером до Шартра не дойти,  это  около
тридцати миль к  западу.  Теперь  почти  уже  нет  надежды  ускользнуть  с
территории, занятой немцами, но и выбора нет, он пойдет в Шартр. Ему  и  в
голову не приходило свернуть с этого пути.
   Дети ели очень медленно. Двое младших, Пьер и Шейла, потратили на  ужин
почти час. Хоуард ждал с истинно  стариковским  терпением.  Бесполезно  их
торопить. Но вот они  кончили,  он  вытер  им  рты,  вежливо  поблагодарил
немца-повара, взял коляску и вывел детей на дорогу к Шартру.
   Дети еле плелись, волоча ноги. Девятый час, обычно в это время они  уже
давно в постели, да притом они очень наелись. И солнце, хоть и  склонялось
к горизонту, было еще жаркое, - ясно, что пройти много они не в силах.  Но
все же Хоуард вел их, стремясь уйти как можно дальше от Анжервиля.
   Мысли  его  занимал  маленький  голландец.  Хоуард  не  оставил  его  у
монахинь, как собирался  раньше;  в  Анжервиле  ему  было  не  до  поисков
монастыря. Не оставил он там и Пьера, хоть и  обещал  себе  избавиться  от
этой заботы. Пьер не в тягость, но  этот  новый  подопечный  -  нешуточная
ответственность. Он не говорит ни слова на тех языках, на которых  говорят
сам Хоуард и другие дети. Неизвестно даже, как его зовут. Может быть, есть
какая-то метка на его одежде.
   И тут старик с отчаянием сообразил, что одежда пропала. Она осталась  у
немцев, когда мальчика мыли и  избавляли  от  паразитов;  все  это  тряпье
наверняка уже сожгли. Быть может, установить личность мальчика не  удастся
до конца войны, лишь тогда можно будет навести справки. А быть  может,  не
удастся никогда.
   Хоуард совсем расстроился. Одно дело передать монахиням ребенка,  когда
знаешь, кто он, и родные могут его разыскать. И совсем другое  -  когда  о
нем ровно ничего не известно. На ходу старик и так и эдак обдумывал  новую
заботу. Единственное звено, связующее мальчика с прошлым,  -  что  он  был
кем-то  брошен  в  Питивье  и  найден  там  в  июне,  такого-то  числа,  и
засвидетельствовать это может только он, Хоуард.  С  этим  свидетельством,
быть может, когда-нибудь и удастся  найти  родителей  мальчугана  или  его
близких. Если же теперь оставить мальчика в монастыре,  свидетельство  это
скорей всего затеряется.
   Они брели по пыльной дороге.
   - У меня ноги болят, - захныкала Шейла.
   Она явно выбилась из сил. Старик поднял ее, усадил в  коляску,  посадил
туда же и Пьера. Пьеру он дал шоколад, обещанный с  утра,  остальные  дети
тоже получили по кусочку. Ненадолго они оживились,  повеселели,  и  Хоуард
устало покатил коляску дальше. Теперь главное - поскорее найти ночлег.
   Он остановился у первой же фермы, оставил коляску и детей на  дороге  и
пошел во двор узнать, дадут ли им тут постель. Его поразила неестественная
тишина. Даже собака не залаяла. Он крикнул и постоял, выжидая,  освещенный
последними лучами солнца, но никто не отозвался. Хоуард  толкнул  дверь  -
заперто. Вошел в хлев, но скотины там не оказалось. В навозе копались  две
курицы, а больше - ни признака жизни.
   Ферма была покинута.
   Как и в прошлую ночь, спали на сеновале. Одеял на этот раз не было, но,
пошарив кругом в поисках хоть чего-то, чем бы можно укрыться, Хоуард нашел
большой кусок брезента, - вероятно, им покрывали скирды. Старик  перетащил
брезент на сеновал, сложил на сене вдвое, уложил детей и верхней половиной
укрыл их. Он ждал хлопот, болтовни, капризов, но дети слишком устали.  Все
пятеро были рады лечь и отдохнуть; очень скоро все они уснули.
   Хоуард вытянулся на сене рядом с ними, смертельно усталый. За последний
час он выпил несколько глотков коньяку,  стараясь  одолеть  изнеможение  и
слабость; теперь, когда он лежал на сене  на  покинутой  ферме,  усталость
будто растекалась  вокруг  него  тяжелыми  волнами.  Положение  отчаянное.
Надежды  как-то  пробиться,  вернуться  в  Англию,  конечно,  больше  нет.
Немецкая армия далеко опередила их. Возможно, она  уже  достигла  Бретани.
Вся Франция захвачена врагом.
   Разоблачить его могут в  любую  минуту  и  наверняка  разоблачат  очень
скоро. Это неизбежно. По-французски он говорит совсем неплохо, и все же по
произношению можно узнать англичанина, он и сам это знает. Есть лишь  одна
надежда ускользнуть от немцев:  если  бы  спрятаться  на  время,  пока  не
подвернется  какой-то  выход,  укрыться  с  детьми  в  доме  какого-нибудь
француза. Но в этой  части  Франции  он  не  знает  ни  души,  не  к  кому
обратиться.
   Да и все равно ни одна семья их не примет. Если  бы  и  знать  кого-то,
нечестно так обременять людей.
   Он лежал и сквозь дремоту горько размышлял о будущем.
   Не то чтобы он уж вовсе никого тут не  знал.  Прежде  он  был  немного,
очень немного знаком с одной семьей из Шартра.  Фамилия  этих  людей  была
Руже... нет, Ружан... Ружерон; да, так - Ружерон. Они приехали из  Шартра.
Познакомился он с ними в Сидотоне полтора года назад, когда ездил  туда  с
Джоном в лыжный сезон. Отец был полковник французской армии,  -  что-то  с
ним  стало,  смутно  подумалось  Хоуарду.  Мать   -   типичная   толстушка
француженка, довольно славная, тихая, спокойная. Дочь - отличная  лыжница;
закрыв глаза, почти уже засыпая, старик увидел - вот  она  в  вихре  снега
скользит по косогору вслед за Джоном. Светлые волосы ее коротко  острижены
и всегда тщательно завиты по французской моде.
   Он тогда проводил много времени с ее отцом. По  вечерам  они  играли  в
шашки, пили перно и рассуждали о том, будет ли война. Старик начал  думать
о Ружероне всерьез.  Если  по  какой-нибудь  невероятной  случайности  тот
сейчас в Шартре, тогда, возможно,  еще  есть  надежда.  Ружерон,  пожалуй,
поможет.
   Во всяком случае, Ружероны могут хоть что-то посоветовать.  Только  тут
Хоуард понял,  как  нужно,  как  необходимо  ему  поговорить  со  взрослым
человеком, обсудить свое нелегкое положение, составить план действий.  Чем
больше он  думал  о  Ружероне,  тем  сильней  жаждал  поговорить  с  таким
человеком, поговорить откровенно, без недомолвок.
   До Шартра недалеко, миль двадцать пять, не больше. При удаче они  могут
быть там  завтра.  Едва  ли  Ружерона  можно  застать  дома,  но...  стоит
попытаться.
   Наконец он уснул.
   Он  часто  просыпался  в  ту   ночь,   задыхался,   измученное   сердце
отказывалось работать как положено. Каждый раз он  приподнимался,  выпивал
глоток коньяку и полчаса  сидел  очень  прямо,  потом  опять  забывался  в
тяжелой дремоте. Дети тоже спали беспокойно, но  не  просыпались.  В  пять
часов старик проснулся окончательно, сел, прислонясь к куче сена, и  решил
покорно ждать, пока настанет время будить детей.
   Он пойдет в  Шартр  и  разыщет  Ружерона.  Скверная  ночь,  которую  он
перенес, - предостережение: пожалуй, силы скоро  изменят  ему.  Если  так,
надо передать детей в какие-то надежные руки. У Ружерона, если  он  здесь,
дети будут в безопасности;  можно  оставить  денег  на  их  содержание,  -
деньги, правда, английские, но  их,  вероятно,  можно  обменять.  Ружерон,
пожалуй, приютит и его, даст  немного  отлежаться,  пока  не  пройдет  эта
смертельная усталость.
   Около половины седьмого проснулся Пьер и лежал рядом с ним с  открытыми
глазами.
   - Лежи тихо, - шепнул старик. - Вставать еще  рано.  Постарайся  уснуть
опять.
   В семь проснулась Шейла, завертелась и сползла  со  своей  постели.  Ее
возня разбудила остальных. Хоуард с трудом встал и поднял их всех. Свел их
с сеновала по приставной лестнице во двор и заставил по очереди умыться  у
колонки.
   Позади послышались шаги, Хоуард обернулся - и очутился лицом к  лицу  с
весьма внушительной особой; то была  жена  владельца  фермы.  Она  сердито
спросила, что он здесь делает.
   - Я переночевал у вас на сеновале, мадам, вот с этими детьми, -  сказал
он кротко. - Тысяча извинений, но нам больше некуда было пойти.
   Несколько минут она свирепо отчитывала его. Потом спросила:
   - А кто вы такой? Не француз. Наверно, англичанин, и дети тоже?
   - Это дети разных национальностей, мадам,  -  ответил  Хоуард.  -  Двое
французы, а двое швейцарцы из Женевы. И один голландец. - Он улыбнулся.  -
Как видите, всего понемножку.
   Она окинула его проницательным взглядом.
   - А вы-то, вы же англичанин?
   - Если даже я был бы англичанин, мадам, что из этого?
   - В Анжервиле говорят, англичане нас предали, удрали из Дюнкерка.
   Он почувствовал, как велика  опасность.  Эта  женщина  вполне  способна
выдать их всех немцам. Он решительно посмотрел ей в глаза.
   - И вы верите, что Англия покинула Францию в беде? - спросил  он.  -  А
вам не кажется, что это немецкая ложь?
   Женщина замялась.
   - Уж эта гнусная политика, - сказала она наконец. - Я знаю одно:  ферма
наша разорена. Уж и не знаю, как мы будем жить.
   - Милосердием божьим, мадам, - просто сказал Хоуард.
   Она помолчала немного. Потом сказала:
   - А все-таки вы англичанин, верно?
   Он безмолвно кивнул.
   - Лучше уходите, пока вас никто не видел.
   Хоуард повернулся, созвал детей и пошел к коляске. И, толкая  ее  перед
собой, направился к воротам.
   - Вы куда идете? - крикнула вслед женщина.
   Хоуард приостановился.
   - В Шартр, - ответил он и тут же спохватился: какая неосторожность!
   - Трамваем? - спросила фермерша.
   - Трамваи? - с недоумением повторил старик.
   - Он идет в десять минут девятого. До него еще полчаса.
   А ведь правда, вдоль шоссе проложены рельсы, он совсем про это позабыл.
В нем всколыхнулась надежда доехать до Шартра.
   - И трамвай еще работает, мадам?
   - А почему бы и нет? Немцы говорят, они принесли  нам  мир.  Коли  так,
трамвай будет ходить.
   Старик поблагодарил и вышел на дорогу. Через  четверть  мили  дошли  до
места, где дорогу пересекали рельсы; здесь, в ожидании, Хоуард  дал  детям
галеты, купленные накануне, и по кусочку  шоколада.  Вскоре  облачко  дыма
возвестило о приближении короткого поезда узкоколейки, здесь его  называли
трамваем.
   Три часа спустя они уже шагали со  своей  коляской  по  улицам  Шартра.
Доехали легко и просто, безо всяких приключений.
   Шартр, как и Анжервиль, был полон немцев. Они кишели повсюду,  особенно
в магазинах, торгующих предметами роскоши, - на бумажные  деньги  покупали
шелковые чулки, белье,  всякие  привозные  деликатесы.  Могло  показаться,
будто в городе праздник. Солдаты были опрятные и  отлично  вымуштрованные;
за весь день Хоуард не заметил  в  их  поведении  ничего  такого,  на  что
пришлось бы пожаловаться, вот только лучше бы их тут вовсе не было. А  так
- что ж, они сдержанные, старательно вежливы,  явно  не  уверены,  что  им
здесь рады. Но в магазинах их встречали радушно: они,  не  считая,  сорили
деньгами, притом самыми настоящими французскими бумажками. Если в Шартре и
возникли какие-либо сомнения, они оставались за запертыми дверями банков.
   В телефонной будке старик нашел по справочнику имя Ружеронов и адрес  -
меблированные комнаты на улице Вожиро. Звонить им он не стал, понимая, что
нелегко будет все объяснить по телефону. Вместо этого он спросил дорогу  к
улице Вожиро и пошел туда, по-прежнему толкая  коляску;  дети  плелись  за
ним.
   Улица оказалась узкая, мрачная, высокие дома стояли хмурые, с закрытыми
ставнями. Хоуард позвонил у входа, дверь беззвучно отворилась,  перед  ним
была общая лестница. Ружероны  жили  на  третьем  этаже.  Хоуард  медленно
поднимался по ступеням, преодолевая одышку, дети шли следом. Он позвонил у
дверей квартиры.
   За дверью слышались женские голоса. Раздались шаги, и дверь отворилась.
Перед Хоуардом стояла дочь Ружеронов, та девушка,  которую  он  помнил  по
встрече в Сидотоне полтора года назад.
   - Что вам? - спросила она.
   В коридоре было довольно темно.
   - Мадемуазель, - сказал  Хоуард,  -  я  пришел  повидать  вашего  отца,
monsieur le colonel [господина полковника (фр.)]. Не знаю, помните  ли  вы
меня, мы уже встречались. В Сидотоне.
   Она ответила  не  сразу.  Старик  мигнул,  прищурился  -  возможно,  от
усталости ему только почудилось, будто она схватилась  за  дверной  косяк.
Он-то прекрасно ее узнал. Короткие светлые волосы  все  так  же  тщательно
завиты по французской моде; на девушке серая суконная юбка  и  темно-синий
джемпер, на шее черный шарф.
   - Отца нет дома, - наконец сказала она. - Я... я прекрасно  вас  помню,
мсье.
   - Вы очень любезны, мадемуазель, - неторопливо  сказал  старик.  -  Моя
фамилия Хоуард.
   - Я знаю.
   - Господин полковник вернется сегодня?
   - Его нет дома уже три месяца, мсье Хоуард, - сказала девушка. - Он был
под Метцем. После этого мы не получали никаких вестей.
   Чего-то в этом роде Хоуард ждал, и все же разочарование оказалось очень
горьким. Он помедлил, потом отступил на шаг.
   - Пожалуйста, извините, - сказал он. - Я  надеялся  повидать  господина
полковника, раз уж я Шартре. Очень сочувствую вашей тревоге,  мадемуазель.
Не стану дольше вас беспокоить.
   - Может быть... может быть, вы хотели бы о чем-то со  мной  поговорить,
мсье Хоуард? - сказала девушка.
   Странное ощущение,  как  будто  она  о  чем-то  просит,  старается  его
задержать.
   Но нельзя же обременять эту девушку и ее мать своими заботами, хватит с
них и собственных забот.
   - Нет, ничего, мадемуазель, - сказал он. - Просто я хотел  побеседовать
с вашим отцом о маленьком личном деле.
   Девушка выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.
   - Я понимаю, что вы хотели видеть моего отца, мсье  Хоуард,  -  сказала
она негромко. - Но его здесь нет, и мы не знаем, где он...  А  я...  я  не
ребенок. Я прекрасно понимаю, о чем вы пришли поговорить. Мы с вами  можем
поговорить об этом - вы и я.
   Она отступила от двери.
   - Не угодно ли вам войти и присесть? - сказала она.



7

   Хоуард обернулся и поманил детей. Потом взглянул на девушку и уловил на
ее лице изумление и замешательство.
   - Боюсь, что нас слишком много, - сказал он виновато.
   - Но... я не понимаю, мсье Хоуард. Это ваши дети?
   Старик улыбнулся.
   - Они на моем попечении. Но они не мои. - Он замялся, потом прибавил: -
Я попал в несколько затруднительное положение, мадемуазель.
   - Вот как...
   - Я хотел поговорить об этом с вашим отцом. - Он  в  недоумении  поднял
брови. - А вы думали, тут что-то другое?
   - Нет, мсье,  совсем  нет,  -  поспешно  возразила  девушка.  Порывисто
обернулась и позвала: - Мама! Иди скорей! У нас мсье Хоуард, из Сидотона.
   К ним быстро вышла маленькая  женщина,  которую  Хоуард  тотчас  узнал;
старик  церемонно  ей  поклонился.  Потом,  стоя  в  маленькой   гостиной,
окруженный теснящимися  к  нему  детьми,  он  пытался  покороче  объяснить
хозяйкам, как сюда попал и откуда у него такая свита. Задача не из легких.
   Мать, видно, отчаялась в этом разобраться.
   - Важно, что они здесь, - сказала она. - Завтракали они?  Наверно,  они
голодные?
   Дети застенчиво улыбались.
   - Они всегда голодные, мадам, - сказал Хоуард. - Но вы, пожалуйста,  не
беспокойтесь; может быть, мы позавтракаем где-нибудь в городе.
   Она возразила, что об этом нечего и думать.
   - Посиди с нашим гостем, Николь, сейчас я все приготовлю.
   И заторопилась на кухню.
   - Присядьте и отдохните немного, - сказала Николь старику. - Видно,  вы
очень устали. - И обернулась к детям: - Вы  все  тоже  сядьте  и  посидите
спокойно, завтрак скоро будет готов.
   Старик посмотрел на свои руки, они потемнели от грязи. Он  не  умывался
по-человечески и не брился с тех пор, как выехал из Дижона.
   - Я в отчаянии, что явился в таком виде, - сказал он. - Нельзя  ли  мне
потом будет умыться?
   Девушка улыбнулась, и эта улыбка его успокоила.
   - В такое время нелегко соблюдать чистоту, - заметила она. - Расскажите
мне все сначала, мсье... как вы вдруг очутились во Франции?
   Хоуард откинулся в кресле. Лучше уж рассказать все  как  есть;  он  так
жаждал с кем-нибудь поделиться, обсудить свое положение.
   - Видите ли, мадемуазель, - заговорил он, - в начале  этого  года  меня
постигло большое горе. Погиб  мой  единственный  сын.  Понимаете,  он  был
летчик. И погиб во время боевого полета.
   - Я знаю, мсье. От всей души вам сочувствую.
   Он поколебался, не совсем  уверенный,  что  понял  правильно.  Какой-то
оборот французской речи, вероятно, сбил его с толку.
   - Оставаться в Англии было невыносимо. Я хотел  переменить  обстановку,
увидеть новые лица.
   И он стал рассказывать. Рассказал о знакомстве с  семейством  Кэвено  в
Сидотоне. О болезни Шейлы и вынужденной задержке в Дижоне. О  горничной  и
"крошке" Розе. Рассказал о том, как они потерпели аварию  в  Жуаньи,  лишь
мельком упомянул об ужасах монтаржийской дороги - ведь Пьер был тут  же  в
комнате.  Рассказал  о  том,  как  их  подвезли  в   походной   мастерской
военно-воздушного  флота  и  как  они  подобрали  в   Питивье   маленького
голландца. Потом коротко описал, как они добрались до Шартра.
   Вся эта повесть, рассказанная  по-