8

   Зал кинотеатра заполнился  примерно  наполовину,  люди  ходили  взад  и
вперед, расстилали на ночь соломенные тюфяки. В воздухе стоял дым и чад от
плиты, поставленной в конце зала, и  от  французских  сигарет;  в  тусклом
свете дым казался плотным, тяжелым.
   Хоуард посмотрел на девушку.
   - Вы так хорошо были знакомы с моим  сыном,  мадемуазель?  Я  этого  не
знал.
   Теперь и в ней пробудилось властное желание выговориться.
   - Мы переписывались, - сказала она  и  продолжала  торопливо:  -  После
Сидотона мы писали друг Другу почти каждую неделю. И один раз  встретились
- в Париже, перед самой войной. В июне. - Чуть помолчала и прибавила очень
тихо: - Год назад, сегодня почти год.
   - Моя дорогая, я понятия не имел... - сказал старик.
   - Да, - сказала Николь, - я тоже ничего не говорила родителям.
   Оба замолчали. Хоуард пытался собраться с мыслями,  надо  было  на  все
взглянуть по-новому.
   - Вы говорите, вам написали из эскадрильи, - сказал он наконец.  -  Как
же они узнали ваш адрес?
   Она пожала плечами.
   - Наверно, Джон так распорядился, - сказала она. - Он был очень добрый,
мсье, очень-очень добрый. И мы были большими друзьями...
   - Должно быть, меня вы  считали  совсем  другим,  мадемуазель,  -  тихо
сказал Хоуард. - Очень черствым. Но, поверьте, я об этом понятия не  имел.
Я ничего не знал.
   Она не ответила. Немного помолчав, старик спросил:
   - Можно задать вам один вопрос?
   - Ну конечно, мсье Хоуард.
   Он смущенно отвел глаза и, глядя в одну точку, спросил:
   - Ваша матушка сказала мне, что  у  вас  горе.  Что  был  один  молодой
человек... и он погиб. Конечно, это был кто-то другой?
   - Никого другого не было, - тихо сказала Николь. - Никого, только Джон.
   Она тряхнула головой и выпрямилась.
   - Вот что, надо разложить тюфяк, а то не останется места у стены.
   Поднялась, чуть отодвинула его и  начала  стаскивать  верхний  из  кипы
мешков с соломой. Хоуард, вконец растерянный, нерешительно стал  помогать,
и минут пятнадцать они готовили для себя постели.
   - Ну вот, - сказала наконец  Николь,  отступила  и  оглядела  плоды  их
трудов. - Лучше уже не получится. - И нерешительно посмотрела на  старика.
- Вы сможете на этом уснуть, мсье Хоуард?
   - Конечно, моя дорогая.
   Она коротко засмеялась:
   - Тогда попробуем.
   Он стоял над двумя тюфяками с одеялом в руке и смотрел на нее.
   - Могу я задать вам еще один вопрос?
   Николь посмотрела ему прямо в глаза.
   - Да, мсье.
   - Вы были очень добры ко мне, - тихо  сказал  Хоуард.  -  Мне  кажется,
теперь я понимаю. Это ради Джона?
   Долгое молчание. Девушка застыла, глядя куда-то вдаль.
   - Нет, - наконец сказала она. - Это ради детей.
   Он не совсем понял, о чем она, и промолчал.
   - Теряешь веру, - тихо сказала Николь. - Думаешь, что все -  ложь,  все
плохо.
   Хоуард посмотрел с недоумением.
   - Я никак не думала, что кто-то может быть таким же  добрым  и  смелым,
как Джон, - сказала она. - Но я ошибалась, мсье. Есть и еще такой человек.
Его отец.
   Она отвернулась.
   - Итак, надо спать.
   Теперь она говорила деловито, почти холодно;  старику  показалось,  она
воздвигает между ними преграду. Он  не  обиделся,  он  понял,  откуда  эта
резкость. Она не хочет, чтобы он еще о чем-то спрашивал. Не  хочет  больше
говорить.
   Он лег на тюфяк, поправил жесткую соломенную  подушку  и  завернулся  в
одеяло. Девушка устроилась на своей постели по другую  сторону  от  спящих
детей.
   Хоуард лежал без сна, мысли обгоняли друг друга. Что-то было между этой
девушкой и Джоном; пожалуй, он и прежде смутно  об  этом  догадывался,  но
догадка не всплывала на поверхность сознания. А теперь вспоминалось:  пока
он был в доме Ружеронов, то и дело  проскальзывали  какие-то  намеки.  Так
неожиданно повторила она обычное присловье Джона о коктейле, вдруг сказала
по-английски "глотнуть горячительного полезно", - теперь он припомнил, как
от этих ее слов что-то больно дрогнуло внутри, и все же он не понял...
   Так насколько же тесной была эта дружба?  Они  часто  переписывались  и
даже встретились в Париже  перед  самой  войной.  Прежде  он  об  этом  не
подозревал. Но сейчас, мысленно перебирая прошлое,  вспомнил  -  тогда,  в
июне, два раза подряд мальчик не навещал  его  в  субботу  и  воскресенье;
он-то думал, что обязанности командира эскадрильи помешали сыну повидаться
с ним или хотя бы позвонить. Может быть, тогда Джон и ездил в  Париж?  Да,
наверно, так.
   Его мысли вернулись к Николь. Еще недавно она ему казалась  престранной
молодой особой; теперь о ней думалось по-иному. Он смутно начал  понимать,
как непросто ее положение из-за Джона и из-за него, Хоуарда.  Матери  она,
видно, очень мало рассказала о Джоне; она затаила  свое  горе  и  молчала,
ничем его не выдавая. И вдруг, нежданно-негаданно, в дверь  стучится  отец
Джона. К ее тайному горю он прибавил еще и смятение.
   Старик опять беспокойно повернулся на своей постели. Надо оставить ее в
покое, пусть говорит, если захочет, а если нет - пускай  хранит  молчание.
Если ей не докучать, может быть, со временем она и откроется ему. Ведь она
сама пожелала сказать ему о Джоне.
   Долгие часы старик лежал без сна, опять  и  опять  все  это  обдумывая.
Потом наконец уснул.
   Среди ночи его разбудили рыдания. Он открыл  глаза;  плакал  кто-то  из
детей.  Хоуард  сел  на  постели,  но  Николь  опередила  его;   пока   он
окончательно проснулся, она уже  подошла  и  опустилась  на  колени  подле
мальчугана, сидящего на тюфяке; Хоуард увидел страдальческое лицо ребенка,
красное и мокрое от слез.
   Это был Биллем, он рыдал так, словно  сердце  его  вот-вот  разорвется.
Девушка  обняла  его  и  тихонько  стала  говорить  по-французски   что-то
ласковое, совсем как  младенцу.  Старик  выпутался  из  одеяла,  с  трудом
поднялся и подошел к ним.
   - Что такое? - спросил он. - Что случилось?
   - Я думаю, просто ему приснился страшный  сон,  -  сказала  девушка.  -
Сейчас он опять уснет.
   И снова принялась утешать мальчика.
   Никогда еще Хоуард не чувствовал  себя  таким  беспомощным.  Он  привык
разговаривать и обращаться с детьми как  с  равными.  Но  это  невозможно,
когда не знаешь языка, а он не знал  ни  единого  слова,  которое  мог  бы
понять маленький голландец. Предоставленный самому себе, он, пожалуй, взял
бы малыша на руки и заговорил с ним, как мужчина с мужчиной; но никогда он
не сумел бы успокоить ребенка так, как успокаивала эта девушка.
   Он тяжело опустился возле них на колени.
   - А вы не думаете, что мальчик нездоров? - спросил он. - Может быть, он
съел что-нибудь такое, что ему повредило?
   Николь покачала головой; рыдания уже стихали.
   - Не думаю, - сказала она чуть слышно. - Прошлой ночью он тоже два раза
начинал плакать. Я думаю, это дурные сны. Просто дурные сны.
   Мысли старика перенеслись к мерзкому городишке Питивье; не удивительно,
что ребенка преследуют дурные сны.
   Он наморщил лоб.
   - Вы говорите, прошлой ночью он тоже два раза плакал, мадемуазель. Я не
знал.
   - Вы устали и спали очень крепко, - сказала, Николь. - Да и ваша  дверь
была закрыта. Я подходила к нему, но каждый  раз  он  очень  быстро  опять
засыпал. - Она наклонилась к мальчику. - Он и сейчас уже почти  заснул,  -
тихонько докончила она.
   Долгое, долгое молчание. Старик осмотрелся: покатый пол  длинного  зала
тускло  освещала  единственная  синяя  лампочка  над  дверью.  Тут  и  там
скорчились на соломенных тюфяках неясные  фигуры  спящих;  двое  или  трое
храпом нарушали тишину; было  душно  и  жарко.  Оттого,  что  Хоуард  спал
одетый, кожа казалась липкой и нечистой. Былая жизнь  на  родине,  легкая,
приятная, бесконечно далека. А подлинная его жизнь -  вот  она.  В  бывшем
кинотеатре с немецким часовым  у  двери  ночует  на  соломе  беженец,  его
спутница - молодая француженка и на руках орава чужих детей. И  он  устал,
устал, смертельно устал.
   Девушка подняла голову. Сказала едва слышно:
   - Малыш почти уже спит. Еще  минута-другая  -  и  я  его  уложу.  -  И,
помолчав, прибавила: - Ложитесь, мсье Хоуард. Я скоро.
   Он покачал головой и остался, глядя на нее.  Скоро  Биллем  уже  крепко
спал; Николь осторожно опустила его на подушку  и  укрыла  одеялом.  Потом
поднялась.
   - Ну вот, - прошептала она, - до следующего раза можно еще поспать.
   - Спокойной ночи, Николь, - сказал Хоуард.
   - Спокойной ночи. Если он опять  проснется,  не  вставайте.  Он  теперь
успокаивается быстро.
   До утра оставалось еще часа три, Хоуард  больше  не  просыпался.  Около
шести в зале все пришло в движение; надежды снова уснуть не  было,  Хоуард
поднялся и, как мог, оправил одежду; он чувствовал, что грязен и небрит.
   Николь подняла детей и вместе с Хоуардом помогла им одеться.  Она  тоже
чувствовала себя грязной и растрепанной, вьющиеся волосы спутались, болела
голова. Она бы дорого дала, лишь  бы  принять  ванну.  Но  здесь  не  было
ванной, даже умыться было негде.
   - Мне здесь не нравится, - сказал Ронни. - Можно нам  завтра  спать  на
ферме?
   - Он думает - сегодня, мсье, - пояснила  Роза.  -  Этот  Ронни  говорит
много глупостей.
   - Я еще не знаю, где мы будем сегодня  ночевать,  -  сказал  Хоуард.  -
Придет время - увидим.
   Шейла передернула плечами в своем платьишке:
   - У меня все чешется!
   С этим ничего нельзя было поделать. Чтобы отвлечь девочку, Хоуард повел
ее и остальных детей в конец зала, там  немец-повар  разливал  по  кружкам
кофе. К кофе полагалось по большому, но неаппетитному куску хлеба.  Хоуард
оставил детей у дощатого стола на козлах и пошел за хлебом и кофе.
   Когда он принес все это к столу,  подошла  Николь,  и  они  все  вместе
позавтракали. Хлеб был черствый, безвкусный, а кофе - едко  горький,  едва
забеленный молоком. Детям все это не нравилось, и  они  ныли;  понадобился
весь такт старика и девушки, чтобы не дать им раскапризничаться и привлечь
внимание повара. От припасов, которые Хоуард купил на  дорогу,  выходя  из
Жуаньи, осталось немного шоколада; он разделил остатки между детьми и  тем
несколько скрасил их завтрак.
   Потом они вышли из кинотеатра и, толкая перед собой коляску,  двинулись
к вокзалу. Город был полон немцев:  немцы  маршировали  по  улицам,  немцы
катили на грузовиках, немцы слонялись подле домов, куда их  определили  на
постой, немцы толпились-в магазинах. Хоуард пробовал в  нескольких  лавках
купить шоколаду для детей, но солдаты дочиста опустошили  кондитерские,  в
городе не осталось никаких сластей. Хоуард с Николь купили про  запас  два
длинных батона и  какую-то  бурую,  сомнительного  происхождения  колбасу.
Фруктов нигде не было, но удалось купить немного салата.
   На вокзале они отдали немецкому офицеру свой пропуск и  без  осложнений
миновали контроль. Коляску поместили в багажный вагон поезда,  идущего  на
Брест, и забрались в вагон третьего класса.
   Только когда поезд далеко отошел от станции, Хоуард обнаружил, что Роза
нянчит очень грязного белого с черными пятнами котенка.
   Сначала Николь хотела обойтись с девочкой сурово.
   - Нам не нужен котенок, - сказала она. - Нам  совершенно  не  нужен  ни
этот кот и никакой другой. Оставишь его на следующей станции.
   У девочки поползли книзу уголки  губ,  и  она  крепче  прижала  к  себе
котенка.
   - Я не стал бы этого делать, - сказал Хоуард. - Он заблудится.
   - Она заблудится, мистер Хоуард, - поправил Ронни. - Роза говорит, этот
котенок - кошка. Роза, а почему ты знаешь, что это кошка?
   - Но котенок чужой, мсье Хоуард, - возразила Николь. - Это ведь не  наш
котенок.
   - Теперь он наш, - невозмутимо сказал старик.
   Она уже открыла  рот,  готовая  ответить  резкостью,  но  передумала  и
смолчала.
   - Котенок совсем крошечный, мадемуазель,  -  сказал  Хоуард.  -  Он  не
прибавит нам хлопот, а детям доставит большое удовольствие.
   Это была чистая правда. Дети тесной  гурьбой  окружили  котенка,  а  он
сидел на коленях у Розы и умывал мордочку. Биллем, сияя улыбкой, обернулся
к  Николь  и  проговорил  что-то  непонятное.  И  опять  как  завороженный
уставился на котенка.
   - Воля ваша, -  покорно  сказала  Николь.  -  В  Англии  тоже  вот  так
подбирают и увозят чужих кошек, да?
   Хоуард улыбнулся.
   - Нет, мадемуазель. В  Англии  так  поступают  только  такие  личности,
которые ночуют в кино на соломенных тюфяках. Люди самого последнего сорта.
   Она рассмеялась:
   - Воры и бродяги. Вот это верно. - И обернулась к Розе. - Как ее зовут?
   - Жожо, - сказала девочка.
   Дети теснились вокруг,  называли  котенка  новым  именем  и  добивались
ответа. А котенок сидел и невозмутимо умывал  мордочку  крошечной  лапкой.
Николь с минуту смотрела на него. Потом сказала:
   - Он совсем как львы в Венсенском зоопарке. Они тоже так умываются.
   Хоуард никогда не бывал в парижском зоопарке.
   - Там много львов и тигров? - спросил он.
   Николь пожала плечами.
   - Есть несколько. Не знаю сколько, я там была  только  один  раз.  -  И
посмотрела на Хоуарда, к его удивлению, глаза ее смеялись. - Я пошла  туда
с Джоном, - сказала она. - Естественно, где уж тут было запомнить, сколько
в зоопарке львов и тигров.
   Старик был изумлен; потом чуть усмехнулся про себя.
   - Естественно, - повторил он суховато. - Но разве вы никогда не  бывали
там в детстве?
   Она покачала головой.
   - Понимаете, в такие места ходишь только тогда, когда показываешь Париж
кому-нибудь из друзей. Джон тогда приехал  потому,  что  хотел  посмотреть
Париж, он никогда прежде там не был. И я обещала показать ему  Париж.  Вот
как это было.
   Хоуард кивнул.
   - И понравился ему зоопарк?
   -  Это  был  очень  счастливый  день,  -  сказала  Николь.  -  Это  был
французский день. - Она застенчиво взглянула на старика. -  Понимаете,  мы
затеяли такую игру: один день говорить только по-французски, а  на  другой
день  только  по-английски.  В  английский  день  мы  не  очень-то   много
разговаривали, - сказала она, отдаваясь воспоминанию. - Это  было  слишком
трудно; мы всегда говорили, что английский день кончается после чая...
   - Разве Джон хорошо говорил по-французски? - не без  удивления  спросил
Хоуард, очень уж это было непохоже на Джона.
   Николь от души рассмеялась.
   - Нет, совсем нет. Он говорил по-французски очень плохо,  очень.  Но  в
тот день, по дороге из Венсенского леса, шофер такси  заговорил  с  Джоном
по-английски, ведь в Париже много  туристов  и  некоторые  шоферы  немного
знают английский. И Джон разговаривал с ним по-английски. А  у  меня  была
новая летняя шляпа с красными гвоздиками - знаете, не элегантная шляпа,  а
очень простая, для деревни, с широкими полями. И Джон спросил шофера,  как
будет по-французски... - она чуть замялась, потом  докончила:  -  Спросил,
как сказать мне, что я очень мило выгляжу. А шофер очень смеялся и  сказал
ему, и потом Джон уже знал и сам мог мне это говорить.  И  он  дал  шоферу
двадцать франков.
   - Надо полагать, шофер их заслужил, мадемуазель, - сказал Хоуард.
   - Джон записал эти слова, - сказала Николь. - И потом, когда  он  хотел
меня насмешить, он доставал записную книжку и читал мне это.
   Она отвернулась и стала смотреть в  окно,  на  медленно  плывущие  мимо
поля. Старик не стал продолжать этот разговор, да и что  тут  скажешь.  Он
достал сигареты, которые накануне купила ему Николь, и  предложил  ей,  Но
она отказалась.
   - Это не подходит к моей роли, - тихо сказала она. - Я не так одета.
   Хоуард понимающе кивнул: во Франции простые женщины не курят на  людях.
Он закурил и выпустил длинную струю горького дыма.  Несмотря  на  открытое
окно, в вагоне стало жарко. Младшие дети,  Пьер  и  Шейла,  уже  устали  и
готовы были раскиснуть.
   Весь день  поезд  еле  тащился  под  жарким  солнцем.  Пассажиров  было
немного; почти все время Хоуард со Своими  оставались  в  купе  одни,  без
посторонних, это было облегчением.  Как  и  накануне,  германские  солдаты
ехали совсем отдельно, в особых вагонах. На каждой станции они высыпали на
перроны. В таких городках, как Сен-Бриек, выход с  вокзала  охраняли  двое
немецких солдат; теми, кто сходил на полустанках, немцы,  по-видимому,  не
интересовались. Николь это подметила.
   - Вот это хорошо, - сказала она Хоуарду. - Пожалуй, в Ландерно  удастся
пройти безо всяких расспросов. Ну, а если остановят, мы им расскажем  нашу
сказочку, она не так плоха.
   - А где мы сегодня переночуем,  мадемуазель?  -  спросил  старик.  -  Я
всецело в ваших руках.
   - Миль за пять к югу от Ландерно есть одна ферма, - сказала  Николь,  -
там жила Мари Гиневек, пока не вышла замуж за Жана-Анри. Я ездила  туда  с
папой на конскую ярмарку, это в Ландерно большой праздник.
   - Понимаю. Как зовут хозяина фермы?
   Арвер. Аристид Арвер - отец Мари. Понимаете, они люди зажиточные,  папа
всегда говорил, что Аристид рачительный  хозяин.  И  потом,  он  понемногу
поставляет лошадей для нашей армии. Один раз на празднике в Ландерно  Мари
признали королевой красоты. Тогда Жан-Анри с ней и познакомился.
   - Наверно, очень хорошенькая была девушка, - заметил Хоуард.
   - Прелестная, - подтвердила Николь. - Я тогда была маленькая, с тех пор
уже десять лет прошло, даже больше. Но она и сейчас еще красивая.
   Поезд все полз под жарким солнцем, часто останавливался и на  станциях,
и между станциями. Детям дали хлеба с колбасой и понемножку лимонада.  Это
ненадолго заняло их и развлекло, но им уже надоело ехать и не сиделось  на
месте.
   - Вот бы нам выкупаться, - сказал Ронни.
   - Можно нам выкупаться, мсье Хоуард? - эхом откликнулась Шейла.
   - Нельзя же купаться в поезде, - сказал старик. - Может быть,  попозже.
А вы побегайте по коридору, там прохладнее. - И обернулся к Николь. -  Они
вспомнили, как купались три дня назад... или уже четыре?..  Это  было  как
раз перед тем, как мы встретили техников  из  нашей  авиации.  Я  позволил
детям искупаться в речке.
   - Вот было весело, - сказал Ронни. - Вода такая прохладная, приятная.
   Он повернулся и выбежал с сестрой в коридор, за ними побежал Биллем.
   - Англичане отличные пловцы, правда, мсье? -  сказала  Николь.  -  Даже
малыши только и думают, как бы залезть в воду.
   Он никогда не думал о своей родине с этой точки зрения.
   - Мы пловцы? - переспросил он. - Вот как мы выглядим?
   Николь пожала плечами.
   - Я знаю не так уж много англичан, - призналась она. - Но Джону  больше
всего нравилось, когда мы ходили купаться.
   Хоуард задумчиво улыбнулся.
   - Джон был очень хороший пловец, и он очень любил плавать.
   - Он был ужасный упрямец, мсье Хоуард, - сказала Николь. - Ни за что не
хотел вести себя как все, кто приезжает в Париж впервые. Я так  старалась,
так готовилась к его приезду... все обдумала,  составила  план  на  каждый
день. В первый день я хотела повести его в Лувр, но, представьте, ему  это
было неинтересно. Ни капельки.
   Старик опять улыбнулся.
   - Да, он был не из тех, кто любит посещать музеи.
   - Может быть, в Англии так принято, мсье, - возразила Николь.  -  Но  в
Париже надо смотреть то, что  Париж  может  показать.  Право,  мсье,  Джон
совсем сбил меня с толку. Я-то собиралась повести его в Лувр и  Трокадеро,
и для контраста в Musee de l'Homme  [музей  Человека  (фр.)],  и  в  музей
Клюни, и еще у меня был целый  список,  я  хотела  ему  показать  выставки
нового искусства. А он ничего этого не стал смотреть!
   - Мне очень жаль, - сказал Хоуард. Кажется, больше нечего было сказать.
- Как же вы проводили время?
   - Несколько раз купались в бассейне Молитор в Отейе.  Тогда  все  время
была жара, в небе ни облачка. И мне не удалось  его  затащить  ни  в  один
музей, ни в один! Он был очень, очень упрямый.
   - Все же, надеюсь, вы приятно провели время, - сказал Хоуард.
   - Да, но совсем не так, как я рассчитывала, - улыбнулась  Николь.  -  У
меня даже купального костюма не было. Пришлось нам с Дж