ежала через бар в просторную кухню  гостиницы.
Слышно было, как она защебетала по-французски с мадам Люкар, предлагая  ей
помадку.
   Старик обернулся и увидел на лестнице  миссис  Кэвено.  Он  украдкой  в
кармане вытер пальцы носовым платком.
   - Ваши дети прекрасно говорят по-французски, - заметил он.
   - Да, правда? Они  ходят  в  здешнюю  школу,  а  учат  здесь,  конечно,
по-французски.
   - Вероятно, они усваивали язык так же незаметно и просто, как дышали, -
сказал Хоуард.
   - Да, их совсем не пришлось учить.
   После этого он узнал детей Кэвено  немного  лучше  и  проводил  с  ними
некоторое время всякий раз, как встречал их  одних;  а  они  добросовестно
говорили ему "Доброе утро, мистер Хоуард", будто отвечали заученный  урок,
- разумеется, их научила  мать.  Хоуард  охотно  познакомился  бы  с  ними
поближе, но по стариковской застенчивости не решался. Смотрит, бывало, как
они играют в саду под соснами в загадочные игры,  правила  которых  он  не
прочь бы  узнать,  и  это  задевает  в  памяти  струны,  что  молчали  уже
шестьдесят лет.
   Но ему все-таки удалось подняться в их глазах.
   Солнце грело  все  жарче,  лужайка  подсохла,  и  теперь  Хоуард  после
завтрака выходил в сад посидеть полчасика в шезлонге. Так он сидел однажды
и украдкой наблюдал за детьми; они  играли  под  деревьями.  Они,  видимо,
затеяли игру, которая  называлась  attention  [внимание  (фр.)],  для  нее
требовался свисток, а свистка у них не было.
   - Я могу свистеть просто ртом, - сказал мальчик, и  ему  в  самом  деле
удалось свистнуть.
   Сестренка вытянула пухлые губы, но только и сумела чмокнуть ими. Старик
неожиданно вмешался:
   - Хотите, я вам сделаю свисток? - предложил он.
   Дети молча, с сомнением уставились на него.
   - Ну, как, сделать вам свисток? - повторил Хоуард.
   - Когда? - спросил Рональд.
   - Сейчас. Из сучка вон того дерева. - Он кивнул на куст  орешника.  Оба
смотрели удивленно, недоверчиво. Хоуард поднялся с шезлонга и срезал сучок
толщиной в мизинец. - Вот так.
   Он снова сел и перочинным ножом, которым обычно  чистил  трубку,  начал
мастерить свисток. Этот фокус он проделывал в жизни  не  раз,  сперва  для
Джона, потом для Инид, когда они были детьми, а не так давно -  для  юного
Мартина Костелло. И вот маленькие Кэвено стоят  подле  него  и  следят  за
работой медлительных стариковских пальцев; на лицах -  смесь  недоверия  и
любопытства. Хоуард снял с орехового сучка кору, ловко надрезал  маленьким
лезвием и надвинул на прежнее место.  Поднес  игрушку  к  губам,  раздался
пронзительный свист.
   Оба пришли в восторг, и Хоуард отдал свисток девочке.
   - Ты умеешь свистеть просто  губами,  а  она  не  умеет,  -  сказал  он
Рональду.
   - А завтра вы мне тоже сделаете?
   - Хорошо, завтра я и тебе сделаю такой же.
   Дети убежали, и свист раздавался по всему дому и по всей деревне,  пока
не треснула кора, зажатая в горячей руке. Но свисток был еще достоин того,
чтобы его уложили спать вместе с плюшевым мишкой и куклой по имени Мелани.
   - Спасибо вам за свисток, - сказала вечером после кофе миссис Кэвено. -
Это так мило с вашей стороны. Дети просто в восторге.
   - Все дети любят свистульки, особенно когда сами видят, как их  делают,
- просто сказал старик.
   Это была одна из незыблемых истин, которые он  усвоил  за  свою  долгую
жизнь, вот он ее и высказал.
   - Они говорили, что вы очень  быстро  это  сделали,  -  сказала  миссис
Кэвено. - Наверно, вы очень часто мастерили такие игрушки.
   - Да, - сказал Хоуард, - я сделал немало свистулек на своем веку.
   Он задумался, вспоминая все дудочки, которые мастерил столько лет назад
для Джона и Инид в мирном саду в Эксетере. Инид  выросла,  вышла  замуж  и
уехала за океан. Джон вырос и стал военным летчиком. Джон.
   Он заставил свои мысли вернуться к настоящему.
   - Я рад, что позабавил ваших детей, - сказал он. -  Я  обещал  Рональду
сделать завтра свисток и для него.
   Назавтра было  десятое  мая.  Пока  старик  в  шезлонге  под  деревьями
мастерил свисток  для  Рональда,  германские  войска,  смяв  сопротивление
голландской армии, хлынули в Голландию. Голландская  авиация  бросила  все
свои силы - сорок боевых самолетов - против германского воздушного  флота.
Тысяча предателей развила бешеную деятельность; весь день с неба  сыпались
парашютисты. В Сидотоне единственный радиоприемник как раз был выключен  -
и Хоуард мирно строгал ветку орешника.
   Его покой не слишком нарушился и после того,  как  радио  включили.  Из
Сидотона  война  казалась  очень  далекой;  от  немцев  деревню   отделяла
Швейцария, и на войну  смотрели  безучастно.  В  Бельгию  опять  вторглись
враги, так было и в прошлую войну; sale Boche! [гнусные  боши!  (фр.)]  На
этот раз вторглись и в Голландию; тем больше союзников будет у Франции.  А
может быть, до Франции на этот раз и не дойдут, ведь сперва надо завоевать
и переварить Голландию.
   Хоуард со всем этим соглашался. Он ясно помнил ход прошлой войны. Он  и
сам тогда был короткое  время  в  армии,  добровольцем  в  территориальных
частях, но недолго - его быстро демобилизовали из-за  ревматизма.  Главный
удар тогда пришелся на Бельгию, вечно она - арена боев, это не ново.  А  в
Сидотоне ничего не изменилось. Время  от  времени  Хоуард  рассеянно,  без
особого интереса слушал радио. Скоро начнется сезон рыбной ловли;  снег  в
низинах растаял, и горные ручьи с каждым днем становятся спокойнее.
   Отступление из Брюсселя тоже не очень задело его; так было и в  прошлый
раз. Он слегка встревожился, когда немцы достигли Абвиля,  но  стратег  он
был неважный и не понял, что это значит.  Впервые  по-настоящему  потрясло
его 29-е мая, когда бельгийский король Леопольд сложил  оружие.  Такого  в
прошлую войну не было, и Хоуард расстроился.
   Но в тот день ничто не могло расстроить его надолго. На другое утро  он
в первый раз собирался удить рыбу - и весь вечер заботливо  разбирал  свои
снасти, смачивал лески и сортировал наживку.  Назавтра  он  отшагал  шесть
миль и поймал трех голубых форелей.  В  гостиницу  вернулся  около  шести,
усталый и счастливый, поужинал и сразу же лег в постель.  Так  он  упустил
первое сообщение по радио об эвакуации Дюнкерка.
   Наутро его благодушию настал конец.  Почти  весь  день  он  просидел  в
кабачке  у  радиоприемника,  встревоженный  и   подавленный.   Героическое
отступление с побережья взволновало его, как ничто  за  последние  месяцы;
впервые потянуло домой, в Англию. Да, конечно, ему все равно  не  найдется
там работы, но теперь он хотел вернуться. Хотел снова быть в гуще событий,
видеть британские мундиры на улицах, делить общее  напряжение  и  тревогу.
Сидотон раздражал его истинно крестьянским равнодушием к войне.
   Четвертого июня последние английские  войска  оставили  Дюнкерк,  Париж
подвергся первому и  единственному  воздушному  налету,  и  Хоуард  принял
решение. Вечером он сказал об этом миссис Кэвено:
   - Не нравится мне создавшаяся обстановка.  Совсем  не  нравится.  Думаю
поехать домой. В такие времена человеку место на родине.
   Она посмотрела с изумлением.
   - Неужели вы боитесь, что сюда  явятся  немцы,  мистер  Хоуард?  Им  не
пройти так далеко.
   И успокоительно улыбнулась.
   - Нет, - сказал он. - С нынешних позиций они далеко не продвинутся.  Но
все равно, думаю, мне следует вернуться домой. - Он помолчал и прибавил  с
надеждой: - Может быть, я пригожусь в противовоздушной обороне.
   Миссис Кэвено не выпускала из рук вязанье.
   - Мне будет недоставать бесед с вами по вечерам, -  сказала  она.  -  И
дети будут без вас скучать.
   - Мне очень приятно  было  познакомиться  с  вашими  детьми,  -  сказал
Хоуард. - Мне тоже будет скучновато без них.
   - Шейла в восторге от сегодняшней прогулки с вами. Она поставила  цветы
в воду.
   Было не в обычае старика действовать наспех,  но  в  тот  же  вечер  он
предупредил мадам Люкар, что уедет через неделю,  одиннадцатого  июня.  Он
сказал ей это в кабачке, и там разгорелся оживленный спор - вправе  ли  он
так поступите? В споре участвовали чуть ли не все местные  жители,  длился
он добрый час, немало было выпито перно, и под конец  общественное  мнение
сложилось в пользу. Хоуарда. Нелегко мадам Люкар потерять  своего  лучшего
постояльца, сказал местный жандарм, и всем сидотонцам жаль  расстаться  со
своим английским camarade [товарищем (фр.)], но, конечно, в такие  времена
старому солдату положено быть у себя на родине. Мсье совершенно прав.  Но,
может быть, он вернется?
   Хоуард сказал, что надеется вернуться очень  скоро  -  через  считанные
недели, как только минует опасное положение на фронте.
   Назавтра он начал готовиться к путешествию. Готовился  не  спеша,  ведь
впереди еще целая неделя. И выдался еще один удачный  денек  с  удочкой  у
ручья, и он поймал еще двух голубых форелей. После отступления из Дюнкерка
в военных действиях на несколько дней наступило затишье, и  Хоуард  пройдя
день в нерешительности, но потом немцы двинулись в наступление на Сомме, и
он опять стал готовиться к отъезду.
   Девятого июня явился Кэвено, неожиданно  приехал  из  Женевы  на  своей
маленькой машине. Он казался  еще  более  озабоченным  и  рассеянным,  чем
обычно, и скрылся вместе с женой в их комнатах. Детей отослали в сад.
   Через час Кэвено постучался к Хоуарду. Старик перед тем читал в  кресле
и задремал, уронив книгу на колени. Когда  в  дверь  снова  постучали,  он
надел очки и сказал:
   - Войдите!
   Он с удивлением посмотрел на посетителя и встал.
   - Очень рад, - сказал он учтиво. - Как это вы приехали посреди  недели?
Получили отпуск?
   Похоже, Кэвено был несколько смущен.
   - Я взял отпуск на день, - сказал он не сразу. - Разрешите войти?
   - Конечно, конечно. - Старик засуетился и снял со  второго  кресла  (их
всего-то было два) груду книг. Потом предложил гостю сигарету. - Не угодно
ли присесть?
   Тот неуверенно сел.
   - Что вы думаете о войне? - спросил он.
   - По-моему, это очень серьезно,  -  сказал  Хоуард.  -  Мне  совсем  не
нравятся сводки.
   - Мне тоже. Я слышал, вы собираетесь домой?
   - Да, возвращаюсь в Англию. Я чувствую, что в  такое  время  мое  место
там.
   Наступило короткое молчание. Потом Кэвено сказал:
   - У нас в Женеве полагают, что Швейцария будет оккупирована.
   Хоуард посмотрел на него с любопытством.
   - Вы так думаете? И скоро?
   - Думаю, что скоро. Очень скоро.
   Помолчали. Потом Хоуард спросил:
   - Что же вы тогда будете делать?
   Рыжий человечек из Женевы поднялся и отошел  к  окну.  Постоял  минуту,
глядя на луга и на сосны. Потом повернулся к Хоуарду.
   - Придется мне остаться в Женеве, - сказал он. - Я должен  делать  свое
дело.
   - По-вашему, это... разумно?
   - Нет, - признался Кэвено. - Но я так решил.
   Он прошелся по комнате и снова сел.
   - Я уже говорил с Фелисити, - сказал он. - Я должен остаться там.  Даже
при германской оккупации у нас  будет  много  работы.  Будет  не  очень-то
приятно. Будет нелегко. Но дело того стоит.
   - Разве немцы позволят Лиге продолжать работу?
   - Нам твердо обещано, что позволят.
   - А что думает об этом ваша жена? - спросил Хоуард.
   - Думает, что я правильно решил. Она хочет вернуться со мной в Женеву.
   - Вот как!
   Кэвено повернулся к нему.
   - Правду сказать, потому я к вам и пришел, - сказал он. - Должно  быть,
нам придется трудно, пока война не кончится.  Если  союзники  победят,  то
победят  только  применив  блокаду.  В  странах,  занятых  немцами,  будет
довольно голодно.
   - Да, наверно. - Хоуард смотрел на Кэвено с удивлением.  Не  думал  он,
что в этом рыжем человечке столько спокойного мужества.
   - Но вот дети... - виновато  сказал  тот.  -  Мы  подумали...  Фелисити
пришла мысль... Вы не могли бы взять их с собой в Англию?  -  И  продолжал
торопливо, прежде чем Хоуард успел вставить  хоть  слово:  -  Надо  только
отвезти их к моей сестре в Оксфорд. Нет, лучше я дам телеграмму, и  сестра
встретит вас в Саутгемптоне с автомобилем и отвезет их к себе  в  Оксфорд.
Боюсь, мы просим невозможного. Если вам это слишком трудно... Мы, конечно,
поймем.
   Хоуард растерянно посмотрел на него.
   - Дорогой мой, я бы рад помочь вам. Но, признаться, в мои годы я плохой
путешественник. На пути сюда в Париже я два дня был совсем болен. Мне ведь
почти семьдесят. Было бы вернее, если бы  вы  поручили  детей  кому-нибудь
покрепче.
   - Может быть, - сказал Кэвено. - Но  ведь  никого  другого  нет.  Тогда
придется Фелисити самой отвезти детей в Англию.
   Помолчали. Потом Хоуард сказал:
   - Понимаю. Она не хочет ехать?
   Кэвено покачал головой.
   - Мы с ней не хотим расставаться, - сказал он  почти  жалобно.  -  Ведь
это, может быть, на годы.
   Хоуард широко раскрыл глаза.
   - Поверьте, я сделаю все, что в моих силах, - сказал он. - А  насколько
разумно отправлять детей со мною, это уж вам решать. Если я умру в дороге,
это, пожалуй, доставит много беспокойства и  вашей  сестре  в  Оксфорде  и
детям.
   - Я вполне готов пойти на такой риск, - с улыбкой сказал Кэвено.  -  Он
невелик по сравнению со всем, чем мы сейчас рискуем.
   Старик медленно улыбнулся.
   - Ну что ж, я прожил семьдесят лет и пока еще не умер. Пожалуй, протяну
еще несколько недель.
   - Так вы их возьмете?
   - Конечно, возьму, раз вы хотите.
   Кэвено пошел сказать об этом жене, оставив старика  в  смятении.  Он-то
думал останавливаться на ночь в Дижоне и в  Париже,  как  сделал  на  пути
сюда; теперь, наверно, разумнее поехать прямиком до Кале. В сущности,  для
этого ничего не нужно менять, ведь он еще не заказал номера в гостиницах и
не взял билет. Изменились только его планы; что ж, надо освоиться с  новой
мыслью.
   А справится ли он  с  двумя  детьми,  может  быть,  разумнее  нанять  в
Сидотоне какую-нибудь деревенскую девушку, пускай доедет с ними до Кале  в
качестве няни? Еще неизвестно, найдется  ли  такая  девушка.  Может  быть,
мадам Люкар знает какую-нибудь...
   Только позже он сообразил, что Кале уже  заняли  немцы  и  лучше  всего
переправиться через Канал из Сен-Мало в Саутгемптон.
   Потом он спустился в гостиную и застал там Фелисити Кэвено.  Она  сжала
его руку.
   - Вы очень, очень добры, вы так нас выручаете, - сказала она.
   Хоуарду показалось, что она недавно плакала.
   - Пустяки, - сказал он. - Мне веселей будет ехать с такими спутниками.
   Она улыбнулась:
   - Я только что им сказала. Они просто  в  восторге.  Ужасно  рады,  что
поедут домой с вами.
   Впервые он слышал, что она называет Англию домом.
   Он поделился с нею  своими  соображениями  насчет  няни,  и  они  пошли
поговорить с мадам Люкар. Но оказалось, в  Сидотоне  не  сыскать  девушки,
которая согласилась бы отправиться в такую даль, как Сен-Мало или хотя  бы
Париж.
   - Ничего, - сказал Хоуард. - В конце концов, через двадцать четыре часа
мы будем дома. Я уверен, что мы отлично поладим.
   Миссис Кэвено посмотрела на него.
   - Хотите, я поеду с вами до Парижа? Провожу  вас,  а  потом  вернусь  в
Женеву.
   - Пустяки,  -  сказал  он,  -  пустяки.  Оставайтесь  с  мужем.  Только
расскажите мне, как их одевать и что они говорят... м-м... когда им  нужно
выйти. И можете за них не беспокоиться.
   Вечером он пошел с нею взглянуть, как дети укладываются спать.
   - Ну, как, поедешь со мной в Англию к тетушке? - сказал он Рональду.
   Мальчик посмотрел на него сияющими глазами:
   - Да, пожалуйста! Мы поедем поездом?
   - Да, мы долго будем ехать поездом, - сказал Хоуард.
   - А нас паровоз повезет или электричка?
   - Э... м-м... паровоз, я думаю. Да, конечно, паровоз.
   - А сколько у него колес?
   Но на это старик уже не умел ответить.
   - И обедать будем в поезде? - пропищала Шейла.
   - Да, - сказал Хоуард, - вы пообедаете  в  поезде.  И  выпьете  чаю  и,
надеюсь, позавтракаете.
   - О-о! - недоверчиво протянула девочка. - Завтракать в поезде?
   Рональд посмотрел удивленно:
   - А где мы будем спать?
   - В поезде, Ронни, - вмешался отец. - В отдельной кроватке.
   - Правда, будем спать в поезде? - Ронни повернулся к старику. -  Мистер
Хоуард, можно мне спать поближе к паровозу?
   - И мне. Я тоже хочу поближе к паровозу, - сказала Шейла.
   Мать оставалась с ними, пока они не уснули. Потом спустилась в гостиную
к мужчинам.
   - Я попросила мадам Люкар  приготовить  для  вас  корзинку  с  едой,  -
сказала она. - Вам будет проще накормить их в спальном вагоне, чем  водить
в вагон-ресторан.
   - Очень признателен, - сказал Хоуард. - Это гораздо удобнее.
   Миссис Кэвено улыбнулась:
   - Я-то знаю, каково ездить с детьми.
   В тот вечер он поужинал  с  ними  и  рано  лег  спать.  Усталость  была
приятная, и он отлично выспался; проснулся, по обыкновению, рано,  полежал
в постели, перебирая мысленно, о чем еще  надо  позаботиться.  Наконец  он
поднялся; чувствовал он себя на редкость хорошо.  Причина  была  проста  -
впервые за много месяцев для него  нашлось  дело,  -  но  об  этом  он  не
догадывался.
   День прошел в хлопотах. У детей  было  совсем  мало  вещей  на  дорогу,
только одежда в небольшом портпледе. С помощью матери  старик  изучил  все
сложности их одевания, и как укладывать их спать, и чем кормить.
   В какую-то минуту миссис Кэвено остановилась и посмотрела на него.
   - По совести, - сказала она, - вы бы предпочли, чтобы я  проводила  вас
до Парижа, правда?
   - Совсем нет, - ответил Хоуард. - Уверяю вас, детям будет вполне хорошо
со мной.
   Короткое молчание.
   - Не сомневаюсь, - медленно сказала она. - Не сомневаюсь, конечно же, с
вами им будет хорошо.
   Больше она о Париже не заговаривала.
   Кэвено уехал в Женеву, но к ужину вернулся. Отвел Хоуарда в  сторону  и
вручил ему деньги на дорогу.
   - Не могу выразить, как мы вам благодарны, - пробормотал он.  -  Совсем
другое дело, когда знаешь, что малыши будут в Англии.
   - Не тревожьтесь о них, - сказал старик. - Вы  их  отдаете  в  надежные
руки. Мне ведь приходилось заботиться о собственных детях.
   Он не ужинал с ними в тот вечер, рассудил, что лучше оставить их  одних
с детьми.  На  дорогу  все  уже  приготовлено:  чемоданы  уложены,  удочки
упрятаны в длинный дорожный футляр. Делать больше нечего.
   Он пошел к себе. Ярко светила луна, и он постоял  у  окна,  смотрел  за
поля и леса, вдаль, на горы. Было так безмятежно, так тихо.
   Он с досадой отошел от окна. Несправедливо,  что  здесь,  на  Юре,  так
спокойно. За двести или триста миль севернее французы  отчаянно  сражаются
на  Сомме...  Спокойствие  Сидотона  вдруг  показалось   ему   неприятным,
зловещим. Хлопоты и новая ответственность за детей заставили  его  на  все
посмотреть по-другому: скорей бы вернуться в Англию, быть в гуще  событий.
Хорошо, что он уезжает. Мир и покой Сидотона помогли ему  пережить  тяжкую
пору, но настало время уехать.
   Следующее утро прошло в хлопотах. Он встал рано,  но  дети  и  родители
Кэвено поднялись еще раньше. Завтракали в столовой все вместе;  напоследок
Хоуард учился размачивать для  детей  сухарики  в  кофе.  Потом  к  дверям
подкатил старый "крайслер", готовый отвезти их в Сен-Клод.
   Прощанье  вышло  короткое  и  неловкое.  Хоуард   уже   раньше   сказал
Кэвено-родителям  все,  что  надо  было  сказать,  а  детям  не  терпелось
забраться в машину. Они не понимали, что расстаются с матерью, быть может,
на годы; впереди столько удовольствий: ехать в  автомобиле  до  Сен-Клода,
провести целый день и всю ночь в самом настоящем  поезде  с  паровозом,  -
только это их и занимало. Отец и мать, оба красные,  неловкие,  поцеловали
детей, но  те  просто  не  понимали,  что  значит  это  прощанье.  Хоуард,
смущенный, стоял рядом.
   - Прощайте, мои милые, - пробормотала миссис Кэвено и отвернулась.
   - Можно, я сяду рядом с шофером? - спросил Рональд.
   - И я хочу рядом с шофером, - сказала Шейла.
   Тут вмешался Хоуард.
   - Вы оба сядете рядом со м