оном пойти и купить
костюм. Я никогда прежде ничего такого не делала. Я тогда сказала - хорошо
еще, что мы встретились в Париже, а не в Шартре. Понимаете,  мсье  Хоуард,
во Франции это не принято.
   - Я знаю,  -  сказал  старик.  -  Джона  не  слишком  заботили  правила
приличия. И хороший костюм он вам купил?
   - Очень красивый, - улыбнулась она. - Американский,  очень  элегантный,
серебристый с зеленым. Просто прелесть, так приятно было в нем показаться.
   - Вот видите, - сказал Хоуард. - А в музей вы не могли бы пойти в таком
костюме.
   Ошарашенная Николь посмотрела на него круглыми глазами.
   - Но ведь... - начала она, потом рассмеялась. - Было бы презабавно. - И
опять улыбнулась. - Мсье, вы говорите нелепости, совсем как Джон.
   В четыре часа  поезд  подошел  к  маленькой  станции  Ландерно.  Они  с
облегчением вышли из вагона, Николь сняла на платформу всех  детей,  кроме
Ронни, который непременно хотел слезть сам. Вытащили из  багажного  вагона
коляску, уложили в нее остатки провизии и сунули туда же котенка.
   У выхода не было охраны, и они прошли в город.
   Ландерно - маленький городок, всего шесть или семь тысяч  жителей;  это
сонный уголок на берегу капризной реки,  впадающей  в  Брестскую  бухту  и
потому подвластной приливам и отливам. Городок выстроен из серого камня  и
лежит на холмистой равнине, по  ней  там  и  сям  разбросаны  рощицы;  это
напомнило Хоуарду Йоркшир. После жары и духоты вагона воздух был  особенно
свеж и приятен, слабый солоноватый запах подсказывал, что уже недалеко  до
моря.
   Немцев в городке оказалось немного. Лишь несколько немецких  грузовиков
виднелось под платанами на площади у реки. Те немцы, которые попадались на
глаза, похоже,  чувствовали  себя  не  в  своей  тарелке  и  старались  не
привлекать внимания жителей, зная, что люди здесь сочувствуют  англичанам.
И очень старались держаться  повежливей.  На  улицах  солдаты  встречались
редко - серолицые, усталые, слонялись они по двое, по  трое  и  равнодушно
оглядывали чужой город. И вот что поразительно - они, кажется,  просто  не
умели смеяться.
   Хоуарда и Николь никто не окликнул, они пересекли весь городок и  вышли
на проселочную дорогу, ведущую к югу. Из-за детей шли не спеша; старик уже
приноровился к их медлительности. Дорога  была  совсем  пустынна,  и  дети
разбредались по сторонам как вздумается.  Впереди  лежала  открытая,  чуть
всхолмленная местность.
   Хоуард позволил Розе и Виллему снять башмаки  и  идти  босиком;  Николь
отнеслась к этому не слишком одобрительно.
   - Это не подходит к нашей роли, - сказала она. - В нашей среде  так  не
поступают.
   - Здесь нет строгих судей, - возразил старик.
   Она согласилась, что сейчас соблюдать условности не столь важно, и  они
побрели дальше; Биллем и Пьер катили коляску. Впереди  в  небе  показались
три  самолета;  они  шли  на  высоте  около  двух  тысяч  футов,  уверенно
направляясь на запад.
   На Розу нахлынули воспоминания.
   - Мсье, - закричала она, -  смотрите!  Три  самолета!  Скорей  ляжем  в
канаву!
   - Не волнуйся, - ровным голосом сказал старик. - Они нам ничего плохого
не сделают.
   - Так ведь они бросали бомбы и стреляли  из  пулеметов,  -  недоверчиво
сказала Роза.
   - Это другие самолеты, - сказал Хоуард. - Эти самолеты хорошие. Они нас
не тронут.
   И вдруг, наперекор его стараниям  всех  успокоить,  раздался  тоненький
голосишко Пьера:
   - Мсье Хоуард, а вы знаете, какие самолеты хорошие, а какие плохие?
   Сердце старика сжалось, он  снова  подумал  о  бойне  на  монтаржийской
дороге.
   - Почему же, конечно, - сказал он мягко. -  Помнишь  самолеты,  которые
мадемуазель показывала вам в Шартре? На которых  вам  позволили  потрогать
бомбы? Они вам  ничего  плохого  не  сделали,  правда?  Это  были  хорошие
самолеты. И сейчас над нами летят такие же. Они нас не тронут.
   Ронни, спеша показать себя знатоком техники, поддержал его:
   - Хорошие самолеты были наши, правда, мсье Хоуард?
   - Да, - сказал старик.
   Николь отвела его в сторонку.
   - Что же вы такое говорите, - вполголоса  упрекнула  она.  -  Ведь  это
немецкие самолеты.
   - Я знаю. Но надо же что-то сказать детям.
   Она проводила глазами три далекие черточки в небе.
   - Как было чудесно, когда самолеты были только развлечением...
   Хоуард кивнул.
   - Вы когда-нибудь летали? - спросил он.
   - Дважды, на празднике, совсем понемножку. И потом один  раз  летала  с
Джоном над Парижем. Вот это было чудесно...
   В Хоуарде пробудилось любопытство.
   - Наверно, вы летели с пилотом? Или Джон сам вел машину?
   - Ну конечно, сам, мсье. Мы были только вдвоем.
   - Как же он достал самолет? - Старик знал, что в чужой  стране  это  не
просто.
   - Он повел меня на танцы в клуб летчиков на улице Франциска Первого.  У
него был друг -  un  capitaine  de  l'Aeronautique  [капитан  французского
воздушного флота (фр.)], они познакомились в Англии,  когда  этот  капитан
служил в нашем посольстве в Лондоне. И этот друг все  для  Джона  устроил.
Figurez-vous [вообразите (фр.)], мсье, - продолжала  она,  -  я  не  могла
затащить его ни в один художественный музей,  ни  в  один!  Всю  жизнь  он
только и делал, что летал, и вот он приезжает в Париж в отпуск -  и  опять
его тянет на аэродром, ему непременно надо лететь!
   Хоуард кротко улыбнулся.
   - Такой уж он был... Но вам понравилось?
   - Это было чудесно! - сказала  Николь.  -  Прекрасный  солнечный  день,
свежий ветер, и мы выехали в Орли, к ангару летного клуба, и там нас  ждал
красивый самолет, и мотор уже работал. - Ее лицо омрачилось на  мгновенье,
и опять она улыбнулась. - Я мало понимаю в самолетах, - призналась она.  -
Этот был роскошный, сиденья обиты красной кожей, и хромированная  лесенка,
очень удобно, подняться в кабину. Но Джон был такой грубый.
   - Грубый? - переспросил Хоуард.
   - Он сказал, что  этот  самолет  похож  на  клопа,  мсье,  хорошо,  что
механики не слышали. Я сказала, что очень сердита на него за такие  слова,
ведь нам так любезно позволили  полетать  на  этой  машине.  А  он  только
засмеялся. А потом, когда мы  летели  над  Парижем  с  grande  vitesse  [с
большой скоростью (фр.)], сто двадцать километров в час или  даже  больше,
Джон обернулся ко мне и говорит  "Он  не  летает,  а  ползет,  как  клоп".
Представляете! Наши самолеты очень  хорошие,  мсье.  Во  Франции  все  так
говорят.
   - Надеюсь, вы поставили этого нахала на место, - улыбнулся Хоуард.
   Николь расхохоталась, такого  звонкого  смеха  старик  от  нее  еще  не
слышал.
   - Это было невозможно, мсье Хоуард. Мне никогда не удавалось  поставить
его на место, как вы говорите.
   - Очень сожалею, - сказал Хоуард и, помолчав, прибавил: - Я никогда  не
летал над Парижем. Это красиво?
   Николь пожала плечами.
   - Красиво? По-моему, с воздуха ничто не кажется  красивым,  вот  только
облака. Но тот день был чудесный, потому что облака  тогда  были  большие,
пушистые, Джон их называл ку... кум... как-то так.
   - Cumulus? [кучевые облака (лат.)]
   Николь кивнула.
   - Вот-вот. Мы больше часу там резвились, летали и вокруг облаков, и над
ними, и между белыми крутыми откосами, в таких глубоких туманных  ущельях.
А далеко внизу  опять  и  опять  показывался  Париж,  то  увидишь  площадь
Согласия, то площадь Звезды. Никогда не  забуду  этот  день.  А  потом  мы
приземлились,  и  меня  сразу  одолел  сон,  мы  возвращались  в  Париж  в
автомобиле, и я прислонилась к Джону,  положила  голову  ему  на  плечо  и
заснула.
   Довольно долго шли молча.  Пьер  и  Биллем  устали  толкать  коляску  и
уступили место Розе, Шейла семенила  с  ней  рядом.  Котенок  свернулся  в
коляске и спал крепким сном.
   Вскоре Николь показала вперед:
   - Вот и дом... вон там, среди деревьев.
   Надо было  пройти  еще  около  мили.  По-видимому,  это  была  большая,
процветающая ферма; дом и хозяйственные постройки стояли  среди  деревьев,
защищенные  от  ветра.  На  окрестных   холмах,   сколько   хватал   глаз,
раскинулись, пастбища.
   Через полчаса подошли к ферме. По длинному  ряду  конюшен  сразу  видно
было, чем занимается владелец; неподалеку на огороженных  участках  бегали
лошади. За все время пути Хоуард еще не  видел  такого  крепкого,  толково
устроенного хозяйства.
   Они направились к домику у ворот, подобию сторожки, и Николь  спросила,
где найти хозяина. Их послали к конюшне, и они пошли вдвоем, оставив детей
с коляской у ворот.
   На полпути их встретил Аристид Арвер.
   Он был маленького роста, худощавый, лет пятидесяти пяти;  острые  черты
лица, проницательный взгляд. Хоуард тотчас понял, что  это  человек  очень
неглупый. А потом подумал, что у  такого  человека  вполне  могла  вырасти
дочь-красавица, признанная королева красоты "мисс Ландерно". Тонкие  черты
лица, заострившиеся с годами, наверно, были  очаровательны  у  молоденькой
девушки.
   Арвер был в мешковатом черном костюме,  вокруг  шеи  вместо  воротничка
обернут не слишком чистый шарф; на голове черная шляпа.
   - Вы не помните меня, мсье Арвер? -  сказала  Николь.  -  Вы  были  так
добры, что пригласили меня  однажды,  я  приезжала  с  отцом,  полковником
Ружероном. Вы показывали моему отцу конюшни. А потом принимали нас у  себя
дома. Это было три года назад... помните?
   Тот кивнул.
   - Прекрасно помню, мадемуазель.  Полковник  очень  интересовался  моими
лошадьми, они хороши для армии, а он ведь, насколько  я  помню,  служил  в
артиллерии? - Арвер запнулся. - Надеюсь, вы получаете от полковника добрые
вести?
   - Никаких вестей нет уже три месяца, тогда он был под Метцем.
   - Я очень огорчен, мадемуазель.
   На это отвечать было нечего, Николь только кивнула. Потом сказала:
   - Будь отец дома, он, конечно, сам бы с вами  поговорил.  Но  его  нет,
поэтому вместо него приехала я.
   Арвер недоуменно наморщил лоб, но тут же слегка поклонился.
   - Очень приятно, - уронил он.
   - Нельзя ли пройти к вам в контору?
   - Извольте.
   Он повернулся и повел их к конторе. В пыльном,  захламленном  помещении
полно было гроссбухов и обтрепанных канцелярских папок, по углам  валялась
негодная упряжь. Арвер затворил за ними дверь и предложил шаткие стулья, а
сам оперся о край стола - больше сесть было не на что.
   - Прежде всего, - сказала Николь,  -  позвольте  представить  вам  мсье
Хоуарда. Он англичанин.
   Коннозаводчик слегка поднял брови, но ответил церемонным поклоном.
   - Enchante [очень рад (фр.)], - сказал он.
   - Перейду прямо к делу, мсье Арвер, - продолжала Николь. - Мсье  Хоуард
давний друг моей семьи. Сейчас у него на  попечении  несколько  детей,  он
пытается, несмотря на немцев, вернуться в Англию. Мы с мамой  говорили  об
этом, и так как  отца  сейчас  нет,  подумали,  может  быть,  тут  поможет
Жан-Анри, даст лодку. А если это невозможно,  может  быть,  сумеет  помочь
кто-нибудь из друзей Жан-Анри. У нас достаточно денег,  мы  оплатим  любые
услуги.
   Довольно долго хозяин молчал.
   - С немцами шутки плохи, - сказал он наконец.
   - Мы это понимаем,  мсье,  -  сказал  Хоуард.  -  Мы  совсем  не  хотим
навлекать на кого-либо неприятности.  Поэтому  мадемуазель  Ружерон  и  не
обратилась прямо к вашему зятю, а пришла поговорить сначала с вами.
   Арвер обернулся к нему.
   - Вы хорошо говорите по-французски, не всякий англичанин так говорит.
   - Я прожил долгую жизнь, не у всякого англичанина было столько времени,
чтобы изучить ваш язык.
   Француз улыбнулся.
   - И вы стремитесь вернуться в Англию?
   - Ради себя не так уж стремлюсь, - отвечал старик. - Я охотно пожил  бы
еще во Франции. Но, видите ли, у меня на руках дети, маленькие  англичане,
я обещал доставить их на родину. - Он запнулся. - И есть еще трое других.
   - А что за другие дети? Сколько вас всего? И откуда вы приехали?
   Понадобилось минут двадцать, чтобы все это разъяснить. Наконец  француз
спросил:
   - Эти малыши - Пьер и маленький голландец... Допустим,  они  попадут  в
Англию, а что с ними будет дальше?
   - У меня есть замужняя дочь в Америке, - сказал Хоуард. - Она  живет  в
достатке. Она приютит их у себя в доме на  Лонг-Айленде  до  конца  войны,
пока мы не разыщем их родных. Им было бы у нее хорошо.
   Арвер испытующе посмотрел на старика.
   - В Америке? Так я и поверил. Вы отправите их за океан к дочери? И  она
захочет с ними нянчиться, - с детьми, которых никогда раньше не видела?  С
чужими детьми, с иностранцами?
   - У моей дочери есть ребенок, и она ждет второго, -  сказал  Хоуард.  -
Она очень любит детей, всех детей. Об этих малышах она позаботится.
   Арвер резко выпрямился, отошел от стола.
   - Это невозможно, - сказал он. - Для Жан-Анри очень опасно впутаться  в
такую историю.  Немцы  наверняка  его  расстреляют.  Вы  не  имеете  права
предлагать такое. - Он помолчал, потом прибавил: - Я должен помнить о моей
дочери.
   Наступило долгое,  тягостное  молчание.  Наконец  старик  повернулся  к
Николь.
   - Ну, вот и все, - сказал он. И улыбнулся Арверу.  -  Я  прекрасно  вас
понимаю. На вашем месте, думая о своей дочери, я сказал бы то же самое.
   - Очень сожалею, что  не  могу  исполнить  вашу  просьбу,  -  обратился
француз к Николь.
   Она пожала плечами.
   - Tant pis, - сказала она. - N'y pensez  plus  [Тем  хуже.  Не  думайте
больше об этом (фр.)].
   Арверу Явно было не по себе.
   - Где сейчас эти дети? - спросил он.
   Ему объяснили, что дети ждут на дороге, и он пошел с Николь и  Хоуардом
к воротам. Близился вечер.  Дети  играли  на  берегу  грязного,  заросшего
пруда. На лице Шейлы видны были следы слез.
   - Может быть, вам удобнее  здесь  переночевать?  -  смущенно  предложил
Арвер. - Едва ли у нас найдутся кровати для всех, но как-нибудь устроимся.
   - Вы очень добры, мсье, - искренне сказала Николь.
   Они подозвали детей и каждого по очереди представили хозяину; потом все
направились  к  дому.  У  дверей  Арвер  позвал  жену;  из   кухни   вышла
невозмутимая женщина, с виду настоящая крестьянка. Муж в нескольких словах
объяснил ей, что все семеро останутся ночевать, церемонно познакомил ее  с
гостями. Николь повела детей за нею в кухню.
   - Может, выпьете стаканчик перно? - предложил Арвер Хоуарду.
   Старик был совсем не прочь выпить  стаканчик  перно.  Кухню  заполонили
дети, и мужчины прошли в гостиную. Это оказалась скучная чопорная комната,
мебель  на  позолоченных  ножках  обита  красным  плюшем.  Стену  украшала
огромная олеография - девочка в белом благочестиво преклонила  колени,  на
нее падает луч света. Олеография называлась La Premiere Communion  [первое
причастие (фр.)].
   Арвер принес перно, стаканы и воду,  и  они  вдвоем  уселись  за  стол.
Потолковали о  лошадях,  о  сельском  хозяйстве.  Арвер  когда-то,  совсем
молодым, был жокеем и приезжал в Англию, в Ньюмаркет, на скачки.  Так  они
довольно приятно беседовали минут пятнадцать. Внезапно Арвер сказал:
   - Вот вы говорили о вашей дочери, мсье Хоуард.  Для  нее  ведь  немалая
обуза - принять столько чужих детей. Вы уверены, что их хорошо примут в ее
доме?
   - Их примут очень хорошо, - ответил старик.
   - Да откуда вы знаете?  Может  быть,  вашей  дочери  они  будут  совсем
некстати.
   Хоуард покачал головой.
   - Не думаю. Но если ей покажется трудно оставить их у себя в доме, ради
меня она так или иначе их устроит.  Найдет  какую-нибудь  добрую  женщину,
которая их приютит, потому что я хочу, чтобы в  Америке  для  них  нашелся
настоящий дом... вдали от всего этого, - он махнул рукой. - А за  деньгами
дело не станет.
   Француз помолчал, уставясь в свой стакан.
   - Эта гнусная война плохое время для детей, - сказал он  наконец.  -  А
теперь Франция разбита, и станет еще хуже. Вы, англичане,  теперь  уморите
нас голодом, как мы морили Германию в девятьсот восемнадцатом.
   Хоуард молчал.
   - И я не стану винить за это Англию, -  продолжал  Арвер.  -  Но  детям
здесь будет плохо.
   - Боюсь, что так, - сказал Хоуард. - Потому-то я  и  хочу  увезти  этих
детей. Каждый должен делать, что может.
   Арвер пожал плечами.
   - Слава богу, у нас в доме нет детей. Хотя... один есть. - Он помолчал.
- Это, знаете ли, тяжелый случай.
   Хоуард посмотрел вопросительно. Хозяин налил ему еще перно.
   - Один приятель из Парижа спросил, не возьму ли я на работу  поляка,  -
сказал он. - Дело было в декабре, как раз на рождество. Был такой польский
еврей, умел ходить за лошадьми, он бежал  в  Румынию,  а  оттуда  морем  в
Марсель. Ну, сами понимаете, мобилизация отняла у меня пятерых  работников
из восьми, и очень трудно было управляться.
   Хоуард кивнул.
   - Вы его взяли?
   - Разумеется. Его звали Симон Эстрейкер, и пришел он ко  мне  со  своим
сыном,  мальчишке  десять  лет.  У  Симона  была  и  жена,  но  не   стану
расстраивать вас этой историей. Понимаете, она попала в руки немцам.
   Старик кивнул.
   - Так вот, этот Эстрейкер работал  тут  до  прошлой  недели,  и  хорошо
работал. Он был тихий, не доставлял никаких хлопот, и сын тоже  работал  в
конюшне. А на прошлой неделе немцы пришли сюда и забрали отца.
   - Забрали?
   - Забрали в Германию, на принудительные работы. Видите ли, мсье, он был
поляк, да еще еврей. Тут ничем нельзя было помочь. Видно, какая-то  подлая
свинья в городе донесла, вот они и пришли прямо сюда и спросили про  него.
Надели на него наручники, затолкали  в  фургон,  там  было  еще  несколько
человек, и увезли.
   - И его сына тоже взяли?
   - Про сына не спросили, а он как раз был на выгоне, и  я  про  него  не
сказал. Незачем помогать немцам в их делах. Но парнишку это сильно ушибло.
   Еще бы, подумал Хоуард и спросил:
   - Мальчик все еще у вас?
   - Куда ж ему деваться? И он толково помогает на конюшне. Только, думаю,
они скоро пронюхают о нем и явятся, и его тоже заберут.
   Вошла Николь и позвала обоих на кухню ужинать. Она уже накормила  детей
и уложила их, хозяйка ухитрилась устроить их всех наверху. Взрослые  поели
в кухне за длинным столом,  вместе  с  двумя  работниками  и  черноволосым
еврейского вида мальчиком; хозяйка называла его Маржан; за все время ужина
он едва ли вымолвил три слова.
   После ужина Арвер опять провел Хоуарда и  Николь  в  гостиную;  тут  он
достал  домино  и  предложил  сыграть.  Хоуард  согласился.  Арвер   играл
невнимательно, мысли его были заняты другим.
   Вскоре он вернулся к тому, что было у него на уме.
   - А много детей уезжает в Америку, мсье? Понять не  могу,  как  это  вы
уверены, что их хорошо примут. Америка очень  далеко.  Их  там  не  больно
трогают наши беды.
   Хоуард пожал плечами.
   - Там есть щедрые люди. Если я сумею переправить туда этих  детей,  они
будут как дома, потому что о них позаботится моя дочь.  Но  даже  без  нее
нашлось бы немало людей, которые обеспечили бы их.
   Арвер недоверчиво уставился на него.
   - Это обойдется недешево - заботиться о ребенке, может быть,  годы.  Не
так-то легко взяться за такое ради  чужого  ребенка,  которого  совсем  не
знаешь.
   - А там как раз за такое и берутся, - сказал  старик.  -  Американцы  в
такие дела вкладывают деньги.
   Француз посмотрел на него пристально, задумчиво.
   - А Маржана Эстрейкера там бы тоже обеспечили? - спросил он наконец.  -
Уж наверно они не станут заботиться о еврее?
   - Не думаю, чтобы это имело значение, когда речь идет о ребенке. А  для
моей дочери это безусловно не имело бы значения.
   Николь, сидевшая рядом, невольно встрепенулась.
   - Мсье... - начала  она,  но  старик  приподнял  руку,  и  она  покорно
замолчала, насторожилась. Хоуард сказал твердо:
   - Если хотите, я  возьму  этого  мальчика  с  собой.  Я  отошлю  его  в
Соединенные Штаты вместе с другими  детьми.  Но  прежде  всего  мне  нужна
помощь, чтобы вывезти их всех отсюда.
   - Жан-Анри?
   - Разумеется, мсье.
   Арвер поднялся, смешав рукавом забытую партию домино. Вышел, принес еще
перно, стаканы, воду и налил Хоуарду. Предложил выпи