й катер? -  спросил  Ронни  по-французски.  -  Можно,  мы
пойдем посмотрим?
   - Не сейчас, - ответила Николь. - Сейчас мы будем ужинать.
   - А что будет на ужин?
   Они вошли в кабачок. Несколько рыбаков, стоявших у стойки,  внимательно
их оглядели; Хоуарду показалось, что они с первого взгляда догадались, кто
он такой. Он повел детей к столу в углу комнаты, подальше от  посетителей.
Николь прошла на кухню поговорить с хозяйкой об ужине.
   Ужин скоро появился - хлеб, масло, кофе для детей, красное вино пополам
с водой для Николь и старика. Они ели, ощущая на себе взгляды  посетителей
у стойки,  и  лишь  изредка  говорили  два-три  слова  детям,  помогая  им
справиться с едой. Хоуарду  казалось,  настала  самая  роковая  минута  их
путешествия; впервые он  опасался,  что  его  видят  насквозь.  Время  еле
ползло, надо было еще дождаться девяти.
   Покончив  с  едой,  дети  стали  беспокойнее.  Необходимо  было  как-то
дотянуть до девяти часов, Ронни заерзал на стуле.
   - Можно, мы пойдем посмотрим море? - спросил он.
   Лучше уж было отпустить их, чем опять привлекать внимание окружающих.
   - Идите, - сказал Хоуард. - Можете выйти за дверь и постоять у  ограды.
Но дальше не ходите.
   Шейла пошла с братом; другие дети смирно сидели на своих местах. Хоуард
спросил еще бутылку некрепкого красного вина.
   Было десять минут  десятого,  когда  в  кабачок  ввалился  широкоплечий
молодой парень в кирпично-красном  рыбацком  плаще  и  резиновых  сапогах.
Похоже, он успел уже посетить два-три конкурирующих заведения: по дороге к
стойке его шатало. Он обвел всех в кабачке быстрым взглядом, словно  лучом
прожектора.
   - Эй! - потребовал он. - Дайте мне ангельского пер но и к  черту  sales
Bodies.
   - Потише. Немцы рядом, - сказал кто-то у стойки.
   Девушка за стойкой наморщила лоб.
   - Ангельского перно? Вы, конечно, шутите? Обыкновенное перно для мсье.
   - У вас что, нету ангельского перно? - сказал парень.
   - Нет, мсье. Я о таком и не слыхала никогда.
   Новый посетитель не ответил; одной  рукой  он  ухватился  за  стойку  и
пошатывался. Хоуард встал и подошел к нему.
   - Может быть, выпьете с нами стаканчик красного?
   - Идет! - Парень откачнулся от стойки и пошел с ним к столу.
   - Позвольте вас познакомить, - тихо сказал Хоуард. - Это моя  невестка,
мадемуазель Николь Ружерон.
   Молодой рыбак уставился на него.
   - Мадемуазель невестка?  Выражайтесь  поаккуратней,  -  сказал  он  еле
слышно. - Помалкивайте, говорить буду я.
   Он шлепнулся на стул рядом с ними. Хоуард налил ему вина, парень  долил
стакан водой и выпил. И сказал тихо:
   - Вот какое дело. Моя лодка у пристани, но тут я не могу взять  вас  на
борт, рядом немцы. Дождитесь темноты, потом тропинкой пройдете к Коровьему
маяку, это автоматический маяк на скалах, за полмили отсюда, теперь он  не
действует. Там я вас встречу с лодкой.
   - Понимаю, - сказал Хоуард. - Как нам выйти отсюда на тропинку?
   Фоке стал объяснять. Хоуард сидел  спиной  к  входной  двери,  напротив
Николь. Слушая объяснения Фоке, он нечаянно взглянул на девушку - лицо  ее
застыло, в глазах тревога.
   - Мсье... - начала она и умолкла.
   Позади него раздались тяжелые шаги и какие-то  немецкие  слова.  Хоуард
круто повернулся на стуле, повернулся и молодой француз, его сосед. И  оба
увидели германского солдата  с  винтовкой.  Рядом  с  ним  стоял  один  из
механиков  с  того  торпедного  катера  у  пристани,   в   грязном   синем
комбинезоне.
   Эта секунда навсегда врезалась в память старика.  В  глубине  у  стойки
напряженно застыли рыбаки; девушка, вытиравшая стакан,  так  и  замерла  с
салфеткой в руке.
   Заговорил человек в комбинезоне. Он говорил по-английски с акцентом, то
ли немецким, то ли американским.
   - Отвечайте, - сказал он. - Сколько вас тут англичан?
   Никто не ответил.
   - Ладно, - сказал человек в комбинезоне. - Пойдем-ка  все  в  караулку,
потолкуем с Feldwebel [фельдфебелем (нем.)]. Да чтоб не дурить, не то  вам
будет худо.
   И кое-как повторил то же самое по-французски.



10

   Фоке разразился бурным  потоком  слов,  убедительно  разыгрывая  пьяное
негодование. Он знать не знает всей этой компании, он только выпил с  ними
стаканчик вина, в этом греха нет. Ему пора выходить в море - самое  время,
отлив. Если его поведут в караулку, завтра не будет рыбы к завтраку, - как
это им понравится? Сухопутные крысы ничего не смыслят, дело  известное.  У
пристани отшвартована его лодка - что с ней будет? Кто за ней присмотрит?
   Солдат грубо ткнул его прикладом в спину, и Фоке разом замолчал.
   Поспешно вошли еще два немца - рядовой и Gefreiter  [ефрейтор  (нем.)];
всю компанию заставили подняться и погнали из дверей. Сопротивляться  было
явно бесполезно. Человек в комбинезоне вышел раньше,  но  через  несколько
минут появился снова, ведя Ронни и Шейлу. Оба  были  перепуганы,  Шейла  в
слезах.
   - Эти, надо полагать, ваши, - сказал  он  Хоуарду.  -  Отлично  болтают
по-английски, чужому языку так не выучишься.
   Хоуард не ответил, только взял детей за  руки.  Человек  в  комбинезоне
как-то странно посмотрел на него и так  и  остался  стоять,  глядя  вслед,
когда их в сгущающейся темноте повели в караулку.
   - Куда мы идем, мсье Хоуард? - испуганно спросил Ронни. - Это нас немцы
поймали?
   - Мы только с ними поговорим об одном деле, - сказал Хоуард. - Не  надо
бояться, нам ничего плохого не сделают.
   - Я говорил Шейле, чтоб не говорила по-английски, а то вы рассердитесь,
а она не слушалась, - сказал мальчик.
   - Она говорила по-английски с тем человеком в комбинезоне?  -  спросила
Николь.
   Ронни кивнул. Не сразу робко поднял глаза  на  старика.  И,  набравшись
храбрости, спросил:
   - Вы сердитесь, мистер Хоуард?
   Незачем было еще больше огорчать детей,  им  и  так  предстояли  новые,
испытания.
   -  Не  сержусь,  -  сказал  старик.  -  Было  бы  лучше,  если  бы  она
послушалась, но теперь не стоит об этом говорить.
   Шейла все еще горько плакала.
   - Я люблю говорить по-английски, - всхлипнула она.
   Хоуард остановился и вытер ей глаза; конвойные не помешали ему  и  даже
соизволили приостановиться.
   - Не плачь, - сказал он Шейле. - Теперь ты можешь говорить по-английски
сколько хочешь.
   И она, успокоенная, молча пошла рядом с  ним,  только  изредка  хлюпала
носом.
   Их провели шагов двести по дороге к Ланнили, повернули направо и  ввели
в дом, где помещалась караульная. Они вошли в комнату  с  голыми  стенами,
при виде их фельдфебель наскоро  застегнул  мундир.  Потом  он  уселся  за
непокрытый  дощатый  стол  на  козлах;  конвойные  выстроили   перед   ним
задержанных. Он презрительно оглядел их с головы до ног.
   - So! - сказал он наконец. - Geben Sie  mir  Ihre  Legitimationspapiere
[давайте ваши документы (нем.)].
   Хоуард понимал по-немецки всего несколько слов, остальные - и вовсе  ни
слова. Они недоуменно смотрели на немца.
   - Cartes d'identite [давайте ваши документы (фр.)], - сказал он резко.
   Фоке и Николь достали свои французские  удостоверения  личности;  немец
стал молча их изучать. Потом поднял глаза.
   Жестом игрока, который, проигрывая, выкладывает последнюю карту, Хоуард
положил на голый стол английский паспорт.
   Фельдфебель усмехнулся, взял паспорт и с любопытством стал изучать.
   - So! - сказал он. - Englander [англичанин (нем.)]. Уинстон Черчилль.
   Поднял голову и принялся  разглядывать  детей.  На  плохом  французском
языке спросил, есть ли у них какие-нибудь документы, и явно  был  доволен,
услыхав, что документов никаких нет.
   Потом  он  о  чем-то  распорядился  по-немецки.   Пленников   обыскали,
убедились, что при них нет оружия; все, что у них было -  бумаги,  деньги,
часы, всякие личные мелочи, даже носовые платки, - отобрали и разложили на
столе. Потом отвели в соседнюю  комнату,  где  на  полу  лежало  несколько
соломенных тюфяков, дали всем по одеялу и оставили одних. Окно было  грубо
зарешечено деревянными планками; за ним на дороге стоял часовой.
   - Я очень сожалею, что так вышло, - сказал Хоуард молодому рыбаку.
   Он был искренне огорчен, ведь француз попался ни за что ни про что.
   Тот философски пожал плечами.
   - Был случай поехать к де Голлю, поглядеть на белый свет, - сказал  он.
- Найдется и еще случай.
   Он бросился на тюфяк, завернулся в одеяло, собираясь спать.
   Хоуард и Николь сдвинули матрасы по два, на одну такую постель  уложили
Розу с Шейлой, на другую мальчиков. Остался еще один матрас.
   - Это для вас, - сказал Хоуард. - Я сегодня спать не буду.
   Николь покачала головой.
   - Я тоже.
   Полчаса они сидели бок  о  бок,  прислонясь  к  стене,  и  смотрели  на
зарешеченное окно. В комнате стало уже почти  темно;  снаружи  в  звездном
свете и последних отблесках  заката  смутно  виднелась  гавань.  Было  еще
совсем тепло.
   - Утром нас допросят, - сказала Николь. - Что нам говорить?
   - Мы можем говорить только одно. Чистую правду.
   С минуту она раздумывала.
   - Нельзя впутывать ни Арвера, ни Лудеака, ни Кентена, мы  должны  всеми
силами этого избежать.
   Хоуард согласился.
   - Они спросят, где я взял этот костюм. Можете вы сказать,  что  это  вы
мне дали?
   - Да, хорошо, - кивнула Николь. - И скажу, что прежде знала Фоке и сама
с ним договорилась.
   Молодой француз уже засыпал; Николь подошла и несколько минут  серьезно
что-то ему говорила. Он пробурчал согласие; девушка вернулась к Хоуарду  и
снова села.
   - Еще одно, - сказал он.  -  Насчет  Маржана.  Не  сказать  ли,  что  я
подобрал его на дороге?
   Николь кивнула.
   - На дороге в Шартр. Я ему объясню.
   - Может быть, все и обойдется, лишь бы не устроили перекрестный  допрос
детям, - с сомнением сказал Хоуард.
   Потом они долго сидели  молча.  Наконец  Николь  тихонько  пошевелилась
рядом со стариком, пытаясь сесть поудобнее.
   - Прилягте, Николь, - сказал он. - Вам надо хоть немного поспать.
   - Не хочу я спать, мсье, - возразила она. - Право,  мне  куда  приятнее
вот так посидеть.
   - Я о многом думал, - сказал Хоуард.
   - Я тоже.
   Он повернулся к ней в темноте.
   - Я бесконечно жалею, что навлек на вас такую беду, - тихо сказал он. -
Я очень хотел этого избежать, и я думал, все обойдется.
   Николь пожала плечами.
   - Это неважно. - Она запнулась. - Я думала совсем о другом.
   - О чем же? - спросил старик.
   - Когда вы знакомили нас с Фоке, вы сказали, что я ваша невестка.
   - Надо ж было что-то сказать, - заметил Хоуард.  -  И  ведь  это  очень
недалеко от истины. - В тусклом  свете  он  посмотрел  ей  в  глаза,  чуть
улыбнулся. - Разве не правда?
   - Вот как вы обо мне думаете?
   - Да, - сказал он просто.
   В узилище воцарилось долгое молчание. Кто-то из детей, вероятно Биллем,
беспокойно ворочался и хныкал во сне; за стеной по пыльной дороге  взад  и
вперед шагал часовой.
   - Мы совершили ошибку... большую ошибку, - сказала  наконец  Николь.  И
повернулась к старику. - Правда, я и  не  думала  делать  ничего  плохого,
когда поехала в Париж, и Джон не думал. У нас ничего такого и в мыслях  не
было. Пожалуйста, не думайте, он ни в чем не виноват. Никто не виноват, ни
я, ни он. Да тогда это вовсе и не казалось ошибкой.
   Его мысли перенеслись на полвека назад.
   - Я знаю, - сказал он. - Так уж оно бывает. Но ведь  вы  ни  о  чем  не
жалеете, правда?
   Николь не ответила, но продолжала более свободно:
   - Джон был очень, очень упрямый, мсье. Мы условились, что я покажу  ему
Париж, для этого я и  приехала.  А  когда  мы  встретились,  он  вовсе  не
интересовался ни церквами, ни музеями, ни картинными  галереями.  -  В  ее
голосе как будто проскользнула улыбка. - Он интересовался только мною.
   - Вполне естественно, - сказал старик. Что еще оставалось сказать?
   - Поверьте, мне было очень неловко, я просто не знала, как быть.
   - Ну, под конец вы составили себе мнение  на  этот  счет,  -  засмеялся
Хоуард.
   - Тут нет ничего смешного, мсье, -  с  упреком  сказала  Николь.  -  Вы
совсем как Джон. Он тоже всегда смеялся над такими вещами.
   - Скажите мне одно, Николь. Просил он вас выйти за него замуж?
   - Он хотел, чтобы мы поженились в Париже,  прежде  чем  он  вернется  в
Англию, - ответила Николь. - Он сказал,  что  по  английским  законам  это
можно.
   - Почему же вы не обвенчались? - удивился Хоуард.
   Она минуту помолчала.
   - Я боялась вас, мсье.
   - Меня?!
   Она кивнула.
   - Ужасно боялась. Теперь это звучит очень глупо, но это правда.
   Хоуард силился понять.
   - Что же вас пугало?
   - Подумайте сами. Ваш сын в Париже вдруг взял и женился и привел в  дом
иностранку. Вы бы подумали, что  он  в  чужом  городе  потерял  голову,  с
молодыми людьми иногда так бывает. Что он попался в сети дурной женщине  и
это несчастный брак. Не представляю, как вы могли бы думать по-другому.
   - Если бы я и подумал так сначала, я не долго бы так  думал,  -  сказал
Хоуард.
   - Теперь я это знаю. И Джон мне так говорил. Но я  боялась.  Я  сказала
Джону, что для всех будет лучше,  если  мы  будем  чуточку  благоразумнее,
понимаете.
   - Понятно. Вы хотели немного подождать.
   - Не очень долго, - сказала Николь. - Но мне очень хотелось, чтобы  все
шло как надо, чтобы мы начинали честно. Ведь замуж выходишь на всю жизнь и
связываешь свою жизнь не только с мужем, но и с  его  родными  тоже.  А  в
смешанном браке всегда все сложнее. И вот я сказала, что приеду в Англию в
сентябре или в октябре, когда Джон опять получит отпуск, мы  встретимся  в
Лондоне, и потом  пускай  он  повезет  меня  повидаться  с  вами  в  вашем
Эксетере. А потом вы написали бы моему отцу, и все  было  бы  честно,  как
надо.
   - И тут началась война, - негромко сказал Хоуард.
   - Да, мсье, тут началась война. И я уже  не  могла  поехать  в  Англию.
Пожалуй, было бы легче Джону опять приехать в Париж, но он не мог получить
отпуск. И вот я месяц за месяцем пыталась получить permis [разрешение  (на
выезд) (фр.)] и визу... А потом мне написали, что с ним случилось...
   Они долго сидели в молчании. Наступила ночь, похолодало. Наконец старик
услышал, что девушка дышит ровнее, и понял, что она так и уснула, сидя  на
голом дощатом полу.
   Через некоторое время она зашевелилась и чуть не упала. Хоуард с трудом
поднялся, подвел ее, сонную, к тюфяку, уложил и укрыл одеялом.  Скоро  она
опять крепко уснула.
   Он долго стоял у окна, глядя на  вход  в  гавань.  Взошла  луна;  волны
разбивались о скалы, и султаны пены белели на черном фоне моря.  Что-то  с
ними со всеми теперь будет, гадал старик. Очень возможно, что его разлучат
с детьми и отправят в концентрационный лагерь;  тогда  ему  недолго  ждать
конца. Страшно подумать, что станется с  детьми.  Надо  постараться  любой
ценой выйти на свободу. Если это удастся, быть может, он  оставит  их  при
себе, станет заботиться о них, пока  не  кончится  война.  Пожалуй,  можно
найти какой-нибудь дом в Шартре, поближе к Николь и ее матери. Понадобится
не так уж много денег, чтобы прожить с  ними  скромно,  в  одной  комнате,
самое большее в двух. Мысль о бедности не слишком его  тревожила.  Прежняя
жизнь казалась очень, очень далекой.
   Потом ночная тьма на востоке начала редеть и стало еще холоднее. Хоуард
опять отошел к стене, завернулся в одеяло и сел на пол  в  углу.  И  скоро
уснул неспокойным сном.
   В шесть часов  его  разбудил  топот  солдатских  сапог  за  стеной.  Он
пошевелился и сел; Николь уже проснулась  и  сидела,  приглаживая  волосы,
старалась хоть как-то привести их  в  порядок  без  помощи  гребня.  Вошел
немецкий Oberschutze [начальник караула (нем.)], дал им знак  подняться  и
показал дорогу в уборную.
   Затем солдат принес им фаянсовые чашки, несколько кусков хлеба и кувшин
черного кофе. Они позавтракали и стали ждать, что будет дальше.  Николь  и
Хоуард подавленно молчали; даже дети уловили настроение и  сидели  унылые,
вялые.
   Вскоре дверь распахнулась и появился фельдфебель с двумя солдатами.
   - Marchez, - приказал он. - Allez, vite! [Выходите, живо! (фр.)]
   Их вывели наружу и усадили  в  пятнисто-серый,  маскировочной  окраски,
закрытый военный грузовик вроде фургона. Оба солдата сели туда же,  дверцы
за - ними захлопнули и заперли. Фельдфебель сел рядом с шофером, обернулся
и оглядел их через решетчатое окошко шоферской кабины. Грузовик тронулся.
   Их привезли в Ланнили и высадили у того большого дома, напротив церкви,
где в окне развевался флаг со свастикой. Конвойные  ввели  их  в  коридор.
Фельдфебель скрылся за какой-то дверью.
   Здесь  они  ждали  больше  получаса.  Дети,   поначалу   испуганные   и
присмиревшие, заскучали, им  уже  не  сиделось  на  месте.  Пьер  тоненько
спросил:
   - Пожалуйста, мсье, можно я выйду и поиграю во дворе?
   И Ронни с Шейлой мигом подхватили в один голос:
   - Можно, я тоже пойду?
   - Пока нельзя, - сказал Хоуард. - Посидите еще немного.
   - Не хочу тут сидеть, - возмутилась Шейла. -  Хочу  пойти  поиграть  на
солнышке.
   Николь наклонилась к ней:
   - А помнишь слона Бабара?
   Малышка кивнула.
   - А обезьянку Жако? Что он сделал?
   Забавная проделка любимца, как всегда, вызвала смех.
   - Жако ухватился за хвост Бабара и залез прямо к нему на спину!
   - А зачем?
   Тупые серолицые немцы смотрели с  угрюмым  недоумением.  Первый  раз  в
жизни они видели иностранцев, самым  своим  поведением  утверждающих  мощь
своего отечества. Их смущало и сбивало с толку, что  у  пленников  хватает
легкомыслия забавлять детей играми прямо под дверью гестапо.  Это  пробило
брешь в броне их самоуверенности; не очень понимая почему, они чувствовали
себя оскорбленными. Не  того  ждали  они  после  недавней  речи  фюрера  в
Спорт-паласе. Победа оказалась иной, чем они ее себе представляли.
   Дверь открылась, караульные щелкнули каблуками и вытянулись  по  стойке
"смирно". Николь подняла глаза, взяла Шейлу за руку и встала.
   -  Achtung!  [Внимание  (смирно)!  (нем.)]  -  крикнул  из   канцелярии
фельдфебель,  и  оттуда  вышел  молодой  офицер,  Rittmeister   [ротмистр,
лейтенант (нем.)] танкового корпуса.  На  нем  была  черная  форма,  вроде
походной британской, на голове черный берет, украшенный орлом и свастикой,
и еще нашивка  -  подобие  венка.  На  погонах,  на  черном  сукне  тускло
поблескивали алюминием череп и скрещенные кости.
   Хоуард выпрямился. Фоке вынул руки  из  карманов.  Дети  притихли  и  с
любопытством уставились на человека в черном.
   В руке у него был карандаш и записная книжка. Прежде всего он обратился
к Хоуарду:
   - Wie heissen Sie? Ihr Familienname und Taufname? Ihr  Beruf?  [Кто  вы
такой? Фамилия, имя? Род занятий? (нем.)]
   Кто-то более или менее сносно переводил его вопросы на  французский,  и
он записал подробные сведения обо всех,  больших  и  малых.  На  вопрос  о
национальности Хоуард назвал себя, Шейлу и Ронни  англичанами,  отпираться
было бесполезно. Национальности Виллема и Маржана неизвестны, сказал он.
   Лейтенант танкист ушел обратно  в  канцелярию.  Через  несколько  минут
дверь снова распахнулась  и  арестованным  было  приказано  стать  смирно.
Фельдфебель подошел к двери.
   - Folgen Sie mir! Halt! Riihrt Euch! [За мной! Стойте! Вольно! (нем.)]
   Они очутились в канцелярии, напротив длинного стола.  За  столом  сидел
ротмистр, который допрашивал их в коридоре.  Рядом  -  немец  постарше,  у
этого  грубо  вылепленная  голова,  короткая   стрижка,   свирепое   лицо,
пронизывающий взгляд. Он держался очень прямо, деревянно, будто  затянутый
в корсет; мундир на нем был тоже черный, но более щегольского покроя  и  с
портупеей черной кожи. Этот человек, как потом  узнал  Хоуард,  был  майор
гестапо Диссен.
   Он уставился на Хоуарда, разглядывая его с головы до ног - его  одежду,
бретонскую шляпу, куртку кирпичного цвета, всю  в  пятнах,  грязный  синий
комбинезон.
   -  So,  -  и  он  заговорил  по-английски,  жестко,