но  вполне  сносно
выговаривая  чужие  слова.  -   Некоторые   английские   джентльмены   еще
путешествуют по Франции. -  Короткая  пауза.  -  Ницца  и  Монте-Карло,  -
продолжал он. - Надеюсь, вы очень приятно провели время.
   Старик молчал. Бессмысленно отвечать на насмешки. Офицер  повернулся  к
Николь.
   - Вы француженка, - сказал он  зло,  напористо.  -  Вы  помогали  этому
человеку  тайно  действовать  против  вашей  страны.  Вы   предаете   дело
перемирия. За это вас следует расстрелять.
   Ошеломленная девушка безмолвно смотрела на него.
   - Незачем ее запугивать, - сказал  Хоуард.  -  Мы  готовы  сказать  вам
правду.
   - Знаю я вашу английскую правду, - возразил гестаповец. - Я доберусь до
своей правды, хотя бы пришлось эту особу сечь хлыстом, пока на ней  живого
места не останется, и сорвать все ногти.
   - Что именно вы хотите знать? - негромко спросил Хоуард.
   - Я хочу знать, каким образом вы ее  заставили  помогать  вам  в  вашей
работе.
   Тут старика тихонько, но  настойчиво  потянули  за  рукав.  Он  опустил
глаза, и Шейла шепотом потребовала внимания.
   - Сейчас, - мягко сказал он. - Подожди немножко.
   - Я не могу ждать, - был ответ. - Мне надо сейчас.
   Старик обратился к гестаповцу.
   - Тут есть маленькое неотложное дело, - сказал он кротко. И  указал  на
Розу. - Можно  ей  вывести  отсюда  на  минуту  эту  малышку?  Они  сейчас
вернутся.
   Молодой  танкист  широко  улыбнулся;   даже   черты   гестаповца   чуть
смягчились. Лейтенант сказал два слова  караульному,  тот  выслушал,  стоя
навытяжку, и вывел девочек из комнаты.
   - Я отвечу вам так подробно,  как  только  могу,  -  сказал  Хоуард.  -
Никакой работы во Франции у меня не было, просто  я  пытался  вернуться  в
Англию с этими детьми. Что до этой девушки, то  она  была  большим  другом
моего погибшего сына. Мы с нею были знакомы и раньше.
   - Это правда, - сказала Николь. -  Когда  всякое  сообщение  с  Англией
прервалось, мсье Хоуард пришел к нам в Шартр. А Фоке я знаю с детства.  Мы
просили его доставить мсье и детей в Англию на лодке, но он не согласился,
потому что это запрещено.
   Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей  поверят,  она
полностью выгородит Фоке.
   Офицер язвительно усмехнулся.
   - Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться  в  Англию,  -  сухо
сказал он. - Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта.  -  И
вдруг резко бросил: - Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют.
   Короткое  молчание.  Немец  так  и  впился  глазами   в   арестованных,
пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении  наморщила
лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом  чертил  что-то  на  промокашке.
Наконец Хоуард сказал:
   - Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите.  Я  не  знаю  никакого
Чарентона.
   - Вот как, - сказал немец. - И конечно,  вы  не  знаете  вашего  майора
Кокрейна, и  комнаты  номер  двести  двенадцать  на  втором  этаже  вашего
Военного министерства на Уайтхолле.
   Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих.
   - Я никогда не бывал в Военном министерстве, - сказал он, -  и  понятия
не имею, что там за комнаты. Я был  знаком  с  одним  майором  по  фамилии
Кокрейн, у него был дом возле  Тотна,  но  тот  Кокрейн  умер  в  двадцать
четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком.
   Офицер гестапо хмуро усмехнулся.
   - И вы думаете, я вам поверю?
   - Да, так я думаю, - сказал старик. - Потому что это правда.
   - Позвольте мне сказать два слова, -  вмешалась  Николь.  -  Право  же,
здесь  недоразумение.  Мсье  Хоуард  приехал  во  Францию  прямо  с   Юры,
остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет.
   - Совершенно верно, - сказал Хоуард. - Если угодно, я вам расскажу, как
я оказался во Франции.
   Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым
скучающим видом откинулся на спинку стула.
   - Можете, - сказал он равнодушно. - Даю вам три минуты.
   Николь тронула Хоуарда за локоть.
   - И расскажите, кто все эти дети и откуда  они,  -  настойчиво  сказала
она.
   Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в  его
годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его  работала
слишком медленно.
   - Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, - начал он. -  Ночь
или две провел в Париже, потом  поехал  дальше  и  переночевал  в  Дижоне.
Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко
отдохнуть и половить рыбу.
   Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током.
   - Какую рыбу? - рявкнул он. - Отвечайте, живо!
   Хоуард изумленно посмотрел на него.
   - Голубую форель, - сказал он.  -  Иногда  попадается  хариус,  но  это
редкость.
   - И какой снастью их ловят? Живо!
   Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать.
   - Да вот, - сказал он, - нужна девятифутовая леса,  но  течение  обычно
очень  сильное,  так  что  "три  икс"  вполне  достаточно.  Конечно,  муха
натуральная, вы понимаете.
   Немца словно отпустило.
   - А какую муху вы берете?
   Ну, об этом поговорить было даже приятно.
   - Да вот, - с удовольствием  начал  объяснять  старик,  -  лучше  всего
форель ловится на "темную оливку" или на "большую синюю". Две  или  три  я
поймал на наживку, которая называется "дикий петух", но...
   Гестаповец перебил его.
   - Врите дальше, - грубо сказал он.  -  Некогда  мне  слушать  про  ваши
рыболовные подвиги.
   И Хоуард углубился в свою  повесть,  сжимая  ее  как  только  мог.  Оба
немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут  через
десять старик добрался до конца.
   Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно.
   - Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, - сказал он. -  И
что вы станете делать со всеми этими детьми?
   - Я думал отправить их в Америку, - ответил Хоуард.
   - Почему?
   - Потому что там безопасно. Потому что  детям  нехорошо  видеть  войну.
Лучше им быть подальше от нее.
   Немец уставился на него.
   - Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали
в Америку?
   - О, я оплатил бы проезд, - сказал старик.
   Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло.
   - А в Америке что им делать? Подыхать с голоду?
   - Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их  приютит,  пока  не
кончится война.
   - Мы даром тратим время,  -  сказал  немец.  -  Вы  что,  дураком  меня
считаете? По-вашему, я поверю такой басне?
   - Представьте, мсье, это чистая правда, - сказала  Николь.  -  Я  знала
сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть  люди,  которые
щедро помогают беженцам, детям.
   - So, - фыркнул Диссен. - Мадемуазель поддерживает эту  басню.  Что  ж,
поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель  была  подругой
сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой... -  И  внезапно
рявкнул: - Любовницей, конечно?
   Николь выпрямилась.
   - Можете говорить все, что вам угодно, - спокойно сказала она. - Можете
назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту  вы  этим
не запятнаете.
   Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к  гестаповцу  и  что-то
прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику.
   - По датам, - сказал он, - вы успели бы вернуться  в  Англию,  если  бы
ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место  в
вашей басне. Тут-то и начинается вранье. - Он повысил голос. -  Почему  вы
остались во Франции? Отвечайте,  живо,  хватит  болтать  чепуху.  Даю  вам
слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же
будет лучше.
   Хоуард был огорчен и сбит с толку.
   - В Дижоне эта малышка заболела, - он указал на Шейлу. - Я ведь  только
что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка.
   Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол.
   - Слушайте, - сказал он, - опять предупреждаю, в последний раз. Со мной
шутки плохи. Таким враньем не проведешь и  младенца.  Если  бы  вы  хотели
вернуться в Англию, вы бы уехали.
   - Эти дети на моем попечении, - сказал старик. - Я не мог уехать.
   - Ложь... ложь... ложь...
   Гестаповец хотел еще что-то  сказать,  но  сдержался.  Молодой  танкист
нагнулся к нему и опять почтительно что-то прошептал.
   Майор Диссен откинулся на спинку стула.
   - Итак, - сказал  он,  -  вы  отвергаете  нашу  доброту  и  не  желаете
говорить.  Воля  ваша.  Еще  до  вечера  вы  станете  откровеннее,  мистер
англичанин; но к тому времени вам выколют глаза и вы будете  корчиться  от
боли. Это будет недурная забава для моих людей. Мадемуазель  тоже  на  это
полюбуется, и детки тоже.
   В канцелярии стало очень тихо.
   - Сейчас вас уведут, - сказал гестаповец. - Я пришлю за вами, когда мои
люди приготовятся начать. - Он подался вперед.  -  Вот  слушайте,  что  мы
хотим знать, и будете знать, о чем надо говорить, даже когда станете слепы
и глухи. Мы знаем, что вы шпион, шатались  по  стране  переодетый,  а  эта
женщина и дети служили для вас ширмой. Мы знаем, что вы действовали заодно
с Чарентоном, об этом можете и не говорить. Мы знаем,  что  один  из  вас,
либо вы, либо Чарентон, сообщил в Англию,  что  фюрер  посетит  корабли  в
Бресте, это вы тогда вызвали налет авиации. - Он перевел  дух.  -  Но  вот
чего мы не знаем и что вы сегодня  нам  скажете:  каким  образом  сведения
попадали в Англию, к этому майору Кокрейну, - он ехидно  скривил  губу,  -
который, если верить вашей басне, умер в двадцать четвертом  году.  Вот  о
чем вы расскажете, мистер англичанин. И как только это будет сказано, боль
прекратится. Помните об этом.
   Он махнул фельдфебелю.
   - Уведите.
   Их вытолкали из комнаты.  Хоуард  двигался  как  в  тумане;  невозможно
поверить, что с ним случилось такое. О  подобных  историях  он  читал,  но
как-то не очень верил. Предполагалось,  что  так  поступают  с  евреями  в
концентрационных лагерях. Нет, не может быть... неправда.
   Фоке отделили от них и куда-то увели.  Хоуарда  и  Николь  втолкнули  в
камеру под лестницей, с зарешеченными окнами; дверь захлопнулась.
   - Мы здесь будем обедать, мадемуазель? - спросил Пьер.
   - Да, наверно, Пьер, - глухо проговорила Николь.
   - А что у нас будет на обед? - спросил Ронни.
   Николь обняла его за плечи.
   - Не знаю, - машинально сказала она. - Увидим, когда  принесут.  Теперь
пойди поиграй с Розой. Мне надо поговорить с мсье Хоуардом.
   И обернулась к старику:
   - Все очень плохо. Мы впутались в какую-то чудовищную историю.
   Он кивнул.
   - Как видно, все дело в том воздушном налете на Брест.  Вот  когда  вам
поранило руку.
   - В магазинах тогда говорили, что в  Брест  приехал  Адольф  Гитлер,  -
сказала Николь. - Но мы не приняли  это  всерьез.  Столько  ходит  слухов,
столько пустой болтовни.
   Замолчали. Хоуард стоял и смотрел в окно на тесный, заросший  сорняками
дворик. Теперь  все  понятно.  Обстановка  сложилась  такая,  что  местным
гестаповцам придется усердствовать вовсю. Им просто необходимо  предъявить
шпионов - виновников налета, или хотя бы изувеченные тела  людей,  которых
они объявят шпионами.
   Наконец он заговорил:
   - Я не могу сказать им то, чего не знаю, и, пожалуй, для меня это плохо
кончится. Если меня убьют, сделаете вы для детей все, что можете, Николь?
   - Да, я все сделаю. Но вас не убьют, нет, вас не тронут. Должен же быть
какой-то выход...
   Она горько покачала головой. Но Хоуард думал о другом.
   - Я постараюсь добиться, чтобы они дали мне составить новое  завещание,
- продолжал он. - Тогда после войны вы сумеете получить в Англии деньги, и
вам будет на что содержать детей и дать им образование - тем, у  кого  нет
родных. Но пока не кончится война, вам придется делать все, что  только  в
ваших силах.
   Тянулись долгие часы. В полдень солдат принес им жестяную кастрюлю  без
крышки с каким-то варевом из  мяса  и  овощей  и  несколько  мисок.  Детям
раздали по миске, и они с наслаждением принялись  за  обед.  Николь  поела
немного, но старик почти не притронулся к еде.
   Солдат убрал поднос, и снова потянулось  ожидание.  В  три  часа  дверь
распахнулась, появился фельдфебель и с ним караульный.
   -  Le  vieux,  marchez  [старик,   выходите   (фр.)],   -   скомандовал
фельдфебель.
   Хоуард шагнул вперед, Николь за ним. Караульный оттолкнул ее.
   Старик остановился.
   - Одну минуту. - Он взял Николь за руку и поцеловал в  лоб.  -  Ничего,
милая, - сказал он. - Не волнуйтесь за меня.
   Его заторопили, вывели из здания  гестапо  на  площадь.  Сияло  солнце;
проехали две-три машины, в магазинах местные жители заняты  были  обычными
делами. Жизнь в Ланнили шла своим чередом;  из  церкви  в  знойное  летнее
затишье  лился  негромкий  однообразный  напев.  Женщины  с   любопытством
смотрели из магазинов на идущего мимо под конвоем Хоуарда.
   Его ввели в другое здание и втолкнули в комнату нижнего этажа. Дверь за
ним закрыли и заперли. Он огляделся.
   Это была обыкновенная мещанская гостиная, обставленная  во  французском
вкусе, с неудобными позолоченными стульями и  вычурными  безделушками.  На
стенах в тяжелых золоченых рамах висело несколько  очень  плохих  писанных
маслом картин; были тут и пальма в кадке, и на столиках у стены безделушки
и выцветшие фотографии в рамках.  Посреди  комнаты  стоял  стол,  покрытый
скатертью.
   За этим столом сидел молодой человек в штатском - бледное лицо,  темные
волосы, совсем молод,  лет  двадцати  с  небольшим.  Он  поднял  глаза  на
входящего Хоуарда.
   - Кто вы? - спросил он по-французски.
   Он говорил почти лениво, словно все дело не стоило внимания.
   Старик стоял у двери, силясь подавить страх. Было тут что-то странное и
потому опасное.
   - Я англичанин, - сказал он наконец. Бессмысленно было что-то скрывать.
- Вчера меня арестовали.
   Молодой  человек  невесело  улыбнулся.  На  этот   раз   он   заговорил
по-английски, и притом без малейшего акцента.
   - Ну что ж, - сказал он, - входите, садитесь. Вот нас и  двое.  Я  тоже
англичанин.
   Хоуард отступил на шаг.
   - Вы англичанин?!
   - Принял английское подданство, - небрежно  пояснил  тот.  -  Моя  мать
родом из Уокинга, и я почти всю  жизнь  провел  в  Англии.  Мой  отец  был
француз, так что по рождению и я считался французом. Но отец погиб  еще  в
прошлую войну.
   - Что же вы здесь делаете?
   Молодой человек поманил его к столу.
   - Подойдите, садитесь.
   Старик придвинул стул к столу и опять спросил о том же.
   - Я понятия не имел, что в Ланнили есть еще англичанин, - сказал он.  -
Что вы все-таки здесь делаете?
   - Жду расстрела, - сказал молодой человек.
   Оглушительное тягостное молчание. Наконец Хоуард спросил:
   - Ваша фамилия не Чарентон?
   Тот кивнул.
   - Да, я - Чарентон. Я вижу, вам про меня сказали.
   И опять в тесной комнате долгое молчание. Хоуард сидел ошеломленный, он
не знал что сказать. В замешательстве опустил глаза и увидел на столе руки
молодого человека. Чарентон положил руки на  стол  перед  собой  и  как-то
странно их сжал - пальцы переплетены, ладонь левой руки вывернута  кверху,
ладонь правой - книзу. Большие  пальцы  скрестились.  Заметив  недоуменный
взгляд старика, Чарентон пристально посмотрел  на  него  и  тотчас  разнял
руки.
   И чуть вздохнул.
   - Как вы сюда попали? - спросил он.
   - Я пытался вернуться в Англию с несколькими детьми...
   И Хоуард сызнова поведал свою историю. Молодой человек слушал  спокойно
и не сводил со старика проницательных пытливых глаз. Выслушав до конца, он
сказал:
   - Думаю, вам незачем особенно беспокоиться. Вероятно,  вас  оставят  на
свободе, позволят жить в каком-нибудь французском городке.
   - Боюсь, что будет иначе, - сказал Хоуард. - Видите  ли,  они  считают,
что я связан с вами.
   Чарентон кивнул.
   - Так я и думал. Поэтому нас посадили вместе. Очевидно, подыскивают еще
козлов отпущения.
   - Боюсь, что так, - сказал Хоуард.
   Молодой человек встал и отошел к окну.
   - С вами все обойдется, - сказал он наконец; - Улик против  вас  нет  и
взять их неоткуда. Рано или поздно вы вернетесь в Англию. - В  голосе  его
сквозила печаль.
   - А вы? - спросил Хоуард.
   - Я? Мне крышка, - сказал Чарентон. - Насчет меня им все ясно.
   Хоуард не верил своим ушам. Казалось, перед ним разыгрывается  какой-то
спектакль.
   - По-видимому, оба мы в трудном положении, - сказал он наконец. - Может
быть, ваше тяжелее... не знаю. Но вы можете оказать мне одну услугу. -  Он
огляделся по сторонам. -  Если  бы  достать  лист  бумаги  и  карандаш,  я
переписал бы свое завещание. Вы его засвидетельствуете?
   Чарентон покачал головой.
   - Здесь ничего нельзя писать без разрешения немцев, они просто  отберут
написанное. И ни один документ с  моей  подписью  не  дойдет,  до  Англии.
Придется вам найти другого свидетеля, мистер Хоуард.
   - Понимаю, - вздохнул старик, потом сказал: - Если я выберусь отсюда, а
вы нет,  может  быть,  я  сумею  для  вас  что-нибудь  сделать?  Выполнить
какое-нибудь поручение?
   Чарентон усмехнулся.
   - Никаких поручений, - отрезал он.
   - Неужели я ничего не могу сделать?
   Молодой человек быстро взглянул на него.
   - Вы знаете Оксфорд?
   - Прекрасно знаю, - сказал Хоуард. - Вы там бывали?
   Чарентон кивнул.
   - Я был в Ориеле. Это вверх по реке, мы туда часто ходили, там запруда,
мостик, а рядом старая-престарая гостиница, серый каменный дом. Все  время
журчит вода, и рыба скользит в прозрачной глубине, и цветы, повсюду цветы.
   - Вы имеете в виду гостиницу "У форели" в Годстау?
   - Да... "У форели". Вы знаете это место?
   - Конечно, прекрасно знаю. По крайней мере, знал сорок лет назад.
   - Побывайте там как-нибудь в жаркий летний день, - сказал  Чарентон.  -
Посидите на низкой каменной ограде, поглядите на рыбу в пруду и выпейте за
меня кружку пива.
   - Если я вернусь в Англию, я это  сделаю,  -  сказал  Хоуард.  И  опять
оглядел убогую, безвкусную обстановку с претензией на роскошь. - Но  может
быть, я могу кому-нибудь что-то от вас передать?
   Чарентон покачал головой.
   - Нет у меня никаких поручений. А если бы и были, я не  передал  бы  их
через вас. В комнате почти наверняка есть микрофон, и Диссен  подслушивает
каждое наше слово. Потому они и свели нас тут. - Он огляделся. - Микрофон,
вероятно, за одной из этих картин.
   - Вы уверены?
   - Безусловно. - Он повысил голос  и  заговорил  по-немецки:  -  Вы  зря
теряете время, майор Диссен. Этот человек понятия не имеет о моих делах. -
И, чуть помолчав, продолжал: - Но вот что я вам скажу: в  один  прекрасный
день придут англичане и американцы, и вы будете в их власти. Они будут  не
так деликатны, как после прошлой войны. Если вы убьете этого старика,  вас
публично вздернут на виселице,  и  ваш  труп  останется  гнить  на  ней  в
назидание всем другим убийцам.
   Он обернулся к Хоуарду.
   - Пускай слышит, это ему полезно, - спокойно сказал он по-английски.
   Старик встревожился.
   - Напрасно вы так с ним говорили. Это вам не поможет.
   - Мне уже ничто не поможет, -  возразил  Чарентон.  -  Со  мной,  можно
считать, покончено.
   Хоуард поежился от этой спокойной уверенности.
   - Вы раскаиваетесь? - спросил он.
   - Нет, честное слово, нет! - Чарентон мальчишески засмеялся. -  Нам  не
удалось попасть в Адольфа, но мы его здорово напугали.
   Позади отворилась дверь. Оба круто обернулись: вошли немецкий  ефрейтор
и солдат. Солдат прошагал в комнату и остановился возле Хоуарда.  Ефрейтор
сказал грубо:
   - Kommen Sie [идите (нем.)].
   Хоуард встал. Чарентон улыбнулся ему.
   - Что я вам говорил? Прощайте. Желаю удачи!
   - Прощайте, - ответил старик.
   И ничего больше не успел прибавить. Его вытолкали из комнаты. Когда его
вели по коридору к выходу, он  увидел  распахнутую  дверь  и  за  нею  уже
знакомого гестаповца в