кан у меня папаша, не правда ли?
     Стефан взглянул на худого, еще не оправившегося после штрафной  команды
Генека и подтвердил:
     - Да, крепкий!
     - Что он сказал?
     - Он сказал... он сказал,  чтобы  ты  скорее  убежал  и  рассчитался  с
проклятыми шкопами.
     Генек улыбнулся. Страшной была эта улыбка на его исхудавшем лице.
     - Я так и знал. Мой отец не подкачает. Он уж такой, мой старик! И  мать
тоже видел?
     - И мать видел!- ответил Стефан.
     - Бодрая женщина, не так ли? Сколько ей сейчас...  Наверное,  пятьдесят
три! Ей ведь не дашь столько, правда?
     - Конечно, нет!- сказал он и бросил Генеку свой завтрак - бутерброды  с
ветчиной и сыром. - Поправляйся! Тебе понадобятся силы...
     - Прекратите разговоры!- прикрикнул на них эсэсовец.
     - Да, мои старики не позволят помыкать собой!-  продолжал  тихо  Генек,
развертывая пакет Стефана. - Свой непримиримый  характер  я  унаследовал  от
них. Вот это завтрак! У тебя же ничего не осталось.
     - Я уже поел,- ответил Стефан и ушел из карьера. У него больше не  было
сил смотреть в глаза Генеку.
     -  Слышали,  что  он  сказал?  -  спросил  Генек  Тадеуша  и  Казимира,
протягивая им хлеб. - Ну и кремень мои старики! Они с  ума  сходят  друг  об
друге. Ну а если не поладят, то дерутся как львы. Мне кажется, что  для  них
это просто развлечение. Ведь после ссоры они опять спят вместе, и тогда даже
на улице слышно, как скрипит кровать. С такими шкопам не справиться.
     - Замолчи там! Не то спущусь вниз,- угрожающе крикнули сверху.
     - Заткнись, сволочь,-  прошептал  Генек.  -  Теперь,  когда  я  получил
весточку от своих стариканов, я бы с удовольствием перегрыз тебе глотку.
     - Ты был в  Кольцах?-  спросил  Эрих  Брамберг  Стефана.  Немец  удобно
развалился в кресле, обняв Ванду, сидевшую рядом.
     - Был,- ответил Стефан.
     - Мы здорово похозяйничали в этих Кольцах,- хвастался Брамберг.  -  Да,
впрочем, в этой стране мы везде навели порядок... К  концу  войны  не  много
останется поляков. Вам повезло, что я с вами...
     - Ты зачем приходишь сюда? Спать с моей  женой  или  превозносить  свои
заслуги?- рассвирепел Стефан.
     - Это еще что за  разговорчики?-  удивился  Брамберг.  -  Пришла  охота
поболтать?
     - Оставь меня в покое,- зло сказал Стефан. - Можешь спать с моей женой,
а меня не трогай!
     - Пошли, Ванда,- вне себя от негодования проговорил Брамберг,  отбросив
в сторону спичку, которой ковырял в зубах. - Если это дерьмо  будет  слишком
распускать язык, то я...
     Она заторопилась увести его в коридор, на лестницу. Скрипнула четвертая
ступенька, потом одиннадцатая.
     Стефан глубоко и прерывисто дышал. Он чуть-чуть  не  выдал  себя,  этот
новый Стефан Яворский. Ноги еще дрожали, а руки были мокрыми от  напряжения,
которое потребовалось, чтобы сдержаться и не задушить  ненавистного  жирного
шкопа.
     "Сегодня первое сентября", - подумал Стефан и  решительно  произнес:  -
Первого мая! Через двести сорок два дня.
     Он посмотрел на свои руки,  которые  непроизвольно  сжались  в  кулаки.
Ногти впились в ладони, показалась алая кровь.


                                 Глава 9.
                            СВАДЬБА В ОСВЕНЦИМЕ

     Тадеуш получил весточку о Ядвиге в самое трудное  для  него  время.  Он
узнал, что она тоже в Освенциме, жива и находится рядом.
     В середине декабря 1942 года вечером у кухни повесили шестерых поляков.
Накануне они бежали без  особой  надежды  на  удачу.  Возможно,  они  хотели
положить конец своим мучениям и погибнуть от эсэсовской пули в спину. Но  те
не стали стрелять, как бы разгадав замысел беглецов. Большой сторожевой пояс
замкнулся, и началась "охота". Убежавших загнали в ловушку и  схватили.  Они
отделались сравнительно легко: пинки сапогами и  удары  кулаками  не  шли  в
счет. Грозное предзнаменование! У эсэсовцев было что-то другое на уме.
     Так и случилось. На другой день перед вечерней поверкой беглецов вывели
на плац и поставили на скамейки под виселицей около кухни. Петли болтались у
них перед лицом, руки были связаны за спиной.
     Целую  ночь  они  должны   были   простоять   в   этом   положении   на
восемнадцатиградусном морозе под охраной старшего по лагерю, которому  такое
задание было не по  нутру.  Чтобы  согреться,  он  бил  их  палкой,  выбирая
наиболее  болезненные  места.  Осужденные  чувствовали,  что  его  обуревает
бессмысленное желание убить их, если они  упадут.  Чтобы  не  доставить  ему
этого "удовольствия", они стойко держались, несмотря  на  порывы  леденящего
северного ветра, пронизывавшего их насквозь.
     На утренней поверке они все еще  стояли  под  виселицей  -  белые,  как
гипсовые  статуи,  с  широко  раскрытыми  глазами,  с  вылетавшими  изо  рта
облачками пара, исчезавшими в туманном свете прожекторов.
     Стояли они и вечером, собрав всю свою волю, чтобы, несмотря  на  полное
отсутствие сил, держаться на ногах.
     Заключенные выстроились на вечернюю поверку. Смертельно усталая команда
из каменного карьера,  измученные  рабочие  со  строительной  площадки  и  с
канала, скелетоподобные штрафники. Всем было  нелегко.  В  полдень  внезапно
потеплело, и им пришлось шлепать по  грязному  талому  снегу.  Перед  строем
появился комендант лагеря собственной персоной, чтобы руководить казнью.  Он
сам прочел приговор, в котором говорилось, что шестеро беглецов должны  быть
повешены в назидание другим.
     Ретивые  эсэсовцы  уже  побежали  к  скамейкам,   на   которых   стояли
приговоренные. Оставалось только  накинуть  петли,  но  вдруг  пошел  дождь.
Комендант крикнул, что проклятые бандиты могут и подождать и что он не наме-
рен мокнуть под дождем ради их удовольствия. Он скрылся в беседке,  стоявшей
около виселицы.
     Неподвижно ждали приговоренные. Неподвижно ждали и тысячи заключенных в
строю. Комендант зажег в беседке свет, сделал какие-то  пометки  в  записной
книжке и начал читать эсэсовскую газету "Дас шварце кор".
     Под проливным дождем  картина  выглядела  еще  ужаснее.  Мокрая  одежда
прилипла к телам, вода  текла  по  стриженым  головам  и  лицам  обреченных,
проступавшим в сумраке неясными бледными пятнами.
     Злость поднималась в  сердцах  заключенных.  Злость  против  жестокости
эсэсовцев. Злость против дождя. Злость против шестерых приговоренных,  из-за
неудачного побега которых они лишились ужина и отдыха в блоке.
     Тадеуш стоял между  Генеком  и  Казимиром,  потрясенный  происходившим.
Дождь, заливавший его лицо, смешивался с горькими слезами. Тадеуш  сдал.  Он
был самым слабым из друзей. Из-за больной ноги ему больше других доставалось
от эсэсовцев, осыпавших его грубейшей бранью, от чего он  особенно  страдал.
На работе с него тоже не спускали глаз. Друзья всячески  старались  помогать
ему. Тадеушу отдавали  самые  лучшие  кусочки  из  завтраков  Стефана,  Януш
оставлял ему большую часть добытого хлеба. Но Тадеуш сдавал не физически,  а
морально. В нем стала таять надежда, которая воодушевляла его друзей, давала
им силы готовиться к  выполнению  плана  побега.  Януш  был  очень  озабочен
состоянием Тадеуша. Его мучил вопрос, что будет с  их  планом,  если  Тадеуш
погибнет. Его смерть ворвется в их маленький кружок и поколеблет уверенность
в том, что они смогут выбраться отсюда живыми.
     В полночь дождь перестал.  Температура  резко  понизилась.  Все  кругом
покрылось ледяной коркой.  Комендант  вышел  из  беседки.  Он  не  поленился
зачитать приговор еще раз. Заключенные и осужденные  в  обледеневшей  одежде
молча слушали, дрожа от  холода.  Эсэсовцы,  носившиеся  с  дубинками  вдоль
строя, чтобы согреться, бросились к виселице и быстро накинули петли на  шеи
приговоренным. Смертники не дрогнули, только их  глаза  стали  неподвижными.
Эсэсовцы уже приготовились выбить скамейки из-под ног беглецов, но комендант
потребовал музыку. Капо побежал за лагерным оркестром.
     Шестерка несчастных опять ждала.
     У Тадеуша стучали зубы.
     - Возьми себя в руки,- уговаривали его друзья. - Скоро все кончится.
     - Песню!- заорал комендант лагеря.
     Оркестр заиграл бравурный оственцимский марш,  в  такт  ему  засвистели
кнуты. Слабые, срывающиеся голоса раздались в зимней морозной ночи.
В Освенциме, где я пробыл...
     Один из приговоренных, сильный  мужественный  человек,  пел  вместе  со
всеми. Потом он вдруг замолчал и крикнул во весь голос:
     - Да здравствует Польша!
     Этот возглас перекрыл все остальные звуки.
     - Да здравствует Польша!- воскликнул он снова и ударил стоявшего  рядом
эсэсовца ногой в тяжелом деревянном ботинке прямо по лицу.
     -  Да  здравствует  Польша!  -  крикнул  он  последний  раз  и,  громко
рассмеявшись, сам выбил скамью из-под своих ног.
     Разъяренные эсэсовцы смотрели на  качающийся  труп.  Ему  уже  была  не
страшна их слепая  ярость.  Она  обернулась  против  пятерых,  стоявших  под
виселицей.  Как  по  команде  бросились  к  ним  эсэсовцы,   чтобы   жестоко
рассчитаться за поступок смельчака. Но осужденные сразу догадались,  что  их
ждут страшные мучения, и с возгласом "Да здравствует Польша!" они отшвырнули
скамейки.
     А оркестр играл. Но в голосах заключенных, певших непристойную лагерную
песню, слышались уже другие ноты. В них звучала вера в победу.
     На  виселице  качались  коченеющие  тела  повешенных.  Орал  комендант,
проклиная все на свете. Орали эсэсовцы. Орали капо.
     - Пустите!- вырывался из рук друзей Тадеуш. - Пусть меня тоже  повесят.
Не держите меня, черт вас подери...
     Но Генек толкнул его в середину строя и ударил кулаком в висок.
     - Никто не получит сегодня жратвы!- кричал комендант. -  Все  в  блоки!
Бегом!
     Над Тадеушем, принесенным в блок друзьями, участливо  склонился  Мариан
Влеклинский.
     - Нет, ваше преподобие,- произнес Тадеуш, стуча  зубами  и  не  называя
Мариана, как обычно, отцом. - Я больше не  верю  в  детские  россказни.  Нас
учили, что бог везде. Где же он был, когда  повесились  шестеро  несчастных?
Они самоубийцы, не так ли, ваше преподобие?  Их  отправят  в  ад  гореть  на
вечном огне, ха-ха?! Я плюю на бога, если он есть. И пошли вы все к черту  с
вашими сказочками, с вашей брехней. Они сами распорядились своей жизнью, и я
хочу последовать их примеру.
     Голос Тадеуша звенел от давно сдерживаемого негодования:
     - Я хочу умереть, слышите вы?! Я ни во что больше не верю, ни на что не
надеюсь,- продолжал он. - Каждый день, прожитый здесь, состоит  из  двадцати
четырех часов мучения. Я  брошусь  на  колючую  проволоку.  Никто  не  смеет
удерживать меня.
     - Ты огорчаешь меня, Тадеуш,- кротко проговорил ксендз.  -  Именно  ты,
который всегда так твердо верил. Ты, которому сегодня бог ниспослал чудесное
подтверждение его существования.
     - Где он? Я плюю на него!- крикнул Тадеуш со злостью. - Я плюю на этого
мошенника, который...
     - Ядвига жива!- прервал его Мариан.
     Тадеуш разрыдался.
     Мариан хотел дать ему выплакаться, но тот сквозь слезы стал спрашивать:
     - Где она?
     - В женском лагере, здесь, в Освенциме.
     - Ты видел ее?
     - Да! Видел и  говорил  с  ней.  Она  передала  тебе  привет  и  велела
сказать...
     - Что?- нетерпеливо спросил Тадеуш.
     - Она велела сказать, что ты был прав. Она опять верит в бога  и  молит
его о том, чтобы он дал ей силы выжить и встретить тебя. Она  очень  хорошая
девушка, Тадеуш. А теперь беги из барака и прыгай  на  проволоку,  проклиная
бога! Беги, как последний трус,- резко закончил ксендз.
     - Нет! Теперь нет!. . - успокоившись, сказал взволнованный и счастливый
Тадеуш. - Вы еще увидите ее, отец?
     - В следующий раз. Януш прав, что не разрешает мне ходить  туда  часто.
Это опасно и для меня, и для тех, кого я посещаю.
     - Черт возьми, ваше преподобие, а почему бы  вам  не  обвенчать  их?  -
послышалось в темноте.
     Все замолкли в напряженном ожидании. Прекратились  стоны.  Забыты  были
холод и голод.
     - И в  самом  деле,  ваше  преподобие?  Если  Янушу  удается  туда  вас
пропускать, то он сможет организовать и свадьбу...
     - Брачная ночь в Освенциме,- иронически рассмеялся кто-то.
     - А я стащу пару обручальных колец в "Канаде"!
     - У меня в карьере спрятаны два яблока.
     - А я утащу из эсэсовской кухни пирог. Свадьба так свадьба!
     - Видишь, что получается, Януш?- сказал ксендз, сдаваясь. На  сердце  у
него стало теплее от  мысли  обвенчать  Тадеуша  и  Ядвигу  прямо  здесь,  в
Освенциме. Католическая свадьба в этом адском  месте!  Новая  семья,  дающая
начало новой жизни в лагере массового уничтожения людей!
     - Надо сделать свадьбу в субботу,- сказал Януш. - В другой день  Тадеуш
не успеет уйти из женского лагеря до утренней поверки. Я думаю,  что  первую
брачную ночь он должен провести вместе с Ядвигой.
     - Само собой разумеется. Ведь уж если женишься, то можно... а?
     - Тадеуш должен жениться не с этой целью,- неуверенно произнес  ксендз,
не зная, с какими мерками подходить к женитьбе в таких необычных условиях.
     - Черт побери, ваше преподобие, уж если женишься, то,  конечно,  имеешь
право... В свою первую ночь с Малгосией...
     - Избавь меня, пожалуйста,  от  подробностей,  -  добродушно  улыбнулся
Мариан. - Ты действительно хочешь жениться на Ядвиге, Тадеуш?
     - Вы еще спрашиваете?!- взволнованно воскликнул Тадеуш. - О отец!  Хочу
ли я этого!. .
     - Лучше всего устроить свадьбу в ночь под рождество,- предложил Януш.
     - В прошлом году мы не работали накануне рождества. Но в рождественскую
ночь эсэсовцы налакались и выгнали нас на массовую поверку, . продержали  на
плацу целый день и затем убили  много  заключенных.  Я  предлагаю  назначить
свадьбу на двадцать третье декабря, а двадцать четвертого утром  мы  заберем
обратно усталого, но довольного жениха. Как ты считаешь, Януш?
     - Хорошо!- ответил Януш. - Попробую все организовать. А  сейчас  спать,
иначе завтра ни один из вас не вернется живым с работы.
     С грустью и тоской он подумал о Гене.
     - Я должен выбраться отсюда,- прошептал Януш в тишине. - Я всегда  буду
возвращаться к ней живым.
     Последующие дни были для заключенных настоящим адом. Пронесся слух, что
эсэсовец, которого стукнул тяжелим ботинком по лицу один из беглецов, умер в
ту  же  ночь.  Его  действительно  нигде  не  видели.   Эсэсовцы   старались
расквитаться с заключенными за то поражение, которое они потерпели на виду у
всех от шести поляков.
     Издевательства и побои сыпались на заключенных и на работе, и по пути в
лагерь. Их гоняли "мелкой рысью", заставляли каждого нести  по  два  тяжелых
камня.
     В такой обстановке нечего было и думать, что двадцать четвертое декабря
станет нерабочим днем. Поэтому Януш начал обрабатывать Юпа Рихтера.
     Он заговорил с ним прямо, без особых мер  предосторожности.  На  случай
неуступчивости Юпа у него имелось надежное оружие.
     - Как ты проходишь к бабам?
     - А зачем тебе? Тоже потянуло?
     - Спрашиваю я, а не ты.
     - С каких это пор немец должен отвечать  поляку?  Ну,  ладно.  Тут  нет
никакой тайны. Я прохожу в женский лагерь вместе с электриками, каменщиками,
плотниками. Если могу быть полезен...
     - Несколько раз ты оставался там на ночь,- сказал Януш.
     - А ты откуда знаешь?
     - Еще бы не знать. Утром тебя не  было,  а  на  поверку  ты  шел  прямо
оттуда.
     - Что тебе все же надо?.
     - Провести в женский лагерь четыре человека.
     - Зачем?
     - А как ты думаешь?
     - Ведь ты сам можешь назначать людей на работу в женский лагерь и делал
это не раз.
     - Один из четверых должен пробыть там всю ночь,- ответил Януш.
     - Всю ночь!- удивился Юп. - Черт возьми! Чем только занимаются  в  этих
рабочих командах? Я и не  предполагал,  что  в  моем  блоке  есть  молодчик,
способный целую ночь...
     - Все выглядит совсем не так, как в твоем испорченном  мозгу,-  обрезал
его Януш,  готовясь  сказать  Юпу  всю  правду.  -  Невеста  моего  товарища
находится в женском лагере, и ксендз хочет обвенчать их. Я и еще один  будем
свидетелями. Потом мы вернемся, а жених останется. Ты ведь не  думаешь,  что
он оставит молодую жену в первую же брачную ночь?
     Януш говорил подчеркнуто грубо.  Этот  тон  был  наиболее  понятен  Юпу
Рихтеру, который громко расхохотался, услышав о свадьбе.
     - Свадьба! Ну и потеха! Не возьму  вот  только  в  толк,  черт  побери,
почему я должен помогать паршивому поляку...
     - Ты сделаешь доброе дело,- ответил Януш. - В рождество и  от  большого
мошенника можно ждать Добра.
     - А ты считаешь меня большим мошенником?
     - Конечно,- ответил Януш.
     Юп не  рассердился,  а  рассмеялся,  приняв,  видимо,  ответ  Януша  за
похвалу.
     - Почему бы и не помочь! Только вторым свидетелем буду я сам.
     - Зачем?
     - Тогда и я проведу  там  ночь.  Поиграю  в  жениха,  но  не  с  одной,
понимаешь?
     - Ну и свинья же ты!- возмутился Януш.
     - А свиньи ненасытны,- отпарировал Юп. - Короче, если  жених  останется
на ночь, то останусь и я, чтобы вывести его оттуда утром.
     - Каким образом?
     - Я знаком со всеми, кто дежурит у ворот женского лагеря.  Там  нет  ни
одного эсэсовца.
     - Ладно,- согласился Януш.
     О том, что старший по блоку тоже останется в женском лагере,  он  решил
не говорить Мариану. Ксендз может отказаться от католической свадьбы,  чтобы
не подвергать  несчастных  женщин  грубому  и  мерзкому  надругательству  со
стороны такого чудовища, как Юп Рихтер.
     - Мы пойдем туда двадцать третьего после вечерней поверки.
     - Только заткните свои пасти. Кроме участников, никто ничего не  должен
знать. Если эсэсовцы пронюхают...
     - Мы не предатели,- отрезал Януш. - Мы не...
     Он хотел добавить "старшие по блоку",  но  прикусил  язык.  Какой  прок
злить Юпа, ведь он поможет им только ради своего удовольствия, видя во  всей
этой истории лишь возможность развлечься необычным  способом,  утолить  свою
похоть. Не стоит выводить его из себя  раньше  времени.  Надо  хранить  свое
тайное оружие - фотографию Юпа - для более серьезного момента.
     - Все ясно,- сказал Януш и против желания добавил: - Спасибо.
     - Думаю, что там я подыщу себе  нескольких  евреек  -  захихикал  Юп  в
предвкушении забавы. - У них такой вид,  словно  они  хотят  облевать  меня,
когда я занимаюсь ими. И все же  уступают.  Из-за  куска  хлеба,  который  я
приношу. Понимаешь? Ужасно забавно, когда женщина  дозволяет  спать  с  ней,
хотя ты для нее страшнее чумы...
     Януш отвернулся, чувствуя позывы к рвоте.
     Двадцать третьего декабря шел снег.
     Бескрайняя  заснеженная  равнина  казалась  особенно   печальной.   Еще
страшнее вырисовывались на белом снежном фоне черные облака.  Снег  усиливал
чувство одиночества и приглушал зловещие звуки.
     Однако на этот раз  в  глазах  измученных  заключенных,  пробегавших  с
работы ускоренным маршем через ворота лагеря с двумя  камнями  в  руках,  не
было отчаяния. С некоторым  удивлением  смотрели  на  заключенных  музыканты
лагерного оркестра, закоченевшие пальцы которых с трудом двигались.  Сегодня
в лагерь вернулись почти все, даже штрафники. В "мясной лавке" лежали только
два трупа. Сердца узников были полны радостным ожиданием,  словно  они  сами
являлись   женихами.   Несмотря   на   старания   Януша,   новость    быстро
распространилась среди заключенных не  только  восемнадцатого  блока,  но  и
всего лагеря. Но ничего опасного в этом не  было.  Как  ни  отупели  люди  в
лагере, в них жил дух настоящего товарищества, рожденного в муках  и  тяжких
испытаниях. Религиозные  споры,  философские  разногласия,  антипатии  людей
отступили на задний план перед товариществом, выросшим из общего  страдания.
Просто невероятно, как много было приготовлено к свадьбе.
     Из "Канады" утащили даже  ночную  рубашку  для  невесты  и  пижаму  для
Тадеуша. ("Он с ума