ием. В темноте появились призраки убитых  в  лесу.
Казимиру стало страшно. Страх рос с каждой минутой.
     Стянутые веревками руки, спина и  ноги  затекли  и  причиняли  страшную
боль. Попытки  закрыть  глаза  и  уснуть  оказались  тщетными.  Он  старался
привлечь к себе  внимание  немцев,  кричал,  ругался,  но  его  крики,  эхом
отражаясь от сводов подвала, лишь усиливали боль в голове. Страх не  покидал
его. Он боялся, что к утру лишится  сил  и  окажется  жалким  трусом  в  тот
ответственный момент, когда надо быть наиболее стойким.
     Казимир почувствовал себя почти счастливым, когда слабый предрассветный
луч просочился сквозь подвальное оконце. Теперь уже недолго ждать  развязки!
Однако немцы, казалось, забыли о нем. Наверху  слышна  была  беготня,  глухо
звучали отдаваемые приказания, с улицы доносился  топот  тяжелых  солдатских
сапог, скрипящих по свежему снегу.
     Наконец дверь отворилась! В  подвал,  согнувшись,  вошел  офицер  очень
высокого роста, молодой, со светло-серыми глазами и энергичным выразительным
лицом. Сзади стояли два  солдата  в  полевой  форме,  в  рогатых  касках,  с
автоматами в руках.
     - Встать!- крикнул офицер, толкнув Казимира в грудь. От  страшной  боли
перехватило дыхание.
     - Ты что, оглох?- набросился офицер. - Я говорю - встать!
     - Сейчас!- сказал Казимир, облизнув губы, и повторил: - Сейчас!
     - А ну,  поднимите  его,  -  распорядился  офицер.  Солдаты  подошли  к
Казимиру, перерезали веревки, стягивавшие  ему  ноги,  и  начали  бить  его.
Казимир не пошевельнулся. Пусть бьют до смерти.
     Наконец немцы заставили его встать. Казимир качался как  пьяный.  Перед
глазами плыли круги.
     - Выходи!- рявкнул офицер.
     Холодный ствол автомата уперся в затылок Казимира. Толчок в спину  -  и
он сделал несколько шагов вперед. Вот и  все.  Страх,  боль.  Смерть!  Нечем
дышать. Его бросило в жар. Он старался  унять  дрожь,  чтобы  не  упасть  на
ступеньках.
     Его вывели на улицу. Снег уже не шел. Серое небо, казалось, отдыхало на
белоснежных крышах домов. Казимир застыл от  удивления,  увидев  на  площади
всех жителей деревни.
     - Иди, собака!- толкнул его конвоир.
     Может быть, они решили расстрелять  его  на  виду  у  односельчан?  Это
неплохо.  При  таком  количестве  свидетелей  он  будет  держаться   гораздо
мужественнее.
     - Уж не думаешь ли ты, паршивая тварь, что мы  расстреляем  тебя?  -  с
ехидством спросил офицер. Не надейся. Тебя ждет кое-что  другое.  Ты  умрешь
медленной смертью. А жители этой деревни будут проклинать  тебя  вечно.  Те,
которые останутся в живых...
     - Что вы задумали?- воскликнул Казимир в недоумении.
     - Ты убил семь немецких солдат, скотина! За каждого из них мы уничтожим
по десять поляков, понял?
     - Вы не сделаете этого!- в ужасе воскликнул Казимир. - Они тут  ни  при
чем!
     - Заткни глотку, мразь!- прервал его офицер.
     На площади выстроились войска, стянутые за ночь из соседних гарнизонов.
Сюда же согнали все население деревни - около трехсот человек. Они стояли  с
поднятыми вверх руками на небольшом церковном кладбище. Казимир  увидел  там
Анну и ее родителей. Как и все остальные, она смотрела, на него с  некоторым
удивлением. Всем, конечно, уже известно о его вчерашнем поступке. Им  трудно
понять, почему он пошел на это: ведь он никогда не слушал  их  разговоров  о
ненависти и мести.
     Казимира подвели к ограде кладбища. Вперед вышел унтер-офицер и  громко
заговорил по-польски:
     - Эта бешеная собака уничтожила прошлой ночью семь немецких солдат.  Он
поплатится за свой поступок. Но не смертью! Его отправят в надлежащее место.
Там он будет работать, мучаясь от вашего презрения и ненависти. За убитых им
солдат мы расстреляем в назидание другим  семьдесят  мужчин  вашей  деревни.
Расстреляем сейчас на этой площади.
     - Нет! Вы не смеете!- срывающимся голосом закричал Казимир. -  Они.  не
виноваты! Никто ничего не знал. Вчера я был не в своем  уме.  Я  видел,  как
вчера в лесу расстре...
     - Молчать!- рявкнул офицер.
     - Вы не имеете права!- в отчаянии продолжал Казимир, падая на колени. -
Я один должен нести наказание.
     Пинок в спину, и он упал лицом в снег. Его подняли.
     А переводчик продолжал:
     - Оберштурмфюрер отберет сейчас мужчин. Трупы останутся лежать на снегу
трое суток.
     - Нет! Только не это!- рыдая, кричал Казимир. Проклятые  шкопы,  вы  не
имеете права...
     Он вырывался из веревок, по заросшему лицу текли; слезы.
     Офицер вошел на кладбище. Мужчины отводили взгляд в сторону,  чтобы  не
попадаться ему на глаза.
     Семьдесят человек. Почти половина всего мужского населения  деревни.  В
каждой семье будет покойник.
     - Подлецы! Мерзавцы!- кричал Казимир в отчая нии.
     Его сильно ударили кулаком по лицу. Губы сразу распухли.
     - Убийцы!- продолжал он, не обращая  внимания  на  боль.  -  Не  имеете
права...
     Офицер  уже  приступил  к  выбору  жертв.  Хлыстом  он  тыкал  в   лицо
обреченного и коротко бросал:
     - Ты... Ты... Ты...
     Заплакали женщины. Мужчины крепче сжали губы.
     Отобранных отводили к церковной стене. Они стояли там  с  побледневшими
лицами под охраной молодых эсэсовцев.
     - Ты!-  хлыст  офицера  коснулся  старого  Томска.  Его  знали  все.  В
молодости он мог согнуть монету.
     - Ты!- ткнул офицер в молоденького хромого Войтека.
     - Ты!- показал он на Владислава Ливерского, отца Анны.
     - Ты... Ты... Ты...
     Вот и все семьдесят... Их выстроили в два ряда у стены церкви. Взявшись
за руки, они в упор смотрели на эсэсовцев, приготовившихся к стрельбе.
     - Простите!- с мольбой произнес Казимир разбитыми губами. - Я не  знал,
насколько они низки. Я убил семерых  и  считал,  что  они  расстреляют  меня
одного...
     - Ахтунг!- скомандовал офицер.
     Эсэсовцы бросили сигареты и подняли автоматы.
     - Ты поступил правильно, Полчанский,  -  крикнул  один  из  стоявших  у
стены. - Мы на тебя не сердимся.
     - Да здравствует Полчанский!- крикнул другой.
     - Да здравствует Полчанский!- подхватили остальные.
     - Огонь!- в ярости заорал взбешенный оберштурмфюрер.
     3атрещали автоматы, и Казимир увидел, что  убитые  падали  не  разжимая
рук.
     Потом Казимир перевел взгляд на Анну. Она стояла бледная как смерть, но
не плакала, а только вздрагивала при каждом новом залпе. Она смотрела не  на
тех, кто стоял у стены, а на Казимира. Ее внутренняя дрожь  передалась  ему.
Он боялся ее темно-карих глаз. Ведь он был повинен в гибели ее отца... Но  в
ее взгляде не было упрека, и это делало его еще более несчастным.
     - Я люблю тебя, Казимир Полчанский,- крикнула она. -  Я  люблю  тебя  и
горжусь тобой!
     Анна прижалась лицом к груди своей плачущей  матери,  и  Казимир  видел
только ее вздрагивающие плечи.
     В тот же день Казимира отправили на грузовике в Варшаву  и  посадили  в
тюрьму, где он находился до февраля 1942 года.


                          Глава 2. ЯНУШ ТАДИНСКИЙ
                          (Любовь сильнее смерти)

     - Отличная  работа,  Януш,  -  сказал  Росада,  командир  партизанского
отряда, и отложил стопку  фальшивых  документов  в  сторону.  -  Ты  большой
мастер. Сам Гитлер поклялся бы в подлинности этих печатей и подписей.
     - Дай-ка мне лучше водки,- прервал его Януш. Собачий холод!
     - У нас только  самогон,-  ответил  Росада  извиняющимся  тоном.  -  Но
ребятам нравится, у него-приятный вкус. О настоящей водке мы уже забыли.
     Он достал бутылку из шкафа. А Януш тем выменем вынул из кармана обрывок
газеты и осторожно насыпал на него щепотку табаку. Росада налил самогона,  а
Януш, свернув козью ножку, с удовольствием затянулся. Где то время, когда он
курил только болгарские сигареты и ничего не пил, кроме русской водки? Тогда
у него была хорошая должность в чертежном бюро крупной текстильной фабрики в
Лодзи. Фабрику захватили немцы, и теперь она полным ходом работает на  рейх.
Януш ушел с  нее  и  стал  торговать  продуктами,  которые  тайно  скупал  в
окрестных деревнях, а в свободные часы занимался изготовлением удостоверений
для евреев. В этом деле он быстро  достиг  совершенства.  Он  мог  подделать
любую печать, любую печатную букву, любую подпись. Подделанный  им  документ
потом никто не мог отличить от оригинала.
     К сожалению, один из задержанных с фальшивым удостоверением, не вынес и
выдал его. Януш заметил из окна приближающихся к дому жандармов, выпрыгнул в
сад и скрылся, не успев проститься с женой. Его юная темноволосая Геня ждала
ребенка. Тогда она была на четвертом месяце. Сколько же времени прошло с тех
пор? Боже, почти пять месяцев! Малыш может появиться на свет со дня на день.
Лучше не думать об  этом.  Становится  невыносимо  тяжело,  когда  начинаешь
вспоминать о Гене, об их огромной любви, о счастливой совместной жизни.  Где
все это? Он знал, что товарищи тайно передают ей продукты и деньги.  Изредка
приносят от нее письма, в которых она пишет, что любит его и  назовет.  сына
(а родится, конечно, сын) Янушем. Она чувствует себя хорошо и надеется,  что
война скоро кончится.
     Он залпом выпил самогон и закашлялся.
     - Ну и крепок!
     - Налить еще?
     - Как хочешь...
     Януш  осмотрел  бедное  жилище  партизанского  командира.  На  шкафу  -
изображение пресвятой девы, под ним - портрет Сталина. Росада был  настолько
же   верующим,   насколько   убежденным   коммунистом.   Лицо   мадонны    -
безмятежно-розовое, одежда - лазурно-голубая. Длинный острый палец  указывал
в огненно-красное сердце.
     - Почему бы тебе не остаться у нас?- спросил Росада. - Здесь хорошо. Мы
уничтожаем массу фрицев, а им до нас не добраться...
     И действительно, у Росады было неплохо. В печке пылали толстые поленья.
Прокуренная  комната  при  неровном   свете   керосиновой   лампы   казалась
по-домашнему уютной. Янушу вспомнились ночи, проведенные в лесах и овинах.
     - Нет, я не могу остаться у вас,- ответил он, выпил еще и  поежился.  -
Не только вам нужны фальшивые документы.  Теперь  скрываются  десятки  тысяч
людей, сотни тысяч евреев живут в надежде  не  попасть  в  гетто.  Но  очень
немногие умеют подделывать  документы.  Вот  уже  почти  пять  месяцев  Януш
скитается по стране под постоянный угрозой быть схваченным. Для себя  он  не
мог сделать того, что делал для других. Его  фотография  разослана  по  всем
полицейским участкам, а за его голову даже вознаграждение назначено.  Видно,
здорово он досаждает оккупантам.
     - Бутелька был вчера в Лодзи,- осторожно начал Росада...
     Партизаны, приходя  в  отряд,  брали  себе  кличку,  не  называя  своих
настоящих имен. В случае провала они не могли выдать врагу друг  друга,  так
как знали товарищей только по кличкам. .
     Росада увидел, с каким напряжением пальцы Януша сжали рюмку. . - Говори
же!- сдерживая волнение, сказал Януш.
     - Он видел одного из наших, который регулярно навещает твою жену.
     - Ну как она?- нетерпеливо спросил Януш.
     - Да как тебе сказать,- замялся Росада.  -  За  твоим  домом  наверняка
следят.
     - Говори, все ли у нее в порядке?- прошептал в тревоге Януш.
     - Все идет как нельзя лучше. Наверное... . . - Ну. - же? . . .
     - Наверное, ты скоро станешь  отцом.  Врач  сказал,  что  это  случится
сегодня днем или ночью.
     - Я должен идти к ней,- заторопился Янущ.
     - Непонятно, почему они не забрали ее сразу же  после  твоего  бегства.
Ведь в их правилах расправляться с женами за мужей. Представляю, что у  тебя
творится на душе, но я на твоем месте все же не пошел бы.
     - Боже мой! Я же должен взглянуть на своего сына  и  подержать  его  на
руках. Мне надо посмотреть, как Геня кормит его грудью и поцеловать ее.
     - Я понимаю тебя,- сказал Росада. - У меня тоже  есть  дети.  Но  зачем
твоему сыну мертвый отец?
     - Прошло пять месяцев,- возразил Януш. - Может быть, немцы уже и забыли
обо мне. Ведь им приходится заниматься многими поляками.
     Он встал.
     - Не делай глупостей,- предупредил Росада. - Твое состояние понятно. Но
маленький Януш появится на свет и без твоей помощи. Садись и  выпей  еще.  Я
пошлю Бутельку снова в Лодзь, и послезавтра ты все узнаешь.
     -  Я  пойду  сам,  -  решительно  сказал  Януш.  Он  сделал   несколько
приседаний, чтобы немного размяться. В этот день он прошел сорок километров,
а до Лодзи оставалось еще тридцать.
     - До свидания, Росада.
     - Наберись мужества,- ответил тот. - Тебя могут схватить. А на что  они
способны, ты сам знаешь. Я видел, как они  разделались  с  Лямпкой.  Содрали
ногти на руках и на ногах. Но он не вымолвил ни  слова.  Тогда  они  сделали
так, что он уже никогда не сможет говорить. Они отрезали у него язык,  и  он
захлебнулся собственной кровью. Я знаю тебя, Януш.  Несмотря  на  участие  в
нашем деле, ты остался мирным человеком. Тебе еще не приходилось  убивать  и
сам ты не испытал чужой жестокости.
     - Я знаю, что они собой представляют,- ответил Януш.  -  Я  прошел  всю
страну и слышал, что происходит в  Освенциме  и  в  Гросс  Розене.  Я  видел
выжженные дотла деревни и разговаривал с вдовами повешенных. Я  представляю,
что меня ждет, если я попаду в их руки. Но не сомневайся, я  буду  держаться
мужественно.
     Росада посмотрел в худое умное лицо.
     - Иди,- согласился он. - Поцелуй за меня сына, Януш, и  жену,  если  не
ревнуешь. Да возьми эту бутылку, в дороге холодно.
     От холода Януш уже натерпелся. Он ушел из дома летом в одной рубашке  и
легкой куртке. С тех пор у него появились лишь сапоги убитого  партизана  да
поношенное пальто, которое он получил за подделанный им паспорт.
     Было три часа ночи. Первые километры он чуть не бежал. Теперь, когда он
узнал, что с Геней, ему стали мерещиться разные  страхи.  Родовые  судороги,
родильная горячка, кровотечения! Скорее к ней! Ему казалось, что рядом с ним
она будет в безопасности. Он хотел, чтобы маленький Януш был похож на  мать.
Она так хороша, хрупка и стройна, его  прекрасная  милая  Геня.  Ее  красота
неброская, но не заметить Геню нельзя. В нем она  вызывала  чувство  горячей
нежности и бесконечного благоговения.
     Из лесу Януш вышел на большую дорогу. Здесь  он  пошел  тише,  опасаясь
немецких патрулей. Крутой, насколько  видел  глаз,  лежал  снег,  освещенный
холодной луной. Мороз доходил до двадцати градусов.  Каждый  раз,  когда  по
дороге проезжали военные машины, Януш поспешно прятался от них в канаву.
     Утром он подошел к окраине города. Чтобы не привлекать к себе внимания,
он поднял воротник и надвинул кепку на глаза, подобно тем,  кто  шел  в  это
хмурое утро на работу. У переезда пришлось задержаться. Там стоял готовый  к
отправлению пассажирский поезд, на некоторых вагонах которого было  написано
по-немецки: "Для собак, евреев и поляков". Эти вагоны были битком набиты,  а
в соседних  по  одному  на  скамейке  сидели  самодовольные  немцы.  В  этом
проявлялась одна из  отвратительнейших  черт  оккупантов:  пренебрежительное
отношение "расы господ" к тем, кого они относили к людям низшего сорта.
     Януш шел по, городу, останавливаясь и почтительно  снимая  кепку  перед
каждым встречным немцем. Он злился на себя, что ему приходилось это  делать.
Но  немцы  задерживали  любого,  кто  не  оказывал  оккупантам   надлежащего
почтения. Черт с ними, лишь бы добраться до дома!
     Он шел пешком. Ехать  в  трамвае  было  опасно.  Там  часто  устраивали
облавы,  проверяли  документы,  набирали  рабов   для   германской   военной
промышленности.
     Около половины десятого он подошел к Гданьской улице,  где  он  жил.  У
него был собственный  двухэтажный  особнячок,  расположенный  между  высоким
современным многоэтажным  домом  и  маленькой  деревянной  хибарой.  В  этих
контрастах было что-то живописное, и поэтому он всегда так любил Лодзь.
     Януш посмотрел на окна своего дома, и сердце его забилось  часто-часто.
Ему стало страшно. А вдруг что-нибудь неблагополучное  Геней?  Его  охватила
дрожь, ноги налились свинцом. Теперь, когда  он  снова  дышит  с  ней  одним
воздухом, он понял, как безумно ее любит. И как только он мог жить  без  нее
все эти месяцы? "Надо быть осторожным",- подумал он,  обошел  несколько  раз
вокруг. дома и убедился, что засады нет. Подбежал к двери и, волнуясь, нажал
на кнопку звонка, который всегда  был  не  совсем  исправным.  Януш  забывал
починить его. Знакомый звук звонка еще  больше  встревожил  его.  Отворилась
дверь. Высокая незнакомая женщина с лицом крестьянки удивленно посмотрела на
него. Януш не мог произнести ни слова.
     - Вам кого?- спросила она хмуро.
     - Геню Тадинскую!- хрипло ответил Януш. - Геня Тадинская живет здесь?
     - Я акушерка,- ответила женщина.
     - Значит?. . - спросил он нетерпеливо.
     - У нее родился сын. Чудесный малыш. Вес...
     - Я должен ее видеть! Видеть их обоих!- перебил Януш, унимая  дрожь,  и
попытался пройти в дом, отталкивая женщину.
     - Но кто ты?- . спросила она, преграждая путь.
     - Ее муж,- ответил Януш,- Муж Гени.
     По  широкой  каменной  лестнице  он  вбежал   наверх   и   нерешительно
остановился у двери, ведущей в их комнату. Их комната!  Комната,  в  которой
был зачат их ребенок. Они были так счастливы,  несмотря  на  войну.  В  этой
комнате  царили  взаимная  нежность  и  любовь,  полное  взаимопонимание   и
целомудренная близость.
     Вдруг он Представил, как ужасно сейчас выглядит. Полуоборванный и  весь
пропахший потом. Когда же он мылся последний раз по-настоящему? Геня вряд ли
узнает его. Дрожащей рукой он открыл дверь и застыл, не в силах сдвинуться с
места.
     Боже мой! Какая ослепительная чистота! Какой идеальный порядок! Веселые
светло-серые обои. Начищенная до блеска кровать, белоснежные простыни. И его
Геня!
Счастливая юная мать с ребенком у белой пышной
груди!
     - Проклятие!- прошептал Януш. Он не мог найти других  слов  после  пяти
месяцев лишений, после пяти месяцев разлуки со своим счастьем. "Проклятие...
" Горячие слезы навернулись на глаза. В горле застрял  комок,  он  проглотил
его и повторил: - Проклятие!
     - Януш!- воскликнула Геня, широко раскрыв глаза. - О Януш!
     Ребенок захлебнулся и закашлялся.
     - Мальчик?- спросил Януш.
     Ему хотелось сказать многое, но слов  не  было.  Он  не.  мог  оторвать
взгляда от Гени и ребенка, снова прильнувшего к груди. Голова кружилась.
     - Конечно, мальчик!- ответила Геня с гордостью.
     "Она пополнела",- подумал Януш. Его маленькая  девочка  превратилась  в
цветущую женщину, стала еще прекраснее, чем была в его одиноких мечтах.  Это
его несколько пугало. Теперь он не осмелится прикоснуться к ней.
     - Иди же сюда, чудак,- нежно позвала Геня. - Подойди к нам.
     - Я очень грязный,- ответил  Януш.  -  Не  стригся  и  не  мылся  целую
вечность, неделями спал одетый.
     - Ну иди же!- повторила Геня почти повелительно и продолжала, гордая  и
счастливая:- Погляди, как он сосет, этот маленький обжора. Акушерка говорит,
что у меня молока - как у дойной коровы.
     Януш  осторожно,  не  спеша  прикрыл  за  собой  дверь  и  нерешительно
приблизился  к  видению,  которое  часто  представало  перед   ним   в   дни
одиночества. Ему не верилось, что все это происходит не во сне, а наяву.  Он
с опаской вдыхал родной воздух комнаты и постепенно возвращался  к  прошлому
счастью. В смущении он остановился у  кровати,  смотрел,  не  сводя  глаз  с
прекрасного лица своей темноволосой жены, которая стала похожа  на  мадонну.
Он смотрел на белую грудь, и на крошечную ручку, лежащую на ней, и на  жадно
сосущий ротик. Смотреть не было сил. Неужели эта изумительная женщина -  его
жена? Неужели они были близки? И это маленькое существо - его сын?
     - Ну хватит с тебя, ненасытный,- сказала Геня, от'няла малышку от груди
и, гордо держа его в руках, повернулась к Янушу: - Он  как  две  капли  воды
похож на тебя, Януш. Мож