ет быть, ты все-таки поцелуешь меня?
     Она протянула руку. Тонкую, нежную, белую руку. Этого он уже не  вынес,
упал на колени и покрыл руку поцелуями. Их лица оказались рядом.
     - Я грязный,- шептал он. - От меня, наверное, пахнет самогоном...
     Но губы были уже рядом с ее губами. Милые мягкие губы его  Гени.  В  ее
поцелуе было столько любви и нежности,  что  он  чувствовал  себя  с  каждой
секундой все беспомощнее. Она была сказочной феей, а  он  напоминал  лешего.
Его облик не гармонировал с чистотой комнаты и красотой молодой матери.
     - Откуда ты узнал?- спросила Геня. - Как тебе удалось прийти?
     - Мне сказали,- ответил он неопределенно и прижался головой к ее плечу.
Она гладила его заросшее лицо. Как хорошо и  в  то  же  время  страшно!  Как
теперь вернуться обратно в леса с воспоминаниями о прикосновении ее пальцев,
о вкусе ее поцелуев на своих губах?
     - Ты изменилась,- сказал он.
     Но изменился он сам. В течение пяти месяцев скитаний семья, дом,  жена,
ребенок жили лишь в его мечтах. И теперь, когда эти мечты осуществились,  он
потерял уверенность. Геня стала почти чужой. Нет, не чужой. Она стала  иной,
недосягаемой для пропахшего потом партизана.
     - Я тебе больше не нравлюсь?  -  спросила  она  с  обидой.  -  Акушерка
говорит, что я буду такой же стройной, как прежде.  Разве  только  несколько
шире в бедрах. Ну посмотри на меня!
     Он опустил  глаза.  Сначала  нужно  привыкнуть  к  тому,  что  все  это
происходит не во сне и рядом его Геня.
     - Поглядел бы ты на меня в последние дни перед появлением иа свет этого
шалунишки!- проговорила Геня. - Я была как бочонок  и  смеялась  над  собой,
смотрясь в зеркало. Мне казалось, что малыш будет гораздо крупнее, и я  была
немного огорчена, что он весит меньше  восьми  фунтов.  Акушерка  обрадовала
меня, сказав, что  родился  мальчик.  Послезавтра  его  будут  крестить.  Мы
назовем его Янушем в честь его татека, в честь его папы.
     - А кто эта акушерка?- спросил Януш, чтобы заставить ее говорить.
     Голос Гени успокаивал его. Лучше пусть говорит она, а не он. Что мог он
рассказать ей об этих пяти месяцах? Слушая  ее,  он  чувствовал  себя  снова
дома. Для нее он словно и не отсутствовал. Он же  за  время  разлуки  совсем
отвык от семьи.
     - Ты ее не знаешь,- ответила Геня. - Она из Данцига, обычно принимала у
евреек. Немка, но прилично говорит по-польски. Да и фамилия у нее  польская.
У меня она несколько  недель.  Ухаживала  за  мной  очень  хорошо.  Ты  ведь
останешься. Немцы уже давно не появлялись, а сначала приходили  регулярно  и
обыскивали дом.  Думаю,  что  теперь  они  забыли  о  тебе.  Прими  ванну  и
переоденься. Сегодня ночыо мы будем спать вместе, но ты же понимаешь -  тебе
нельзя,. . Я так тосковала по тебе...
     Он резко отшатнулся от нее.
     - Мне надо уходить,- сказал он торопливо.
     Ванна, несколько дней дышать с ней одним воздухом, провести ночь  рядом
с ней - нет, этого ему не  вынести!  Домашняя  обстановка  и  атмосфера  его
бывшего счастья так подействуют на него, что у него уже не  хватит  мужества
уйти снова.
     - Нет, не уходи,- воскликнула Геня. Слезы показались на глазах. - Я так
люблю тебя и не перенесу, если ты сейчас же  уйдешь.  Мы  часто  говорили  о
тебе. Ты и не представляешь, что можно говорить с ребенком даже тогда, когда
он еще в тебе. Он понимал меня. Честное слово!  Я  клала  руку  на  живот  и
рассказывала ему о его татеке. А он начинал шевелиться. Мне было больно,  но
очень приятно.
     - Завтра я должен быть в Варшаве,- солгал Януш. Я не могу остаться. Но,
возможно, скоро приду опять. Может быть, и война протянется недолго.
     - Постой! Подержи его на руках. Смотри, какой он легкий,  -  упрашивала
Геня, протягивая ребенка. Его  руки  ноказались  ему  слишком  большими  для
такого крошечного, хрупкого создания, смотревшего на него  испытующе  своими
разумными глазками. Знакомство оказалось удачным. Малышка икнул  и  уцепился
ручонкой за его палец. Януш растрогался. -
     - Он узнал своего татека,- сказала Геня. - Он плачет, когда  в  комнату
входит акушерка. С тобой же он спокоен, чувствует себя в безопасности. Я так
много рассказывала ему о тебе, что...
     - Я пойду,- перебил ее Януш с болью в сердце  и  отдал  ей  ребенка.  -
Ничего не поделаешь, Геня. Эта проклятая война  взяла  меня  в  свои  цепкие
лапы. Я и не предполагал, что все это еще  существует,-  сказал  он,  обводя
взглядом комнату. - Там, где я, некогда заниматься собой. Мы говорим о  еде,
о водке и  о  немцах,  которых  предстоит  уничтожить.  Мне  придется  снова
привыкать к тебе, к счастью...
     Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, страшась соблазна прикоснуться  к  ее
влажным, теплым губам. Его смущала белизна ее тела, которое принадлежало ему
и подарило ему сына и которое все же стало для него чужим. Он  был  поражен,
когда она без стеснения заговорила с ним о своих бедрах и груди, словно  это
было неприличным по отношению к такому грубому мужику, каким он стал.
     - Я привыкну снова!- произнес он заикаясь, повернулся  и  направился  к
двери спальни.
     - Януш!- прозвучал ее голос, как крик  о  помощи.  Ты  меня  больше  не
любишь?
     -  Здесь  мир,  -  ответил  он,  неопределенным  жестом  показывая   на
окружающую обстановку. -  Ковер,  шторы,  обои,  распятие,  кровать,  ты.  И
ребенок! Мне нельзя было приходить. Это  лишит  меня  мужества.  Это  жизнь,
которую я...
     "Которую я забыл",- хотел сказать Януш, но это обидело бы ее. К тому же
это было и не совсем так. Он не забыл, он  просто  отвык.  Ему  надо  заново
привыкнуть к счастью, как в свое время ему пришлось привыкать к войне.
     - Я люблю тебя,- произнес он отрывисто и вышел в коридор.  Его  трясло.
Он не мог уже представить себе сморщенное личико своего  сына.  Нельзя  было
приходить. Месяцами он жил в атмосфере ненависти. Любовь в этом доме, любовь
его . собственной жены пробуждала в нем страх. Страх, что он уже  не  сможет
привыкнуть  к  ненависти.  К  ненависти,   которая   стала   необходимой   в
разграбленной и униженной Польше.
     Но  ему  нечего  было  бояться,  чти   он   разучится   ненавидеть.   У
чувствительного интеллигентного  Януша  Тадинского  будут  еще  причины  для
ненависти...
     Внизу у лестницы стояла акушерка. Она улыбалась ему. Это была  странная
улыбка.
     - Ты заставил себя долго ждать,- сказала она. - Мы думали,  ты  придешь
гораздо раньше.
     - Кто это "мы"?- спросил Януш.
     В облике женщины он почувствовал скрытую угрозу.
     - Мои друзья из тайной полиции и я,- ответила она.
     Он в западне! Взгляд метнулся к двери на черный ход.
     - Нет!- поспешно предупредила она. - На этот раз тебе  не  удастся  нас
провести. Этот выход отрезан. Не поднимай шума. Твоей  жене  не  обязательно
знать об этом.
     Тебя ждут на улице. Если будешь благоразумным, твою жену,  может  быть,
оставят в покое.
     - Если с ней что случится... - хриплым голосом произнес Януш. - Если  с
ней что случится, то я...
     - Лучше думай о себе,- прервала немка.  -  Если  будешь  сговорчивым  и
усвоишь, что от тебя требуется, то она, может быть, и не понадобится.
     У него похолодели: руки. Если бы он мог задушить эту тварь... Но  тогда
они схватят вместо него Геню. Его, Геню, нежную, чистую, невиновную.
     - Не горячись,- прошипела "акушерка". - Выходи на улицу  да  не  забудь
поднять руки. Тебя там ждут!
     Их было четверо. Здоровенные парни в гражданском. Они  стояли,  засунув
руки в карманы, около заведенной машины.
     - Без шума!- грубо прорычал один из  них.  -  Садись!  -  кивнул  он  в
сторону машины. Если сейчас попытаться бежать, то его  пристрелят.  Придется
подчиниться, тогда у них не будет причин придраться к Гене. Хватит ли у него
мужества? Вряд ли. Особенно  теперь,  когда  он  увидел,  какой  удивительно
прекрасной может быть мирная жизнь. Надо выдержать во что бы то ни стало.  А
вдруг все эти рассказы о зверствах преувеличены? А вдруг его просто  посадят
в тюрьму?. .
     Януш сел в машину. За рулем сидел ефрейтор, на заднем сиденье -  офицер
СС с пистолетом в руке.
     - Наконец-то,- пробурчал недовольно офицер. - Ты  мог  бы  появиться  и
несколькими месяцами раньше, паразит.
     - Не понимаю по-немецки!- сказал Януш.
     - Посмотрим,- засмеялся немец. В машину сел еще один немец, заняв месте
рядом с Янушем, а третий сел рядом с водителем.
     - Поехали!- приказал офицер шоферу.
     Януша подвезли к зданию тайной полиции.  Улица  была  пустынна.  Поляки
обходили этот район,  как  зачумленный.  За  малейшую  оплошность  их  здесь
хватали часовые и тащили в помещение.
     Януш вышел из машины. Под охраной  четырех  солдат  его  ввели  в  дом,
принадлежавший до войны богатому  еврею.  Теперь  хозяин  особняка  сидел  в
каком-нибудь концентрационном лагере, если чудом остался жив.
     По  широкой  мраморной  лестнице  Януша  провели  в  роскошную  большую
комнату. Офицер сел за стол и посмотрел  на  Януша,  сзади  которого  встали
солдаты.
     - Я майор Циммерман,- сказал офицер. - Никогда не слышал обо мне?
     Януш не ответил. Он почувствовал себя так, словно его  окатили  ледяной
водой. О Циммермане ходили страшнейшие слухи. Если даже одна десятая доля их
была правдой... Януш смотрел в окно. Росадане ошибся. Януш был  слаб  духом.
Все в нем дрожало от страха. Он пытался ни о чем не думать и только смотреть
в окно. На крыше соседнего дома  прыгали  два  воробья,  с  проводов  слетал
снег...
     - Я считаю, что все же следует  побеседовать,  -  сказал  Циммерман.  -
Говори ты, а я послушаю. Плохо, если начнешь врать. Итак, сколько фальшивых,
документов ты сделал?
     Януш продолжал смотреть на улицу. Прилетел третий воробей. Они сразу же
улетали, как только их что-то пугало, но каждый раз возвращались обратно.
     - Ты что, не слышишь, свинья, о чем тебя спрашивает господин  майор?  -
заорал один из немцев, стоящих сзади. Януша сильно ударили кулаком в  спину.
У него перехватило дыхание.
     - Я не понимаю по-немецки,- с трудом произнес он.
     Циммерман иронически улыбнулся. Из-под нависших бровей  хмуро  смотрели
холодные глаза, большой ястребиный нос почти касался тонкой верхней губы. Он
выдвинул ящик стола, вынул папку, развернул ее и громко прочел:
     Януш Тадинский. Родился в Варшаве 4 декабря 1918 года. Надо же, сегодня
как раз твой день рождения.  И  если  ты  не  разговоришься,  то  этот  день
рождения будет для тебя крайне неприятным.
     -  Не  понимаю  по-немецки,  -  упрямо  твердил  Януш.  -  -  Учился  в
технической школе,- - продолжал читать  Циммерман.  -  Одновременно  посещал
трехгодичные вечерние курсы по немецкой торговой экономике, которые  окончил
с высшей наградой. Так, значит, не знаешь немецкого?
     - Ну что, все еще не понимаешь по-немецки?-  проревел  немец,  стоявший
сзади Януша. Новый удар в спину, от которого чуть не  лопнули  легкие.  Януш
широко раскрыл рот, силясь перевести дыхание. Ему стало стыдно, что  он  был
так беспомощен перед врагом.
     - Я ничего не знаю,- ответил он.
     - Ну и ну,- удивился Циммерман. Его голос звучал почти  дружелюбно,  но
это настораживало гораздо больше, чем грубые окрики его  подчиненных.  -  Не
знаешь, с кем встречался в течение этих пяти месяцев? Не знаешь, где спал  и
что ел? Не знаешь, где работал и кому отдавал  свои  маленькие  произведения
искусства? А нам как раз именно  это  хотелось  бы  знать,  мошенник.  И  ты
скажешь, иначе... Поляки подробно рассказывают о наших методах. Рассказы  не
преувеличены. Слышишь, Тадинский? Смотри, не  пришлось  бы  испытать  их  на
собственной шкуре. Дошло?
     Воробьи нашли, кажется, что-то съестное. Один схватил добычу и улетел в
сторону, остальные бросились за ним. Поднялась драка.
     "Даже воробьи ведут войну",- - подумал  Януш  и  произнес  вслух:  -  Я
ничего не знаю.
     - На  твоем  месте  я  сначала  хорошенько  подумал  бы,  Тадинский,  -
продолжал Циммерман. - Насколько мне известно, у тебя красивая жена. К  тому
же у тебя родился сын. В  России  полно  солдатских  борделей.  Твоей  жене,
верно, не очень понравится, если мы пошлем ее туда вложить свою лепту в дело
окончательной победы.
     Нежная, милая, чистая Геня. Геня, с ясными, непорочными глазами.  Геня,
излучавшая  столько  душевного  благородства,  что  даже  он,  ее  муж,  мог
приблизиться к ней лишь с волнующей робостью.
     - В Смоленске мы открыли дом  исключительно  с  благородными  дамами  и
женами высших чиновников. Наши мальчики любят повозиться с этими изысканными
женщинами, у которых лица святош. Я могу обеспечить там местечко и для твоей
Гени. Видишь, мне все известно, даже ее имя.
     Воробьи чего-то испугались и улетели. Впрочем, Януш все равно их уже не
видел. Он ничего больше не видел. Глаза застилала серая пелена тумана, а  за
ней - Геня в постели, с ребенком у груди. Тут же Росада,  и  Лямпка,  и  все
безымянные люди, которым он помог. И Польша,  которая  должна  жить  и  ради
которой нужно идти на жертвы. Что стоит жизнь одного незаметного чертежника,
делавшего фальшивые документы? Какое значение имеет честь  простой  польской
женщины в то время, когда на карту поставлено будущее цивилизаций?
     - Я ничего не знаю,- упрямо повторил Януш.
     - Если твою жену отправят, Тадинский, то сын останется один,  -  ехидно
сказал Циммерман. - Но для него мы тоже что-нибудь  подыщем.  У  тебя  почти
арийская морда, грязный поляк. Если жена не обманывала тебя,  то,  возможно,
мы направим твоего сына в одно из специальных заведений в Германии.  Там  из
мальчишек делают настоящих мужчин, Тадинский.  Чистокровных  нацистов,  ясно
тебе?
     - Подлецы!- крикнул Януш.  -  У  вас  нет  ни  стыда,  ни  совести.  Вы
проиграете эту войну, потому что у вас нет  чести.  Да,  я  боролся  с  вами
скромными средствами, которыми я  располагал.  Но  я  все  равно  ничего  не
расскажу. Возможно, я не вынесу всех ваших пыток и признаю себя виновным.  Я
не родился героем и все же буду держаться до конца.  Но  какое  отношение  к
этому имеет мой  сын?  При  чем  здесь  моя  жена?  Я  здесь,  и  вы  можете
расправиться со мной. Но предупреждаю, это будет не  так  легко  сделать.  С
божьей помощью мне удастся выдержать и...
     - Не смей трогать бога, грязный  поляк,-  закричал  Циммерман,  впервые
потеряв самообладание. - Все вы проклятые коммунисты.
     - Но, во всяком случае, мы не проявляем свой  героизм,  расправляясь  с
женщинами и детьми!- воскликнул Януш.
     Циммерман посмотрел на свои дрожащие руки, вынул сигарету и закурил.
     - Взять его!- приказал он, сдерживая бешенство. Отведите его в соседнюю
комнату и поработайте над ним.
     Два солдата схватили Януша и  поволокли.  Циммерман  пошел  следом.  Он
несколько раз затянулся, потом вынул из кармана мундштук, выбил его о ноготь
большого пальца и вставил сигарету.
     "Начинается,- подумал Януш в смятении. - Мне  страшно.  Я  трус.  Я  не
переношу боли и не выдержу более четверти часа".
     Его ввели в большую полупустую  комнату  с  белыми  крашеными  стенами.
Посредине стоял тяжелый дубовый  стол.  На  нем  лежали  зловещие  предметы:
резиновая дубинка, железная цепь, бамбуковая палка, железный брусок, длинный
кнут. Над столом - мощная лампа под белым  стеклянным  абажуром.  С  потолка
свисал толстый канат с петлей на конце. В углу комнаты - умывальник, у  стен
- несколько стульев.
     - Раздевайся,- приказал Циммерман. - Посмотрим, как ты сейчас  запоешь.
- Януш не пошевелился, и Циммерман  сказал  солдатам:  -  Помогите-ка  этому
ребенку снять штаны.
     Януша схватили цепкие тренированные руки,  в  которых  он  почувствовал
себя жалкой игрушкой.  С  него  сорвали  одежду.  По  голой  дрожащей  спине
струйками побежал пот. На лице отразился испуг.
     - Ты, кажется, сдрейфил?- спросил Циммерман. И не без оснований. Не зря
я слыву специалистом по горящим сигаретам.  Тебя  привяжут  к  столу,  и  ты
станешь моей пепельницей. Одно только обидно: паленая  кожа  поляка  страшно
воняет. А ну, ребята, зададим ему перцу!
     Самый высокий солдат схватил кнут. Второй встал у  двери,  а  Циммерман
сел на край стола, с интересом  наблюдая  за  происходящим  своими  колючими
глазами.
     - Парень с кнутом - Вилли,- сказал Циммерман Янушу.
     Вилли почти с нежностью взял кнут в руку, привычно играя им.
     - Начинай, Вилли,- приказал Циммерман.
     Кнут ожил в руке эсэсовца, вложившего в него всю ненависть и  презрение
к  этому  голому  тощему  "бандиту"  поляку.  Уже  при  первом  ударе   Януш
пронзительно закричал от нестерпимой боли. Он не выдержал и двадцати секунд.
Кожа на спине поползла клочьями.  Боль  пронзила  его  насквозь.  За  первым
пробным ударом последовал второй. Вилли бил по одному и тому же месту. Януша
трясло, как от электрического тока. Вилли выругался.
     - Не связать ли его, господин майор?
     - Пусть попляшет,- ответил Циммерман,- веселее смотреть.
     Сквозь   адскую   завесу   красного   прыгающего   тумана   на   Януша,
содрогающегося от невыносимой боли, смотрели холодные глаза. Он плотно  сжал
губы и напрягся в ожидании третьего удара. Кнут со страшной силой  обрушился
на спину. Януш взвыл  от  боли  и  волчком  завертелся  по  комнате.  Немец,
стоявший у двери, громко  смеялся,  а  Вилли  бегал  за  Янушем  остервенело
хлестал его.
     После десятого удара Януш упал.  Раскаленный  свинец  жег  спину.  Лицо
Циммермана проступало зловещим бледно-желтым пятном в кроваво-красном море.
     - Тебе  все  равно  не  выдержать,  -  сказал  Циммерман.  -  Никто  не
выдерживает. А ведь это только цветочки.
     - Будьте прокляты, бандиты!- выкрикнул Януш. Вы мерзавцы... .
     Боль и страх были безмерными. Но Януш не хотел уже думать  о  себе.  Он
должен был думать о сотнях и тысячах тех, кого ждет та же  судьба,  если  он
заговорит. Он вынесет все удары ради тысяч подпольщиков, борцов за свободу.
     - Бейте, бейте до смерти, но я ничего не скажу. Вы подлецы, и я плюю на
вас... - проговорил он и плюнул в Циммермана. Плевок не достиг  цели,  слюна
текла по подбородку, но Януш рассмеялся, хотя от смеха  боль  во  всем  теле
усиливалась. Новый удар кнута. Он вскочил как ошпаренный, но сейчас же  упал
от следующего. Боже, больше нет сил! Он сойдет с ума от боли, превратится  в
жалкого труса и расскажет им все, что они захотят. Надо перехитрить их. Надо
сделать так, чтобы они убили его.
     Руки Януша превратились в раскаленные клещи. Он, пошатываясь,  пошел  в
сторону Циммермана,  полный  решимости  вцепиться  в  его  толстый  прусский
загривок. Циммерман, увидев в глазах Януша  смерть,  пронзительно  закричал.
Кнут хлестнул Януша по шее, руки палачей грубо оттащили его назад. Он  упал.
Его ударили сапогом по голове. Все  завертелось,  как  в  водовороте,  и  он
провалился в бездну беспамятства.
     Януша облили холодной водой. Он очнулся, но  глаз  не  открывал.  Пусть
думают, что он все еще без  сознания.  А  то  начнут  снова.  Он  нащупал  в
разбитой десне два качавшихся зуба. Рот был полон крови.
     Да, было чертовски тяжело. Но им, кажется,  пока  не  удалось  добиться
своего. Теперь Януш уже  не  ощущал  боли,  испытывая  лишь  чувство  тупого
оцепенения. Он продолжал лежать с закрытыми глазами, но провести палачей  не
удалось. Они собаку съели в своем деле и прекрасно знали, когда их  пациенты
притворяются.
     - Открой зенки, Тадинский. Иначе мы сделаем это за тебя. Ножом!
     Януш с трудом сел. Он выплюнул  един  из  выбитых  зубов  и  засмеялся,
услышав, как тот упал на пол. Ему хотелось встать,  но  ноги  не  слушались.
Голова тряслась, как у юродивого.
     - Еще несколько таких ударов по голове,  и  тогда  я  вообще  не  смогу
разговаривать, Циммерман.
     - Уведите его,- рявкнул майор. - Подумай хорошенько  над  тем,  что  мы
можем сделать  с  твоей  вшивой  бабой  и  твоим  щенком.  Сделай  вы