молча любоваться ею.  В
женской  одежде  и  походка  у  нее  изменилась.  Тадеуш   смотрел   на   ее
покачивающиеся бедра, и на душе  у  него  теплело.  Но  он  чувствовал  себя
совершенно беспомощным, ничего не понимая в этом великом чуде - женщине.
     В  лесу  пахло  влажной  сосной.  Капли  дождя,  падавшие  с  деревьев,
сверкали, как бриллианты, в волосах Ядвиги. Тадеуш пытался вспомнить диалоги
из фильмов, которые он видел раньше, и из книг, читанных им. Герои фильмов и
романов всегда были очень красноречивы. Они легко  расточали  комплименты  и
без труда завоевывали сердца возлюбленных.
     И все же уж если ему и суждено когда-нибудь признаться ей,  то  лучшего
случая не найти. Глухой лес, кругом ни души. Самая подходящая обстановка для
объяснения.
     Но с чего начать? Сказать, что  он  ее  любит?  Она,  пожалуй,  ответит
пощечиной. Они никогда не говорили о личных делах. Он не сделал ей ни одного
комплимента. Во всех романах герои начинали с комплиментов.
     - Ты очень красива,- произнес он без долгих раздумий.
     Она остановилась.
     - Что ты, Тадеуш?  Не  смейся  надо  мной.  Я  знаю,  что  выгляжу  как
замарашка.
     - Нет, ты красивая,-  повторил  Тадеуш  настойчиво.  -  Я  считаю  тебя
красивой.
     - Иди сюда! Пойдем рядом,- сказала Ядвига. - Не надо так  говорить.  Не
обижай меня. Знаешь, мой отец был врачом. Мы жили в Варшаве и были очень бо-
гаты. По вечерам к нам  приходили  гости.  В  вечернем  платье,  с  длинными
волосами я была действительно красивой.
     - Для меня ты и сейчас очень красива,- перебил Тадеуш. - Я  никогда  не
видел ничего прекраснее твоих глаз и твоих рук.
     - Как я ненавижу мою теперешнюю жизнь!- продолжала Ядвига. -  У  нас  в
доме было много слуг. Я никогда не занималась кухней, а  теперь  я  прислуга
грязных, некультурных грубиянов.
     - Не говори так, Ядвига,- сказал Тадеуш. - Они  хорошие  товарищи.  Все
они настоящие поляки! И дерутся как черти. Не  их  вина,  что  они  выглядят
неотесанными. Война заставила их жить не по-человечески.
     - Я не хочу жить по-скотски,- возразила Ядвига  с  жаром.  -  Раньше  я
ежедневно принимала ванну, играла на пианино и скрипке. Мужчины  восхищались
мной и ловили мою улыбку. А в лесу ребята даже не заметили, что  я  женщина.
Хотя, может быть, это и к лучшему. Если бы они вдруг увидели во мне женщину,
то мне пришлось бы худо.
     - А я вот увидел, что ты женщина,- тихо произнес Тадеуш.
     - Ты - совсем другое дело. Ты студент.
     - Да, еще год, и я стал бы инженером, но чертовы немцы все испортили.
     - Если бы ты меня знал  раньше,-  продолжала  Ядвига,  -  то  сразу  же
влюбился бы в меня. В меня все влюблялись.
     - И я влюбился в тебя!- воскликнул Тадеуш, потупив глаза. -  О  Ядвига,
как я люблю тебя!
     - Не надо, не смейся надо мной,- прошептала девушка. - Как может  такой
чудесный парень, как ты, влюбиться в... такую?
     - Я некрасив,- перебил ее Тадеуш. - Кроме  того,  хромаю.  Я  не  строю
иллюзий и думал, что никогда не отважусь признаться тебе в любви.  Рад,  что
теперь тебе известно все, и не обижусь, если тебе это безразлично.
     - Довольно, Тадеуш. Давай поговорим о чем-нибудь  другом.  Ты  же  меня
совсем не знаешь. Мы встретились слишком поздно. Тебе только кажется, что ты
любишь меня. Ведь я единственная женщина, которую ты видишь теперь. Кончится
война, и ты забудешь о партизанской кухарке.
     - Если бы мне пришлось выбирать из всех женщин  мира,  одетых  в  самые
роскошные наряды, то и тогда я выбрал бы тебя, в твоих заношенных брюках и в
солдатской куртке. Клянусь, я выбрал бы только тебя, будь ты рябой,  слепой,
глухой...
     К его удивлению, она начала плакать.
     - Не плачь, Ядвига,-  прошептал  он  испуганно.  -  Я  больше  не  буду
говорить об этом, если я тебе так противен.
     - О нет, Тадеуш,- ответила она. - Ты мне не противен. Наоборот... - Она
начала плакать еще сильнее. И все же у него потеплело на сердце. Он взял  ее
за руку, но она вырвалась.
     - Не прикасайся ко мне. Я не достойна твоей любви. Я безобразна.
     - Ты прекрасна,- еще раз повторил Тадеуш. - И без богатых  туалетов  ты
хороша  для  меня.  Даже  в  рубище,  остриженная  наголо,   ты   останешься
красавицей. Ничто не портит тебя.
     - Ах, Тадеуш, ты не понимаешь,- воскликнула она в отчаянии. - Не смотри
на меня. Я должна тебе все рассказать, но не могу, когда ты так смотришь.
     Тадеуш шел рядом с ней по мокрой траве и лужам, уступая ей тропинку.
     - Моя мама - еврейка,-  рассказывала  Ядвига.  -  Я  была  единственной
дочерью. Когда немцы стали подходить к Варшаве, мы убежали. Уехали на  своей
машине. Но в пути кончился бензин, и  мы  остановились  на  одной  брошенной
хозяевами ферме. Там нас и нашли немцы.  Мама  была  расстреляна  на  месте.
Здесь же убили и отца за то, что  он  был  женат  на  еврейке.  Можешь  себе
представить, что я пережила, видя, как на моих - глазах убивают отца и мать.
     - Не надо, не вспоминай об этом,- нежно  успокаивал  ее  Тадеуш.  -  Мы
отомстим за них. Отомстим за всех погибших.
     - И за меня?- спросила Ядвига сурово.
     - А что они сделали с тобой?
     - Ты не догадываешься,- резко  произнесла  девушка.  -  Неужели  ты  не
понимаешь, что они могут сделать с девятнадцатилетней  девушкой,  которая  к
тому же недурна собой?
     Тадеуш оцепенел.  Он  представил  ее  себе,  почти  ребенка,  видевшего
ужасную смерть своих родителей. Наверное, он неправильно ее понял. На  такое
злодеяние вряд ли способны даже нацисты.
     - Ты хочешь сказать...
     - Да, я хочу сказать именно это,- продолжала Ядвига.  -  Я  догадалась,
что меня  ждет,  когда  один  из  них  схватил  меня.  Я  вырвалась,  одежда
разорвалась, и он совсем озверел. Я бросилась в глубь двора, но они  поймали
меня, повалили на землю и... Их было семеро. Двое держали  меня.  По  дороге
ехали грузовики с солдатами, которые смотрели, как  эти  мерзавцы...  -  Она
опять заплакала. - Теперь ты знаешь, почему я не должна говорить о любви.  Я
обесчещена. Ни один мужчина больше не прикоснется ко  мне.  Мне  никогда  не
забыть унижения. Да и кому я нужна теперь такая... Мне двадцать один год,  а
на мою долю выпало уже столько горя. Жаль, что у меня  не  хватает  мужества
покончить с собой.
     Тадеуш задыхался от ненависти и сострадания! И от  любви!  От  огромной
любви, которая поможет ему вернуть Ядвиге счастье.
     - Не ты обесчещена,- воскликнул он взволнованно. - Обесчещены они сами.
Теперь я люблю тебя еще сильнее. Не отвечай мне сразу,  Ядвига.  Но  если  у
тебя появится ко мне хоть капля чувства, я буду любить тебя вдвойне...
     - И тебе не противно?- удивилась Ядвига. - Разве ты не понимаешь?  Семь
грязных наглых солдат, один за другим... Я часто кричу во сне и просыпаюсь в
ужасе. До сих пор меня жжет вся эта мерзость. Я ничего не знала,  понимаешь?
Я танцевала и разговаривала с мужчинами, но ни разу  никого  не  поцеловала.
Каждый день я ходила в церковь. Однажды я поклялась, что в моей жизни  будет
только один мужчина.
     - Не думай больше об этом,- сказал Тадеуш с жалостью. - Все позади.  Ты
еще так молода. Окончится война, Польша снова будет  свободной,  и  все  это
покажется страшным сном. Страшный сон тоже забудется, когда  к  тебе  придет
любовь и ты будешь счастливой.
     - Любовь!- воскликнула Ядвига язвительно и вытерла слезы.  -  Давай  не
будем говорить об этом. Вот и Пальмиры. Через полчаса  я  вернусь.  Ты  меня
подождешь здесь?
     - Может быть, мне пойти с тобой?
     - Нет, командир считает, что лучше ходить одной. В  случае  провала  он
потеряет одного, да к тому же женщину.
     Тадеуш смотрел ей вслед. Удаляясь, фигура Ядвиги как бы растворялась  в
сером осеннем воздухе. Тадеушу  стало  страшно  от  того,  что  сердце  этой
девушки было так ожесточено. Для ненависти к нацистам  добавилась  еще  одна
причина. Неужели  Ядвига  действительно  может  полюбить  его?  "Ты  мне  не
противен,- сказала она. - Наоборот!" Раньше он мечтал о возможной близости с
ней, но сейчас хотел только одного - быть рядом, держать ее  руку  в  своей,
гладить ее волосы, вниманием и нежностью стереть в ее душе следы  пережитого
горя.
     Радость  захлестнула  его,  когда  она  показалась  вдали.  С  чувством
волнения  он  следил  за  Ядвигой,   которая   быстрой   девичьей   походкой
приближалась к нему.
     Ей оставалось пройти метров двести, когда из деревни выехало  несколько
военных машин. Ядвига ускорила шаг, и, подбежав к Тадеушу, произнесла тяжело
дыша:
     - Немцы прочесывают деревню. Прошлой ночью убили одного шкопа, и теперь
они обыскивают все дома. Бежим!
     Но бежать было уже поздно. До леса было еще далеко, к  тому  же  оттуда
шли машины в их направлении. В серых осенних полях слева и справа  виднелись
отдельные фермы.
     - Мы не успеем добежать до леса,- сказал Тадеуш  -  Тебе,  может  быть,
удастся, но мне, с моей хромой ногой...
     - Тогда идем на ферму. Вот туда, вдоль той изгороди Нас, может быть, не
заметят. Здешние крестьяне сочувствуют партизанам.
     - А если начнут обыскивать и фермы?
     Она пожала плечами.
     - А на дороге у нас вообще нет шансов.
     Изгородь была высокой и частой. По размытой  дождями  пашне  идти  было
тяжело. Ядвига пропустила Тадеуша вперед и старалась  шагать  с  ним  рядом.
Когда они подошли к ферме, залаяла собака. Дверь дома была видна  с  дороги,
поэтому они  прошли  во  двор,  где  столкнулись  со  старым  полуоборванным
крестьянином, окинувшим их хмурым взглядом.
     - Мы партизаны!- сказал Тадеуш прерывисто дыша.
     - Что, за вами гонятся?
     - Облава. Какого-то шкопа отправили на тот свет.
     - Я вас не видел,- сказал крестьянин и показал на сарай. - Там сено. На
сеновал ведет лестница. Будьте осторожны, за второй балкой дыра почти в метр
шириной. Не свалитесь, сломаете ноги.
     - Большое спасибо,- поблагодарил Тадеуш.
     - Не за что. Я вас не видел.
     Хозяин ушел в дом, а Тадеуш с Ядвигой полезли на сеновал. В  сарае  был
сложен разный сельскохозяйственный инвентарь, стояли плуг, вилы для  навоза,
борона и телега. Было сыровато, но приятно пахло сеном.
     Тадеуш пропустил Ядвигу  вперед,  и  она  стала  подниматься  по  узкой
лестнице. При виде ее стройных, крепких ножек сердце  Тадеуша  переполнилось
нежностью. Милая, чудесная Ядвига... Она стала ему еще ближе и дороже, когда
он узнал, что с ней сделали немцы.
     Ядвига взобралась наверх и остановилась в нерешительности.
     - Иди вперед, Тадеуш, и помоги мне перепрыгнуть через опасное место,  -
позвала она.
     Он сел рядом с ней и попытался нащупать  рукой  следующую  перекладину.
Потом он поднялся и прыгнул. Ядвига рассмеялась, увидев, как  он  растянулся
на сене. Смех обрадовал его. Раньше она никогда не  смеялась.  Теперь  с  ее
личика исчезло трагическое выражение покорности и обреченности,  которое  он
замечал, но не понимал прежде.
     Тадеуш встал, отряхнул сено с одежды, подошел к дыре и протянул  Ядвиге
руку. Она прыгнула и упала. Теперь смеялись оба. Тадеуш  сел  рядом,  и  его
руки невольно потянулись к ней. Она замерла, в ее глазах мелькнули  страх  и
отвращение...
     - Не надо, Тадеуш,- прошептала она. - Не надо, пожалуйста.
     Но его губы уже коснулись ее  губ,  и  она  сама  обняла  его.  Чистый,
целомудренный  поцелуй.  И  все  же  что-то   изменилось.   Они,   казалось,
почувствовали  в  этот  короткий  миг,  что  созданы  друг  для  друга.   И,
отодвинувшись, они продолжали держаться за руки. Не сводя  с  Тадеуша  глаз,
Ядвига произнесла:
     - Ты не должен был так поступать.
     - Нет, должен!- возразил Тадеуш.
     Они забыли обо всем.  Здесь  не  было  больше  войны,  не  было  убитых
родителей, тяжелой партизанской жизни, немецких орд, поработивших  страну  и
истребляющих  соотечественников.  Здесь,  на  сеновале,  были  только   двое
влюбленных.
     - Если юноша любит девушку, то может поцеловать ее,- продолжал  Тадеуш.
- И если девушке это неприятно, то она  должна  ответить  пощечиной.  Ты  не
ударила меня, значит...
     Он поцеловал ее еще раз во влажные, теплые  губы.  Ядвига  прижалась  к
нему, и сердце Тадеуша затрепетало от счастья.
     - Я люблю тебя,- сказал он восторженно. - Как-то я читал,  что  мужчина
только один раз в жизни испытывает  настоящую  любовь.  Любовь  к  сказочной
принцессе. Ты моя принцесса,  принцесса  с  сеновала.  Тебе  не  обязательно
любить меня, разреши лишь мне любить тебя, держать твою руку и целовать твои
губы...
     - Боже, какой же ты чудак! Неужели ты думаешь, что я  позволю  целовать
себя без любви? Да я бы сбросила тебя с сеновала! Знай же. Я  люблю  тебя  с
первого дня твоего  прихода  к  нам.  Все  остальные  только  и  знают,  что
хвастаться, сколько убили немцев и  пустили  под  откос  эшелонов.  А  когда
выпьют побольше, то только и разговоров, что о победах над девушками... А ты
совсем другой. Ты сразу стал помогать мне,  оказывать  знаки  внимания.  Для
тебя даже в этих джунглях я осталась женщиной. Ты очень добр ко мне, Тадеуш.
И я всегда буду благодарна тебе за то, что ты разбудил во мне давно  умершие
чувства. Ты забудешь меня, когда...
     - Забыть тебя!  -  перебил  Тадеуш.  -  Никогда!  Я  хочу  видеть  тебя
счастливой. Я женюсь на тебе, у нас будет куча детей. Я хочу видеть, как они
родятся, как ты кормишь их, как...
     - Довольно, Тадеуш,- тихо произнесла она.
     В ее глазах стояли слезы, слезы радости. Могут же  быть  глаза  женщины
такими   бездонно-глубокими,   многообещающими   и    одновременно    такими
непорочными! Он снова обнял ее с чувством  любви,  обожания  и  преклонения,
хотел поцеловать еще раз, но послышался шум машины, подъехавшей к дому.
     Чары были разрушены.
     Война напомнила о себе. Нет, они не  сказочные  герои,  а  обыкновенные
партизаны,  которых  выслеживает  враг.  Внизу  послышалась   грубая   брань
чистокровных арийцев.
     - Зарывайся в сено,  -  прошептал  Тадеуш  с  тревогой.  -  Здесь  нас,
возможно, не найдут. Не бойся!
     - Я не боюсь,- ответила Ядвига тихо. - У меня есть нож.
     - Что нож против... - сказал он.
     - Нож не для них, а  для  меня,  -  ответила  она.  Второй  раз  им  не
удастся...
     Вернулись воспоминания, трагическая печать пережитого снова легла на ее
лицо, в глазах мелькнуло отвращение.
     Тадеуш прикрыл ее сеном и сам спрятался  рядом.  Они  теснее  прижались
друг  к  Другу,  чувствуя  себя  вдвойне  ближе  и  сильнее  перед  грозящей
опасностью.
     Сквозь  сено  доносились  приглушенные  голоса.   На   вопросы   немцев
крестьянин хмуро ответил по-немецки: "Ничего не  понимаю".  Потом  закричала
женщина, заплакали дети. Видно, "сверхчеловек" ударил хозяина.  Он  повторил
еще несколько раз: "Ничего не понимаю" - и добавил кое-что по-польски.  Если
бы немцы поняли сказанное, то расстреляли бы его на месте.
     - Как ты думаешь, найдут они нас?- прошептала Ядвига ему на ухо.
     - Молчи. Конечно, нет.
     Казалось, прошло несколько часов, прежде  чем  немцы  решили  осмотреть
сарай. Внизу послышался  топот  сапог.  Они  знали,  что  немцы  обязательно
пошарят на сеновале.
     - Смотри-ка!- заорал шкоп. - Там, наверху, сено. Надо взглянуть.
     - Да брось ты, мы ищем вчерашний день. Того  идиота  прикончил  сегодня
ночью отец или рассвирепевший ухажер его милашки. Вот и  весь  секрет  этого
убийства. Поехали обратно в деревню и расстреляем десяток поганых поляков.
     - Нет, я все-таки посмотрю наверху,- упрямо стоял на своем другой.
     - Кроме кошки с котятами, ты там ничего не найдешь.
     Лестница заскрипела под тяжестью  немца.  Двое  под  сеном  еще  теснее
прижались друг к другу. Им не хватало воздуха.  Послышалось  сопение  шкопа,
забравшегося наверх.
     - Черт возьми, ребята! На это сено да красивую крестьяночку!
     Внизу загоготали.
     И вдруг крик, брань, злорадный хохот.
     - В чем дело, Рольф? Видно, крестьяночка сбросила тебя оттуда?
     - Помогите же встать, дьяволы. Я, кажется, сломал ногу.
     Короткое молчание, потом раздался голос:
     - Ну и повезло же парню! Он действительно сломал лапу. Теперь попадет в
госпиталь с хорошенькими немецкими сестричками.
     - Поднимите меня, мерзавцы! Проклятие, как больно...
     Голоса стихли. Шум  отъехавшей  машины.  Тишина.  Тадеуш  и  Ядвига  не
шевелились, прислушиваясь к дыханию друг друга.  Страха  не  было,  осталось
чувство неловкости и смущения.
     -  Можете  считать,  что  вам  повезло,  -   послышался   внизу   голос
крестьянина. - Этот бандит провалился в дыру и упал как камень. Он орал  как
резаный. Жаль, что не сломал себе шею. Вот бы я посмеялся.
     Но ему было не легко смеяться: нос разбит в кровь, губа рассечена.
     - Все обошлось как  нельзя  лучше,  -  ответил  крестьянин  на  взгляды
Тадеуша и Ядвиги, спустившихся с сеновала. - Распускать руки теперь в  моде.
Ну, уходите да быстрее.
     - Большое спасибо, хозяин!- поблагодарил Тадеуш.
     - Не за что,- проворчал крестьянин. - Я ведь вас не видел.
     - И все же я благодарю тебя от всего сердца, отец - сказала  Ядвига.  -
На твоем сеновале я нашла кое-что снова. Я  поняла,  что  я  женщина,  а  не
какое-нибудь грязное животное.
     Они ушли, держась за руки и легонько раскачивая ми, как  обычно  делают
дети. Крестьянин удивленно смотрел им вслед.
     - Знаешь, Тадеуш, после тех немцев  у  меня  осталось  ужасное  чувство
гадливости. Для них я была вещью, или животным, предметом удовлетворения  их
похоти.
     - Забудь об этом, не вспоминай больше,- сказал он с нежностью и  крепче
сжал ее маленькую руку.
     - Нет, теперь я могу говорить. Теперь, когда со мной ты.  Перед  тем...
перед тем как они застрелили мою мать, она бросилась на колени и молила их о
пощаде, говоря, что она тоже человек. Но немцы, назвали ее грязной  еврейкой
и ответили, что евреи - не люди, а мужья евреек и их дети -  хлам.  Ведь  от
еврейских детей пользы меньше, чем от поросят. Поросят можно  съесть.  Когда
они расправились с моими родителями... Когда они сделали это  со  мной...  Я
стала считать себя  запятнанной,  подлой  и  ничтожной.  Вот  почему  я  так
благодарна тебе, Тадеуш. Ты видишь во мне человека.
     - Ты для меня все, ни за какие блага мира я не захотел бы даже  на  час
расстаться с тобой.
     - Давай скроем это от других.
     - Что?
     - Ну то... то, что между нами. Другие не поймут. Они  подумают,  что...
ну, что между нами не все так прекрасно... Они начнут строить догадки.
     - Ну конечно, все останется  между  нами,  дорогая.  Как  чудесно,  что
теперь я могу называть тебя "дорогая"!
     - Давай по вечерам писать друг  другу  письма  и  утром  передавать  их
тайно. О Тадеуш, я еще никогда не получала любовных писем.
     - Разреши поцеловать тебя,- сказал Тадеуш. - Мне очень нравится...
     - Ты уже целовал меня много раз,- возразила Ядвига строго,  но,  увидев
его разочарованное лицо, добавила: - Теперь моя очередь поцеловать тебя.
     Но им ничего не удалось скрыть от товарищей по отряду.
     Уже  на  следующий  день  их  дразнили  женихом  и  невестой,  началось
подтрунивание. Грубые, плоские шутки невоздержанных на язык партизан.
     - Когда свадьба, Радио?- спрашивали они Тадеуша.
     - Ну как, знает он толк в этих делах, девочка?  -  допытывались  они  у
Ядвиги, которая теперь всем казалась особенно привлекательной. -  Смотри,  а
то мы  отобьем  тебя.  Этот  радиочервь,  наверное,  и  не  понимает,  какое
сокровище ему досталось.
     - Видно, вы уж давно спелись, старый греховодник?
     Они терпели все насмешки, стыдясь, но и не скрывая своего счастья.
     Уже на  третий  день  партизаны  общими  усилиями  украсили  маленькую,
деревянную  хибарку  Ядвиги.  Вывесили  лозунги:  "Да  здравствуют  жених  и
невеста!", "Ищем кума Для первого партизанского сына". И  более  грубоватые,
вроде:  "Здесь  фабрикуются