партизаны.  Патентованная   система.   Подделка
запрещена". Слово "запрещена" было написано по-немецки. Оно и  без  перевода
было понятно каждому поляку.
     Вечером,  когда  Ядвига  вернулась  домой,  а  Тадеуш,   проводив   ее,
направился в свою землянку, его подняли на смех.
     - Черт возьми, Радио! Если ты сам не можешь установить связь, то  я  не
прочь сделать это вместо тебя!
     - Не составить ли для тебя схему, Радио?
     - Дело не в том, чтобы "изучить вопрос теоретически, но освоить  его  и
практически". Не так ли, Радио?  -  повторил  кто-то  излюбленное  выражение
Тадеуша.
     - Да отвяжитесь от меня ради бога!- отбивался Тадеуш.
     Конец насмешкам положила Ядвига,  появившаяся  в  узком  проеме  двери.
Партизаны замерли от удивления. И куда они смотрели раньше?! Побледневшая от
волнения,  нежная,  хрупкая  девушка  казалась  красавицей  даже  в   грубой
солдатской куртке.
     - Иди сюда, Тадеуш, - позвала она и с застенчивой улыбкой  добавила:  -
Партизанские жених и невеста не позволят смеяться над собой.
     Тадеуш и Ядвига остались одни. Она оперлась на спинку кустарной кровати
с темным соломенным матрацем. Он  остановился  у  двери,  робкий,  неловкий,
счастливый. Они чувствовали себя скованно, страшась  дальнейших  насмешек  и
шуток по поводу их пребывания вместе. Однако партизаны  оказались  настолько
тактичными,  что  с  уважением   отнеслись   к   влюбленным   и   прекратили
зубоскальство.
     В  лесу  стало  совсем  тихо.  Стемнело.  Но  и  в   вечернем   сумраке
взволнованные Тадеуш и Ядвига не сводили друг с друга счастливых глаз.
     - Я лягу на полу,- произнес Тадеуш.
     - Почему?- прошептала Ядвига  и  после  тягостного  молчания  добавила,
беспомощно опустив руки:- Я же люблю тебя...
     Его охватило страстное желание. Раньше с ним подобного не случалось. На
сеновале  они  лежали  рядом,  но,  кроме  огромной   любви   и   безмерного
преклонения, он ничего не чувствовал. А сейчас он горел как в  огне,  ладони
стали потными, во рту пересохло. Это состояние нравилось ему, и он  подумал,
что не будет ничего предосудительного в том, если...
     Тадеуш с трудом овладел собой. Надо показать ей, что он может любить ее
и без этого. Его любовь выше страсти. Ничто не должно  напомнить  ей  о  тех
немцах. К тому же он воспитан в строго религиозном духе и не  нарушит  своих
принципов даже в этих джунглях. Здесь так легко распуститься.
     - Спасибо тебе,- проговорил он тихо. - Но ты - моя сказочная принцесса.
Понимаешь?  Принцесса  с  сеновала.  А  принцессы  выходят  замуж  в   белом
подвенечном платье, с фатой и с длинным шлейфом. Жених  с  огромным  букетом
цветов ведет ее в  церковь,  к  священнику,  там  курится  фимиам  и  звучит
божественная органная музыка.  А  потом  в  собственном  доме  они  остаются
одни... Я не хочу по-другому, Ядвига. Пока идет война, это невозможно.
     Ядвига в недоумении смотрела  широко  раскрытыми  глазами  на  Тадеуша,
потом медленно протянула к нему руки и воскликнула:
     - Ты любишь меня не так сильно, как говорил!
     - О Ядвига, Ядвига!- произнес  он  прерывающимся  голосом  и  опустился
перед ней на колени. - Я не хочу опошлять все это, дорогая. Ты  хочешь  дать
мне все, о чем только может мечтать мужчина. Может быть, я последний  дурак,
что отказываюсь... Но  мы  должны  быть  благоразумными,  моя  маленькая.  Я
связываю наше  счастье  с  концом  войны.  Будем  ждать  вместе.  Тогда  бог
благословит наш брак.
     - Бог?- спросила Ядвига. - Ты все еще веришь в бога?
     - Да!- ответил Тадеуш. - Верю.
     - Сейчас?- прошептала она с сомнением. - В это сумасшедшее время? После
того, что произошло?
     - Да!- повторил Тадеуш. - После всего того,  что  произошло.  Нужно  во
что-то верить. Я верю в бога. Все остальное -  безумие.  Люди  убивают  друг
друга. Преступные тираны терроризируют половину земного шара. Только бог  не
делает никогда ничего неразумного. Бог всегда и везде. Всегда один и тот же.
Он единственный, на которого можно положиться и который никогда не обманет.
     - Но он допустил войну,- горячо возразила Ядвига.  Он  допустил,  чтобы
убили моих родителей и опозорили меня...
     - Нам не дано понять его,  -  прошептал  Тадеуш.  Не  знаю,  почему  он
допускает это. Но он сам пожертвовал сыном. Он так велик, что нам не  понять
его.
     - Ты хороший человек,- сказала Ядвига. - Сколько раз я пыталась  здесь,
в этой комнатушке, покончить с собой. Все казалось ненужным и противным.  Ты
пробудил во мне чувство человеческого достоинства,  веру  в  людей.  Я  верю
только в тебя, Тадеуш. Ты - мой собственный маленький бог.
     - Молчи, Ядвига,- попросил он испуганно и смущенно,  пряча  лицо  в  ее
колени.
     - Успокойся,- ответила она,  нежно  гладя  его  по  волосам,  счастливо
улыбаясь. - Я не зажгу перед тобой свечку. Как чудесно жить теперь, когда ты
здесь, а дальше будет еще лучше.
     Она отодвинулась, и он встал.
     - Давай спать,- сказала Ядвига.
     Она легла на  свой  соломенный  матрац,  он  улегся  на  полу  рядом  с
кроватью, поближе к ней.
     Тишина.
     - Тадеуш?
     - А?
     - Тебе не очень жестко?
     - Нет! Здесь чудесно! Ты бы поспала в землянке на  соломе.  Там  всегда
сыро и холод пробирает до  костей.  У  тебя  хорошо,  да  и  ты  рядом,  моя
любимая...
     Короткое молчание. И снова:
     - Тадеуш?
     - Да, мой ангел?
     - Как я благодарна тебе!. .
     - Это я должен благодарить тебя, моя дорогая. Я даже  мечтать  не  мог,
что такая девушка, как ты, когда-нибудь...
     -  Нет,  Тадеуш.  Я  должна  благодарить.  Ведь  я  чуть  не  натворила
глупостей. Я так стремилась к тебе...
     - Молчи, любимая,- произнес он с мукой в голосе, борясь с собой.
     - Я думала, что если... то тогда я забуду свой  позор.  Но  так  лучше.
Хорошо, что ты можешь любить меня просто так. Удивительно.  Во  мне  бродили
грешные мысли, а мне не было стыдно.
     - Спи же, милая.
     - На, возьми!- она протянула что-то.
     - Что это?- спросил он, не видя в темноте.
     - Нож,- ответила Ядвига. - Теперь он мне не нужен.
     Долго длилась эта ночь для двух влюбленных.
     Они были очень счастливы и горды тем, что нашли в  себе  силы  побороть
страсть и остались людьми в этом хаосе.
     В начале декабря 1941 года весь партизанский отряд ушел  из  лагеря  на
выполнение  задания  по   уничтожению   отдаленного   немецкого   гарнизона,
охранявшего огромный склад оружия, боеприпасов, снаряжения, обмундирования и
продовольствия.
     В лагере остались лишь Тадеуш - из-за своей хромоты  -  и  Ядвига.  Для
юной пары наступили дни безмятежного счастья в их бедной хижине, дни  чистой
и безмерной любви.
     Они крепко и спокойно  спали,  когда  ворвались  немцы.  Сонному  и  не
понимавшему еще, что произошло, Тадеушу надели наручники. Ядвига в  отчаянии
закричала. В ее сознании сразу  же  всплыла  с  ужасающей  ясностью  картина
происшедшего с ней раньше. Но солдаты вермахта, надев ей  наручники,  больше
не обращали на нее внимания.
     Немцы, казалось, не знали, что с ними делать. Тадеуш и Ядвига  сказали,
что они уже несколько месяцев живут здесь и не причинили никому вреда.  Снег
за дни отсутствия отряда замел землянки и другие следы пребывания  партизан.
У немцев не было оснований не верить им, и если бы у Тадеуша с Ядвигой  были
паспорта, то их, возможно, отпустили бы.
     В грузовике наручники-сняли, и они в отчаянии обнялись под равнодушными
взглядами усталых солдат.
     Но  когда  в  Варшаве  им  приказали  разойтись,  у  них  не  было  сил
расстаться. Оба выглядели такими несчастными, что даже немцы посочувствовали
им, сказав:
     - Вас разлучают временно. Встретитесь в  трудовом  лагере.  Там  будете
работать до конца войны. Она долго не протянется.


                          * "ТРУД ОСВОБОЖДАЕТ" *

                                 Глава 1.
                            КАРАНТИН В БИРКЕНАУ

     На триста километров пути от  Варшавы  до  Освенцима  немцы  ухитрились
затратить три полных дня и две ночи. Поезд вышел из Варшавы в  четверг  рано
утром, а прибыл в Освенцим в субботу поздно вечером.
     Заскрежетали, завизжали колеса, и состав с двадцатью  плотно  закрытыми
вагонами остановился. В пути  пленным  не  давали  ни  воды,  ни  пищи.  Они
изнывали от жажды, мучились от голода, задыхались от недостатка кислорода.
     Все щели и  трещины  в  вагоне  были  закупорены.  Воздух,  тысячи  раз
побывавший  в  легких,  смешивался  с  удушливым  зловонием,  исходившим  от
больных,  изможденных  тел,  разлагавшихся  трупов  и  испражнений.  Мертвые
оставались там, где их настигала смерть. Естественные надобности справлялись
под себя. В первый день  пути  еще  велись  разговоры,  потом  все  умолкли,
прислушиваясь к холодной снежной  тишине  за  вагоном  да  хриплому  дыханию
соседей. Януш и Тадеуш познакомились в вагоне, случайно  прижатые  толпой  в
угол. Они рассказали друг другу о своих злоключениях,  вспомнили  близких  и
договорились, если удастся, не разлучаться.
     Поезд стоял, но заключенные не имели понятия, где они находятся. За три
дня пути их с одинаковым успехом  могли  доставить  как  в  трудовой  лагерь
где-либо в России, так и на  атлантический  вал.  Смертельно  усталые  люди,
стоявшие плотными рядами, совершенно безучастно  отнеслись  к  остановке.  В
начале пути, как только прекращался стук колес, вздох облегчения вырывался у
несчастных,  и  все  стремились  протиснуться  ближе  к  двери.  Но   частые
бесцельные и долгие стоянки ничего не меняли, и на  них  перестали  обращать
внимание. Пленники как бы  слились  с  тишиной,  смрадом  и  скрипом  колес.
Возможно, они уже примирились с тем, что не дождутся  конца  пути.  Во  всех
вагонах было много умерших и потерявших сознание.
     Но  на  этот  раз,  кажется,  действительно   приехали.   За   вагонами
послышались крики, топот ненавистных сапог и яростный, захлебывающийся  л,ай
собак, почуявших запах крови. Страшные звуки, от которых у  запертых  вместе
мужчин и женщин (скот обычно возят раздельно,  а  для  этих  "людей  низшего
сорта" сойдет и так) волосы вставали дыбом и кровь стыла в жилах.  Только  у
Тадеуша ожидание было сильнее страха. У него теплилась надежда,  что  Ядвига
тоже попадет в этот лагерь. Он пытался увидеть ее при посадке в Варшаве,  но
из-за сыпавшихся на пленников ударов прикладами и ругани от  этого  пришлось
отказаться.
     Открылись двери вагонов, и пленники увидели, что они находятся на  ярко
освещенной прожекторами станции.
     "Освенцим",- прочел кто-то вслух.
     Дрожь прошла по телам арестованных. Они все слыхали  рассказы  об  этом
лагере, шепотом передаваемые в народе.
     Вдоль состава, изрыгая проклятия, носились солдаты. На  перроне  стояли
несколько сотен немцев. Дула их  винтовок  с  поблескивающими  штыками  были
направлены на широко распахнутые  двери  вагонов,  из  которых  рекой  текло
человеческое горе. Немцы с трудом удерживали на  поводках  злобно  скаливших
пасти овчарок.
     - Все из вагонов! Шнель! Шнель!- кричали солдаты.
     Но быстрей просто не  получалось.  Обессиленные  люди  вываливались  из
вагонов и отползали в сторону. Эсэсовцы немилосердно избивали лежащих.
     - Становись! Проклятое отребье! Становись по три в ряд!
     Сверкающий снег покрывал платформу. Снег повсюду, куда ни глянь,  а  за
яркой дорожкой прожекторного света -  беззвездная  зимняя  ночь,  казавшаяся
темней, чем обычно.
     Еле передвигая ноги, прибывшие строились на  длинном  широком  перроне.
Люди пытались вдохнуть свежий воздух полной грудью, но спазмы сжимали горло,
и они не могли дышать. Воздух на станции Освенцим не был свежим. Он смешался
с удушливой, всюду проникающей вонью, которая несомненно таила в себе что-то
страшное. Пленники переглядывались. Апатия  уступила  место  беспокойству  и
безнадежной жажде жизни. Жить! Только бы жить! А угроза их жизням  висела  в
самом воздухе. Страх увеличился, когда в километре от них в небо взвился ог-
ромный столб пламени.
     Наконец с руганью и побоями пленных выстроили. От эсэсовцев не  укрылся
безмолвный ужас прибывших.
     - Ну как, вонючие свиньи, интересуетесь, что там такое?  Это  ворота  в
ад! И вы отправитесь сейчас туда! Ваше место в аду!
     Да, несомненно, это был ад, а чертями были солдаты в грязно-серой форме
с лицами преступников, для  которых  подлость,  зверство,  убийство  -  дело
привычное.
     Высокомерно поглядывая на пленных, перед строем прогуливался офицер.
     - Евреи есть?- спросил он.
     Евреи были, но ни один из них не шелохнулся.
     - Найдем сами - всыплем вдвойне!
     - Священники есть?
     Опять молчание, хотя в пути в  вагоне  Тадеуша  священник,  одетый  как
простой рабочий, напутствовал умирающих. Позже  заключенные  поняли,  почему
священнослужители скрывали свою профессию:  с  ними  эсэсовцы  обращались  с
удвоенной жестокостью.
     - Евреев и священников нет? Тогда вперед! Ускоренным маршем! За попытку
к бегству - расстрел! Кто упадет и не захочет идти - тоже  расстрел!  Да  не
ломать ряды, вы, вшивые собаки!
     В том, что могут расстрелять, никто  не  сомневался.  Они  видели,  как
эсэсовцы вошли в  вагон,  оттуда  вскоре  раздались  выстрелы.  Это  фашисты
расправились с теми, у кого не хватило сил подняться.
     Арестованные заметно оживились, когда увидели, что идут  в  сторону  от
страшного места,  где,  упираясь  в  небо,  стоял  похожий  на  галлюцинацию
гигантский столб жуткого рыжего пламени.
     Колонна двигалась вдоль железнодорожного полотна, затем пересекла его и
свернула вправо. Теперь они шли по наспех сделанной дороге, покрытой  острым
гравием. Камни ранили ноги даже через обувь.
     Эсэсовцы с бранью и криками  бегали  вдоль  колонны,  подгоняя  штыками
отстающих. Собаки прыгали,  рвались  из  рук  проводников,  рычали,  обнажая
острые клыки.
     Шатаясь от головокружения, пленники брели, с трудом  переставляя  ноги.
Тадеуш, прихрамывая, шел в середине колонны. Справа от него - Януш, слева  -
молчаливый молодой парень с угрюмым, замкнутым лицом.
     - Как тебя зовут?- спросил его Тадеуш.
     - Казимир,- буркнул тот.
     - Я Тадеуш, а он - Януш.
     - Заткните глотки, проклятые ублюдки,- зарычал эсэсовец.
     Впереди Казимира, расправив грудь, гордо подняв голову с развевающимися
волосами, шел высокий мужчина. Было заметно, что  он  пытается  скрыть  свою
слабость. Этот человек невольно привлекал . к себе внимание. Вожак,  который
даже эсэсовцам внушал уважение. За время пути штык еще ни разу  не  коснулся
его.
     То тут, то там в колонне падал пленный, товарищи пытались поднять  его,
но не успевали. Натренированные собаки неистовым  лаем  указывали  эсэсовцам
очередную жертву. Несчастного выбрасывали из колонны. Выстрел, слабый вскрик
- и солдат с дымящимся револьвером высматривает следующего, а  собака,  став
передними лапами на грудь трупа, лает ему в лицо.
     Вот  впереди  упал  юноша,  совсем  еще  ребенок,  лет  пятнадцати.  Он
пошатнулся, несколько  раз  взмахнул  широко  расставленными  руками,  точно
канатный плясун, затем рухнул вперед как подкошенный. Лай собак  и  выстрел.
Человек,  который  шел  впереди  Казимира,  прошептал  проклятие.  Он   весь
напрягся, сжал кулаки, приготовившись к прыжку.
     - Держите! Ведь немцы убьют его!- быстро произнес Тадеуш.
     Когда один из эсэсовцев оттящил труп  мальчика,  вся  колонна,  как  по
команде, повернула головы к мертвому.
     - Возьми себя в руки, идиот,  ты  ничем  не  поможешь.  Шкопы  запросто
пристрелят и тебя,- говорил Тадеуш незнакомцу.
     - Что там еще?- заорал охранник.
     - Ничего, господин офицер,  -  почтительно  ответил  Януш  на  отличном
немецком языке. - Наш товарищ споткнулся о камень, и мы помогли ему.
     -  Здесь  не  спотыкаются!  Понятно?  Проклятое  племя!  Кто  не  может
держаться на ногах - расстрел! Понятно?
     - Да, господин офицер. Наш товарищ не будет больше спотыкаться.
     Револьвер прыгал в руках немца. В его глазах сверкала ненависть,  жажда
убийства исказила лицо; жизнь смельчака повисла на  волоске.  Но  в  колонне
кто-то снова упал, залаяли собаки, и эсэсовец бросился туда.
     -  Спасибо,  -  обернувшись,  прошептал  смельчак.  -  Это  было  почти
самоубийство, а я поклялся выжить, чтобы мстить им. Меня зовут  Генек.  Трое
шедших позади него назвали свои имена. Так началась их дружба. Ведь они  уже
боролись за жизнь друг друга. В несчастье тяга к дружбе острее.
     От станции  до  лагеря  было  не  более  трех  километров,  но  не  все
истощенные пленники одолели их. Каждый метр марша колонны, как  вехами,  был
отмечен трупами. Даже последние шаги стоили жизни  нескольким.  Когда  вдали
показались яркие огни, в колонне не осталось ни одного человека, не имеющего
штыковых ран. Вот огни стали ближе.  Уже  можно  различить  высокие  грозные
сторожевые башни, проволочное  ограждение,  на  котором  сверкают  снежинки,
бесконечный ряд темных построек, железнодорожную ветку, входящую в ворота  и
исчезающую где-то вдали. Колонна вошла в лагерь. Там  ее  ждали  эсэсовцы  с
кнутами и дубинками. Стараясь перещеголять друг друга в  жестокости,  палачи
погнали новичков вправо, туда, где, отделенные от остального лагеря  колючей
проволокой, стояли девятнадцать блоков и еще какие-то недостроенные  здания.
"Хальт!" Тяжело дыша, они остановились под слепящими лучами прожекторов.  На
сторожевых  вышках  блестели  дула  пулеметов.  За  проволоку  вошли  только
несколько эсэсовцев. Пленных там поджидал здоровенный  детина  с  квадратным
лицом, толстыми губами и голосом завзятого пьяницы. На  нем  была  одежда  в
голубую и белую полоску.
     - Я старший по лагерю. Вы в карантинном лагере Биркенау -  Освенцим  2.
Главный лагерь слишком мал, чтобы вместить вас всех, паршивые свиньи!  Здесь
я хозяин, я царь и бог и не люблю шуток! Вы ничто - ходячие  мертвецы!  Ваша
обязанность - работать, а не сможете - капут! Сюда вы вошли через ворота,  а
выйдете только через трубу! Если не усвоите  всего  хорошенько  уже  сегодня
вечером, то быстро раскаетесь в этом! Вот так! Утром поговорим еще.  Марш  в
блок! И чтоб было тихо. Иначе приду, и у вас будет достаточно причин поднять
крик,- закончил старший по  лагерю  и  погрозил  молча  слушающим  пленникам
свинцовой дубинкой.
     Пустив в ход кнуты, кулаки и палки, охранники загнали всех прибывших  в
один блок. На дверях блока было написано: "Для 52 лошадей или 550  пленных".
Цифра 550 была перечеркнута, вместо нее стояла новая - 744. На  эту  ночь  в
блок загнали не менее 1500 человек.  Блоки  строились  под  конюшни.  Внутри
левая сторона была разделена каменными перегородками двухметровой высоты  на
стойла. Там через каждые 80 см лежали горизонтальные бетонные плиты.  Вот  и
все оборудование спален в Биркенау. Матрацев и одеял  здесь  не  полагалось.
Кто-то робко спросил, где туалет. Ему ответили грубыми насмешками, руганью и
пинками. Пленники не осмеливались справлять естественные надобности на  пол.
Все оставалось у них в одежде, так  же  как  они  были  вынуждены  делать  в
поезде. Сначала в блоке было очень холодно, но в каждый отсек набилось до 30
человек, и вскоре стало невыносимо душно. Зловонный запах мочи и кала быстро
заполнил все помещение. Здесь же, вместе с  мужчинами,  находились  женщины.
Слово "приличие" всегда отсутствовало в лексиконе эсэсовцев. Люди, согнанные
в блок, переставали быть  мужчинами  и  женщинами.  Они  становились  просто
узниками, которым одинаково угрожало  что-то  невыразимо  жестокое,  незримо
присутствующее в этом лагере.
     Первыми  разместились  женщины,  затем  мужчины.  Януш  пробирался   по
проходу, разглядывая русые, черные,  каштановые  головы  лежавших  на  нарах
людей. Ядвиги не было. Он немного  успокоился.  Может  быть,  ее  отпустили?
Страшно подумать, что эти мерзавцы могли сделать с девушкой.