ю по цвету жакетку. В талии все вещи были  предельно  заужены,  все
юбки внизу невероятно широки,  все  было  великолепно  пошито  и  сидело  на
Максине безукоризненно. На подгонку ушло три недели,  по  пять  примерок  на
каждую вещь, и Максине  стало  дурно,  когда  она  узнала,  что  все  вместе
обошлось в семьсот пятьдесят тысяч франков. Ей казалось, что она никогда  не
осмелится надеть на себя вещи, влетевшие в такую сумму.
   Девочки  пропустили  чай,  потому  что  Кейт  примеряла  каждую   вещицу,
привезенную с собой Максиной, втайне надеясь,  что  когда-нибудь  в  будущем
попросит  их  поносить.  Пэйган  не  могла  последовать  ее  примеру   из-за
перевязанной руки, но тоже суетилась вокруг - великолепная одежда и  на  нее
подействовала возбуждающе. На Максину же произвели большое впечатление  рост
Пэйган, ее волосы и ее энтузиазм и энергия.
   - Нет, Кейт, ты только посмотри: высокие каблуки, да еще серебряный.  Ой,
Максина, у тебя такие узкие ноги, как жаль,  -  разорялась  Пэйган.  Кейт  с
головой зарылась в чемодан, разбрасывая во  все  стороны  по  комнате  листы
прокладочной бумаги.  -  Посмотри,  Кейт,  это  же  настоящая  крепдешиновая
блузка! А ночная сорочка какая - вся в кружевах! Максина, ты знаешь,  что  в
Англии одежда все еще по карточкам?! И ничего похожего  на  это  великолепие
вообще нет! Господи, как же я мечтаю о чем-нибудь красивом!
   Но эти восторги Максину не обманули: она  сразу  же  поняла,  что  Пэйган
привыкла всегда получать желаемое и делать все по-своему. Как  странно,  что
она дружит с Кейт: та, несмотря на ярко-красные ногти, вся  какая-то  тихая,
выглядит очень заурядно и вообще похожа на мышку. Но Пэйган и Кейт явно души
не чаяли друг в друге,  и  Максина  быстро  выяснила,  что  две  подружки  с
десятилетнего возраста ходили в одну и ту же школу еще в Лондоне. Но это  не
было единственной причиной их дружбы. Их привлекло изначально друг в  друге,
а потом объединило то, что и та и другая были по-своему аутсайдерами, хотя и
каждая в своем роде. Кейт - из-за того, что ее  отец  был  столь  откровенно
богат, а Пэйган - потому, что ее воспитали  для  такой  жизни,  которая  уже
больше не существовала. Мир сословных привилегий  исчез  навсегда  вместе  с
литыми чугунными воротами их имения, которые в 1940 году переплавили в одной
печи с собранными у шахтеров сковородками, чтобы из этого металла изготовить
оружие.
   Из-за того, что происхождение, воспитание и речь сильно  отличали  ее  от
других учениц из обычных семей среднего класса, всем в школе  казалось,  что
Пэйган ведет себя высокомерно, хотя на самом деле она держалась  и  говорила
так, как считала естественным. И даже в этой школе, где было не так уж много
жестких правил, одевалась  она  достаточно  странно.  Готовая  одежда  почти
всегда сидела на Пэйган плохо: она была высокая, пять футов десять дюймов, с
мальчишеской фигурой. Во время войны одежду в  Англии  продавали  только  по
карточкам, и даже так ее почти не было, так  что  для  покупки  подвенечного
платья, например, восьмерым невестам приходилось складываться годовой нормой
карточек, а потом по очереди надевать это платье. Поэтому одежду  носили  до
тех пор, пока она не приходила в негодность, а платья шили из чего придется:
из старых скатертей, простыней, занавесок.
   Вдохновленная этим всеобщим примером, Пэйган  забралась  как-то  дома  на
чердак и открыла сундуки, в которых лежала одежда ее покойного отца.  Сперва
она стала носить его  кашемировые  пуловеры,  шелковые  кашне  и  брюки  для
верховой  езды;  затем  забрала  себе  его  шелковые  рубашки,  которые  она
подпоясывала и носила как  платья.  После  того  как  жившая  в  деревне  по
соседству некая миссис Хокен перешила ее старую, в белый  горошек,  шелковую
ночную рубашку в "прекрасное воскресное платье",  Пэйган  вскрыла  и  другие
сундуки, что давно стояли на чердаке. В шелковое, с невероятно узкой талией,
платье своей бабушки  влезть  она  не  смогла,  но  стала  носить  столетней
давности кружевные блузки, такие же древние юбки из темно-синего  шелка  или
вельвета бутылочного цвета. Вскоре о  ней  стали  говорить  как  о  девочке,
которая отличается не только эксцентричными взглядами,  но  и  эксцентричной
манерой одеваться. Но при ее  росте,  изяществе  и  великолепных  каштановых
волосах Пэйган всегда выглядела беззаботной и очаровательной.
   Звонок на ужин давался  в  школе  "Иронделль"  в  семь  тридцать  вечера.
Неохотно расставшись на время с прекрасным гардеробом Максины, три  девочки,
изрядно проголодавшиеся, присоединились к общему потоку - трепещущие волосы,
колышущиеся груди, запах дезодорантов вокруг,  -  который,  топоча  вниз  по
лестнице, направлялся в столовую. Там, на стенах, в тяжелых золоченых  рамах
висели старинные портреты,  а  над  длинными  дубовыми  столами  свешивались
из-под  потолка  прикрепленные  к  темным   поперечным   брусьям   бронзовые
голландские  люстры.  Перекрикивая  стоявший   в   столовой   шум,   Максина
поинтересовалась школьным распорядком дня.
   - Подъем утром в семь, завтрак в половине восьмого, занятия с  восьми  до
двенадцати, - пробормотала в ответ Пэйган. Кейт в  это  время  была  всецело
поглощена тем, что разрезала на маленькие кусочки баранью отбивную. -  Спорт
с двух до половины  пятого,  чем  заниматься,  выберешь  сама,  а  потом  до
половины седьмого работа над домашними уроками  и  ужин.  Свет  выключают  в
десять вечера. Суббота и воскресенье  свободны.  В  церковь  можешь  ходить,
можешь не ходить, как хочешь.  Qu'estce  que  tu  penses  dy  nourriture  de
l'ecole?   -
Отвратительная,  -  совершенно  искренне  сказала  Максина,  -  как  и  твой
французский.
   - Ничего, месье Шарден заявил моей матери, что у меня отличный акцент,  -
весело возразила Пэйган. - Ты еще не видела нашего директора? Нет?  От  него
просто мурашки по коже бегут, сама увидишь. Весь какой-то подобострастный  и
сальный. В Лондоне он останавливался в "Кларидже", и мы с мамой туда к  нему
ходили. На нем был канареечного цвета пуловер и костюм в большую клетку - ни
один англичанин не то чтобы в город в таком виде бы не вышел, но даже в гроб
бы не лег. Я заметила, что он даже не стал смотреть мои  школьные  табели  и
характеристики... И слава богу, ничего хорошего в них все равно не  было.  У
меня осталось тогда впечатление, что Шарден готов будет принять любого,  кто
захочет поступить в его школу. По-моему, он занимается  этой  школой  только
ради денег. А ты как думаешь, Кейт?
   Кейт кивнула. Она медленно  пережевывала  шоколадное  печенье.  Она  была
способна  жевать  одно  печенье  два  часа  подряд,  жевать   равномерно   и
безостановочно, как крыса труп. Поправив повязку на руке, Пэйган сказала:
   - Я очень удивилась, когда мать послала меня сюда. Правда,  как  говорят,
это самая лучшая школа во всей Швейцарии, да и платит за нее дед, а не  она.
- Она вытерла тарелку кусочком хлеба и продолжала:
   - Да и, черт возьми, мне действительно надо пообтесаться.  Я  неряшливая,
небрежна в одежде, плохо ее ношу, не  знаю,  о  чем  говорить  с  людьми  на
вечеринках, да и не умею делать ничего из того, что должны уметь девушки.
   - Мы здесь уже неделю, - сказала Кейт, -  и  пока  что  почти  не  видели
Шардена: его квартира в противоположном конце шале, и в нее отдельный  вход.
Похоже, он живет совершенно иной жизнью, чем школа. Я  уверена,  что  кормят
его намного лучше, чем нас: иногда с кухни тянет даже  жареной  уткой.  Нет,
мне этот директор определенно не нравится!
   - Две девочки из Бразилии пробыли тут уже год, и они говорят, что у  него
ужаснейший характер, - добавила Пэйган. - И он просто взрывается, если ночью
тебя не окажется в школе. Рассказывают, что в этом случае с  ним  происходит
истерика, а провинившуюся выгоняют без разговоров.
   Над столом повисла тишина, насыщенная благоговейным страхом.  Когда  тебя
выгоняют из школы, это хуже, чем смерть. Этот позор будет потом тянуться  за
тобой всю жизнь.
   После ужина полшколы набилось в комнатку Кейт, и, пока не выключили свет,
все  глазели  на  гардероб  Максины.  Как  только  сестра-хозяйка  прошла  с
проверкой, везде  ли  погашен  свет  и  все  ли  девочки  на  месте,  Пэйган
пробралась из своей мансарды назад в  спальню,  завернувшись  в  громоздкое,
набитое перьями стеганое одеяло -  единственное,  чем  покрывают  кровати  в
Швейцарии, - в  котором  она  была  похожа  на  сильно  располневшего  вождя
краснокожих. Пэйган забралась на кровать Кейт, в ноги, и три девочки  сидели
в темноте и шептались далеко за полночь. Максина  рассказывала  им  о  своих
трех младших братьях и сестрах, оставшихся в Париже. Кейт,  которая,  как  и
Пэйган, была единственным ребенком в семье, подумала, что  большая  семья  -
это, наверное, здорово. Но  школа,  в  которой  училась  Максина  в  Париже,
девочкам не понравилась.
   - Нам в Лондоне, в "Сент-Поле" , тоже  задавали  столько
домашних  заданий,  часами  приходилось  их  делать,  -  сказала  Пэйган.  -
Считалось, что на выполнение каждого задания достаточно  двадцати  минут.  И
надо было писать в  конце  работы,  сколько  времени  ты  на  нее  потратил.
Естественно, все врали, потому что никто не  хотел  показаться  тупым.  Если
какое-нибудь сочинение о древнегреческой архитектуре  отнимало  у  тебя  три
часа, то писали, что оно заняло двадцать пять минут. Все сентполовки врушки,
и у всех у них испорченное зрение,  потому  что  им  приходилось  доделывать
что-то под одеялом при свете карманного фонарика.
   - Моя мать пожаловалась как-то старшей учительнице, - сказала Кейт,  -  и
та усадила маму на  маленький  низкий  стул,  а  сама  уселась  напротив  на
высоченный начальственный трон и  заявила  этаким  мрачным  низким  голосом:
"Разумеется, Кейт не должна делать уроки в постели. Она должна  работать  во
время обеда, а если совсем не успевает, то уйти из школы".
   - Старшая учительница была крупная, высокого роста, настоящая начальница.
Она не ходила, а плавала, как корабль. Даже не  верилось,  что  у  нее  есть
ноги, - сказала Пэйган. - Она носила пенсне, волосы укладывала седым  пучком
и всегда была одета в старомодные оранжевые свитера, и без бюстгальтера: это
было очевидно, но никто не осмеливался замечать. Кто-то прозвал ее "Занудной
богиней". Она вечно отчитывала  нас  громким  низким  и  величавым  голосом.
Однажды я  заняла  второе  место  на  конкурсе  чтецов  только  потому,  что
передразнивала ее. Я боялась, что меня разругают в пух и прах  за  наглость,
но все сделали вид, что не обратили  внимания.  Мне  сказали,  что  я  подаю
надежды.
   - А зачем же мама отправила тебя в эту школу, если она даже сама  боялась
директрисы? - спросила Максина.
   - Не директрисы, а старшей учительницы, - ответила Кейт. -  Меня  послали
туда потому, что отец хотел... чтобы у меня было все самое лучшее.
   Отец Кейт хотел, чтобы его дочь получила такое образование,  которого  не
было у него самого. Он где-то вычитал, что в школе "Сент-Пол" учатся дети из
королевской семьи; поэтому-то Кейт и отправили в эту школу. Отец Кейт всегда
стремился иметь все самое лучшее, и поэтому ее мать и требовала всего самого
лучшего, даже когда делала покупки. Если она покупала сливы,  то  непременно
спрашивала продавца: "А это самые лучшие?" Если  покупала  стулья,  то  тоже
спрашивала: "А какие из них самые лучшие?" Если покупала платье, то  никогда
не могла сама  решить,  какое  ей  больше  к  лицу,  обязательно  спрашивала
продавца: "Какое лучше?" - и тот, естественно, указывал на более дорогое; но
это  всегда  одобрялось  дома,  потому  что  чем  дороже  стоит,  тем   оно,
следовательно, лучше.
   Королевская семья производила большое впечатление и на мать  Кейт,  из-за
чего та старалась одеваться,  как  королева.  Спокойных  тонов  и  солидного
покроя одежда, в которой ходила Кейт, покупалась только в магазине "Дебенхэм
и Фрибоди", потому что там же приобретали одежду для маленьких принцесс и на
коробке этого магазина красовалась надпись: "Поставщики Ее Величества". Кейт
от всей души ненавидела этот магазин с его колоннами и  мраморными  холлами,
по которым гуляло эхо, с его старомодными, изысканно вежливыми продавцами  и
продавщицами, этими благородными старыми девами, лучшие дни которых остались
уже в прошлом. Она бы предпочла покупать дешевую хлопчатобумажную  одежду  в
"Селфридже", как это делали все другие девочки.
   Мать Кейт стремилась к тому, чтобы у них в доме, в Гринвэйсе,  тоже  было
только все самое лучшее. В доме стояли тоже очень дорогие старинные вещи, но
почему-то,  при  резных  стульях,  парчовых  диванах  и   тяжелых   атласных
занавесях, их дом не отличался  той  непринужденной  внешней  элегантностью,
которой обладала, например, квартира матери Пэйган в Кенсингтоне,  хотя  там
стояла простая мебель, привезенная из их деревенского дома,  а  каждая  вещь
была пусть не новой,  но  интересной  и  очень  подходила  к  своему  месту.
Некоторые фарфоровые вещицы были с трещинами и выбоинами, но если ваша семья
пользовалась ими на протяжении ста пятидесяти лет, то ведь это же совершенно
естественно, не правда ли?
   Кейт  ненавидела  чопорное  совершенство  дома  в  Гринвэйсе.  Деревья  и
кустарники,  которыми  была  обсажена  подъездная  дорога,  по  ночам   ярко
освещались: отец считал, что  это  выгодно  оттеняет  обрамленный  колоннами
парадный холл и придает дому особый стиль В самом  доме,  на  первом  этаже,
кресла, диваны и столы были слишком большими, а картины и абажуры - чересчур
маленькими.  Столовая  была  отделана  пластмассой  под  дерево,  а   люстра
представляла собой несколько концентрических кругов, на которых  размещались
сделанные "под свечи" лампочки, накрытые колпачками "под  пергамент".  Жилые
комнаты на втором этаже были  на  удивление  голыми  и  холодными.  В  конце
концов, туда поднимались только для того, чтобы проспать ночь, и потому отец
Кейт не видел смысла тратить на эти комнаты деньги.
   В школу Кейт возили на  отцовском  "Роллс-Ройсе".  Эта  машина  со  своим
шофером сразу же резко отделяла Кейт от одноклассниц. У них не  было  своего
платья на каждый день  недели,  они  приезжали  в  школу  на  метро  или  на
автобусе. Кейт всегда просила, чтобы  шофер  высаживал  ее  в  самом  начале
улицы, и проходила остаток пути до школы пешком. Об этой уловке  знали  все,
но ее одноклассницы считали, что она поступает правильно: нечего  задаваться
и   выпендриваться.   Задавачество   считалось   в   школе   самым   тяжелым
преступлением.
   К сожалению,  отец  Кейт  очень  любил  повыпендриваться.  Когда  к  Кейт
приходили домой ее школьные друзья, он демонстрировал  им  свои  автомобили,
предлагал угадать, сколько он заработал в прошлом году или что  приобрел  на
прошлой неделе. А после их ухода непременно беседовал с Кейт,  растолковывая
ей, кого из ее друзей предпочел бы он сам. В  конце  концов  Кейт  перестала
приглашать кого-либо к себе домой. Она начала проводить время у Пэйган,  там
обедала - Пэйган была тоже одинока, потому что  другие  девочки  считали  ее
странной. Для девочки того возраста, в  котором  уже  была  Пэйган,  да  еще
происходившей из приличной семьи, было  необычным  и  безразличие  к  своему
внешнему виду, и равнодушие к тому, что думают  о  ней  другие.  Пэйган,  со
своей стороны, не скрывала, что считает прилежных и послушных  учениц  школы
"Сент-Пол" столь же скучными и занудливыми, как  верховую  езду  по  пыльным
лондонским паркам в сравнении со скачкой по болотам Корнуолла, когда  волосы
развеваются сзади на соленом ветру.
   Отец Кейт осыпал Пэйган и ее мать - которую он считал  представительницей
"высшего света", - разного рода приглашениями. Как-то раз он даже  пригласил
их в круиз на Майорку - которую называл Маджоркой, - однако приглашение было
вежливо отклонено Кейт понимала, почему ее отца тянуло к матери Пэйган.  Она
знала, что отец желает ей удачного замужества, возможно, даже такого,  когда
она получила бы и титул. Сам он не знал, как  устроить  такой  брак;  но,  в
конце концов, у него было "кое-что" и он видел, что мать  Пэйган  знается  с
людьми, у которых есть титулы, а кроме того, она умеет  устраивать  дела,  .
когда это необходимо, и в таких случаях слово у нее не расходится  с  делом.
Кейт отправили в школу "Иронделль" только потому, что туда  поехала  Пэйган.
Если такая школа необходима, чтобы придать законченность и блеск воспитанию,
значит, Кейт должна отправиться в Швейцарию.
   Пэйган часто поддразнивала Кейт, зная о тайных надеждах ее  отца:  "Когда
станешь маркизой, спрашивай:  "Где  можно  помыть  руки?",  а  не  "Где  тут
сортир?"
   - Какая разница, если люди понимают, что  именно  мне  нужно?  -  сердито
возражала ей Кейт, но по секрету от подруги  читала  романы  Нэнси  Митфорд,
уясняя, что отличает людей из высших классов от тех, кто к этому  классу  не
принадлежит. Кейт  училась  говорить  "бумага  для  письма",  а  не  "писчая
бумага", пользоваться английским, а не французским  словом  для  обозначения
"салфетки" и предлагать гостям не просто "шерри", но "стаканчик шерри".  Она
попыталась поработать и над своим произношением, изменить акцент, перейти на
медленную, растянутую речь, когда слова выговариваются  безжизненно-вяло,  а
наполовину  еще  и  проглатываются;  но  скоро  поняла,  что  для  нее   это
безнадежное  дело.  Высшие  классы  лишь  делали  вид,  будто   говорят   на
"королевском английском", на  самом  же  деле  они  пользовались  совершенно
особым языком, который для  непосвященных  был  тайной  за  семью  печатями:
столько в нем было всевозможных тонкостей и хитростей, познать которые можно
было, только начав учить их с колыбели. Но гораздо хуже, чем просто не знать
эти тонкости, считалось в "высшем свете" делать  вид,  будто  знаешь,  когда
кто-нибудь начинал подражать, как обезьяна, произношению  истинных  знатоков
этого особого языка. Попасться ничего не стоило:  одной  маленькой  оговорки
оказывалось достаточно, чтобы такое  подражание  становилось  очевидным  для
всех. Стоило только, например, хотя бы раз назвать "эскадру королевских яхт"
"королевским яхт-клубом" или же  развесить  семейные  фотографии  по  стенам
дома, вместо того  чтобы  расставить  их  на  столах,  комодах  и  полках  в
серебряных рамках от Эспри, - и все, вы были уже обречены.
   Иногда Кейт оставалась ночевать у Пэйган,  которая  жила  в  Кенсингтоне,
неподалеку от "Сент-Пола", - хотя после того, что  произошло  в  ту  ужасную
пятницу, она всегда находила какую-нибудь отговорку,  чтобы  не  оставаться.
Непонятно  почему,  но  Кейт  испытывала  чувство  вины  всякий  раз,  когда
вспоминала о том ноябрьском уикенде.
   Квартира Пэйган располагалась на верхнем этаже  когда-то  элегантного,  а
теперь начавшего уже впадать в запустение дома  на  улице  Эннисмор-Гарденс.
После обеда они весь день проиграли в хоккей, Кейт вспотела и решила принять
ванну, пока Пэйган отправилась куда-то с поручением своей матери.  Кейт  уже
стояла раздевшись и собиралась нырнуть в ванну, когда внезапно дверь  ванной
комнаты открылась и вошла мать Пэйган, одетая в нечто белое и бархатное, что
было обернуто вокруг ее тела. Каким-то шестым чувством Кент ощутила, что  ее
появление не случайно, и занервничала. Вместо того, чтобы извиниться и выйти
- чего следовало бы ожидать,  -  миссис  Трелони  направилась  к  ней.  Кейт
схватила полотенце. Хозяйка дома приближалась, стоявший в ванной комнате пар
мелкими бисеринками осаживался на  ее  ярко  накрашенных  губах.  Когда  она
подошла совсем близко, Кейт ощутила запах джина.
   - Какие красивые маленькие грудки! - хрипло проговорила миссис Трелони. -
Девичьи тела гораздо изящнее, чем у мальчиков, тебе не кажется?  Большинство
мужчин, конечно, этого не понимают. Они не умеют ценить изысканной  нежности
грудей, сосков.
   Обернувшись полотенцем, Кейт попятилась в свободное пространство напротив
окна,