ська, Митька, Ванька - все бегут, растерянные, по двору.

     За ними кинулись, хватая их за пятки, две собаки, которые, как
известно, не могут равнодушно видеть бегущего человека.

     Люди с криками, с воплями, собаки с лаем мчатся по деревне.

     Наконец набежали на мальчишек и начали чинить правосудие: кого за
волосы, кого за уши, иному подзатыльника; пригрозили и отцам их.

     Потом уже овладели барчонком, окутали его в захваченный тулуп, потом в
отцовскую шубу, потом в два одеяла и торжественно принесли на руках домой.

     Дома отчаялись уже видеть его, считая погибшим; но при виде его,
живого и невредимого, радость родителей была неописанна. Возблагодарили
господа бога, потом напоили его мятой, там бузиной, к вечеру еще малиной и
продержали дня три в постели, а ему бы одно могло быть полезно: опять
играть в снежки...

                                     X

     Только что храпенье Ильи Ильича достигло слуха Захара, как он прыгнул
осторожно, без шума, с лежанки, вышел на цыпочках в сени, запер барина на
замок и отправился к воротам.

     - А, Захар Трофимыч: добро пожаловать! Давно вас не видно! -
заговорили на разные голоса кучер, лакеи, бабы и мальчишки у ворот.

     - Что ваш-то? Со двора, что ли, ушел? - спросил дворник.

     - Дрыхнет, - мрачно сказал Захар.

     - Что так? - спросил кучер. - Рано бы, кажись, об эту пору...
нездоров, видно?

     - Э, какое нездоров! Нарезался! - сказал Захар таким голосом, как
будто и сам убежден был в этом. - Поверите ли? Один выпил полторы бутылки
мадеры, два штофа квасу, да вон теперь и завалился.

     - Эк! - с завистью сказал кучер.

     - Что ж это он нынче так подгулял? - спросила одна из женщин.

     - Нет, Татьяна Ивановна, - отвечал Захар, бросив на нее свой
односторонний взгляд, - не то что нынче: совсем никуда не годен стал - и
говорить-то тошно!

     - Видно, как моя! - со вздохом заметила она.

     - А что, Татьяна Ивановна, поедет она сегодня куда-нибудь? - спросил
кучер. - Мне бы вон тут недалечко сходить?

     - Куда ее унесет! - отвечала Татьяна. - Сидит с своим ненаглядным, да
не налюбуются друг на друга.

     - Он к вам частенько, - сказал дворник, - надоел по ночам, проклятый:
уж все выйдут, и все придут: он всегда последний, да еще ругается, зачем
парадное крыльцо заперто... Стану я для него тут караулить крыльцо-то!

     - Какой дурак, братцы, - сказала Татьяна, - так этакого поискать!
Чего, чего не надарит ей! Она разрядится, точно пава, и ходит так важно; а
кабы кто посмотрел, какие юбки да какие чулки носит, так срам посмотреть!
Шеи по две недели не моет, а лицо мажет... Иной раз согрешишь, право,
подумаешь: "Ах ты, убогая! надела бы ты платок на голову да ушла бы в
монастырь, на богомолье..."

     Все, кроме Захара, засмеялись.

     - Ай да Татьяна Ивановна, мимо не попадет! - говорили одобрительно
голоса.

     - Да право! - продолжала Татьяна. - Как это господа пускают с собой
этакую?..

     - Куда это вы собрались? - спросил ее кто-то. - Что это за узел у вас?

     - Платье несу к портнихе; послала щеголиха-то моя: вишь, широко! А как
станем с Дуняшей тушу-то стягивать, так руками после дня три делать ничего
нельзя: все обломаешь! Ну, мне пора. Прощайте, пока.

     - Прощайте, прощайте! - сказали некоторые.

     - Прощайте, Татьяна Ивановна, - сказал кучер. - Приходите-ка вечерком.

     - Да не знаю как; может, приду, а то так... уж прощайте!

     - Ну, прощайте, - сказали все.

     - Прощайте... счастливо вам! - отвечала она уходя.

     - Прощайте, Татьяна Ивановна! - крикнул еще вслед кучер.

     - Прощайте! - звонко откликнулась она издали.

     Когда она ушла, Захар как будто ожидал своей очереди говорить. Он сел
на чугунный столбик у ворот и начал болтать ногами, угрюмо и рассеянно
поглядывая на проходящих и проезжающих.

     - Ну, как ваш-то сегодня, Захар Трофимыч? - спросил дворник.

     - Да как всегда: бесится с жиру, - сказал Захар, - а все за тебя, по
твоей милости перенес я горя-то немало: все насчет квартиры-то! Бесится:
больно не хочется съезжать...

     - Что я-то виноват? - сказал дворник. - По мне, живи себе хоть век;
нешто я тут хозяин? Мне велят... Кабы я был хозяин, а то я не хозяин...

     - Что ж он, ругается, что ли? - спросил чей-то кучер.

     - Уж так ругается, что как только бог дает силу переносить!

     - Ну что ж? Это добрый барин, коли все ругается! - сказал один лакей,
медленно, с скрипом открывая круглую табакерку, и руки всей компании, кроме
Захаровых, потянулись за табаком. Началось всеобщее нюханье, чиханье и
плеванье.

     - Коли ругается, так лучше, - продолжал тот, - чем пуще ругается, тем
лучше: по крайности, не прибьет, коли ругается. А вот как я жил у одного:
ты еще не знаешь - за что, а уж он, смотришь, за волосы держит тебя.

     Захар презрительно ожидал, пока этот кончил свою тираду, и,
обратившись к кучеру, продолжал:

     - Так вот опозорить тебе человека ни за что ни про что, - говорил он,
- это ему нипочем!

     - Неугодлив, видно? - спросил дворник.

     - И! - прохрипел Захар значительно, зажмурив глаза. - Так неугодлив,
что беда! И то не так, и это не так, и ходить не умеешь, и подать-то не
смыслишь, и ломаешь-то все, и не чистишь, и крадешь, и съедаешь... Тьфу,
чтоб тебе!.. Сегодня напустился - срам слушать! А за что? Кусочек сыру еще
от той недели остался - собаке стыдно бросить - так нет, человек и не думай
съесть! Спросил - "нет, мол", и пошел: "Тебя, говорит, повесить надо, тебя,
говорит, сварить в горячей смоле надо да щипцами калеными рвать; кол
осиновый, говорит, в тебя вколотить надо!" А сам так и лезет, так и
лезет... Как вы думаете, братцы? Намедни обварил я ему - кто его знает как
- ногу кипятком, так ведь как заорал! Не отскочи я, так он бы толкнул меня
в грудь кулаком... так и норовит! Чисто толкнул бы...

     Кучер покачал головой, а дворник сказал: "Вишь ты, бойкий барин: не
дает повадки!"

     - Ну, коли еще ругает, так это славный барин! - флегматически говорил
все тот же лакей. - Другой хуже, как не ругается: глядит, глядит, да вдруг
тебя за волосы поймает, а ты еще не смекнул, за что!

     - Да даром, - сказал Захар, не обратив опять никакого внимания на
слова перебившего его лакея, - нога еще и доселева не зажила: все мажет
мазью: пусть-ка его!

     - Характерный барин! - сказал дворник.

     - И не дай бог! - продолжал Захар, - убьет когда-нибудь человека;
ей-богу, до смерти убьет! И ведь за всяку безделицу норовит выругать
лысым... уже не хочется договаривать. А вот сегодня так новое выдумал:
"ядовитый", говорит! Поворачивается же язык-то!..

     - Ну, это что? - говорил все тот же лакей. - Коли ругается, так это
слава богу, дай бог такому здоровья... А как все молчит; ты идешь мимо, а
он глядит, глядит, да и вцепится, вон как тот, у которого я жил. А
ругается, так ничего...

     - И поделом тебе, - заметил ему Захар с злостью за непрошеные
возражения, - я бы еще не так тебя.

     - Как же он ругает "лысым", Захар Трофимыч, - спросил казачок лет
пятнадцати, - чортом, что ли?

     Захар медленно поворотил к нему голову и остановил на нем мутный
взгляд.

     - Смотри ты у меня! - сказал он потом едко. - Молод, брат, востер
очень! Я не посмотрю, что ты генеральский: я те за вихор! Пошел-ка к своему
месту!

     Казачок отошел шага на два, остановился и глядел с улыбкой на Захара.

     - Что скалишь зубы-то? - с яростью захрипел Захар. - Погоди,
попадешься, я те уши-то направлю, как раз: будешь у меня скалить зубы!

     В это время из подъезда выбежал огромный лакей в ливрейном фраке
нараспашку, с аксельбантами и в штиблетах. Он подошел к казачку, дал ему
сначала оплеуху, потом назвал дураком.

     - Что вы, Матвей Моисеич, за что это? - сказал озадаченный и
сконфуженный казачок, придерживаясь за щеку и судорожно мигая.

     - А! Ты еще разговаривать? - отвечал лакей. - Я за тобой по всему дому
бегаю, а ты здесь!

     Он взял его одной рукой за волосы, нагнул ему голову и три раза
методически, ровно и медленно, ударил его по шее кулаком.

     - Барин пять раз звонил, - прибавил он в виде нравоучения, - а меня
ругают за тебя, щенка этакого! Пошел!

     И он повелительно указывал ему рукой на лестницу. Мальчик постоял с
минуту в каком-то недоумении, мигнул раза два, взглянул на лакея и, видя,
что от него больше ждать нечего, кроме повторения того же самого, встряхнул
волосами и пошел на лестницу как встрепанный.

     Какое торжество для Захара!

     - Хорошенько его, хорошенько, Матвей Мосеич! Еще, еще! - приговаривал
он, злобно радуясь. - Эх, мало! Ай да Матвей Мосеич! Спасибо! А то востер
больно... Вот тебе "лысый чорт"! Будешь вперед зубоскалить?

     Дворня хохотала, дружно сочувствуя и лакею, прибившему казачка, и
Захару, злобно радовавшемуся этому. Только казачку никто не сочувствовал.

     - Вот-вот этак же, ни дать ни взять, бывало мой прежний барин, - начал
опять тот же лакей, что все перебивал Захара. - Ты бывало думаешь, как бы
повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что ты думал, идет мимо, да и
ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это что, коли только
ругается! Велика важность: "лысым чортом" выругает!

     - Тебя бы, может, ухватил и его барин, - отвечал ему кучер, указывая
на Захара, - вишь, у те войлок какой на голове? А за что он ухватит
Захара-то Трофимыча? Голова-то словно тыква... Разве вот за эти две
бороды-то, что на скулах-то, поймает: ну, там есть что!..

     Все захохотали, а Захар был как ударом поражен этой выходкой кучера, с
которым одним он и вел до тех пор дружескую беседу.

     - А вот как я скажу барину-то, - начал он с яростью хрипеть на кучера,
- так он найдет эа что и тебя ухватить: он тебе бороду-то выгладит: вишь,
она у тебя в сосульках вся!

     - Горазд же твой барин, коли будет чужим кучерам бороды гладить! Нет,
вы заведите-ка своих, да в те поры и гладьте, а то больно тороват!

     - Не тебя ли взять в кучера, мазурика этакого? - захрипел Захар. - Так
ты не стоишь, чтоб тебя самого запрячь моему барину-то!

     - Ну, уж барин! - заметил язвительно кучер. - Где ты этакого выкопал?

     Он сам, и дворник, и цирюльник, и лакей, и защитник системы
ругательства - все захохотали.

     - Смейтесь, смейтесь, а я вот скажу барину-то! - хрипел Захар.

     - А тебе, - сказал он, обращаясь к дворнику, - надо бы унять этих
разбойников, а не смеяться. Ты зачем приставлен здесь? - Порядок всякий
исправлять. А ты что? Я вот скажу барину-то; постой, будет тебе!

     - Ну, полно, полно, Захар Трофимыч! - говорил дворник, стараясь
успокоить его, - что он тебе сделал?

     - Как он смеет так говорить про моего барина? - возразил горячо Захар,
указывая на кучера. - Да знает ли он, кто мой барин-то? - с благоговением
спросил он. - Да тебе, - говорил он, обращаясь к кучеру, - и во сне не
увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно
некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле:
точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка: дыр-то не
сосчитаешь!..

     Надо заметить, что армяк на кучере был вовсе без дыр.

     - Да уж такого не сыщешь, - перебил кучер и выдернул проворно совсем
наружу торчавший из подмышки Захара клочок рубашки.

     - Полно, полно вам! - твердил дворник, протягивая между них руки.

     - А! Ты платье мое драть! - закричал Захар, вытаскивая еще больше
рубашки наружу. - Постой, я покажу барину! Вот, братцы, посмотрите, что он
сделал: платье мне разорвал!..

     - Да, я! - говорил кучер, несколько струсив. - Видно, барин
оттрепал...

     - Оттреплет этакий барин! - говорил Захар. - Такая добрая душа; да это
золото - а не барин, дай бог ему здоровья! Я у него как в царствии
небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре,
в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, - вот что!.. А в деревне у меня
особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и
управляющий и можедом! А вы-то с своим...

     У него от злости недоставало голоса, чтоб окончательно уничтожить
своего противника. Он остановился на минуту, чтоб собраться с силами и
придумать ядовитое витое слово, но не придумал от избытка скопившейся
желчи.

     - Да, вот постой, как еще ты за платье-то разделаешься: дадут тебе
рвать!.. - проговорил он наконец.

     Задевши его барина, задели за живое и Захара. Расшевелили и честолюбие
и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей силой. Он готов
был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и родню
барина, который даже не знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с
удивительною точностью повторил все клеветы и злословия о господах,
почерпнутые им из прежних бесед с кучером.

     - А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! - говорил он. -
Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то
вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом:
жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными
платьями.

     - Полно, полно вам!.. - унимал дворник.

     - Да! - говорил Захар. - У меня-то, слава богу, барин столбовой;
приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с
собой: иной придет, да и настоится в прихожей... Ходят всё сочинители...

     - Какие это такие, братец ты мой, сочинители? - спросил дворник, желая
прекратить раздор. - Чиновники, что ли, такие?

     - Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится,
- объяснил Захар.

     - Что ж они у вас делают? - спросил дворник.

     - Что? Один трубку спросит, другой хересу... - сказал Захар и
остановился, заметив, что почти все насмешливо улыбаются.

     - А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! - скороговоркой
сказал он, окинув всех односторонним взглядом. - Дадут тебе чужое платье
драть! Я пойду барину скажу! - прибавил он и быстро пошел домой.

     - Полно тебе! Постой, постой! - кричал дворник. - Захар Трофимыч!
Пойдем в полпивную, пожалуйста, войдем...

     Захар остановился на дороге, быстро обернулся и, не глядя на дворню,
еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни на кого, до
двери полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно окинул
взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и
скрылся в дверях.

     Все прочие тоже разбрелись: кто в полпивную, кто домой; остался только
один лакей.

     - Ну, что за беда, коли и скажет барину? - сам с собой в раздумье,
флегматически говорил он, открывая медленно табакерку. - Барин добрый,
видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то иной
глядит, глядит, да и за волосы...

                                     XI

     В начале пятого часа Захар осторожно, без шума, отпер переднюю и на
цыпочках пробрался в свою комнату; там он подошел к двери барского кабинета
и сначала приложил к ней ухо, потом присел и приставил к замочной скважине
глаз.

     В кабинете раздавалось мерное храпенье.

     - Спит, - прошептал он, - надо будить: скоро половина пятого.

     Он кашлянул и вошел в кабинет.

     - Илья Ильич! А, Илья Ильич! - начал он тихо, стоя у изголовья
Обломова.

     Храпенье продолжалось.

     - Эк спит-то! - сказал Захар, - словно каменщик. Илья Ильич!

     Захар слегка тронул Обломова за рукав.

     - Вставайте: пятого половина.

     Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся.

     - Вставайте же, Илья Ильич! Что это за срам! - говорил Захар, возвышая
голос.

     Ответа не было.

     - Илья Ильич! - твердил Захар, потрогивая барина за рукав.

     Обломов повернул немного голову и с трудом открыл на Захара один глаз,
из которого так и выглядывал паралич.

     - Кто тут? - спросил он хриплым голосом.

     - Да я. Вставайте.

     - Подь прочь! - проворчал Илья Ильич и погрузился опять в тяжелый сон.

     Вместо храпенья стал раздаваться свист носом. Захар потянул его за
полу.

     - Чего тебе? - грозно спросил Обломов, вдруг открыв оба глаза.

     - Вы велели разбудить себя.

     - Ну, знаю. Ты исполнил свою обязанность и пошел прочь! Остальное
касается до меня...

     - Не пойду, - говорил Захар, потрогивая его опять за рукав.

     - Ну же, не трогай! - кротко заговорил Илья Ильич и, уткнув голову в
подушку, начал было храпеть.

     - Нельзя, Илья Ильич, - говорил Захар, - я бы рад-радехонек, да никак
нельзя!

     И сам трогал барина.

     - Ну, сделай же такую милость, не мешай, - убедительно говорил
Обломов, открывая глаза.

     - Да, сделай вам милость, а после сами же будете гневаться, что не
разбудил...

     - Ах ты, боже мой! Что это за человек! - говорил Обломов. - Ну, дай
хоть минутку соснуть; ну что это такое, одна минута? Я сам знаю...

     Илья Ильич вдруг смолк, внезапно пораженный сном.

     - Знаешь ты дрыхнуть! - говорил Захар, уверенный, что барин не слышит.
- Вишь, дрыхнет, словно чурбан осиновый! Зачем ты на свет-то божий родился?

     - Да вставай же ты! говорят тебе... - заревел было Захар.

     - Что? Что? - грозно заговорил Обломов, приподнимая голову.

     - Что, мол, сударь, не встаете? - мягко отозвался Захар.

     - Нет, ты как сказал-то - а? Как ты смеешь так - а?

     - Как?

     - Грубо говорить?

     - Это вам во сне померещилось... ей-богу, во сне.

     - Ты думаешь, я сплю? Я не сплю, я все слышу...

     А сам уж опять спал.

     - Ну, - говорил Захар в отчаянии, - ах ты, головушка! Что лежишь, как
колода? Ведь на тебя смотреть тошно. Поглядите, добрые люди!.. Тьфу!

     - Вставайте, вставайте! - вдруг испуганным голосом заговорил он. -
Илья Ильич! Посмотрите-ка, что вокруг вас делается.

     Обломов быстро поднял голову, поглядел кругом и опять лег, с глубоким
вздохом.

     - Оставь меня в покое! - сказал он важно. - Я велел тебе будить меня,
а теперь отменяю приказание - слышишь ли? Я сам проснусь, когда мне
вздумается.

     Иногда Захар так и отстанет, сказав: "Ну, дрыхни, чорт с тобой!" А в
другой раз так настоит на своем, и теперь настоял.

     - Вставайте, вставайте! - во все горло заголосил он и схватил Обломова
обеими руками за полу и за рукав.

     Обломов вдруг, неожиданно вскочил на ноги и ринулся на Захара.

     - Постой же, вот я тебя выучу, как тревожить барина, когда он почивать
хочет! - говорил он.

     Захар со всех ног бросился от него, но на третьем шагу Обломов
отрезвился совсем от сна и начал потягиваться, зевая.

     - Дай... квасу... - говорил он в промежутках зевоты.

     Тут же из-за спины Захара кто-то разразился звонким хохотом. Оба
оглянулись.

     - Штольц! Штольц! - в восторге кричал Обломов, бросаясь к гостю.

     - Андрей Иваныч! - осклабясь, говорил Захар.

     Штольц продолжал покатываться со смеха: он видел всю происходившую
сцену.

                                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                                     I

     Штольц был немец только вполовину, по отцу: мать его была русская;
веру он исповедовал православную; природная речь его была русская: он
учился ей у матери и из книг, в университетской аудитории и в играх с
деревенскими мальчишками, в толках с их отцами и на московских базарах.
Немецкий же язык он наследовал от отца да из книг.

     В селе Верхлёве, где отец его был управляющим, Штольц вырос и
воспитывался. С восьми лет он сидел с отцом за географической картой,
разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские стихи и подводил итоги
безграмотным счетам крестьян, мещан и фабричных, а с матерью читал
священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же Телемака.

     Оторвавшись от указки, бежал разорять птичьи гнезда с мальчишками, и
нередко, среди класса или за молитв