огу, огонь! А-а-а, гляди!!!
     Опомнившись,  рванулся  Петька в настороженную темь, вслед ему грохнули
выстрелы,  две  пули  протянули  над головой полоски тягучего свиста, третья
брунжанием  забороздила  темноту  где-то  далеко  вправо.  Почти  добежал до
ограды. Позади надсадно кричали:
     - По-жа-ар!... по-жа-ар!..
     Стукали выстрелы.
     "Только бы до угла добежать!" - трепыхается мысль в голове у Петьки.
     Напряг  все  силы,  бежит.  Колючий  звон  режет  уши.  "Только  бы  до
ограды!.."
     Горячей болью захлестнуло ногу, ковыляя, пробежал несколько шагов, ниже
колена по ноге ползет теплая мокреть... Упал Петька, через секунду  вскочил,
попрыгал на четвереньках, путаясь в полах зипуна.
     Долго сидели дед с  Яковом.  Ветер  турсучил  в  ограде  привязанную  к
большому  колоколу  веревку  и,  раскачивая  языки  у  маленьких  колоколов,
разноголосо и тихо вызванивал.
     В  темноте,  возле складов, застывших посреди площади сутулыми буграми,
сначала глухие, изорваннае ветром голоса, потом рыжим язычком лизнул темноту
огонь,  хлопнул  выстрел,  другой,  третий...  У  ограды  юнот,  прерывистое
дыхание, голос придушенный:
     - Дедушка, помоги!.. Нога у меня...
     Дед с Яковом подхватили Петьку под руки, с разбегу окунулись  в  темный
переулок, бежали, спотыкались о кочки, падали. Миновали два квартала,  когда
с колокольни сорвался набат,  звонко  хлестнул  тишину  и  расплескался  над
спящей станицей,
     Рядом с Петькой дед Александр  хрипит  и  суетливо  вскидывает  ногами.
Петькины щеки щекочет его разметавшаяся борода.
     - Батя, в сады!.. В сады держите!..
     Перескочили канаву и остановились, переводя дух.
     Над станицей, над площадью - словно  треснула  пополам  земля.  Прыгнул
выше колокольни пунцовый столбище огня, густо заклубился дым...  Еще  и  еще
взрыв...
     Тишина, а потом разом по всей  станице  взвыли  собаки,  снова  грохнул
онемевший было набат, истошный бабий крик повис над дворами,  а  на  площади
желтое  волнистое  полымя  догола  вылизывает  рухнувшие  стены  складов  и,
длиннорукое, тянется к поповским постройкам.
     Яков присел за нагим кустом терна, сказал потихоньку:
     - Убегать теперь совсем невозможно. По станице хоть иголки собирай, ишь
как полыхает!.. Да и ногу Петяшкину надо бы поглядеть...
     -  Надо  подождать  зари,  пока  не  угомонится  народ,  а  потом будем
продвигаться до казенных лесов.
     -  Довольно  пожилой  вы человек, батя, а располагаете промеж себя, как
дите!  Ну,  мыслимо  ли  это дело - ждать в станице, когда кругом нас теперя
ищут?  Опять,  ежели  домой  объявиться,  то нас сразу сбатуют. Мы в станице
первые на подозрении.
     - Оно так... Ты верно, Яша, говоришь.
     -  Может, в нашем дворе, в катухе переднюем? - морщась от боли, спросил
Петька.
     - Ну, это подходящее. Там рухлядь есть какая?
     - Кизеки сложены.
     -  Потихоньку  давайте трогаться!.. Батя, и куда вы лезете передом? Шли
бы себе очень спокойно позаду!

VIII

     К утру в прикладке кизяков Яков с Петькой вырыли  глубокую  яму;  чтобы
теплее было, застелили ее снизу и с боков сухим бурьяном, спустились туда, а
верх заложили сухой повителью, арбузными плетями, свезенными  с  бахчей  для
топки.
     Яков порвал на себе исподнюю рубаху и  перевязал  Петьке  простреленную
ногу. Сидели втроем до самого вечера. Утром во двор приходили  люди.  Слышен
был глухой разговор, лязг замка, потом голос совсем неподалеку сказал:
     - Постовалов парнпшка, должно, на хуторе работает. Брось, браток, замок
выворачивать! На кой он тебе ляд? У постовала в хате одни  воши  да  шерсть,
там дюже не разживешься!..
     Шаги заглохли где-то за сараем.
     Ночью ахнул мороз. С вечера слышно было, как лопалась на проулке земля,
с  осени  щедро  набухшая  влагой.  По  небу,  запорошенному  хлопьями  туч,
засуетился в ночном походе кособокий месяц. Из темносиних  круговин  зазывно
подмаргивали звезды. Сквозь дырявую крышу ночь глядела в катух.
     В яме под кизяками тепло. Дед Александр, уткнув  подбородок  в  колени,
спит, всхрапывая и шевеля ногами. Петька и Яков разговаривают вполголоса.
     - Батя, проснись! Когда вы разгуляете сон? В путь пора!
     - Ась? В путь пора? Можно...
     Долго и осторожно разбирали кизяки. Слегка приоткрыли дверь,- на дворе,
по проулку ни души.
     Миновали крайний двор в станице, через леваду вышли  в  степь.  До  яра
саженей сто ползли по снегу. Позади станица с желтыми веснушками  освещенных
окон пристально смотрит  в  степь.  По  яру  до  Казенного  леса  шли  тихо,
осторожно, словно на зверя. Звенел под ногами ледок, снег поскрипывал. Голое
каменистое днище яра кое-где запруживалось сугробом, по нему - голубые петли
заячьих следов.
     Яр  одной  отножиной  упирается  в  опушку Казенного леса. Выбрались на
пригорок, поглядели вокруг и не спеша потянулись к лесу.
     - До Щегольского нам опасно идтить не узнамши. Скоро фронт откроется  -
могем попасть к белым.
     Яков, вбирая голову  в  растопыренные  поды  полушубка,  долго  высекал
кресалом огонь. Сыпались огненные капли, сухо черкала сталь о кремень. Трут,
натертый подсолнечной золой,  зарделся  и  вонюче  задымил.  Яков  два  раза
затянулся, ответил отцу:
     - Я так полагаю: давайте зайдем к лесничему Даниле,  как  он  есть  наш
прекрасного знакомства человек.  У  него  узнаем,  как  нам  пройтить  через
позиции, да кстати и Петяшку малость обогреем,  а  то  он  у  нас  замерзнет
вчистую!
     - Мне, Яков Александрович, не дюже зябко.
     - Молчи уж, не бреши, парнишка! Зипун-то твой не от холода построенный,
а от солнышка.
     -  Трогай,  Яша, трогай, сынок!.. Смотри, куда Стожары поднялись, скоро
полночь,- сказал дед.
     Саженей  полсотни  не  доходя  до  лесной  сторожки,  остановились... У
лесника  Данилы  в  окошке  огонь,  видно, как из трубы лениво ползет дымок.
Месяц повис над лесом, неловко скособочившись.
     - Должно, никого нет. Пойдемте.
     Под  сараем  забрехала  собака.  Обмерзшие  порожки крыльца скрипят под
ногами. Постучались.
     - Хозяин дома?
     Из сторожки к окну прилипла чья-то борода.
     - Дома. А кого бог принес?
     - Свои, Данила Лукич, пущай за-ради Христа обогреться!
     В  сенцах  пискнула  дверь,  засов  громыхнул. На пороге стал лесничий,
из-под правой руки глядит на гостей, а в левой винтовку за спину хоронит.
     -  Никак, ты, дед Александр?
     -  Он самый... Пущай переночевать-то?
     - Кто его знает... Ну, да проходите, небось уместимся!
     В  комнатушке  жарко натоплено. Возле печи на разостланной полсти лежат
трое,- в головах седла, в углу винтовки. Яков попятился к двери.
     - Кто это у тебя, хозяин?
     С полсти голос:
     -  Аль  не  узнал  станишников?  А  мы вас со вчерашнего дня поджидаем.
Думаем,  все  одно им Казенного леса и Даниловой сторожки не миновать... Ну,
раздевайтесь,  дорогие гостечки, переночуем, а завтра без пересадки направим
вас на царевы качели!.. Давно по вас веревонька плачет!..
     Привстали казаки с полсти, за винтовки взялись.
     - Вяжи поджигателям руки, Семен!..

IX

     Двое спят на постели, третий сидит за столом, свесив голову; промеж ног
у него винтовка. Лесник Данила кинул на пол дерюгу.
     - Постели, дед Александр, все костям вольготнее будет!
     -   Смотри,  жалостливый  человек,  как  бы  самому  на  ней  спать  не
пришлось!..  Слышь,  лесник?  Возьми  дерюгу!.. Они склады спалили, за такие
дела и на морозе рядом с хозяйской сукой поспать не грех!..
     Перед зарей запросился дед на двор:
     - Пусти, сынок, сходить требуется по надобности...
     - Ничего, дед, мочись в штаны либо в валенок!.. Завтра подвесим тебя на
перекладину, там просохнешь!
     В  окна царапался немощный зимний рассвет. Встали казаки, умылись, сели
завтракать. Яков неприметно шепнул отцу и Петьке:
     -  Бечевку  я  перетер  ночью...  Как дойдем до станицы - все врозь,- в
леваду, а оттель в гору... в норы, откуда мы камень рыли... Тамотка сроду не
возьмут нас!..
     Шли  связанные конопляной веревкой все трое за руки. Петька припадал на
раненую ногу, скрипел зубами от ноющей боли.
     Вот  и  станица,  разметавшая по краям седые космы левад, словно баба в
горячке.  Когда  свернули  в первый проулок, Яков с перекошенным, побелевшим
ртом  рванул  веревку  и,  виляя по снегу, кинулся в левады. Дед Александр и
Петька следом. Все врозь. Сзади крик:
     - Стой, стой, в заразу мать!..
     Выстрелы  и  топот конских ног. Петька, перепрыгивая канаву, оглянулся:
дед  Александр  упал,  зарываясь  простреленной  головой  в сугроб, и высоко
взбрыкнул ногами.
     Гора   с   верхушкой,  опоясанной  снегом,  бежит  навстречу.  Глазными
впадинами чернеют ямы, откуда Казаки добывали камень. Яков нырнул первым, за
ним Петька.
     Извиваясь,  обрывая  одежду,  царапая  до  крови тело об острые уступы,
ползли  в  сырой,  придавленной темноте. Иногда Петьку больно били по голове
сапоги  Якова.  Нора раздвоилась, поползли налево. Петькины ладони в мерзлой
глине, сверху за шиворот сочится вода.
    Яма под ногами. Спустились и сели рядом.
     - Горе мне!.. Батю, должно, убили,- прошептал Яков.
     - Упал он возле канавы...
     Глохнут, будто чужие, голоса. Темь липнет на веки.
     - Ну, Петька, теперь они нас измором будут брать. Пропадем мы, как хорь
в  норе, а впрочем, кто его знает!.. Лезть к нам они побоятся. Эти норы мы с
батей рыли еще до германской войны. Я все ходы знаю... Давай полозть дальше.
     Ползли.  Иногда  упирались  в  тупик.  Сворачивали назад, другую тропку
искали...

x x x

     В густой, вязкой тьме жались двое суток.
     Тишина   звенела   в   ушах.   Почти  не  разговаривали.  Спали,  чутко
прислушиваясь.   Где-то  вверху  буравила  землю  вода.  Просыпались,  опять
спали...
     Потом,  тыкаясь  в  стены,  как  слепые  щенки, полезли к выходу. Долго
блуждали, и внезапно больно и ярко стегнул по глазам свет.
     У  входа  в каменную пещеру ворох серой золы, окурки, патронные гильзы,
следы  многих  и  многих  человеческих  ног, а когда выглянули - увидели: по
дороге  к  станице на лошадях с куце подрезанными хвостами змеилась конница,
серым  клубом  позади валила пехота, ветер полоскал малиновое знамя и далеко
нес голоса, хохот, команду, скрип полозьев.
     Выскочили.   Бежали,   падали.  Яков  махал  руками  и  кричал  высоким
надорванным голосом:
     - Братцы! Красненькие! Товарищи!..
     Конница сгрудилась на дороге гнедой кучей лошадей.
     Сзади напирала захлюстанная пехота.
     Яков  тряс  головой,  всхлипывая,  кидался  целовать стремена и кованые
сапоги красноармейцев, а Петьку подхватили на руки, жмякнули в сани, в ворох
духовитого степного сена, накрыли шинелями.
     Покачиваются сани. Шинели пахнут родным кислым потом, как отцова рубаха
когда-то пахла...
     Кружится  голова  у  Петьки, тошнотой наливается грудь, а в сердце, как
жито  майское  после  дождя,  цветет радость. Чья-то рука приподняла шинель,
нагнулось к Петьке безусое обветренное лицо, улыбка ползет по губам.
    -  Живой, дружище? А сухари потребляешь?
     Суют  Петьке  в непослушный рот жеваные сухари, колючими варежками трут
обмерзшие Петькины пальцы. Хочет он что-то сказать, но во рту ржаное месиво,
а в горле комом стрянут слезы.
     Поймал жесткую черную руку и к груди прижал крепко-накрепко.

       Часть вторая

I

     Дом  большой,  крытый  жестью, на улицу - шесть веселых окон с голубыми
ставнями. Раньше станичный атаман жил, а теперь клуб ячейки РКСМ помещается.
Год  тысяча  девятьсот  двадцатый,  нахмуренный, промозглый сентябрь, ночная
темень в садах и в проулках.
     В  клубе  собрание, чад, гул голосов. За столом секретарь ячейки Петька
Кремнев,   рядом   член   бюро  Григорий  Расков.  Решается  важный  вопрос:
показательная обработка земли, отведенной земотделом для ячейки.
     Через полчаса - кусок протокола:

     "СЛУШАЛИ: доклад т. Раскова об отмере земли на участке Крутеньком.
     ПОСТАНОВИЛИ:  выделить  для  немедленного  осмотра  и  отмера земли тт.
Раскова и Кремневая."

     Потушили  лампу.  Дробно  застучали  ногами  по крыльцу. Петька постоял
около  угла  и,  глядя,  как  в  млечной  темноте  покачивается белая рубаха
Раскова, крикнул в гулкую тишину задремавшей станицы:
     -  Гришка,  слышь?  Люди-то  пашут,  про обывательскую подводу и думать
забудь! Пешком пойдем!

II

     Чахоточная зорька. По утрамбованной дороге недавно прошел  табун.  Пыль
повисла на верхушках степной полыни. На бугре пахота. На ней копошатся люди,
ползают запряженные в плуги быки. Ветер  крутит  крики  погонычей,  свист  и
щелканье кнутов.
     Ребята шагали молча. Солнце в полдень  -  подошли  к  участку.  Десяток
тавричанских дворов застрял в степной балке. Около плотины  баба,  подоткнув
подол, шлепает вальком. С той стороны в воду по пузо залезли цветные коровы.
Приподняв уши, с дурацким видом долго смотрели на ребят.  Передняя,  чего-то
испугавшись, дико задрала хвост и шарахнулась на плотину, за  ней  рванулось
все стадо. Пронзительно защелкал  арапником  седобородый  пастух;  подпасок,
мелькая черными пятками, побежал заворачивать. На гумне под отрывистый  стук
паровой молотилки певучий девичий голос прокричал:
     - Гарпишка, ходим подывымось - якись-то красни до нас прийшлы!..
     До  вечера  искали  ребята  участкового  председателя,  ели на квартире
душистые  дыни,  а  землю  порешили  смотреть завтра. Хозяйка постелила им в
сенцах.  Григорий  уснул сразу, а Петька долго ворочался, ловил под овчинной
шубой блох, думал: какую землю отведет шельмоватый председатель?
     В полночь хозяин стукнул щеколдой, глянул с крыльца на звездное небо  и
направился в конюшню замесить лошадям. Заскрипел колодезный журавль, в степи
призывно-протяжно заржал жеребенок. Со двора глухо доносились голоса. Петька
проснулся.
     Григорий во сне скрипнул зубами, поворачиваясь на другой бок,  произнес
печально и внятно:
     - Смерть-это, братец, не фунт изюму!..
     В сенцы, стуча сапогами, вошел председатель.
     - Хлопцы, а хлопцы, чуете?
     - Ну?
     - Чума його знае... Зараз приихав с Вежинского хутора  наш  участковец,
так каже, що той хутор Махно забрав. Це треба вам, хлопцы, тикаты!..
     Петька буркнул спросонок:
     - Ну, а земля как же? Отмерь завтра участок, тогда уж пойдем, а то  что
ж задарма ноги бить!
     Снится зарею Петьке, что он в райкоме на собрании, а  по  крыше  кто-то
тяжело ступает, и жесть, вгибаясь, ухает: гу-у-ух!.. ба-а-ах!..
     Проснулся - смекнул: орудийный бой.  Тревожно  сжалось  сердце.  Наспех
собрались, прихватили деревянную сажень и, отмахиваясь от взбеленившихся со-
бак, вышли за участок.
     - Сколько до Вежинского верст? - спросил Григорий.
     Вышагивал он молча, задумчиво  обрывал  лепестки  на  пунцовой  головке
придорожного татарника.
     - Верстов, мабуть, тридцять.
     - Успе-е-ем!
     Минуя бахчи, поднялись на пригорок. Петька уронил подсумок с патронами,
обернулся поднять - и ахнул:  с  той  стороны  участка  стройными  колоннами
спускались всадники. У  переднего,  ветром  подхваченное,  как  подшибленное
крыло птицы, трепыхалось черное знамя.
     - Ах, мать твою!..
     - Бог любил! - подсказал Григорий, а у самого  прыгнули  губы  и  серым
налетом покрылось лицо.
     Председатель уронил сажень, сам не зная для  чего  полез  в  карман  за
кисетом. Петька стремительно скатился в балку, Григорий за ним.
     Странно путаются непослушные ноги, бег черепаший, а сердце  колется  на
части, и зноем наливается рот. На дне  водой  промытой  балки  сыро.  Пахнет
илом, вязнут ноги. Петька на  бегу  смахнул  сапоги  и  половчее  перехватил
винтовку; у Григория зеленью покрылось лицо, губы свело,  дыханье  рвется  с
хрипом. Упал и далеко отшвырнул винтовку.
     - Бросай, Петя, поймают - убьют!..
     Петьку передернуло.
     - Ты с ума сошел?! Возьми скорее, сволочь!
     Григорий вяло потянул винтовку за ремень. Минуту  сверлили  друг  друга
тяжелыми, чужими глазами.
     Снова бежали. У конца балки Григорий запрокинулся  на  спину.  Скрипнул
Петька зубами, схватил под мышки сухопарое тело товарища и потащил  волоком.
Балка разветвилась, отножина с лошадиными костями и седой  полынью  уперлась
прямо в пахоту. Около арбы дядько запрягает в плуг лошадей.
     - Лошадей до станицы!.. Махновцы догоняют!
     Схватился Петька за хомут, дядько - за Петьку.
     - Не дам!.. Кобыла сжеребена, куда на ней йихаты?!
     Крепкий дядько корявыми пальцами цепко прирос к стволу, и  мелькнула  у
Петьки мысль: вырвет винтовку, убьет за жеребую кобылу.
     Впитал в себя страшные колючие глаза, рыжую  щетину  на  щеках,  мелкую
дрожь около рта и рванул винтовку. Звонко лязгнул затвором.
     - Уйди!
     Нагнулся дядько за топором, что лежал около арбы,  а  Петька,  чувствуя
липкую тошноту в  горле,  стукнул  по  крутому  затылку  прикладом.  Ноги  в
морщеных сапогах, как паучьи лапки, судорожно задвигались...
     Григорий обрубил постромки и вскочил на кобылу.  Под  Петькой  заплясал
серый в яблоках тавричанский мерин.  Поскакали  пахотой  на  дорогу.  Дружно
заговорили  копыта.  Глянул  Петька  назад,  а  над  балкой   ветер   пыльцу
схватывает. Рассыпалась погоня - идет во весь дух.
     Верст пять смахнули,  те  все  ближе.  Видно,  как  передняя  лошадь  с
задранной головой бросками кидает назад сажени, а у всадника  вьется  черная
лохматая бурка.
     Кобыла под Григорьем заметно сдавала ход, хрипела и коротко,  отрывисто
ржала.
     - Жеребиться кобыла будет... Пропал я, Петя! - крикнул  сквозь  режущий
ветер Григорий.
     На повороте около кургана соскочил он на  ходу,  лошадь  упала.  Петька
сгоряча проскакал несколько саженей, но опомнился и круто повернул назад.
     - Что же ты?! - плачущим голосом крикнул Григорий, но Петька уверенно и
ловко загнал обойму, прыгнул с лошади,  приложился  с  колена,  выстрелил  в
черную надвигающуюся бурку и, выбрасывая гильзу, улыбнулся.
     - Смерть - это, брат, не фунт изюму!
     Выстрелил еще раз. На дыбы  встала  лошадь,  черная  бурка  сползла  на
землю, застрял сапог в стремени, и  лошадь  бездорожно  помчалась  в  клубах
пыли.
     Проводил ее Петька невидящим взглядом и, широко расставив ноги, сел  на
дорогу. Григорий, растирая в потных ладонях душистую головку  чабреца,  дико
улыбнулся.
     Петька проговорил серьезно и тихо:
     - Ну, теперь шабаш,- и лег на землю вниз лицом.

III

     Во   дворе  исполкома  сотрудники  зарывали  зашитые  в  мешки  бумаги.
Председатель  Яков Четвертый на крыльце чинил заржавленный убогий пулемет. С
утра  ждали  милиционеров,  уехавших  на  разведку.  В полдень Яков подозвал
бежавшего мимо комсомольца Антошку Грачева, улыбнулся глазами, сказал:
     - Возьми в конюшне лошадь, какая на вид справней, и скачи на Крутенький
участок.  Может,  повстречаешь  нашу  разведку - передашь, чтобы вертались в
станицу. Винтовка у тебя есть?
     Аятошка мелькнул босыми пятками, крикнул на бегу:
     - Винтовка есть и двадцать штук патрон!
     - Ну, жарь, да поживее!
     Через  пять  минут со двора исполкома вихрем вырвался Антошка, сверкнул
на председателя серыми мышастыми глазенками и заклубился пылью.
     С крыльца исполкома видно Якову равномерно покачивающуюся лошадиную шею
и  непокрытую курчавую голову Антошки. Постоял на порожках, вошел в коридор,
изветвленный  седой  паутиной.  Сотрудники  и  ячейка  в  сборе. Окинул всех
усталыми глазами, сказал:
     -  Антошка пыхнул на разведку...- Помолчал, добавил, задумчиво барабаня
пальцами: - А ребята на участке... уйдут от Махна, нет ли?..
     Бродили по гулким, опустелым  комнатам  исполкома,  читали  тысячу  раз
прочитанные частухи Демьяна Бедного на полинявших плакатах. Часа  через  два
во двор исполкома на рысях вскочили  ездившие  в  разведку  милиционеры.  Не
привязывая лошадей, взбе