оду.
     Короткие летние сумерки  уступили  дорогу  ночи,  когда  Игнат  с  горы
спустился в хутор. Под копытами коня сверкали, отлетая, каменные осколки,  в
тороках в мешке молча возились волчата.
     Не  доезжая до Ефимова двора, Игнат натянул поводья и, скрипнув седлом,
соскочил на землю. Отвязав. мешок, вытащил первого попавшегося под руку вол-
чонка,  под  теплой  шерсткой  нащупал  тоненькую трубочку горла и, морщась,
стиснул  ее  большим  и  указательным  пальцами.  Короткий хруст. Волчонок с
переломанным  горлом  летит  через плетень в Ефимов двор и неслышно падает в
густые колючки. Через минуту другой шлепается в двух шагах от первого.
     Игнат брезгливо вытирает руку, вскакивает в  седло  и  щелкает  плетью.
Конь, фыркая, мчится по проулку, позади спешат поджарые борзые.
     А ночью к хутору с горы спустилась волчица  и  долго  черной  недвижной
тенью стояла возле ветряка. Ветер  дул  с  юга,  нес  к  ветряку  враждебные
запахи, чуждые звуки... Угнув голову, припадая к траве,  волчица  сползла  в
проулок  и  стала  возле  Ефимова  двора,  обнюхивая  следы.   Без   разбега
перемахнула двухаршинный плетень, извиваясь, поползла по колючкам.
     Ефим, разбуженный ревом скота, зажег фонарь и выскочил на двор. Добежал
до база - воротца приоткрытые; направив туда желтый мигающий свет, увидел: к
яслям приткнулась овца, между  широко  расставленных  ног  ее  синим  клубом
дымились выпущенные кишки. Другая лежала посреди  база,  из  расшматованного
горла уже не лилась кровь.
     Утром нечаянно наткнулся Ефим на мертвых волчат, лежавших в колючках, и
догадался, чьих рук это дело. Забрав волчат на лопату, вынес в степь и кинул
подальше от дороги. Но волчица наведалась в Ефимов  двор  еще  раз.  Продрав
камышовую крышу сарая, бесшумно зарезала корову и скрылась.
     Ефим отвез ободранную корову в  глинище,  куда  сваливается  падаль,  и
прямо оттуда пошел к Игнату. Под навесом сарая Игнат тесал  ребра  на  новую
арбу. Увидев Ефима, отложил топор, улыбнулся и, поджидая,  присел  на  дышло
повозки, стоявшей под навесом.
     - Иди в холодок, Ефим!
     Ефим, сохраняя спокойствие, подошел и сел рядом.
     - Хорошие у тебя собаки, дядя Игнат!..
     - Да, брат, собачки у меня дорогие... Эй, Разбой, фюйть! Иди сюда!..
     С  крыльца  сорвался грудастый, длинноногий кобель и, виляя крючковатым
хвостом, подбежал к хозяину.
     -  Я  за  этого  Разбоя  ильинским  казакам  заплатил корову с телком.-
Улыбнувшись уголками губ, Игнат продолжал: - Хорош кобель... Волка берет
     Ефим протянул руку к топору и, почесывая кобеля за ушами, переспросил:
     - Корову, говоришь?
     - С телком. Да рази это цена? Он дороже стоит.
     Коротко взмахнув топором, Ефим развалил череп собаки надвое. На  Игната
брызнула кровь и комья горячего мозга.
     Посиневший Ефим тяжело поднялся  с  повозки  и,  кинув  топор,  шепотом
выдохнул:
     - Видал?
     Игнат выпученными глазами глядел, задыхаясь, на скрюченные ноги собаки.
     - Сбесился ты, что ли? - просипел он.
     - Сбесипся,- мелко подрагивая, шептал Ефим.- Тебе бы, гаду, голову надо
стесать,  а  не собаке!.. Кто волчат у мово двора побил? Твоих рук дело!.. У
тебя  восемь  коров...  одну  потерять  -  убыток  малый. А у меня последнюю
волчиха зарезала, дите без молока осталось!..
     Ефим крупно зашагал к воротам. У самой калитки его догнал Игнат.
     - За кобеля заплатишь, сукин сын!..- крикнул он, загораживая дорогу.
     Ефим шагнул вплотную и, дыша в растрепанную бороду Игната, проговорил:
     -  Ты, Игнат, меня не трожь! Я тебе не свойский, терпеть обиду не буду.
За  зло  -  злом  отквитаю!  Прошло  время, когда перед тобой спину гнули!..
Прочь...
     Игнат посторонился, уступая дорогу. Хлопнул калиткой и долго матерился,
грозил уходившему Ефиму кулаком.

x x x

     После случая с собакой Игнат перестал преследовать Ефима. При встрече с
ним  кланялся  и  отводил  глаза  в сторону. Такие отношения тянулись до тех
пор,   пока   суд   не   присудил   Игната   к   уплате  шестидесяти  рублей
Дуньке-работнице.  С  этого временп Ефим почувствовал, что из Игнатова двора
грозит  ему  опасность.  Что-то  готовилось. Лисьи глазки Игната таинственно
улыбались, глядя на Ефима.
     Как-то в исполкоме председатель с подходцем выспрашивал:
     - Слыхал, Ефим, с тестя присудили шестьдесят рублей?
     - Слыхал.
     - Кто бы мог научить эту шалаву - Дуньку?
     Ефим улыбнулся и поглядел прямо в глаза председателю.
     -  Нужда. Тесть твой выгнал ее со двора и куска хлеба не дал на дорогу,
а Дунька работала у него два года.
     - Так ведь мы же ее кормили!..
     - И заставляли работать с утра до ночи?
     - В хозяйстве, сам знаешь, работа не по часам.
     - Тебе, я вижу, любопытно знать, кто написал заявление в суд?
     - Вот-вот, кто б это мог?
     -  Я,-  ответил  Ефим и по лицу председателя понял, что это для него не
является неожиданностью.
     Перед  вечером  Ефим  взял  с  собой из исполкома бумаги и обязательное
постановление станисполкома.
     "Перепишу  после  ужина",-  подумал,  шагая  домой.  Поужинал, закрыл с
надворья  ставни  и  сел  за  стол переписывать. Взгляд его случайно упал на
оголенные рамы окон.
     - Маша, ты что ж, аль не купила ситцу на занавески?
     Жена, сидевшая за прялкой, виновато улыбнулась:
     - Я  купила  два  метра...  ты  ить  знаешь,  пеленок  нету...  дите  в
лохмотьях... я и сшила две пеленки.
     -  Ну,  это  ничего...  А все ж таки завтра купи. Неловко: кто ставню с
улицы откроет - все видно.
     За окнами, узорчато размалеванными морозом, ветер пушил поземкой. Тучи,
бесформенные  и  тяжелые,  застилали небо. На краю хутора, там, где лобастая
гора  спускается  к дворам забурьяневшим склоном, брехали собаки. Над речкой
вербы  обиженно  роптали, жаловались ветру на холод, на непогодь, и скрип их
раскачивающихся ветвей и шум ветра сливались в согласный басовитый гул.
     Ефим, макая перо в самодельную чернильницу с чернилами,  сделанными  из
дубовых ягод, изредка поглядывал на окно, таившее в  черном  немом  квадрате
молчаливую угрозу. Ему было не по  себе.  Часа  через  два  ставня  с  улицы
скрипнула и слегка  приоткрылась.  Ефим  не  слышал  скрипа,  но,  бесцельно
взглянув на окно, похолодел от ужаса: в узенький  просвет  сквозь  ветвистую
изморозь на него, прижмурясь, тяжко глядели  чьи-то  знакомые  серые  глаза.
Через секунду на уровне его головы за стеклом, словно  нащупывая,  появилась
черная дырка винтовочного дула. Ефим сидел, откинувшись к стене,  недвижный,
побледневший. Рама была одинарная, и он ясно услышал, как щелкнул спуск. Над
серыми глазами изумленно дернулись брови... Выстрела не последовало. На  миг
за стеклом исчез черный кружок, четко лязгнул затвор, но Ефим,  опомнившись,
дунул на огонь - и едва успел нагнуть голову, как за  окном  ахнул  выстрел,
брызнуло стекло и пуля  сочно  чмокнулась  в  стену,  осыпая  Ефима  кусками
штукатурки.
     Ветер хлынул в разбитое окно, запорошив лавку снежной пылью.  В  люльке
пронзительно закричал ребенок, хлопнула ставня...
     Ефим бесшумно сполз на пол и на четвереньках добрался до окна.
     -  Ефимушка!  Родненький!..  Ой,  господи!..  Ефимушка!..-  плакала  на
кровати  жена,  но  Ефим, стиснув зубы, не отзывался; дрожь трясла его тело.
Приподнявшись,  заглянул  он  в  разбитое  окно;  увидел, как по улице рысью
убегал  кто-то,  закутанный  снежной пылью. Опираясь на лавку, встал Ефим во
весь  рост  и  снова  стремительно  упал  на  пол: из-за полуоткрытой ставни
скользнул  ствол  винтовки,  грохнул  выстрел...  Едкий запах пороховой гари
наполнил хату.

x x x

     Наутро  Ефим,  осунувшийся  и желтый, вышел на крыльцо. Светило солнце,
трубы  курились  дымом,  ревел у речки скот, пригнанный на водопой. На улице
лежали   свежие  следы  полозьев,  новый  снег  слепил  глаза  незапятнанной
белизной.  Все  было  такое  обычное,  будничное,  родное,  и прошедшая ночь
показалась Ефиму угарным сном. Возле завалинки, против разбитого окна, нашел
он  в  снегу  две  порожние  гильзы  и  винтовочный патрон с черной ямкой на
пистоне.  Долго  вертел  в  руках  заржавленный  патрон, подумал: "Если б не
осечка, если б обойма эта не была отсыревшей, каюк бы тебе, Ефим!"
     В исполкоме уже сидел председатель. На скрип двери мельком взглянул  на
Ефима и снова склонился над газетой.
     - Рвачев! - окликнул Ефим.
     - Ну? - отозвался тот, не поднимая головы.
     - Рвачев! Гляди сюда!..
     Председатель нехотя поднял голову, и  прямо  на  Ефима  глянули  из-под
крутого излома бровей широко расставленные серые глаза.
     - Ты, подлец, стрелял в меня ночью? - хрипло спросил Ефим.
     Председатель, багровея, принужденно засмеялся:
     - Ты что? С ума спятил?
     У  Ефима  перед глазами встала минувшая ночь: тяжкий, немигающий взгляд
за  стеклом,  черная  пасть винтовки, крик жены... Устало махнув рукой, Ефим
сел на лавку и улыбнулся:
     - Не вышло. Патроны сырые... Где они у тебя опасались? Небось в земле?
     Председатель вполне овладел собой, ответил холодно:
     - Не знаю, о чем ты говоришь: должно, лишнее выпил.
     К  полудню  слух о том, что в Ефима ночью стреляли, облетел весь хутор.
Возле хаты его толпились любопытные. Иван Донсков вызвал Ефима из исполкома,
спросил:
     - Ты сообщил в милицию?
     - С этим успеется.
     -  Ну,  брат,  не  робей,  в обиду тебя мы не дадим. С Игнатом теперича
осталось  человек  пять,  а мы их раскусили! За кулачьем никто уж не пойдет,
все откачнулись, будя!..
     Вечером, когда у Федьки-сапожника собралась молодежь  и  под  стук  его
чеботарского молотка закипел, как всегда, горячий разговор, к  Ефиму  подсел
сверстник Васька Обнизов, зашептал любовно, сжимая Ефимово плечо:
     - Попомни, Ефим, убьют тебя  -  двадцать  новых  Ефимов  будет.  Понял?
Толком тебе говорю! Знаешь, как в сказке про богатырей? Одного убьют,  а  их
обратно двое получается... Ну, а нас не двое, а двадцать образуется!

x x x

     В  станицу  пошел  Ефим  с  утра.  Побывал  в  исполкоме,  в  кредитном
товариществе,  в  милиции  задержался, поджидай старшего милиционера. Покуда
управился с делами - смерклось.
     Вышел из станицы и по гладкому,  скользкому  льду  речки  пошел  домой.
Вечерело. Щеки слегка покалывал морозец. На западе неприветливо синела ночь.
За поворотом завиднелся хутор, темные ряды построек. Ефим прибавил  шагу  и,
оглянувшись назад, увидел: позади, шагах в двухстах, идут кучкой трое.
     Смерив  взглядом  расстояние  до  хутора,  Ефим  пошел   быстрее,   но,
оглянувшись через минуту, увидел что те, позади, не  только  не  отстали,  а
даже как будто приблизились. Охваченный  тревогой,  Ефим  перешел  на  рысь.
Бежал, как на ученье, плотно прижав локти к бокам,  вдыхая  морозный  воздух
через нос. Хотел выбраться на берег, но вспомнил, что там глубокий  снег,  и
снова побежал вдоль речки.
     Случилось так: не рассчитав движения, поскользнулся,  не  выправился  и
упал. Поднимаясь, глянул назад, его настигали...  Передний  бежал  упруго  и
легко, на бегу размахивая колом.
     Ужас  едва  не  вырвал  из горла Ефима крик о помощи, но до хутора было
больше  версты; крик все равно никто не услышит. В короткий миг осознав это,
Ефим сжал губы и молча рванулся вперед, пытаясь наверстать время, потерянное
при  падении.  Несколько  минут расстояние, лежавшее между ним и передним из
трех,  как  будто  не  сокращалось;  затем,  оглянувшись,  Ефим  увидел, что
бежавший позади настигает его. Собрав все силы, помчался быстрее, и тут слух
его уловил новый звук: по льду, глухо вызванивая, стремительно скользил кол.
Удар  сбил  Ефима с ног. Вскочив, он снова побежал. На секунду вспомнил: так
же  бежал  он  под  Царицыном, когда атакой выбивали белых, такое же горячее
удушье заливало тогда грудь...
     Кол,   пущенный  сильной  рукой,  опять  свалил  Ефима  с  ног.  Он  не
поднялся...  Сзади кто-то страшным ударом в голову отбросил его в сторону. В
железный  комок собрав всю волю, Ефим, качаясь, встал на четвереньки, но его
повалили навзничь.
     "Лед  почему-то горячий..." - сверкнула мысль. Глянув вбок, Ефим увидел
у  берега  надломленный  стебель  камыша.  "Сломили и меня..." И сейчас же в
тускнеющем  сознании  огненные  всплыли  слова: "Попомни, Ефим, убьют тебя -
двадцать новых Ефимов будет!.. Как в сказке про богатырей..."
     Где-то  в  камыше  стоял тягучий, беспрерывный гул. Ефим не чувствовал,
как  в  рот  ему,  ломая  зубы,  выворачивая  десны, глубоко всадили кол; не
чувствовал,   как   вилы  пронзили  ему  грудь  и  выгнулись,  воткнувшись в
позвоночник...

x x x

     Трое, покуривая, быстро шли к хутору, за одним из них поспешали борзые.
Срывалась  метель, снег падал на лицо Ефима и уже не таял на холодных щеках,
где замерзли две слезинки непереносимой боли и ужаса.



   Михаил Шолохов.
   Нахаленок


 Изд: Москва, издательство "Детская литература", 1981 г.
 OCR by Michael Seregin


   Снится Мишке,  будто дед срезал в саду здоровенную вишневую
хворостину,  идет к нему,  хворостиной машет, а сам строго так
говорит:
   - А  ну,  иди сюда,  Михайло Фомич,  я  те  полохану по тем
местам, откель ноги растут!..
   - За что, дедуня? - спрашивает Мишка.
   - А за то,  что ты в курятнике из гнезда чубатой курицы все
яйца покрал и на каруселю отнес, прокатал!..
   - Дедуня,  я  нонешний год не  катался на  каруселях!  -  в
страхе кричит Мишка.
   Но дед степенно разгладил бороду да как топнет ногой:
   - Ложись, постреленыш, и спущай портки!..
   Вскрикнул Мишка и проснулся.  Сердце бьется, словно в самом
деле хворостины отпробовал. Чуточку открыл левый глаз - в хате
светло.  Утренняя зорька теплится за окошком.  Приподнял Мишка
голову,  слышит в сенцах голоса: мамка визжит, лопочет что-то,
смехом захлебывается,  дед  кашляет,  а  чей-то  чужой  голос:
"Бу-бу-бу".
   Протер Мишка глаза и видит:  дверь открылась, хлопнула, дед
в горницу бежит,  подпрыгивает, очки на носу у него болтаются.
Мишка сначала подумал,  что  поп  с  певчими пришел (на  пасху
когда приходил он,  дед так же  суетился),  да следом за дедом
прет  в  горницу чужой  большущий солдат в  черной шинели и  в
шапке с лентами, но без козырька, а мамка на шее у него висит,
воет.
   Посреди хаты  стряхнул чужой  человек мамку с  шеи  да  как
гаркнет:
   - А где мое потомство?
   Мишка струхнул, под одеяло забрался.
   - Минюшка, сыночек, что ж ты спишь? Батянька твой со службы
пришел! - кричит мамка.
   Не успел Мишка глазом моргнуть,  как солдат сграбастал его,
подкинул под потолок, а потом прижал к груди и ну рыжими усами
не на шутку колоть губы,  щеки,  глаза.  Усы в  чем-то мокром,
соленом. Мишка вырываться, да не тут-то было.
   - Вон  у   меня  какой  большевик  вырос!..   Скоро  батьку
перерастет!.. Го-го-го!..- кричит батянька и знай себе пестует
Мишку -  то  на  ладонь посадит,  вертит,  то  опять до  самой
потолочной перекладины подкидывает.
   Терпел,  терпел Мишка,  а  потом брови сдвинул по-дедовски,
строгость на себя напустил и за отцовы усы ухватился:
   - Пусти, батянька!
   - Ан вот не пущу!
   - Пусти! Я уже большой, а ты меня как детенка нянчишь!..
   Посадил отец Мишку к себе на колено, спрашивает, улыбаясь:
   - Сколько же тебе лет, пистолет?
   - Восьмой идет,- поглядывая исподлобья, буркнул Мишка.
   - А  помнишь,  сынушка,  как  в  позапрошлом  годе  я  тебе
пароходы делал? Помнишь, как мы в пруду их пущали?
   - Помню!..-   крикнул  Мишка  и   несмело  обхватил  руками
батянькину шею.
   Тут и  вовсе пошло развеселье:  посадил отец Мишку верхом к
себе на шею,  за ноги держит и  по горнице кругом,  кругом,  а
потом как  взбрыкнет,  как  заржет по-лошадиному,  у  Мишки от
восторга аж дух занялся. Мать за рукав его тянет, орет:
   - Иди на двор,  играйся!..  Иди,  говорят тебе!  -  И  отца
просит: - Пусти его, Фома Акимыч! Пусти, пожалуйста!.. Не даст
он и поглядеть на тебя, сокола ясного. Два года не видались, а
ты с ним займаешься!
   Ссадил Мишку отец на пол и говорит:
   - Беги,   с  ребятами  играйся,   опосля  придешь,  я  тебе
гостинцев дам.
   Притворил Мишка за  собой дверь,  сначала думал послушать в
сенцах,  о чем будет разговор в хате, но потом вспомнил: никто
еще из ребят не знает,  что пришел батянька,- и через двор, по
огороду, топча картофельные лунки, пыхнул к пруду.
   Выкупался Мишка в вонючей,  застоявшейся воде,  обвалялся в
песке,  нырнул  в  последний раз  и,  чикиляя на  одной  ноге,
натянул штанишки.  Совсем было  собрался идти  домой,  но  тут
подошел к нему Витька - попов сынок.
   - Не уходи,  Мишка! Давай искупаемся и пойдем к нам играть.
Тебе мамочка разрешила приходить к нам.
   Мишка  левой рукой поддернул сползающие штанишки,  поправил
на плече помочь и нехотя сказал:
   - Я с тобой не хочу играть. У тебя из ушей воняет дюже!..
   Витька  ехидно  прищурил левый  глаз,  сказал,  стаскивая с
костлявых плеч вязаную рубашечку:
   - Это от золотухи,  а ты -  мужик,  и тебя мать под забором
родила!..
   - А ты видал?
   - Я слыхал, как наша кухарка рассказывала мамочке.
   Мишка разгреб ногой песок и глянул на Витьку сверху вниз:
   - Брешет твоя мамочка! Зато мой батянька на войне воевал, а
твой - кровожад и чужие пироги трескает!..
   - Нахаленок!..- кривя губы, крикнул попович.
   Мишка  схватил обточенный водой камешек-голыш,  но  попович
сдержал слезы и очень ласково улыбнулся:
   - Ты не дерись, Миша, не сердись! Хочешь, я тебе отдам свой
кинжал, какой из железа сделал?
   Мишкины глаза блеснули радостью, отшвырнул в сторону голыш,
но, вспомнив про отца, сказал гордо:
   - Мне батянька получшей твоего с войны принес!
   - Вре-ошь? - недоверчиво протянул Витька.
   - Сам врешь!..  Раз говорю - принес, значится - принес!.. И
заправское ружье...
   - Подумаешь, какой ты стал богатый! - завистливо усмехнулся
Витька.
   - И ишо у него есть шапка, а на шапке висят махры и золотые
слова прописаны, как у тебя в книжках.
   Витька долго думал,  чем  бы  удивить Мишку,  морщил лоб  и
почесывал бледный живот.
   - А мой папочка скоро будет архиреем,  а твой был пастухом.
Ага, что?..
   Мишке надоело стоять, повернулся и пошел к огороду. Попович
его окликнул:
   - Миша, Миша, я что-то скажу тебе!
   - Говори.
   - Подойди ко мне!..
   Мишка подошел и подозрительно скосился:
   - Ну, говори!
   Попович  заплясал  по  песку  на  тоненьких кривых  ножках,
улыбаясь, злорадно крикнул:
   - Твой отец -  коммуняка!  Вот как только помрешь ты и душа
твоя прилетит на небо,  а бог и скажет:  "За то, что твой отец
был коммунистом,- отправляйся в ад!.." И начнут тебя там черти
на сковородках поджаривать!..
   - А тебя, думаешь, не зачнут поджаривать?
   - Мой папочка священник!..  Ты  ведь дурак необразованный и
ничего не понимаешь...
   Мишке стало страшно. Повернулся и молча побежал домой.
   У  огородного плетня остановился,  крикнул,  грозя поповичу
кулаком:
   - Вот спрошу у дедушки.  Коли брешешь - не ходи мимо нашего
двора!
   Перелез через  плетень,  к  дому  бежит,  а  перед  глазами
сковородка,  а на ней его,  Мишку,  жарят...  Горячо сидеть, а
кругом сметана кипит  и  пенится пузырями.  По  спине мурашки,
скорее бы до деда добежать, расспросить...
   Как  на  грех,  в  калитке свинья  застряла.  Голова с  той
стороны,  а  сама с  этой,  ногами в землю упирается,  хвостом
крутит и  пронзительно визжит.  Мишка -  выручать:  попробовал
калитку открыть -  свинья хрипеть начинает. Сел на нее верхом,
свинья поднатужилась, вывернула калитку, ухнула и - по двору к
гумну вскачь.  Мишка пятками в бока ее толкает,  мчится 1 так,
что ветром волосы назад закидывает.  У гумна соскочил - глядь,
а дед на крыльце стоит и пальцем манит:
   - Подойди ко мне, голубь мой!
   Не  догадался Мишка,  зачем дед  кличет,  а  тут  опять про
адскую сковородку вспомнил и - рысью к деду:
   - Дедуня, деду