себя Христом. У  него  была  церковная  община
рядом с гаванью.
   - Тогда он может вернуться туда.
   - Это весьма вероятно.
   - Все они рано или поздно вернутся к своим приверженцам. Мы  должны  быть
готовы к этому. Никаких арестов. Никаких судов. Тихая и быстрая смерть.
   - Да, сэр.
   - Я не хочу, чтобы Кезуар об этом знала.
   - Я полагаю, она уже знает, сэр.
   - Тогда ей надо помешать принять меры,  которые  могут  привлечь  к  себе
внимание.
   - Понимаю.
   - Все должно быть сделано без огласки.
   - И еще кое-что, сэр.
   - В чем дело?
   - Перед бунтом на острове было еще два человека...
   - И что?
   - Трудно сказать что-нибудь определенное на основе полученного сообщения.
Похоже, один из них - мистиф. Описание другого может заинтересовать вас...
   Он передал сообщение Автарху, который сначала бегло пробежал его, а потом
углубился более внимательно.
   - Насколько надежна эта информация?
   -  В  настоящий  момент  я  не  могу  сказать  с  уверенностью.  Описания
подтвердились, но я не допрашивал людей лично.
   - Сделай это.
   - Да, сэр.
   Он отдал сообщение Розенгартену.
   - Сколько людей видели это?
   - Я уничтожил все копии, как только  ознакомился  с  информацией.  Думаю,
только офицеры, принимавшие участие в расследовании, их начальник и я.
   - Я хочу, чтобы все, оставшиеся в живых из гарнизона,  УМОЛКЛИ.  Предайте
их военному суду. Офицерам и их начальнику сообщите, что они будут  отвечать
за утечку этой информации головой.
   - Да, сэр.
   - Что касается мистифа и незнакомца, то, судя по всему, они  направляются
во Второй Доминион. Сначала Беатрикс, теперь Колыбель. Должно быть, конечная
цель  их  путешествия  -  Изорддеррекс.  Сколько  дней  прошло  после  этого
восстания?
   - Одиннадцать, сэр.
   - Тогда они должны прибыть в Изорддеррекс через несколько дней, даже если
они идут пешком. Выследите их. Я хочу узнать о них как можно  больше.  -  Он
посмотрел из окна на  пустынные  земли  Квема.  -  Возможно,  они  пошли  по
Постному Пути. Возможно, они были всего лишь в нескольких милях отсюда. -  В
голосе его послышалось легкое волнение. - Уже во второй раз наши  пути  чуть
не пересеклись. И эти описания свидетелей, такие точные.  Что  это  означает
Розенгартен? Что это может означать?
   Когда генералу нечего было  ответить,  как  в  данном  случае  он  хранил
молчание: замечательная черта.
   - И я тоже не знаю, - сказал Автарх. - Может быть, я пойду подышу  свежим
воздухом. Что-то я чувствую себя сегодня слишком старым.
   Яма, из которой выкорчевали Ось, была до сих пор заметна, хотя  дующие  в
этом районе сильные ветры почти залечили шрам. Автарх уже давно открыл,  что
края этой ямы были подходящим местом для размышлений о пустоте. Он попытался
погрузиться в эти размышления и сейчас -  лицо  его  было  закрыто  шелковой
повязкой, чтобы уберечь его рот и  ноздри  от  жалящих  порывов  ветра,  его
длинная шуба была застегнута на  все  пуговицы,  а  руки  в  перчатках  были
засунуты в карманы, - но покой, который они обычно приносили вместе с собой,
не появлялся. Хорошо было размышлять о пустоте, когда на  расстоянии  одного
шага находился безграничный, щедрый  мир.  Теперь  все  было  иначе.  Теперь
пустота ямы напоминала ему о той пустоте, которую он всегда ощущал  рядом  с
собой. Он боялся ее, но еще больше он боялся того, что она  заполнится.  Это
было что-то вроде зловещего места у плеча человека, который  лишился  своего
брата-близнеца во время родов. Как  бы  высоко  ни  возвел  он  стены  своей
крепости, как бы прочно ни замуровал он свою душу, существует  тот,  другой,
который всегда мог проникнуть сквозь все преграды. При мысли  о  нем  сердце
Автарха всегда начинало биться быстрее. Этот другой знал его так же  хорошо,
как он сам знал себя: все его слабости, желания и мечты. Их  отношения  -  в
основном кровавые - были окутаны тайной в течение двух веков, но ему  так  и
не удалось убедить себя в том, что так будет всегда. Наконец, будет подведен
итог, и произойдет это очень скоро.
   И хотя холод не мог проникнуть сквозь шубу, Автарх поежился - при мысли о
неизбежном. Слишком долго он прожил под вечным полуденным солнцем - тень  не
сопровождала его ни спереди, ни сзади. Пророки не могли предсказать ему  его
будущее, обвинители не могли бросить ему в лицо  его  преступления.  Он  был
неуязвим. Но теперь все могло измениться. Когда он и его тень встретятся,  а
это неизбежно произойдет, тысячи пророчеств и  обвинений  обрушатся  на  них
обоих.
   Он сдернул шелк со своего лица и позволил разъедающему ветру  наброситься
на него. Не было смысла здесь стоять. Все равно к тому времени, когда  ветер
успеет изменить его черты, Изорддеррекс будет потерян,  и  хотя  теперь  это
казалось не слишком тяжелой жертвой, вполне возможно, что в самом  ближайшем
будущем этот город будет единственным местом, которое ему удастся спасти  от
хаоса.

2

   Если бы божественные строители,  воздвигшие  Джокалайлау,  отвлеклись  на
одну ночь, чтобы водрузить свой самый величественный пик  между  пустыней  и
океаном, а потом вернулись бы еще на одну ночь и на  целое  столетие  ночей,
чтобы высечь на его склонах - от подножий до  заоблачных  высот  -  скромное
обиталище и великолепные площади, улицы, бастионы и дворцы,  и,  покончив  с
этой работой, разожгли бы в сердце этой горы  огонь,  который  бы  постоянно
тлел, никогда не разгораясь, тогда их творение, когда его с  преизбытком  бы
заселили  всевозможные  формы  жизни,  могло  бы   заслужить   сравнение   с
Изорддеррексом. Но, принимая во внимание тот факт, что  подобная  работа  не
была никогда совершена, в Имаджике не было  ничего,  с  чем  можно  было  бы
сравнить этот город.
   Путешественники впервые увидели его,  пересекая  дамбу,  которая,  словно
умело  пущенный  плоский  камень,  перескакивала  через  дельту  реки   Ной,
разделившейся на Двенадцать бурных потоков, несущих свои воды  к  морю.  Они
прибыли рано утром, и поднимающийся над рекой  туман  сговорился  с  еще  не
разгоревшимся светом зари как можно Дольше скрывать от них  город,  так  что
когда туман был Унесен ветром,  небо  было  едва  заметно,  моря  и  пустыня
оказались  где-то  в  стороне,  и  весь   мир   неожиданно   превратился   в
Изорддеррекс.
   Пока они шли по Постному Пути из Третьего  Доминиона  во  Второй,  Хуззах
пересказывала им все то, что она вычитала о городе в папиных книгах. Один из
писателей называл Изорддеррекс Богом, - сообщила она, что показалось  Миляге
крайней нелепостью. Но когда  он  увидел  город  воочию,  что  имел  в  виду
теолог-урбанист, обожествивший этот муравейник.  Изорддеррекс  действительно
стоил того, чтобы ему молиться, и миллионы существ ежедневно свершали высший
акт поклонения, продолжая жить в теле своего Господа. Их жилища лепились  на
утесах  над  гаванью  и  возвышались  на  плато,  которые  ярус  за   ярусом
поднимались к самой вершине. Некоторые  плато  были  так  перенаселены,  что
ближайшие к краю дома чуть ли не висели в воздухе,  в  свою  очередь,  также
были облеплены гнездами живых существ, надо полагать, крылатых.  Гора  кишмя
кишела различными формами жизни, ее ступенчатые улицы,  убийственно  крутые,
вели от одного переполненного  уступа  к  другому:  от  бульваров  с  голыми
деревьями, на которых стояли роскошные особняки, до ворот, которые вели  под
сумрачные арки и дальше - к шести  вершинам  города,  на  самой  высокой  из
которых стоял дворец Автарха Имаджики.  Во  дворце  было  больше  куполов  и
башен, чем в самом Риме,  и  их  тщательнейшая  отделка  была  заметна  даже
издали. Выше всех возносилась Башня  Оси,  отличавшаяся  от  своих  барочных
собратьев простотой отделки. А еще выше, в небе над городом, висела  Комета,
которая  принесла  в  этот  Доминион   долгие   дни   и   светлые   сумерки:
Изорддеррекское светило по имени Джиесс, Несущая Смерть.
   Восхищаться видом им пришлось не более минуты. Рабочие, не нашедшие  себе
жилья на спине или во внутренностях  Изорддеррекса,  двинулись  в  город,  и
когда новоприбывшие достигли другого  конца  дамбы,  они  уже  затерялись  в
пыльном сонмище машин, велосипедов,  рикш  и  пешеходов.  Трое  среди  сотен
тысяч. Худенькая девочка с широкой улыбкой на лице, человек с  белой  кожей,
который, возможно, был красив, но сейчас выглядел измученным болезнью, а его
бледное лицо было наполовину скрыто под клочковатой темной бородой, и мистиф
из племени Эвретемек, глаза которого, как у стольких его сородичей, с трудом
скрывали их общее горе. Толпа несла их  вперед,  и  они,  не  сопротивляясь,
двигались туда, где уже побывали бесчисленные множества живых  существ  -  в
живот города-бога Изорддеррекса.

Глава 30

1

   Когда Дауд привез Юдит обратно в дом Годольфина после убийства Клары Лиш,
она оказалась там на положении пленницы. Запертая в спальне, которая  раньше
была ее комнатой, она ожидала возвращения Оскара. Потом он  появился  (после
получасового разговора с Даудом, смысл которого ей  не  удалось  уловить)  и
немедленно заявил ей, что у него нет  никакого  желания  обсуждать  то,  что
случилось. Она действовала против его интересов, что в конце концов означает
- неужели она до сих пор этого не поняла? - и против своих интересов тоже, и
ему нужно время, чтобы обдумать последствия этого для них обоих.
   - Я доверял тебе, - сказал он. - Больше, чем любой другой женщине за  всю
свою жизнь. И ты предала меня именно так, как и  предсказывал  это  Дауд.  Я
чувствую себя дураком, и мне очень больно.
   - Дай я тебе объясню... - сказала она.
   Он поднял руки, чтобы остановить ее.
   - Не хочу ничего слышать, - сказал он. - Может быть, через несколько дней
мы и поговорим, но не сейчас.
   После его ухода горестное чувство  потери  было  почти  вытеснено  в  ней
гневом, вызванным его обращением. Неужели он думал, что ее  чувства  к  нему
настолько примитивны, что она не задумывается о последствиях своих  действий
для них обоих? Или еще хуже: Дауд  убедил  его,  что  она  с  самого  начала
намеревалась предать его и подстроила все - соблазнение, изъявления любви  и
нежности, - для того чтобы усыпить его бдительность? Этот последний сценарий
выглядел достаточно правдоподобно, но это не снимало с Оскара вины. Ведь  он
не дал ей возможности оправдать себя.
   Она не видела его три дня. Дауд приносил ей еду прямо в  комнату,  и  там
она ждала, слушая, как Оскар приходит и уходит, и ловя реплики,  которые  он
бросал Дауду на лестнице. По отдельным намекам, содержащимся в его словах, у
нее сложилось впечатление, что чистка Tabula Rasa приближалась к критической
точке. Не раз ей приходила мысль о том,  что  их  совместное  предприятие  с
Кларой Лиш могло сделать ее потенциальной жертвой и что день  за  Днем  Дауд
преодолевает нежелание Оскара покончить с ней. Может быть, все это были лишь
параноидальные фантазии, но если он испытывает к ней хоть  капельку  чувств,
то почему он не может прийти к ней? Стало быть, она была нужна ему в постели
только как удобная грелка? Несколько раз она просила Дауда передать  Оскару,
что она  хочет  поговорить  с  ним,  и  Дауд,  игравший  роль  бесстрастного
тюремщика, которому ежедневно приходится иметь дело с тысячью  других  таких
же пленников, сказал ей, что сделает все от него зависящее, но  сомневается,
что мистер Годольфин захочет иметь с ней какое-нибудь дело. Неизвестно, была
ли передана ее просьба, но так или иначе Оскар не появлялся, и  она  поняла,
что если не предпримет каких-нибудь радикальных действий, то  может  никогда
больше не увидеть солнечного света.
   План ее побега был очень прост. Она взломала замок  на  двери  спальни  с
помощью ножа, утаенного после одной из трапез (в комнате ее удерживал  вовсе
не замок, а предупреждения Дауда, сказавшего ей, что  жучки,  которые  убили
Клару, доберутся и до нее, если она попробует сбежать),  и  выскользнула  на
лестничную площадку. Она намеренно выбрала момент,  когда  Оскар  был  дома,
веря (возможно, несколько наивно), что, несмотря на охлаждение  его  чувств,
он все-таки защитит ее от Дауда, если ее жизни будет угрожать опасность.  Ей
очень хотелось отправиться прямо  к  нему,  но,  возможно,  ей  будет  легче
встретиться с ним после того, как она выберется из  этого  дома  и  будет  в
большей степени чувствовать себя хозяйкой своей судьбы. Если же,  когда  она
будет на свободе, он не пожелает увидеться с ней, тогда ее подозрение в том,
что Дауд настроил Оскара против нее, подтвердится, и она  займется  поисками
другого пути, ведущего в Изорддеррекс.
   Она спустилась по лестнице с максимальной осторожностью и, услышав голоса
у парадной двери, решила выйти через кухню. Как  всегда,  свет  был  включен
повсюду. Она быстро оказалась у двери, запертой  на  два  засова,  вверху  и
внизу,  и,  опустившись  на  колени,  отодвинула  нижний  засов.  Когда  она
поднялась на ноги, Дауд сказал:
   - Этим путем ты не выйдешь.
   Она обернулась и увидела, что он стоит рядом с кухонным столом,  держа  в
руках поднос с ужином. То обстоятельство,  что  руки  у  него  были  заняты,
оставляло надежду, что ей удастся увернуться  от  него,  и  она  ринулась  в
направлении прихожей. Но он оказался проворней,  чем  она  предполагала,  И,
поставив свою ношу на стол, перекрыл ей путь. Ей  пришлось  ретироваться.  В
процессе отступления она задела  один  из  стаканов  на  столе.  Он  упал  и
разбился с музыкальным звоном.
   - Посмотри, что ты наделала, - сказал  он  с,  по-видимому,  неподдельной
скорбью. Опустившись перед россыпью осколков, он  принялся  собирать  их.  -
Этот  стакан  принадлежал  семье  в  течение  многих  поколений.   Бедняжки,
наверное, сейчас в гробу переворачиваются.
   Хотя у нее и  не  было  настроения  говорить  о  разбитых  стаканах,  она
все-таки ответила ему, зная, что ее единственная надежда - привлечь внимание
Годольфина.
   - Какое дело мне до этого проклятого стакана? - крикнула она.
   Дауд подобрал кусочек хрусталя и посмотрел сквозь него на свет.
   - У вас так много общего, радость моя, - сказал он. - Вы оба  не  помните
самих себя. Красивые, но хрупкие. - Он встал. -  Ты  всегда  была  красивой.
Моды приходят и уходят, но Юдит - красива всегда.
   - Ты ничего не знаешь обо мне, черт тебя побери, - сказала она.
   Он положил осколки на стол рядом с грязной посудой.
   - Как же не знаю - знаю, - сказал он. - У нас гораздо больше общего,  чем
ты думаешь.
   Пока он говорил, он вновь взял в руку сверкающий осколок и поднес  его  к
запястью. Едва она успела сообразить, что  он  собирается  сделать,  как  он
вонзил его в свою плоть. Она отвернулась, но, услышав, как  осколок  звякнул
среди мусора, вновь перевела взгляд на Дауда. Рана зияла, но крови не было -
только струйка мутноватой жидкости. Не было и боли:  лицо  Дауда  оставалось
спокойным, взгляд был пристально устремлен на Юдит.
   - Ты почти ничего не помнишь о прошлом, - сказал он. -  Я  помню  слишком
много. В тебе есть страсть. Во мне ее нет. Ты любишь. Я этого слова  никогда
не понимал. И все-таки, Юдит, мы с тобой одного поля ягоды. Оба - рабы.
   Она перевела взгляд с его лица на порез на лицо на порез  на  лицо,  и  с
каждой секундой паника все больше охватывала ее. Она больше  не  желала  его
слушать.  Она  презирала  его.  Она  закрыла  глаза  и  представила  его   у
погребального костра пустынников, потом в тени Башни с жучками на  лице.  Но
сколько ужасных видений она ни громоздила между ними, слова  его  все  равно
пробивались к ней. Она давным-давно  прекратила  попытки  разрешить  загадку
самой себе, но вот он произнес слова, которых она не могла не услышать.
   - Кто ты? - спросила она.
   - Давай лучше выясним: кто ты?
   - У нас нет ничего общего, - сказала она. - Ни на чуточку. Во  мне  течет
кровь. В тебе - нет. Я человек. Ты - нет.
   - Но твоя ли  это  кровь?  -  возразил  он.  -  Ты  никогда  об  этом  не
задумывалась?
   - Она течет в моих жилах. Конечно, она моя.
   - Так кто же ты тогда?
   Вопрос был  задан  вполне  невинным  тоном,  но  она  ни  на  секунду  не
сомневалась в его коварной  цели.  Дауд  откуда-то  узнал,  что  она  быстро
забывает свое прошлое, и подталкивает ее к этому признанию.
   - Я знаю, кем я  не  являюсь,  -  сказала  она,  выигрывая  время,  чтобы
изобрести ответ. - Я - не кусок стекла, который  не  знает,  кто  он.  Я  не
хрупкая И я не...
   Что он еще говорил о ней, кроме того, что  она  красивая  и  хрупкая?  Он
наклонился, подбирая осколки, и что-то говорил о ней. Но что?
   - Ты не кто? - сказал он, наблюдая, как она борется со своим  собственным
нежеланием вспомнить.
   Она мысленно представила себе, как он пересекает кухню. ?Посмотри, что ты
наделала?, - сказал он. А потом он нагнулся и  начал  подбирать  осколки.  И
произнес слова. Она начинала припоминать.
   - Этот стакан принадлежал семье в течение нескольких поколений, -  сказал
он. - Бедняжки, наверное, сейчас в гробу переворачиваются.
   - Нет, - сказала она вслух, замотав головой, чтобы не дать себе  застрять
на этой фразе. Но движение вызвало другие  воспоминания:  ее  путешествие  в
Поместье вместе с  Чарли,  когда  ее  охватило  приятное  чувство,  что  она
принадлежит этому дому, и голос из прошлого назвал ее  ласковым  именем,  ее
встреча с Оскаром, появившимся на пороге Убежища, когда она в тот же миг, не
задавая никаких вопросов,  ощутила  себя  его  собственностью,  портрет  над
кроватью Оскара, который смотрел вниз с  таким  властным  видом,  что  Оскар
выключил свет, прежде чем они занялись любовью.
   Мысли эти нахлынули на нее, и она трясла головой все сильнее  и  сильнее,
словно одержимая припадком. Слезы брызнули у нее из глаз. Не в силах позвать
на помощь, она умоляюще вытянула руки. Ее мечущийся взгляд  упал  на  Дауда,
который стоял у стола, рукой прикрывая  порезанное  запястье  и  бесстрастно
наблюдая за ней. Она отвернулась от него, испугавшись, что  может  упасть  и
подавиться своим собственным языком или раскроить себе череп, и зная, что он
не придет ей на помощь. Она хотела позвать Оскара,  но  смогла  издать  лишь
жалкий  булькающий  звук.  Она  шагнула  вперед,  по-прежнему  не  в   силах
остановить припадок, и увидела Оскара, идущего по коридору к ней  навстречу.
Она стала падать, вытянув руки вперед,  и  ощутила  прикосновение  его  пук,
пытавшихся удержать ее. Ему это не удалось.

2

   Когда она очнулась, он был рядом с ней. Лежала она не на  узкой  кровати,
на которой она была вынуждена  провести  несколько  последних  ночей,  а  на
широкой кровати с пологом на четырех столбиках в комнате Оскара,  о  которой
она уже привыкла думать как об их совместном ложе. Но, разумеется, это  было
не так. Ее подлинным владельцем был человек,  чей  написанный  маслом  образ
вернулся к ней во время припадка, - Безумный Лорд Годольфин, висящий над  ее
подушками и сидящий рядом с ней в своей более поздней  версии,  гладящий  ее
руку и говорящий ей, как  он  ее  любит.  Придя  в  сознание  и  ощутив  его
прикосновение, она немедленно убрала руку.
   - Я не... твоя собачка, - с трудом выговорила  она.  -  Ты  не  можешь...
просто побить меня... когда тебе этого захочется.
   Вид у него был очень испуганный.
   - Я прошу у тебя прощения, - сказал он серьезным тоном. - Мне нет никаких
оправданий. Я позволил делам Общества взять верх над моей  любовью  к  тебе.
Это непростительно. Ну и, конечно Дауд, который постоянно нашептывал мне  на
ухо... Он был очень жесток с тобой?
   - Только ты один был жесток.
   - Это было ненамеренно. Пожалуйста, поверь хоть этому.
   - Ты постоянно лгал  мне,  -  сказала  она,  с  трудом  приподнимаясь  на
постели, чтобы сесть. - Ты знаешь обо мне то, чего я сама о  себе  не  знаю.
Почему ты не рассказал мне ничего? Я уже не ребенок.
   - У тебя только что был припадок, - сказал Оскар. - У тебя бывали  раньше
припадки?
   - Нет.
   - Видишь, некоторые вещи лучше не