инать  поиски.
Это был какой-то кошмар.
   - Ты знаешь, что Автарх свергнут?
   - Нет, не знаю, но я ничуть не  удивлен.  Каждый  Новый  Год  Греховодник
заявлял: в этом году он сгинет, в этом году он сгинет. Кстати, что случилось
с Даудом?
   - Он мертв, - сказала она, и удовлетворенная улыбка слегка тронула уголки
ее губ.
   - Ты уверена? Знаешь, моя дорогая, таких как он трудновато прикончить.  Я
это говорю тебе по собственному горькому опыту.
   - Ты говорил...
   - Да. Что я там такое говорил?
   - Что ты последовал за нами и обнаружил, что дом Греховодника пуст.
   - А полгорода - в огне. - Он вздохнул. - Это было трагичное зрелище.  Все
это бессмысленное разрушение, месть пролетариев... Да, конечно,  я  знаю,  я
должен был бы радоваться победе  демократии,  но  что  осталось  после  этой
победы? Мой возлюбленный Изорддеррекс в руинах. Я посмотрел  на  все  это  и
сказал себе: Это конец целой эпохи, Оскар.  После  этого  все  будет  иначе.
Гораздо мрачнее. -  Он  оторвал  взгляд  от  чашки  с  чаем,  в  которую  он
глубокомысленно смотрел во время своего  монолога.  -  Кстати,  Греховоднику
удалось остаться в живых, ты не знаешь?
   - Он собирался покинуть город с  Хои-Поллои.  Думаю,  что  с  ним  все  в
порядке. Он даже успел очистить весь свой подвал.
   - Нет, это сделал я. И я рад этому.
   Он  бросил  взгляд  в   направлении   подоконника.   Угнездившись   среди
хозяйственных мелочей, там стоял ряд миниатюрных  статуэток.  Скорее  всего,
талисманы из запасов подвала  Греховодника.  Некоторые  из  них  смотрели  в
комнату, некоторые - во двор. Каждая из них представляла  собой  воплощенную
ненависть и агрессию; на  их  ярко  раскрашенных  лицах  застыло  совершенно
бешеное выражение.
   - Но ты - моя лучшая защита, - сказал он. -  Только  когда  ты  рядом,  я
начинаю надеяться, что у нас есть кое-какой шанс  пережить  все  это.  -  Он
накрыл ее руку своей. - Когда  я  получил  твою  записку  и  понял,  что  ты
осталась в живых, во мне затеплилась надежда. Потом я долго не мог  с  тобой
связаться и начал воображать самое худшее.
   Она оторвала взгляд от его руки и заметила в его измученном лице семейное
сходство, которое раньше никогда не бросалась ей в глаза.  В  нем  было  эхо
Чарли, Чарли в Хэмстедской лечебнице,  сидевшего  у  окна  и  говорившего  о
трупах, которые выкапывали под дождем.
   - А почему ты не приехал ко мне на квартиру? - спросила она.
   - Я не мог выйти отсюда.
   - Тебя так сильно мучает боль?
   - Да нет, не из-за этого, - сказал он, поднося  руку  к  груди.  -  Из-за
того, что ждет меня там.
   - Ты думаешь, Tabula Rasa охотится за тобой?
   - Господи, нет, конечно. О них-то уж точно не стоит беспокоиться.  Я  тут
было подумал предупредить одного или двух из них  -  анонимно,  конечно.  Ни
Шейлса, ни Макганна, ни этого болвана Блоксхэма. Эти пусть  себе  жарятся  в
Аду. Но Лайонел всегда по-дружески ко мне относился. Даже когда был трезв. И
женщины. Мне не хотелось бы, чтобы их смерть оказалась на моей совести.
   - Так от чего ты прячешься?
   - Правда в том, что я сам не знаю этого, - признался он. - Я видел образы
в Чаше, но не смог их до конца истолковать.
   Она совсем забыла о Бостонской Чаше с ее маревом пророческих камней. Судя
по всему, теперь Оскар поставил свою жизнь в  зависимость  от  малейшего  их
постукивания.
   - Нечто явилось сюда из Доминионов, моя дорогая, - сказал он. - В этом  я
абсолютно уверен.  Я  видел,  как  оно  приходит  за  тобой.  Пытается  тебя
задушить...
   Судя по его виду, рыдания вновь подступили ему к горлу, но она  успокоила
его, слегка похлопав по руке, словно  он  был  капризным,  выжившим  из  ума
старичком.
   - Ничто не сможет причинить мне вреда, - сказала она. - Слишком многое  я
пережила за последние несколько дней и, как видишь, уцелела.
   - Ты никогда не встречалась с такой силой, как эта, - предупредил  он.  -
Впрочем, как и весь Пятый Доминион.
   - Если это существо пришло из Доминионов, значит, это происки Автарха.
   - Ты так уверенно это утверждаешь...
   - Потому что я знаю, кто он такой.
   - Ты наслушалась  Греховодника,  -  сказал  он.  -  Он  сыплет  теориями,
дорогая, но ни одна из них не стоит и ломанного гроша.
   Его снисходительность разозлила ее, и она убрала  свою  руку  из-под  его
руки.
   - Мой источник информации куда более надежен, чем Греховодник, -  сказала
она.
   - Даа? - Он понял, что обидел ее, и теперь пытался  загладить  свою  вину
преувеличенным вниманием. - И кто же это?
   - Кезуар.
   - Кезуар? Да как, черт возьми, тебе удалось к ней пробраться?
   Удивление его было настолько же неподдельным,  насколько  фальшивым  было
предшествующее умасливание.
   - А у тебя нет никаких догадок? - спросила  она  у  него.  -  Разве  Дауд
никогда не болтал с тобой о добрых старых временах?
   Теперь лицо его приняло осторожное, почти подозрительное выражение.
   - Дауд служил многим поколениям Годольфинов, - сказала она. - Разумеется,
ты знал это? Вплоть до чокнутого  Джошуа.  Собственно  говоря,  он  был  его
правой рукой.
   - И это мне известно, - тихо сказал Оскар.
   - Значит, ты должен знать и обо мне.
   Он ничего не сказал в ответ.
   - Ответь мне, Оскар?
   - Я не говорил о тебе с Даудом, если ты об этом спрашиваешь.
   - Но ты знал, почему вы с Чарли держали меня при себе?
   Теперь настал его черед обижаться; он поморщился от ее выражения.
   - Именно так все и было, Оскар. Вы с Чарли торговались из-за меня,  зная,
что я обречена служить Годольфинам. Конечно, я могла  куда-то  исчезнуть  на
время и завести несколько романов на стороне, но рано или  поздно  я  должна
была вернуться в семью.
   - Мы оба любили тебя, - сказал он, и  в  голосе  его  послышалось  то  же
смущенное непонимание, что отразилось на его лице. - Поверь мне, ни один  из
нас не понимал подоплеку этого дела. Мы даже и не задумывались об этом.
   - Да что ты? - сказала она с нескрываемым сомнением.
   - Я знаю только одно: я люблю тебя. Это единственное, в чем  я  уверен  в
этой жизни.
   Ее подмывало подкислить этот сахарин рассказами  о  происках  его  семьи,
жертвами которых она стала, но был ли в этом смысл? Перед ней  был  человек,
страдающий от ран и ссадин, который заперся у себя дома из страха перед тем,
что новый день может привести к нему на  порог.  Обстоятельства  и  так  уже
потрудились над ним. Дальнейшие действия с ее стороны стали  бы  проявлением
неоправданной злобы, и хотя было еще немало причин, по которым он заслуживал
ненависти и презрения - его  болтовня  о  мести  пролетариев  была  особенно
отвратительна, - в недавнем прошлом  она  была  настолько  близка  с  ним  и
испытала такое облегчение  от  этой  близости,  что  не  могла  быть  с  ним
жестокой. Кроме  того,  ей  предстояло  сообщить  ему  весть,  которая,  без
сомнения, будет для него куда более тяжелым ударом, чем любое обвинение.
   - Я не останусь с тобой, Оскар, - сказала она. - Я вернулась не для того,
чтобы запереться в четырех стенах.
   - Но там очень опасно, - ответил он. - Я видел, что угрожает нам. Я видел
это над Чашей. Хочешь посмотреть сама? - Он поднялся со стула. - Ты сразу же
передумаешь.
   Он  повел  ее  по  лестнице  в  сокровищницу,  по  дороге  не  переставая
разговаривать.
   - С  тех  пор,  как  эта  сила  пришла  в  Пятый  Доминион,  Чаша  зажила
самостоятельной жизнью. Уже не нужно, чтобы кто-то на нее смотрел - над  ней
и так постоянно возникают одни  и  те  же  картины.  Она  охвачена  паникой,
понимаешь? Она знает, что надвигается на всех  нас,  и  это  ввергает  ее  в
панику!
   Она услышала Чашу еще до того, как они дошли до двери  -  словно  градины
барабанили по сухой земле.
   - По-моему, не стоит смотреть на нее слишком долго, предупредил он. - Она
начинает гипнотизировать тебя.
   С этими словами он открыл дверь. Чаша стояла на полу посреди  комнаты,  в
окружении  кольца  ритуальных  свечей,  жирное  пламя  которых  трепетало  в
беспокойных волнах воздуха, исходивших от  зрелища,  которое  они  освещали.
Пророческие камешки метались, словно рой разъяренных пчел, и в Чаше,  и  над
Чашей, основание которой Оскару пришлось засыпать землей, чтобы она не могла
перевернуться. В воздухе пахло тем, что Оскар назвал паникой Чаши:  это  был
горький аромат с резким металлическим привкусом, который  бывает  в  воздухе
перед грозой. Хотя движение камней совершалось в определенных границах,  она
все-таки подалась назад, опасаясь, что какому-нибудь легкомысленному  гуляке
наскучит этот танец, и он изберет ее своей  мишенью.  При  той  скорости,  с
которой они двигались, даже самый маленький из  них  запросто  мог  вышибить
глаз. Но даже издали, в окружении полок и  их  сокровищ,  которые  могли  бы
отвлечь ее внимание, она  не  видела  ничего,  кроме  этого  завораживающего
движения.  Вся  остальная  комната,  включая   и   Оскара,   просто-напросто
растворилась, и она осталась наедине с этой неистовой пляской.
   - Требуется некоторое время, - говорил Оскар. - Но образы уже там.
   - Я вижу, - сказала она.
   В мареве уже появилось Убежище, купол  которого  был  частично  скрыт  за
деревьями. Но оно тут же исчезло, и в следующее мгновение его  место  заняла
Башня  Tabula  Rasa,  в  свою  очередь  уступившая  место  третьему  зданию,
совершенно отличному от предыдущих двух, разве что за исключением того,  что
оно  тоже  частично  было  скрыто  листвой:  на  тротуаре  перед  ним  росло
единственное дерево.
   - Что это за дом? - спросила она у Оскара.
   - Я не знаю, но он появляется снова и снова. Это где-то в  Лондоне,  я  в
этом абсолютно уверен.
   - Почему ты так уверен в этом?
   Здание было ничем не  примечательным  -  три  этажа,  плоский  фасад,  и,
насколько она могла судить, состояние его было весьма плачевным.  Оно  могло
находиться в любой английской глубинке, да и европейской тоже, если уж на то
пошло.
   - Лондон - это то место, где круг должен замкнуться, - ответил  Оскар.  -
Здесь все началось, здесь все и закончится.
   Это замечание эхом отозвалось в ее памяти:  вот  Дауд  у  стены  Бледного
Холма, говорящий о том, что история описала круг, а вот и они  с  Милягой  -
каких-нибудь несколько часов назад -  пожирают  друг  друга,  растворяясь  в
бесплотном совершенстве.
   - Вот он опять, - сказал Оскар.
   Образ дома ненадолго исчез, не потом  вновь  появился,  освещенный  ярким
солнцем. Она увидела,  как  кто-то  стоит  рядом  с  крыльцом,  с  безвольно
повисшими руками и запрокинутой головой,  уставившись  в  небо.  Разрешающая
способность изображения была недостаточной, чтобы она  могла  различить  его
черты.   Возможно,   конечно,   это   был   просто    какой-то    безымянный
солнцепоклонник, но это казалось ей  маловероятным.  У  каждой  детали  этих
сменяющихся картин было свое  значение.  Новая  сцена  возникла  над  Чашей:
восхитительный полуденный пейзаж со сверкающей листвой и безмятежным  небом,
которое постепенно затмилось катящимся джаггернаутом черного и серого дыма.
   - Вот оно, - услышала она слова Оскара.
   Клубы дыма поднимались вверх, потом съеживались и падали,  словно  пепел.
Их природа вызвала у нее непреодолимое любопытство. Едва отдавая себе  отчет
в том, что она делает, она шагнула к Чаше.
   - Дорогая, не надо, - сказал Оскар.
   - Что мы видим? - спросила она, игнорируя его предостережение.
   - Силу, - ответил он. - Ту силу, которая движется в Пятый  Доминион.  Или
уже пришла сюда.
   - Но это не Сартори.
   - Сартори? - переспросил он.
   - Автарх.
   Невзирая на собственное предостережение, он подошел к ней и снова спросил
ее:
   - Сартори? Маэстро?
   Она не  обернулась  к  нему.  Джаггернаут  требовал  от  нее  абсолютного
поклонения. Как ни хотелось ей себе в этом признаваться, Оскар действительно
оказался прав, говоря о силе, обладающей безмерным могуществом. То, что  она
видела перед собой, не было делом рук человека. Это была сила  ошеломляющего
масштаба, надвигающаяся на пейзаж, который  она  вначале  приняла  за  поле,
поросшее жухлой травой. Но теперь она поняла, что это был город, чьи хрупкие
небоскребы рушились, как карточные домики,  когда  сила  выжигала  под  ними
фундаменты и опрокидывала их.
   Неудивительно, что Оскар дрожал за запертыми дверьми:  это  было  ужасное
зрелище - зрелище, к которому она была  не  готова.  Какие  бы  зверства  ни
творил Сартори, он был всего лишь тираном, одним из долгого и  неприглядного
списка других тиранов - людей, чей страх перед своей собственной уязвимостью
превратил их в чудовищ. Но этот ужас не имел ничего общего  с  политическими
процессами и тайными  отравлениями.  Эта  мощная,  безжалостная  сила  могла
стереть в порошок всех Маэстро и всех деспотов, которые высекли  свои  имена
на скрижалях этого мира, даже не давая себе труда подумать об этом.  Неужели
это Сартори спустил с цепи эту безмерность? Мог ли он  настолько  обезуметь,
чтобы надеяться пережить такое разрушение и воздвигнуть на руинах свой Новый
Изорддеррекс? Или же его безумие шло еще дальше и этот джаггернаут и был тем
самым городом, о котором он грезил - метрополисом бури и дыма, который будет
стоять до Конца Света, потому что это и есть его настоящее имя?
   Зрелище погрузилось в полную темноту, и она наконец-то  смогла  перевести
дух.
   - Это еще не все, - услышала она голос Оскара у себя над ухом.
   В нескольких местах темнота расступилась, и сквозь просветы  она  увидела
лежащее на полу тело. Это была она сама - образ был  слеплен  грубовато,  но
вполне узнаваем.
   - Я тебя предупреждал, - сказал Оскар.
   Темнота, сквозь которую проступила эта картина, не рассеялась  полностью,
а осталась висеть в комнате, словно туман, и из нее появилась вторая  фигура
и опустилась на пол рядом с ней. Еще до того, как началось действие, она уже
поняла, что Оскар допустил  ошибку,  приняв  эту  сцену  за  пророчество  об
угрожающей ей опасности. Тень у нее между  ног  не  была  убийцей.  Это  был
Миляга, и Чаша включила эту сцену  в  свою  последовательность,  потому  что
Примиритель был единственной надеждой на то, что грядущую  катастрофу  можно
предотвратить. Оскар застонал, когда тень потянулась к ней, проведя рукой  у
нее между ног, а потом, поднеся ко рту ее ступню, принялась пожирать ее.
   - Он убивает тебя, - сказал Оскар.
   Конечно, если смотреть  со  стороны,  с  рациональной  точки  зрения  это
действительно была смерть. Но ведь на самом деле это никакая  не  смерть,  а
любовь. И это не пророчество - это прошлое;  это  тот  самый  любовный  акт,
который они совершили прошедшей ночью. А Оскар смотрел на это  как  ребенок,
который подглядывает за родительским  соитием  и  думает,  что  над  матерью
свершается насилие. Но в каком-то смысле она была рада этой  ошибке  -  ведь
она избавляла ее от необходимости объяснять происходящее над Чашей.
   Она и Примиритель, окутанные покрывалами темноты, сплелись в единый узел,
который затягивался все туже, туже и туже и наконец  совсем  исчез,  оставив
камешки плясать в абстрактном порядке.
   В конце прошедшей перед ее глазами последовательности эта интимная  сцена
смотрелась довольно  странно.  Переход  от  Храма,  Башни  и  дома  к  сцене
катастрофы сулил мрачные перспективы,  но  ведь  катастрофа  уступила  место
видению любви, и это внушало надежду.  Возможно,  это  был  знак  того,  что
слияние способно положить конец той темноте, которая надвигалась на землю  в
предыдущей картине.
   - Теперь все, - сказал  Оскар.  -  Через  некоторое  время  все  начнется
сначала и повторится снова. Снова и снова.
   Она отвернулась от Чаши,  камешки  которой,  немного  было  успокоившиеся
после любовной сцены, вновь начинали греметь.
   - Ты видела, в какой ты опасности? - спросил он.
   - По-моему, я - всего лишь бесплатное приложение, - сказала она,  надеясь
отвлечь его от размышлений об увиденном.
   - Только не для меня, - ответил он, обнимая ее за плечи. Несмотря на  все
раны, вырваться из его объятий было едва ли  возможно.  -  Я  хочу  защитить
тебя, - сказал он. - Это мой долг. Теперь я отчетливо понимаю это.  Я  знаю,
что тебе пришлось многое пережить, и от меня - в первую очередь, но  я  могу
загладить свою вину. Я оставлю тебя здесь, со мной, в полной безопасности.
   - Так ты думаешь, что мы здесь спрячемся, а Армагеддон просто  пройдет  у
нас над головой?
   - Ты можешь предложить что-нибудь получше?
   - Да. Мы будем противостоять ему, любой ценой.
   - Над этим невозможно одержать победу, - сказал он.
   Она слышала, как камни грохочут у нее за спиной, и по их шуму поняла, что
они изображают бурю.
   - А здесь у нас есть хоть какая-то защита, - продолжал  он.  -  У  каждой
двери и каждого окна я поставил духов-хранителей. Видела тех, на кухне?  Они
самые крошечные из всех.
   - Но ведь они все мужского пола, не так ли?
   - Ну и что?
   - Они не защитят тебя, Оскар.
   - Они - это все, что у нас есть.
   - Может быть, это все, что у тебя есть...
   Она выскользнула из его объятий и направилась к двери. Он  последовал  за
ней на площадку, требуя ответа на то, что она хотела сказать своей последней
фразой, и, разозлившись в конце концов на его трусость,  она  повернулась  к
нему лицом и сказала:
   - Долгие годы великая сила была у тебя под носом!
   - Какая сила? Где?
   - В темнице под Башней Роксборо.
   - Что ты такое несешь?
   - Ты не знаешь, кого я имею в виду?
   - Нет, - ответил он, в свою очередь рассердившись. - Чушь какая-то.
   - Я видела ее, Оскар.
   - Как ты могла? Никто, кроме членов Общества, не может попасть в Башню.
   - Я могу показать ее тебе. Отвести туда прямо сейчас.
   Она   понизила   голос,   внимательно   вглядываясь   в    обеспокоенное,
раскрасневшееся лицо Оскара. - Я думаю, что она -  кто-то  вроде  Богини.  Я
дважды пыталась вызволить ее, и оба раза у меня ничего  не  получилось.  Мне
нужна помощь. Мне нужна твоя помощь.
   - Это  невозможно,  -  сказал  он.  -  Башня  представляет  собой  хорошо
укрепленную крепость. А  сейчас  -  тем  более.  Говорю  тебе,  этот  дом  -
единственное безопасное место во всем городе.  Выйти  из  него  -  для  меня
равносильно самоубийству.
   - Значит, так тому и быть, - сказала  она,  не  собираясь  иметь  дело  с
воплощением такой трусости. Она  начала  спускаться  вниз  по  лестнице,  не
обращая внимания на его призывы.
   - Но ты не можешь уйти от меня, - сказал он, словно бы в удивлении.  -  Я
люблю тебя. Ты слышишь? Я люблю тебя.
   - Существуют вещи поважнее любви, - ответила она,  тут  же  подумав,  что
легко произносить такие слова, зная, что дома ее ждет Миляга.  И  все  равно
это было правдой. Она видела этот город уничтоженным и  обращенным  в  пыль.
Предотвратить это - действительно важнее, чем любовь,  в  особенности,  если
подразумевать под ней бесхребетную склонность Оскара к разнообразию.
   - Не забудь  запереть  за  мной  дверь,  -  сказала  она,  спустившись  с
лестницы. - Никогда не знаешь, какого гостя пошлет тебе судьба.

2

   По  дороге  домой  она  зашла  в  бакалейный  магазин  купить   кое-каких
продуктов. Хождение за покупками никогда не было  ее  любимым  занятием,  но
сегодня  вся  процедура  приобрела   какой-то   сюрреалистический   характер
благодаря ощущению надвигающейся катастрофы,  которое  повсюду  сопровождало
ее. Она расхаживала по магазину, выбирая все необходимое, а в  это  время  в
голове  у  нее  разворачивалась  картина  смертоносного  облака,   неумолимо
наползающего на город. Но жизнь должна  была  продолжаться,  пусть  даже  за
кулисами ее и поджидало забвение.  Ей  нужно  было  купить  молоко,  хлеб  и
туалетную бумагу, а также дезодорант и пакеты для отходов, чтобы  класть  их
на дно мусорного ведра на кухне. Только в художественном вымысле  ежедневная
рутина существования отодвигается в сторону, чтобы  освободить  центр  сцены
для великих событий. А ее тело будет испытывать голод,  ус