этого парня нелады с головой, - сказал Ирландец. - Ты только посмотри
на него! Он абсолютно трахнутый.
   Не обращая внимания на Ирландца, Толланд продолжал наносить  удары.  Тело
маляра обмякло и упало бы, если б Толланд не прижимал его к  стене,  а  лицо
становилось все более безжизненным с каждым ударом.
   - Ты слышишь меня, Толли? - сказал Ирландец. - Он чокнутый. Он все  равно
ничего не чувствует.
   - Не суй свой член не в свое дело.
   - Послушай, может, ты оставишь его в покое?..
   - Он вторгся на нашу территорию, так его мать в левую  ноздрю,  -  сказал
Толланд.
   Он оттащил маляра от стены и  развернул  его.  Небольшая  толпа  зрителей
попятилась, освобождая своему предводителю место для  развлечений.  Ирландец
замолчал, а новых возражений не предвиделось.  Несколькими  ударами  Толланд
сбил маляра с ног. Потом он принялся пинать  его.  Жертва  обхватила  руками
голову и свернулась калачиком, стараясь, насколько это возможно, укрыться от
ударов. Но Толланд не желал мириться с тем, что лицо маляра останется  целым
и невредимым. Он наклонился над ним, оторвал его руки от лица  и  занес  для
удара свой тяжелый  ботинок.  Однако  прежде  чем  он  успел  привести  свое
намерение в исполнение, его бутылка упала на асфальт и разбилась  вдребезги.
Он повернулся к Ирландцу.
   - Зачем ты это сделал, трахнутый карась?
   - Не надо бить чокнутых, - сказал Ирландец, и по его тону стало ясно, что
он уже сожалеет о содеянном.
   - Ты хочешь меня остановить?
   - Да нет, я только сказал...
   - Ты, член с крылышками, хочешь, едрит твою мать в корень,  меня,  гондон
дырявый, остановить?
   - У него не все в порядке с головой, Толли.
   - Ну так я ему вправлю мозги, будь спокоен.
   Он отпустил руки жертвы и переключил все свое внимание  на  новоявленного
диссидента.
   - Или ты сам хочешь этим заняться?
   Ирландец покачал головой.
   - Давай, - сказал Толланд. - Сделай это для меня. - Он  переступил  через
маляра и двинулся к Ирландцу. Маляр тем временем  перевернулся  на  живот  и
пополз в сторону. Кровь текла у него из носа и из открывшихся  ран  на  лбу.
Никто не сдвинулся с места, чтобы помочь ему. Когда Толланд был на  подъеме,
как  сейчас,  ярость  его  не  знала   пределов.   Любое   живое   существо,
подвернувшееся ему под руку -  будь  то  мужчина,  женщина  или  ребенок,  -
жестоко расплачивалось за свою нерасторопность. Он крушил кости и черепа, не
задумываясь ни на секунду, а однажды - меньше, чем в двадцати ярдах от этого
места - воткнул одному человеку в глаз острый  край  разбитой  бутылки  -  в
наказание за то, что тот слишком долго на него смотрел. Ни к  северу,  ни  к
югу от реки не было ни одного картонного городка, где бы его не знали и  где
бы не возносили молитвы о том, чтобы их миновало его посещение.
   Прежде чем он добрался до Ирландца, тот униженно вскинул руки.
   - Хорошо, Толли, хорошо, - сказал он. - Это была моя ошибка.  Клянусь,  я
был не прав и теперь прошу у тебя прощения.
   - Ты разбил мою бутылку, так твою мать.
   - Я принесу тебе еще одну. Обязательно принесу. Прямо сейчас.
   Ирландец знал Толланда дольше, чем  кто-либо  из  присутствующих,  и  был
знаком со способами его умасливания. Самый  лучший  из  них  -  многословные
извинения, произнесенные в  присутствии  как  можно  большего  числа  членов
племени. Стопроцентной гарантии это  средство  не  давало,  но  сегодня  оно
сработало.
   - Я пойду за бутылкой прямо сейчас? - спросил Ирландец.
   - Принеси мне две, паскуда.
   - Паскуда я и есть, Толли, самая настоящая.
   - И одну для Кэрол, - сказал Толланд.
   - Обязательно.
   Толланд навел на Ирландца свой грязный палец.
   - И никогда больше не становись у меня на дороге, а иначе я отгрызу  тебе
яйца.
   Дав это обещание, Толланд повернулся обратно к своей жертве. Заметив, что
маляр успел отползти в сторону, он испустил нечленораздельный яростный  рев,
и те, кто стоял в одном-двух ярдах от линии, соединявшей мучителя и  жертву,
почли за благо ретироваться. Толланд не  торопился.  Он  смотрел,  как  едва
живой маляр с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, пошел среди хаоса  коробок
и разбросанных постельных принадлежностей.
   Впереди него мальчик лет  шестнадцати,  опустившись  на  колени,  рисовал
цветными мелками на бетонных плитах. Когда маляр  приблизился,  он  как  раз
сдувал пастельную пыль с очередного шедевра. Углубившись в  свое  искусство,
он и не подозревал об избиении, привлекшем внимание остальных, но теперь  он
услышал, как голос Толланда, эхо которого отдавалось во всем проходе,  зовет
его по имени.
   - Понедельник, мудозвон недоделанный! Держи его!
   Мальчишка поднял голову. Он был острижен почти наголо; кожа его была  вся
в оспинах; уши торчали, словно ручки велосипедного руля. Однако  взгляд  его
был ясным, и ему потребовалась лишь одна секунда, чтобы  осознать  возникшую
перед ним  дилемму.  Если  он  остановит  истекающего  кровью  человека,  он
приговорит его к смерти. Если он не сделает этого, он  приговорит  к  смерти
себя. Чтобы  выиграть  немного  времени,  он  изобразил  озадаченный  вид  и
приложил руку к уху, словно не расслышал приказ Толланда.
   - Останови его! - раздалась команда ублюдка.
   Понедельник стал неторопливо подниматься на ноги, бормоча беглецу,  чтобы
тот убирался ко всем чертям, и поскорее.
   Но идиот  замер  на  месте,  устремив  взгляд  на  незаконченную  картину
Понедельника. Она была срисована с газетного  фото  большеглазой  старлетки,
которая позировала  с  коала  на  руках.  Понедельник  изобразил  девушку  с
любовной  тщательностью,  но  медведь  превратился  в  немыслимый  гибрид  с
единственным горящим глазом в задумчивой печальной голове.
   - Ты что, не слышишь меня? - сказал Понедельник.
   Человек никак не отреагировал на его вопрос.
   - Настали твои похороны, - сказал он, вставая при приближении Толланда  и
отталкивая человека от края картины. - Пошел отсюда, - сказал он, - а то  он
мне тут все испортит! Убирайся, кому говорю! - Он толкнул  еще  сильнее,  но
человек был словно прикован к этому месту. Болван, ты же все зальешь кровью!
   Толланд позвал Ирландца, и тот поспешил к нему, стремясь как можно скорее
искупить свою вину.
   - Что, Толли?
   - Хватай-ка этого трахнутого паренька.
   Ирландец послушно направился к  Понедельнику  и  схватил  его  за  ворот.
Толланд тем временем приблизился к маляру, который так  и  не  сдвинулся  со
своего места на краю разрисованной плиты.
   - Только чтоб он не забрызгал кровью! - взмолился Понедельник.
   Толланд посмотрел на мальчишку, а потом шагнул на картину и вытер ботинки
о тщательно нарисованное лицо. Понедельник протестующе застонал,  видя,  как
яркие мелки превращаются в серо-коричневую пыль.
   - Не надо, дяденька, не надо, - умолял он.
   Но его жалобные стоны лишь еще больше вывели  вандала  из  себя.  Заметив
полную мелков жестянку  из-под  табака,  Толланд  примерился  пнуть  ее,  но
Понедельник, вырвавшись из  рук  Ирландца,  бросился  на  ее  защиту.  Пинок
Толланда пришелся мальчику в бок, и он покатился в разноцветной пыли. Ударом
ноги Толланд отбросил жестянку вместе с ее содержимым и  изготовился  второй
раз поразить ее защитника. Понедельник сжался, ожидая удара, но он так и  не
был нанесен. Между намерением Толланда и приведением его в исполнение возник
голос маляра.
   - Не делай этого, - сказал он.
   Никто не удерживал его, так что  он  мог  предпринять  еще  одну  попытку
бегства, пока Толланд разбирался с Понедельником, но он по-прежнему стоял  у
края картины, хотя глаза его теперь были устремлены не на нее, а на вандала.
   - Какого хера ты там мямлишь? - Рот Толланда раскрылся,  словно  зубастая
рана в его спутанной бороде.
   - Я сказал... не... делай... этого.
   Удовольствие, которое Толланд получал от  охоты,  кончилось,  и  не  было
человека среди зрителей, который не знал бы об этом. Забава,  которая  могла
привести разве что  к  откушенному  уху  или  нескольким  сломанным  ребрам,
перешла в совершенно новое качество, и несколько человек из  толпы,  которым
недоставало мужества наблюдать за тем, что  вскоре  должно  было  произойти,
оставили свои места в круге зрителей. И даже самые крепкие  орешки  подались
назад на несколько шагов, смутно сознавая своими одурманенными,  опьяненными
и просто тупыми мозгами, что надвигается  нечто  куда  более  страшное,  чем
обычное кровопускание.
   Толланд повернулся к маляру, опустив руку в карман куртки. Появился  нож,
девятидюймовое лезвие которого было покрыто царапинами  и  зазубринами.  При
виде этого оружия отступил даже Ирландец. Лишь один раз пришлось ему увидеть
нож Толланда в деле, но этого оказалось вполне достаточно.
   Насмешки и удары остались в прошлом. В полной тишине проспиртованная туша
Толланда, накренившись вперед, шла на свою жертву, чтобы разобраться  с  ней
окончательно. Маляр попятился при  виде  ножа,  и  взгляд  его  обратился  к
картинам у него под ногами.  Они  были  очень  похожи  на  те  картины,  что
переполняли его голову: яркие цвета, размазанные в серую пыль. Но где-то  за
пылью он различал место, похожее на это. Город хибар и шалашей,  исполненный
грязи и ненависти, в котором кто-то (или что-то?) пытался убить его,  совсем
как этот человек; вот только у того палача в  голове  был  огонь,  сжигающий
плоть, и единственным средством защиты,  которым  он  располагал,  были  его
пустые руки.
   Он поднял их. На них было не меньше  отметин,  чем  на  ноже  палача;  их
тыльные стороны были залиты кровью - он пытался остановить  поток,  хлещущий
из его носа. Он посмотрел на свои ладони, потом набрал воздуха в  легкие  и,
предпочтя правую руку левой, поднес ее ко рту.
   Пневма вылетела еще до того, как Толланд успел занести нож, и ударила его
в плечо с такой силой, что его  швырнуло  на  землю.  От  потрясения  он  на
несколько секунд утратил голос. Потом он попытался зажать  рукой  бьющий  из
плеча фонтан крови, и изо рта его вырвался звук, скорее  напоминающий  визг,
чем рев. Те немногие свидетели, которые  остались  посмотреть  на  убийство,
вросли в землю, а  взгляды  их  были  прикованы  не  к  своему  поверженному
господину, а к его ниспровергателю. Позднее, рассказывая эту историю, каждый
из них описывал увиденное по-своему. Кто-то  говорил  о  ноже,  который  был
вытащен из тайника, пущен в ход и снова спрятан настолько быстро,  что  глаз
не смог его заметить. Другие выдвигали версию пули, которую  маляр  выплюнул
между зубами. Но никто не сомневался в том,  что  в  эти  секунды  произошло
нечто по-настоящему удивительное. Волшебник появился среди  них  и  низложил
тирана Толланда, даже не притронувшись к нему пальцем.
   Однако над раненым тираном не так-то легко  было  взять  верх.  Хотя  нож
выпал у него из рук (и был украдкой похищен Понедельником),  он  по-прежнему
находился под защитой своего племени и рассчитывал на  скорое  отмщение.  Он
принялся сзывать их хриплыми яростными криками.
   - Видели, что он сделал? Чего ж вы ждете, пидоры?  Держите  его!  Держите
этого мудозвона! Почему никто не шевелится? Ирландец! Ирландец! Где ты, член
моржовый? Кто-нибудь, помогите же мне!
   Женщина приблизилась к нему, но он оттолкнул ее в сторону.
   - Где Ирландец, так его мать через левую ноздрю?
   - Я здесь.
   - Хватай ублюдка, - сказал Толланд.
   Ирландец не двинулся с места.
   - Слышишь меня? Эта гнида свалила меня каким-то жидовским фокусом! Ты  же
видел. Какой-то гнилой жидовский трюк, вот что это было.
   - Я видел, - сказал Ирландец.
   - Он сделает это снова! Он покажет свой фокус на тебе!
   - Не думаю, что он собирается еще что-нибудь кому-нибудь сделать.
   - Тогда раскрои его мудацкий череп.
   - Сам этим займись, если тебе хочется, - сказал Ирландец.  -  Лично  я  и
пальцем к нему не притронусь.
   Несмотря на рану - и на свой изрядный вес, -  Толланд  поднялся  на  ноги
всего за несколько секунд и двинулся на  своего  разжалованного  лейтенанта,
словно бык, но рука маляра оказалась у него на плече раньше, чем пальцы  его
добрались до глотки Ирландца. Он замер, и  зрителям  открылось  зрелище  уже
второго за сегодняшний день  чуда:  на  лице  Толланда  отразился  страх.  В
рассказе об  этом  событии  все  они  были  единодушны.  Когда  слух  о  нем
распространился по всему городу - а произошло  это  в  течение  часа:  весть
передавалась из одного приюта бездомных, в  котором  Толланд  пролил  чью-то
кровь, в другой, - история, хотя и расцвеченная многочисленными пересказами,
в основе своей осталась той же. А именно: слюна текла у Толланда изо рта,  а
на лице у него выступил пот. Кое-кто утверждал, что моча стекала внутри  его
брюк и до краев наполнила ботинки.
   - Оставь Ирландца в покое, - сказал ему  маляр.  -  Собственно  говоря...
оставь в покое нас всех.
   Толланд ничего не ответил на это. Он только посмотрел на руку, лежавшую у
него на плече, и весь как-то съежился. Не рана  заставила  его  замереть,  и
даже не страх того,  что  маляр  атакует  во  второй  раз.  Ему  приходилось
получать куда более серьезные повреждения, чем рана у него  в  плече  и  они
только вдохновляли его на новые зверства. Он сжался от  прикосновения  -  от
руки маляра, мягко легшей на  его  плечо.  Он  обернулся  и  стал  пятиться,
оглядываясь вокруг, в надежде, что его кто-то  поддержит.  Но  все,  включая
Ирландца и Кэрол, шарахались от него, как от чумы.
   - Ты не сможешь... кишка тонка...  -  сказал  он,  отойдя  от  маляра  по
крайней мере ярдов на пять. - У меня друзья повсюду! Я еще увижу твой  труп,
пидор. Я еще увижу твой труп!
   Маляр просто повернулся к нему спиной и  наклонился,  чтобы  подобрать  с
земли рассыпанные мелки Понедельника. В каком-то смысле этот небрежный  жест
был куда более красноречивым, чем любая  ответная  угроза  или  демонстрация
силы, ибо он демонстрировал полное равнодушие маляра к присутствию Толланда.
Толланд в течение нескольких секунд изучал склоненную спину  маляра,  словно
высчитывая вероятность успеха нового нападения. Потом,  окончив  вычисления,
он развернулся и убежал.
   - Он ушел, - сказал Понедельник,  который  присел  на  корточки  рядом  с
маляром и изучал обстановку из-за его плеча.
   - У тебя есть еще такие? - спросил незнакомец, легонько  подбросив  мелки
на ладони.
   - Нет. Но я могу достать. А ты рисуешь?
   Маляр поднялся на ноги. - Иногда, - сказал он.
   - Ты тоже срисовываешь всякие штуки, как я?
   - Не помню.
   - Я могу научить тебя, если захочешь.
   - Нет, - сказал маляр. - Я буду  срисовывать  из  головы.  -  Он  опустил
взгляд на мелки у себя в руке. - Так я смогу ее освободить.
   - А ты краской можешь? -  спросил  Ирландец,  когда  взгляд  маляра  стал
блуждать по серым бетонным плитам вокруг.
   - Ты можешь достать краску?
   - Я и Кэрол, мы здесь можем достать  все.  Что  твоей  душе  угодно,  все
получишь.
   - Тогда... мне нужны все цвета, которые вы только сумеете найти.
   - Это все? А выпить чего-нибудь ты не хочешь?
   Но маляр не ответил. Он подошел к той самой стене, у  которой  его  начал
бить Толланд, и попробовал мелок. Мелок был  желтым,  и  он  начал  рисовать
круглое солнце.

2

   Когда Юдит проснулась, был уже почти полдень. Одиннадцать часов или  даже
больше прошло с тех пор, как  Миляга  пришел  домой,  отобрал  у  нее  яйцо,
позволившее ей одним глазком увидеть Нирвану, а потом снова удалился в ночь.
Даже когда она уменьшила горячую воду в кране до уровня струйки и открыла на
полную мощь холодную, ей все равно не удалось окончательно  проснуться.  Она
не до конца вытерлась полотенцем и  голой  прошлепала  на  кухню.  Там  было
открыто окно, и легкий ветерок покрыл ее гусиной кожей.  Во  всяком  случае,
это хоть какой-то признак жизни,  -  подумала  она.  Она  поставила  кофе  и
включила  телевизор,  сначала  принявшись   переключать   каналы   с   одной
банальности на другую, а потом оставив его бормотать в унисон с  кофеваркой,
а сама тем временем принялась одеваться. Когда она разыскивала  свою  вторую
туфлю, зазвонил телефон. На другой стороне  линии  слышался  отдаленный  шум
уличного движения, но голоса не было, и через пару секунд линия отключилась.
Она положила трубку и осталась у телефона,  раздумывая,  не  Миляга  ли  это
пытается прорваться к ней. Через тридцать секунд телефон зазвонил  снова,  и
на этот  раз  в  трубке  раздался  голос  мужчины,  говорившего  прерывистым
шепотом.
   - Ради Бога...
   - Кто это?
   - ... о, Юдит... Боже, Боже... Юдит?... это Оскар...
   - Где ты? - спросила она. Было ясно, что он покинул свое убежище.
   - ... они мертвы, Юдит.
   - Кто они?
   - А теперь я. Теперь моя очередь.
   - Я ничего не понимаю, Оскар. Кто мертв?
   - ... помоги мне... ты должна мне помочь... Нигде нет безопасного места.
   - Приезжай ко мне на квартиру.
   - Нет... ты приезжай сюда...
   - Куда?
   - Я в Сент-Мартинзин-зе-Филд. Знаешь, где это? (Сент-Мартинзин-зе-Филд  -
церковь в Лондоне. Юмор заключается в том, что ее знает каждый ребенок,  так
как она расположена на Трафальгарской площади,  в  самом  центре  Лондона  -
прим. перев.)
   - Какого черта ты там делаешь?
   - Я буду ждать внутри. Но поторопись. Он  скоро  найдет  меня.  Он  скоро
найдет меня...
   Как часто  бывало  в  полдень,  вокруг  Площади  образовалась  гигантская
пробка. Ветерок, час назад покрывший  ее  гусиной  кожей,  оказался  слишком
робким, чтобы разогнать бесчисленные выхлопы  и  сигаретные  дымы  множества
раздраженных водителей. Да и воздух в церкви был не менее затхлым, хотя он и
казался чистым озоном по сравнению с запахом страха, исходившим от человека,
который сидел рядом с алтарем, так прочно сцепив свои  толстые  пальцы,  что
сквозь слой жира проступили костяшки.
   - Мне казалось, что ты не собирался выходить из  дома,  -  напомнила  она
ему.
   - Кто-то приходил за мной, - сказал Оскар. Глаза его были широко раскрыты
от ужаса. - Посреди ночи. Он пытался попасть в дом, но не смог. А потом этим
утром - было уже совсем светло - я услышал, как попугаи подняли шум внизу, и
заднюю дверь вышибли с петель.
   - Ты видел, кто это был?
   - Как ты думаешь, сидел бы я тогда здесь с тобой?  Нет,  я  подготовился,
еще с первого раза. Как только я услышал птичек, я ринулся к парадной двери.
А потом этот ужасный шум, и электричество отключилось...
   Он расплел свои пальцы и схватился за ее руку.
   - Что мне делать? - сказал он. - Он найдет меня, рано или поздно. Он  уже
убил всех остальных.
   - Кого?
   - Ты что, не видела заголовков? Все мертвы. Лайонел,  МакГанн,  Блоксхэм.
Даже женщины.  Шейлс  был  дома  в  своей  собственной  кровати.  Его  нашли
разрезанным на куски. Скажи... какая тварь способна на это?
   - Хладнокровная.
   - Как ты можешь шутить?
   - Я шучу, ты потеешь. У каждого из нас свое  отношение  к  жизни.  -  Она
вздохнула. - Ты способен на большее, Оскар. Ты  не  должен  прятаться.  Есть
дело, которое ждет нас.
   - Только не говори мне о своей проклятой Богине, Юдит. Это дохлый  номер.
Башня наверняка уже стерта с лица земли.
   - Если что-то и может нам помочь, - сказала она, - то помощь может придти
только оттуда. Я знаю это. Пошли со мной, вместе,  пойдешь?  Я  видела  тебя
храбрым. Что с тобой случилось?
   - Я не знаю, - ответил он. - Хотел бы я знать. Все эти годы я  мотался  в
Изорддеррекс, совал свой нос куда не попадя и никогда не обращал внимания на
опасность, лишь бы была возможность увидеть что-то  новенькое.  Но  это  был
другой мир. И может быть, другой я.
   - А здесь?
   Он озадаченно посмотрел на нее. - Это Англия,  -  сказал  он.  -  Старая,
добрая, дождливая, скучная Англия, где плохо играют в крикет и подают теплое
пиво. Это место не может быть опасным.
   - Но оно  стало  опасным,  Оскар,  нравится  нам  это  или  нет.  Темнота
сгустилась здесь куда сильнее, чем над Изорддеррексом. И она учуяла тебя. От
нее не убежишь. Он