ался шум, горячивший  кровь  такому
солдату, как Сеидукс. Он попытался рассмотреть фигуру за  покрывалами.  Была
ли она обнаженной? Похоже на то.
   - Я должна извиниться перед вами, - сказала она ему.
   - В этом нет необходимости.
   - Такая необходимость есть. Вы исполняли свой долг, наблюдая за мной.
   Она выдержала паузу. Когда она снова заговорила, голос ее был  певучим  и
нежным:
   - Мне нравится, когда за мной наблюдают, Сеидукс...
   - Вот как, - пробормотал он.
   - Разумеется. Если, конечно, мои зрители способны  оценить  то,  что  они
видят.
   - Я способен, - сказал он, украдкой бросив сигарету на пол и  затушив  ее
каблуком.
   - Тогда почему бы тебе не закрыть дверь? - сказала  она  ему.  -  На  тот
случай, если здесь будет немного  шумно.  Может  быть,  скажешь  охранникам,
чтобы они пошли и напились.
   Он так и сделал. Когда он вернулся к покрывалам, он увидел, что она стоит
на коленях на постели, а рука ее зажата  у  нее  между  ног.  Да,  она  была
обнаженной. Когда она двигалась, покрывала двигались вместе с ней. Некоторые
из них на мгновение прилипали к умащенной маслом блестящей коже.  Он  видел,
как встрепенулась ее грудь, когда она закинула руки за голову, приглашая его
поцеловать ее тело. Он протянул руку, чтобы раздвинуть покрывала, но их было
слишком много, и он никак не  мог  отыскать  лазейку  среди  них.  Тогда  он
напролом двинулся ей навстречу, наполовину ослепленный тонким шелком.
   Ее рука  снова  оказалась  у  нее  между  ног,  и  он  не  смог  сдержать
сладострастного стона при мысли о том, как его рука заменит  ее.  Пальцы  ее
что-то сжимали, - подумал он, -  какую-то  штучку,  с  помощью  которой  она
ублажала себя в предвкушении его появления,  готовила  себя,  чтобы  принять
каждый дюйм его возбужденной плоти. Какая  умная,  услужливая  женщина.  Она
даже протягивает ему эту вещь, словно признаваясь в своем маленьком грехе и,
может быть, думая, что ему будет приятно ощутить ее  теплоту  и  влагу.  Она
просовывала ее сквозь покрывала, и  он  в  свою  очередь  устремился  к  ней
навстречу, бормоча по дороге обещания, которые нравится слушать женщинам.
   Между этими обещаниями он уловил звук рвущейся ткани, и, решив,  что  она
раздирает покрывала от нетерпения,  последовал  ее  примеру.  Неожиданно  он
почувствовал острую боль в животе. Он посмотрел вниз сквозь прилипшие к  его
лицу ткани и увидел, как на узоре расползается  темное  пятно.  Он  испустил
крик и стал выпутываться, пытаясь отодвинуться от нее подальше и краем глаза
увидев ее ублажающее  устройство,  глубоко  вонзившееся  в  его  плоть.  Она
вытащила лезвие, но лишь для того, чтобы вонзить его  во  второй  раз,  и  в
третий. С ножом в сердце он упал на спину, цепляясь за покрывала и стаскивая
их за собой.
   Стоя у одного из окон верхнего этажа  дома  Греховодника  и  наблюдая  за
бушевавшими повсюду пожарами, Юдит вздрогнула и, опустив глаза на свои руки,
увидела, что они залиты кровью. Видение продлилось всего лишь долю  секунды,
но у нее не было никаких сомнений ни в том, что оно действительно было, ни в
том, что оно означало. Кезуар свершила задуманное.
   - Ничего себе зрелище, да? -  услышала  она  голос  Дауда  и  в  смятении
повернулась к нему. Неужели он тоже видел кровь?  Нет,  нет.  Он  говорил  о
пожарах.
   - Да, действительно, - сказала она.
   Он встал с ней рядом у окна, стекла которого дребезжали всякий раз, когда
взрывался снаряд. - Греховодники уже собрались уезжать. Я предлагаю  сделать
то же  самое.  Я  уже  почти  обновился.  -  Он  действительно  исцелился  с
удивительной быстротой. Следы ран на его лице были едва заметны.
   - Куда мы направимся? - спросила она.
   - В другую часть города, - сказал он. - Туда,  где  я  впервые  вышел  на
сцену. Греховодник сказал, что театр до сих  пор  стоит.  Его  построил  сам
Плутеро Квексос. Я очень хотел бы увидеть его снова.
   - Ты собираешься осматривать достопримечательности в такую ночь?
   -  Завтра  театра  уже  может  не  оказаться.  Собственно  говоря,   весь
Изорддеррекс может превратиться в руины еще до восхода Кометы.  Я-то  думал,
что тебе хочется на него посмотреть.
   - Но если это сентиментальное путешествие, - сказала  она,  -  то,  может
быть, тебе лучше пойти одному?
   - Почему? У тебя что, другие планы? - спросил он. - Ведь я не ошибся?
   - Какие у меня могут быть планы? - запротестовала она.  -  Ведь  я  здесь
раньше никогда не была.
   Он подозрительно изучал ее взглядом. - Но ты  ведь  всегда  хотела  здесь
оказаться, не так ли? С самого начала. Годольфин  еще  удивлялся,  откуда  в
тебе этот бес. Теперь и я удивляюсь. - Он проследил направление ее  взгляда.
Что там, Юдит?
   - Тебе и самому видно,  -  ответила  она.  -  Нас  убьют,  не  успеем  мы
добраться до конца улицы.
   - Нет, - сказал он. -  Только  не  нас.  На  нас  заклятье  против  любой
опасности.
   - Ты уверен?
   - Мы же с тобой два сапога пара, помнишь? Идеальные партнеры.
   - Помню.
   - Десять минут. Потом мы отправляемся.
   - Я буду готова.
   Она услышала звук закрываемой двери и снова опустила глаза на свои  руки.
Видение исчезло без следа. Она оглянулась на дверь, проверяя, ушел ли  Дауд,
потом прижала руки к стеклу и закрыла глаза. У нее было десять минут на  то,
чтобы найти женщину с таким же как у нее лицом, десять минут, прежде чем она
окажется в хаосе улиц вместе с  Даудом,  и  все  надежды  на  контакт  будут
перечеркнуты.
   - Кезуар... - прошептала она.
   Она почувствовала, как стекло завибрировало под ее пальцами,  и  услышала
чей-то предсмертный крик, разнесшийся над крышами. Она второй раз произнесла
имя своего двойника и подумала о башнях, которые  были  бы  видны  из  этого
окна, если бы весь город не заволокло дымом. Видение этого дыма  возникло  у
нее в голове, хотя она сознательно не вызывала его, и она почувствовала, как
ее мысли поднимаются вверх вместе с его клубами, уносимые жаром разрушения.
   Кезуар  было  нелегко  отыскать  что-нибудь  неприметное   среди   одежд,
приобретенных в основном из-за их нескромного вида, но оборвав все украшения
с  одного  из  самых  скромных  своих  платьев,   она   достигла   некоторой
пристойности. Она покинула свои покои и приготовилась к долгому  путешествию
по дворцу. Ее маршрут после того, как она окажется за воротами, был для  нее
ясен: назад к гавани, туда, где она впервые узрела Скорбящего на крыше. Если
там Его не окажется, она найдет кого-нибудь, кто будет  знать,  где  он.  Он
появился в Изорддеррексе не для того, чтобы просто так исчезнуть. Он оставит
за собой следы, чтобы по ним последовали Его  приверженцы,  и,  конечно  же,
суды,  которые  им  предстоит  вынести,  чтобы  доказать  своей  стойкостью,
насколько горячо их желание оказаться рядом с Ним. Но сначала ей  надо  было
выбраться из дворца, и она пошла  по  коридорам  и  лестницам,  которыми  не
пользовались уже долгие десятилетия и о которых знала только она, Автарх,  и
те  каменщики,  которые  выложили  эти  холодные  камни  и  сами  давно  уже
превратились в хладный прах. Только Маэстро и их возлюбленные сохраняли свою
молодость, но теперь это уже не казалось ей таким счастьем. Она  хотела  бы,
чтобы следы долгих прожитых лет были заметны на ее лице, когда она приклонит
колени пред Назореем, чтобы Он понял, что она много страдала и заслужила Его
прощения. Но ей придется положиться на  Него  и  верить,  что  под  покровом
совершенства Он сумеет разглядеть боль.
   Ноги ее были босы, и холод постепенно поднимался  по  ее  телу,  так  что
когда она вышла в сырую прохладу сумерек, зубы ее стучали. Она  остановилась
на несколько секунд, чтобы сориентироваться в  лабиринте  двориков,  которые
окружали дворец. И в тот момент, когда ее мысли обратились от конкретного  к
абстрактному, в голове ее всплыла еще одна мысль, дожидавшаяся в глубинах ее
сознания как раз такого поворота событий. Ни на мгновение она не  усомнилась
в ее источнике. Ангел, которого Сеидукс прогнал сегодня днем из ее  комнаты,
ждал ее все это время на пороге, зная, что в конце  концов  она  появится  и
будет нуждаться в руководстве. Слезы навернулись у нее на глаза,  когда  она
поняла, что не покинута. Сын Давида знал о ее муках и послал  этого  ангела,
чтобы он прошептал в ее голове свою весть.
   - Ипсе, - сказал ангел. - Ипсе.
   Она знала, что означает это слово. Она посещала Ипсе много раз, всегда  в
маске, как и все дамы  высшего  света  во  время  посещения  сомнительных  с
моральной точки зрения мест. Она видела  там  все  пьесы  Плутеро  Квексоса,
переложения Флоттера, а иногда даже и грубоватые фарсы Коппокови. Тот  факт,
что Скорбящий выбрал это место, показалось ей странным, но  кто  она  такая,
чтобы судить о его целях?
   - Я слышу, - сказала она вслух.
   Не успел еще стихнуть голос в ее голове, как она уже отправилась  в  путь
по внутренним дворикам в направлении ворот, из которых  можно  было  быстрее
всего добраться до Кеспарата Деликвиум, где Плутеро соорудил  свой  памятник
искусственности, которому вскоре предстояло быть перепосвященным Истине.
   Юдит отняла руки от окна и открыла глаза.  Этот  контакт  был  лишен  той
ясности и отчетливости, которые она ощущала во сне. По  правде  говоря,  она
вообще не была уверена, что он состоялся, но теперь уже было слишком  поздно
предпринимать повторную попытку. Дауд ожидал ее, и  не  только  Дауд,  но  и
пылающие улицы Изорддеррекса. Из окна она много раз видела, как  проливается
кровь, видела многочисленные драки и нападения, атаки и  наступления  войск,
видела мирных жителей, бегущих толпами, и тех,  кто  маршировал  в  отрядах,
вооруженных и дисциплинированных. В этом  хаосе  воюющих  сторон  ей  трудно
разобраться, за что они борются, да, честно говоря, ей и не  было  до  этого
дела. Ее задача - это поиски сестры в этом мальстреме и надежда на  то,  что
та в свою очередь будет искать ее.
   Кезуар,  разумеется,  будет  ждать  огромное  разочарование,  когда   они
встретятся (если, конечно, это случится). Ведь Юдит была вовсе не  вестником
Бога, которого она жаждала разыскать. Но к тому дню Боги небесные  и  земные
уже перестали быть теми искупителями  и  спасителями,  которыми  их  сделала
легенда. Они были разрушителями и  убийцами.  И  доказательство  этого  было
здесь, на тех самых улицах, по которым Юдит собиралась отправиться в путь. И
если она бы только могла разделить с Кезуар это зрелище и объяснить  ей  его
значение, то тогда, возможно,  встреча  с  сестрой  оказалась  бы  не  таким
нежеланным даром, - встреча, о которой  Юдит  не  могла  не  думать,  как  о
воссоединении.

Глава 35

1

   Справляясь о дороге у людей - как правило,  раненых,  -  Миляга  проделал
свой путь от триумфа Ликериш-стрит до Кеспарата мистифа за несколько  часов,
в течение которых процесс превращения города в хаос  резко  убыстрился,  так
что по дороге его не оставляла мысль о том, что, когда он достигнет цели, на
месте стройных рядов домов и цветущих деревьев окажутся пепел и  руины.  Но,
оказавшись, наконец, в этом городе  внутри  города,  он  обнаружил,  что  ни
мародеры, ни разрушители здесь не побывали - то ли потому,  что  знали,  что
здесь ничем особым не поживишься, то ли потому - и это было больше похоже на
правду, - что давнишние суеверия, связанные с  народом,  некогда  населявшим
Доминион Незримого, удержали их от бесчинств.
   Первым делом он направился в сторону чианкули, готовый к  чему  угодно  -
угрозам, мольбам, лести, - лишь бы вновь оказаться рядом с мистифом.  Однако
в чианкули и прилегающих к нему зданиях никого не оказалось, и  он  принялся
за систематическое исследование улиц. Но на них также никого не было,  и  по
мере того, как росло его отчаяние, он  утрачивал  всякую  осторожность  и  в
конце концов принялся выкрикивать имя Пая в пустоту улиц, словно  полуночный
пьяница.
   В итоге, однако, эта тактика привела к определенному  успеху.  Перед  ним
появился один из  членов  того  квартета,  который  столь  неблагожелательно
встретил их во время первого посещения, - молодой человек с усиками. На этот
раз складки балахона не были зажаты у него в зубах, и он снизошел  до  того,
чтобы заговорить с Милягой по-английски, но  смертельная  лента  по-прежнему
трепетала у него в руках с нескрываемой угрозой.
   - Ты вернулся, - спросил он.
   - Где Пай?
   - Где девочка?
   - Мертва. Где Пай?
   - Не здесь.
   - Где же?
   - Мистиф отправился во дворец, - ответил молодой человек.
   - Почему?
   - Таков был приговор.
   - Просто пойти во дворец? - сказал Миляга, подходя ближе на один шаг.  За
этим должно еще что-то скрываться.
   Хотя молодой человек и был под защитой шелкового меча, он ощутил в Миляге
присутствие силы, которой невозможно противостоять, и  его  следующий  ответ
оказался менее уклончивым.
   - По приговору он должен убить Автарха, - сказал он.
   - Так значит, его послали туда одного?
   - Нет. Он взял  с  собой  несколько  наших  сородичей,  а  еще  несколько
остались охранять Кеспарат.
   - Они давно ушли?
   - Не очень. Но ты не сможешь попасть во дворец. Как, впрочем, и они.  Это
самоубийство.
   Миляга не стал терять времени на споры и направился  обратно  к  воротам,
оставив молодого человека нести свою службу по охране  цветущих  деревьев  и
пустынных улиц. Но,  приблизившись  к  воротам,  он  заметил  двух  человек,
мужчину и женщину, которые только что вошли и смотрели в  его  сторону.  Оба
были обнажены выше пояса, а на горле у них  были  нарисованы  те  самые  три
полоски, которые он видел  у  Голодарей  во  время  карательной  операции  в
гавани. Оба приветствовали его приближение, сложив ладони и склонив  головы.
Женщина была в полтора раза больше своего  спутника.  Тело  ее  представляло
великолепное зрелище: голова, полностью обритая,  за  исключением  небольшой
косицы сзади, располагалась на шее, которая  была  шире  черепа  и  обладала
(наравне с руками и животом) такой мощной и развитой мускулатурой,  что  при
малейшем движении бугры мышц начинали перекатываться у нее под кожей.
   - Я же говорила, что он окажется здесь! - оповестила она окрестности.
   - Я не знаю, что вам надо, но я  вряд  ли  смогу  вам  помочь,  -  сказал
Миляга.
   - Ведь вы - Джон Фьюри Захария?
   - Да.
   - По прозвищу Миляга?
   - Да. Но...
   - Тогда вы должны пойти с нами. Пожалуйста. Отец Афанасий послал  нас  за
вами. Мы слышали о том, что случилось на Ликериш-стрит, и  поняли,  что  это
вы. Меня зовут Никетомаас, - сказала женщина. - А это  -  Флоккус  Дадо.  Мы
ждем вас с тех самых пор, как появился Эстабрук.
   - Эстабрук? - переспросил Миляга. Об этом человеке он ни разу не вспомнил
за последние несколько месяцев. - А откуда вы его знаете?
   - Мы нашли его на  улице.  Мы  думали,  что  он  и  есть  тот  самый.  Но
оказалось, что нет. Он не знал ничего.
   - А вы думаете, я знаю? - раздраженно отозвался Миляга. - Катитесь  вы  к
чертовой матери со своими знаниями! Я понятия не имею, кем вы меня считаете,
но к вам я не имею никакого отношения.
   - Именно это и говорил отец Афанасий. Он  сказал,  что  вы  пребываете  в
неведении...
   - Что ж, он был прав.
   - Но вы женились на мистифе.
   - Ну и что с того? - сказал Миляга. - Я люблю его, и пусть хоть весь  мир
об этом узнает.
   - Нам это понятно, - сказала Никетомаас, как  о  самом  обычном  деле.  -
Именно поэтому мы и смогли найти вас.
   - Мы знали, что мистиф придет сюда, - сказал Флоккус. - А там, где  будет
он, будешь и ты.
   - Его здесь нет, - сказал Миляга, - он пошел наверх, во дворец...
   - Во дворец? - переспросила Никетомаас, подняв взгляд на темные стены.  -
И вы собираетесь отправиться туда вслед за ним?
   - Да.
   - Тогда я пойду с вами, - сказала она. -  Мистер  Дадо,  возвращайтесь  к
Афанасию. Скажите ему, кого мы нашли и куда мы отправились.
   - Я не нуждаюсь в чужом обществе, - сказал Миляга. - Я  не  доверяю  даже
себе самому.
   -  А  как  вы  сможете  попасть  во  дворец  без  проводника?  -  сказала
Никетомаас. - Я знаю расположение ворот. И внутренних двориков тоже.
   Миляга взвесил в уме все ?за? и ?против?. С одной стороны,  ему  хотелось
продолжить странствие одинокого бродят, за спиной у которого  тянулся  шлейф
хаоса Ликериш-стрит. Но из-за  незнания  внутреннего  устройства  дворца  он
может потерять время, а ведь  какие-нибудь  несколько  минут  могут  решить,
найдет ли он мистифа живым или мертвым. Он кивнул в знак согласия, и у ворот
они разошлись: Флоккус Дадо отправился обратно к отцу Афанасию, а  Миляга  и
Никетомаас стали подниматься к твердыне Автарха.
   Единственная тема,  которую  поднял  по  дороге  Миляга  была  связана  с
Эстабруком.
   - Как он там? - спросил он. - Все такой же чокнутый?
   - Когда мы нашли его, он был на волосок от смерти, - сказала  Никетомаас.
- Его брат бросил его здесь, думая, что он мертв. Но мы отнесли его  в  наши
палатки в Просвете и вылечили. Или, точнее, его вылечило пребывание там.
   - Вы сделали все это, думая, что он - это я?
   - Нам было известно, что кто-то должен  появиться  из  Пятого  Доминиона,
чтобы начать Примирение снова. И конечно, мы знали, что это  вот-вот  должно
случиться. Но мы не знали, как должен выглядеть этот человек.
   - Ну, мне жаль вас разочаровывать, но вы  совершаете  уже  вторую  ошибку
подряд. От меня толку вам будет не больше, чем от Эстабрука.
   - Зачем же вы тогда пришли сюда? - сказала она.
   Этот вопрос заслуживал серьезного ответа, если  не  ради  того,  кто  его
задал, то, по крайней мере, ради него самого.
   - Были вопросы, на которые я хотел  получить  ответы,  но  не  мог  этого
добиться на Земле, - сказал  он.  -  Умер  мой  друг,  умер  очень  молодым.
Женщину, которую я знал, чуть не убили...
   - Юдит.
   - Да, Юдит.
   - Мы много говорили о ней, - сказала Никетомаас. - Эстабрук  был  от  нее
просто без ума.
   - А сейчас.
   - Я давно с ним не разговаривала. Но знаете, он ведь пытался взять  ее  с
собой в Изорддеррекс, когда вмешался его брат.
   - Она попала сюда?
   - Похоже, нет, - сказала Никетомаас. - Но Афанасий считает, что  в  конце
концов это произойдет. Он говорит, что она также замешана во всю эту историю
с Примирением.
   - С чего это он взял?
   - Мне кажется, тут дело в одержимости Эстабрука. Он говорил  о  ней  так,
словно она святая, а Афанасий любит святых женщин.
   - Ну, знаете, мы с Юдит были в довольно близких отношениях,  и  могу  вам
поручиться - она не Дева Мария.
   - Нашему  полу  известны  и  другие  виды  святости,  -  слегка  обиженно
парировала Никетомаас.
   - Прошу прощения. Я не хотел никого обидеть. Просто Юдит всю  свою  жизнь
терпеть не могла, когда ее водружали на пьедестал.
   - Тогда, может быть, нам стоит обратить внимание не на идола,  а  на  его
поклонника.  Афанасий  говорит,  что  одержимость  -  это  огонь  для  нашей
крепости.
   - Что это значит?
   - Что мы должны сжечь стены вокруг нас, но для  этого  потребуется  очень
яркое пламя.
   - Иными словами, одержимость.
   - Да, это один из языков этого пламени.
   - Но, собственно говоря, зачем вообще сжигать эти  стены?  Разве  они  не
защищают нас?
   - Потому что, если мы этого не сделаем,  мы  умрем  в  плену,  целуясь  с
собственными отражениями, - сказала Никетомаас, и Миляга подумал о том,  что
фраза слишком отточена, чтобы сойти за импровизацию.
   - Снова Афанасий? - спросил он.
   - Нет, - сказала Никетомаас. - Так говорила  моя  тетя.  Ее  заключили  в
Бастион много лет назад, но здесь, внутри, -  Никетомаас  поднесла  палец  к
виску, - она свободна.
   - А что вы скажете насчет Автарха? - спросил Миляга,  поднимая  глаза  на
крепость.
   - Что вы имеете в виду?
   - Он там, наверху? Целуется со своим отражением?
   - Кто знает? Может быть, он  уже  много  лет  как  мертв,  а  государство
управляется само по себе.
   - Вы серьезно так считаете?
   Никетомаас покачала голо