же не успев воссоединиться. В ярости Миляга бился  о
дверь, но, как и все остальное в этой башне, она была построена на века. Как
ни мощны были его удары,  в  награду  ему  доставались  только  синяки.  Это
причиняло ему боль, но еще больнее жалило его воспоминание о  том,  с  каким
вожделением говорил Сартори о своей любви к мистифам. Может быть, даже в это
самое мгновение мистиф был в объятиях Сартори, который ласкал  его,  целовал
его, обладал им.
   Он бросился на дверь в последний раз и отказался  от  дальнейших  попыток
такого примитивного штурма. Он сделал вдох, выдохнул воздух в свой  кулак  и
ударил пневмой о дверь точно так же, как он делал это в  Джокалайлау.  Тогда
под его ладонью был лед, и треснул он лишь после нескольких попыток,  но  на
этот раз, то ли потому, что его желание оказаться по  другую  сторону  двери
было сильнее желания освободить женщин, а может быть, просто из-за того, что
теперь он был Маэстро Сартори, человеком, у  которого  есть  имя  и  который
кое-что знает о своей силе, сталь поддалась  с  первого  удара,  и  в  двери
образовалась неровная трещина.
   Он услышал, как Сартори что-то крикнул, но не стал терять  время  на  то,
чтобы вдаваться в смысл его слов. Вместо этого он нанес удар второй пневмой,
и на этот раз рука его прошла сквозь дверь, превращая сталь в осколки.  И  в
третий раз он поднес кулак ко рту, ощутив при этом запах  своей  собственной
крови, хотя боль пока не чувствовалась. Он зажал в кулаке  третью  пневму  и
ударил ее о  дверь  с  воплем,  который  посрамил  бы  даже  самурая.  Петли
взвизгнули, и дверь рухнула. Не успела она коснуться пола, как он уже был  в
передней и убедился в том, что в ней никого нет - по  крайней  мере,  живых.
Три трупа, принадлежащие  товарищам  того  солдата,  который  первым  поднял
тревогу, растянулись на полу. Всех их постигла одинаковая  участь:  на  теле
каждого зияла одна-единственная рубленая рана. Он  перескочил  через  них  в
сторону двери, добавив несколько капелек крови из своей поврежденной руки  к
разлившемуся по полу озеру.
   Коридор перед ним был заполнен  дымом,  словно  в  недрах  Дворца  горело
какое-то отсыревшее гнилье. Но сквозь эту пелену ярдах в пятидесяти от  него
ему удалось разглядеть Сартори и Пая. Какую бы выдумку  ни  изобрел  Сартори
для того, чтобы Удержать мистифа от выполнения  своей  миссии,  но  так  или
иначе она сработала. Они бежали  прочь  от  башни,  не  оглядываясь,  словно
любовники, только что спасшиеся от смерти.
   Миляга сделал глубокий вдох, но на этот раз не для того, чтобы  выдохнуть
пневму. Он выкрикнул имя Пая в сумрак коридора,  и  клубы  дыма  рассеялись,
словно звуки, исходившие из уст Маэстро, обладали материальной природой. Пай
остановился и посмотрел  назад.  Сартори  взял  мистифа  под  руку,  похоже,
пытаясь поторопить его, но глаза Пая уже отыскали Милягу, и он  не  позволил
себя увести. Вместо этого он высвободился и  сделал  шаг  по  направлению  к
Миляге. Пелена дыма,  разделенная  его  криком,  вновь  сгустилась,  и  лицо
мистифа превратилось в расплывчатое пятно. Но Миляга прочел смятение во всей
его фигуре. Похоже, он не знал, назад ему идти или вперед.
   - Это я! - закричал Миляга. - Это я!
   Он увидел Сартори за плечом мистифа  и  услышал  обрывки  предупреждений,
которые тот ему нашептывал: что-то по поводу того,  что  Ось  овладевает  их
сознанием.
   - Я не иллюзия, Пай, - сказал Миляга, продолжая двигаться вперед.  -  Это
я, настоящий. Я - Миляга.
   Мистиф замотал головой, оглянулся на Сартори, потом снова перевел  взгляд
на Милягу, полностью сбитый с толку увиденным.
   - Это всего лишь мираж, - сказал Сартори, уже не утруждая себя шепотом. -
Пошли, Пай, пока мы не в ее власти. Она может свести с ума.
   Слишком поздно для таких предупреждений, подумал Миляга.  Теперь  он  был
достаточно близко от мистифа, чтобы разглядеть выражение его лица. Это  было
лицо безумца: глаза широко раскрыты,  зубы  сжаты,  лоб  и  щеки  забрызганы
кровью, которая смешалась с ручейками пота. Наемный убийца в прошлом, мистиф
давно уже потерял вкус к этому ремеслу (это стало ясно уже в Колыбели, когда
он не решился убить охранника, несмотря на  то  что  от  этого  зависела  их
жизнь), но теперь ему вновь пришлось им заняться, и сердечная боль,  которую
он при этом испытывал, была написана  у  него  на  лице.  Он  был  на  грани
нервного срыва. И теперь, когда перед глазами у него оказались два человека,
говоривших  голосом  его  возлюбленного,  он  утрачивал  последние   остатки
психического равновесия.
   Рука его потянулась к ремню, с которого свисал такой же ленточный клинок,
как и те, что были у отряда палачей.  Миляга  услышал  свист,  когда  мистиф
вынул клинок из-за пояса: судя по всему, край его нисколько не  затупился  о
тела предыдущих жертв.
   За спиной у мистифа Сартори сказал:
   - Почему бы и нет? Ведь это только тень.
   Взгляд Пая стал еще более безумным, и он поднял трепещущее лезвие у  себя
над головой. Миляга замер. Еще один шаг  -  и  он  оказался  бы  в  пределах
досягаемости клинка. Никаких сомнений в том, что Пай  готов  пустить  его  в
ход, у него не было.
   - Давай! - сказал Сартори. - Убей его! Одной тенью станет меньше...
   Миляга взглянул на Сартори, и, похоже, именно это едва заметное  движение
сыграло роль спускового  крючка.  Мистиф  бросился  на  Милягу,  со  свистом
опуская клинок. Миляга отшатнулся назад, избегая встречи с клинком, который,
без сомнения, вполне  мог  бы  рассечь  пополам  его  грудь,  но  мистиф  не
собирался дважды повторять одну и ту же ошибку  и  перед  следующим  замахом
подскочил к Миляге почти вплотную. Миляга попятился, поднимая вверх руки, но
подобные жесты не могли произвести на Пая никакого впечатления. Он стремился
уничтожить это безумие и сделать это как можно быстрее.
   - Пай? - выдохнул Миляга. - Это же я! Я! Я оставил тебя в  Кеспарате!  Ты
помнишь?
   Пай дважды взмахнул клинком, и второй удар задел плечо  и  грудь  Миляги,
рассекая пиджак,  рубашку  и  плоть.  Миляга  извернулся,  не  давая  клинку
проникнуть глубже, и зажал рану своей и так уже окровавленной рукой.  Сделав
еще один шаг назад, он уперся в стену коридора и понял, что отступать дальше
некуда.
   - А как же моя последняя вечеря? - сказал он, глядя не на клинок, а прямо
в глаза Паю, пытаясь пробиться сквозь кровавую  пелену  безумия  к  здравому
уму, который съежился где-то  сзади.  -  Ты  же  обещал  мне,  Пай,  что  мы
поужинаем вместе. Разве ты не помнишь? Рыба внутри рыбы внутри...
   Мистиф замер. Клинок трепетал у его плеча.
   - ... рыбы.
   Клинок продолжал трепетать, но не опускался.
   - Скажи, что ты помнишь, Пай. Прошу тебя, скажи, что ты помнишь.
   Где-то за спиной у Пая Сартори разразился  новыми  увещеваниями,  но  для
Миляги они были всего лишь невнятным шумом. Он продолжал смотреть  в  пустые
глаза мистифа, пытаясь уловить хоть какой-нибудь признак того, что его слова
произвели на палача какое-то впечатление. Пай сделал неглубокий, прерывистый
вдох, и складки у него на лбу и у рта Разгладились.
   - Миляга? - сказал он.
   Он не  ответил.  Он  только  отнял  руку  от  своего  плеча  и  продолжал
неподвижно стоять у стены.
   - Убей его! - продолжал повторять Сартори. - Убей  его!  Это  всего  лишь
иллюзия!
   Пай повернулся, по-прежнему сжимая клинок в поднятой руке.
   - Не надо... - сказал  Миляга,  но  мистиф  уже  двинулся  в  направлении
Автарха. Миляга выкрикнул его имя и оттолкнулся от стены, пытаясь остановить
его. - Пай! Послушай меня...
   Мистиф бросил взгляд назад, и в это мгновение  Сартори  поднял  ладонь  к
своему  глазу,  сжал  кулак  и  плавным  движением  вытянул   руку   вперед,
высвобождая то, что она выхватила из воздуха. С ладони его полетел небольшой
шарик, за которым тянулся дымный след,  -  нечто  вроде  материализовавшейся
энергии его взгляда. Миляга потянулся к мистифу,  стремясь  оттащить  его  в
сторону от траектории полета,  но  рука  его  бессильно  ухватила  воздух  в
нескольких дюймах от спины Пая, а когда он предпринял вторую  попытку,  было
уже поздно. Трепещущий клинок выпал из рук мистифа, отброшенного назад силой
удара. Не отрывая взгляда от Миляги, он  упал  прямо  ему  в  объятия.  Сила
инерции увлекла их обоих на пол, но Миляга быстро выкатился из-под мистифа и
поднес руку ко рту, чтобы защитить их с помощью пневмы. Однако  Сартори  уже
исчезал в облаке дыма. На лице его застыло выражение, воспоминание о котором
мучило потом Милягу еще много дней и ночей. В нем  было  больше  тоски,  чем
триумфа, больше скорби, чем ярости.
   - Кто теперь примирит нас? - сказал он, скрываясь во  мраке.  Клубы  дыма
сгустились вокруг него,  словно  по  его  приказу,  чтобы  он  мог  спокойно
удалиться под их прикрытием.
   Миляга не стал преследовать его и вернулся к мистифу,  который  лежал  на
том же самом месте, где и упал. Он опустился перед ним на колени.
   - Кто это был? - спросил Пай.
   - Мое творение, - сказал Миляга. - Я создал его, когда был Маэстро.
   - Еще один Сартори? - сказал Пай.
   - Да.
   - Тогда беги за ним. Убей его. Такие существа - самые...
   - Позже.
   - ... пока он не убежал.
   - Он не может убежать, любимый. Где бы он ни был, я всюду найду его.
   Руки Пая были прижаты к тому месту у него на  груди,  куда  его  поразила
злая сила Сартори.
   - Позволь мне взглянуть, - сказал Миляга, отводя руки мистифа и  разрывая
рубашку. Рана представляла собой пятно, черное в центре и бледнеющее к краям
вплоть до гнойно-желтого.
   - Где Хуззах? - спросил Пай. Дыхание его было затрудненным.
   - Она мертва, - ответил Миляга. - Ее убил Нуллианак.
   - Как много смерти вокруг, - сказал Пай. - Это ослепило меня.  Я  мог  бы
убить тебя, не сознавая, что делаю.
   - Мы сейчас не будем говорить о смерти,  -  сказал  Миляга.  -  Нам  надо
придумать способ, как исцелить тебя.
   - Есть еще более срочное дело, - сказал Пай. - Я пришел сюда, чтобы убить
Автарха...
   - Нет, Пай...
   - Таков был приговор, - настаивал Пай. - Но теперь мне это не  под  силу.
Ты сделаешь это за меня?
   Миляга подсунул руку под голову мистифа и помог ему сесть.
   - Я не могу этого сделать, - сказал он.
   - Почему нет? Ты ведь можешь сделать это с помощью пневмы.
   - Нет, Пай, не могу. Это все равно что убить самого себя.
   - Что?
   Мистиф недоуменно уставился на Милягу, но  его  озадаченность  продлилась
недолго. Прежде чем Миляга успел начать объяснения, он  испустил  протяжный,
страдальческий стон, уложенный в три скорбных слова:
   - Господи Боже мой.
   - Я нашел его в Башне Оси. Сперва я просто не поверил своим глазам...
   - Автарх Сартори, - сказал Пай, словно  проверяя  слова  на  слух.  Потом
похоронным голосом он произнес:
   - Звучит неплохо.
   - Скажи, ведь ты все это время знал, что я Маэстро, правда?
   - Конечно.
   - Но ты ничего не сказал мне об этом.
   - Я открыл тебе столько, сколько осмелился. Но ведь я был связан  клятвой
никогда не напоминать тебе, кем ты был в прошлом.
   - Кто взял с тебя эту клятву?
   - Ты сам, Маэстро. Тебе  было  очень  больно,  и  ты  хотел  забыть  свои
страдания.
   - И как мне это удалось?
   - Очень простой ритуал.
   - Ты его совершил?
   Пай кивнул.
   - Я помог тебе в этом, как помогал во всем остальном. Ведь  я  был  твоим
слугой. И я дал клятву, что когда ритуал свершится и прошлое будет  спрятано
от тебя, я никогда не открою его тебе  снова.  А  ведь  клятвы  неподвластны
времени.
   - Но ты продолжал надеяться на то, что я задам подходящий вопрос и...
   - Да.
   - ... ты сможешь вернуть мне мою память.
   - Да. И ты подходил очень близко.
   - В Май-Ке. И в горах.
   - Но недостаточно близко, чтобы освободить меня от  ответственности.  Мне
приходилось хранить молчание.
   - Ну теперь, мой друг, я освобождаю тебя от этой клятвы.  Когда  мы  тебя
вылечим...
   - Нет, Маэстро, - сказал Пай. - Такие раны невозможно исцелить.
   - Очень даже возможно, и ты вскоре сам сможешь в этом убедиться, - сказал
Миляга, отгоняя от себя мысль о возможности неблагоприятного исхода.
   Он вспомнил рассказ Никетомаас о лагере Голодарей на границе между Первым
и Вторым Доминионами и о том, как туда отвезли  Эстабрука.  Она  утверждала,
что там возможны самые настоящие чудеса исцеления.
   - Мой друг, мы с тобой отправляемся в очень долгое путешествие, -  сказал
Миляга, взваливая мистифа себе на спину.
   - К чему ломать себе хребет?  -  сказал  Пай-о-па.  -  Давай  попрощаемся
напоследок, и ты оставишь меня здесь.
   - Я не собираюсь прощаться с тобой  ни  здесь,  ни  в  каком-либо  другом
месте, - сказал Миляга. - А теперь обхвати меня за  шею,  любимый.  Нам  еще
предстоит долгий путь.

Глава 39

1

   Восход Кометы над Изорддеррексом отнюдь не заставил зверства прекратиться
или попрятаться в укромные  уголки,  совсем  напротив.  Теперь  над  городом
правила Гибель, и двор ее был повсюду. Шли празднества в честь ее восшествия
на престол; выставлялись напоказ ее символы, из которых больше всех  повезло
тем, кто уже умер; репетировались всевозможные ритуалы в преддверии  долгого
и  бесславного  правления.  Сегодня  дети  были  одеты  в  пепел  и,  словно
кадильницы, держали в руках головы своих родителей, из которых  до  сих  пор
еще исходил дым пожаров, на которых они были найдены. Собаки  обрели  полную
свободу и пожирали своих хозяев, не опасаясь наказания. Стервятники, которых
Сартори некогда выманил из пустыни тухлым  мясом,  собирались  на  улицах  в
крикливые толпы, чтобы пообедать мясом мужчин и женщин, которые  сплетничали
о них еще вчера.
   Конечно, среди оставшихся в живых были и те,  в  ком  еще  жила  мечта  о
восстановлении порядка. Они собирались в небольшие отряды, чтобы делать  то,
что было в их силах при этом новом направлении, - разбирать завалы в поисках
уцелевших, тушить пожары в тех  домах,  которые  еще  имело  смысл  спасать,
оказывать помощь раненым и даровать быстрое избавление тем, у  кого  уже  не
хватало сил на следующее дыхание. Но их было гораздо меньше,  чем  тех,  чья
вера в здравый смысл этой ночью была разбита вдребезги, и кто утром встретил
взгляд Кометы с опустошением и отчаянием в сердце. К  середине  утра,  когда
Миляга и Пай подошли к воротам, ведущим из города в пустыню, уже  многие  из
тех, кто начал этот день  с  намерением  спасти  хоть  что-нибудь  из  этого
бедствия, прекратили борьбу и решили покинуть город, пока еще живы. Исход, в
результате которого  за  полнедели  Изорддеррекс  потеряет  почти  все  свое
население, начался.
   Помимо невнятных указаний Никетомаас на то, что лагерь, в который отнесли
Эстабрука, находится где-то в пустыне на границе этого Доминиона,  у  Миляги
не было никаких ориентиров. Он надеялся встретить по пути  кого-нибудь,  кто
сможет объяснить ему дорогу,  но  ни  физическое,  ни  умственное  состояние
попадавшихся ему людей не внушало надежд на помощь с их стороны. Прежде  чем
покинуть дворец,  он  постарался  как  можно  тщательнее  забинтовать  руку,
которую он поранил, сокрушая дверь в Башне Оси.  Колющая  рана,  которую  он
получил в тот момент, когда Хуззах была похищена, и разрез,  в  котором  был
повинен клинок мистифа, не  причиняли  ему  особых  беспокойств.  Его  тело,
обладавшее  свойственной  всем   Маэстро   стойкостью,   уже   прожило   три
человеческих жизни без каких бы то  ни  было  признаков  старения  и  теперь
быстро оправлялось от понесенного ущерба.
   О теле Пай-о-па этого сказать было  нельзя.  Заклятие  Сартори  отравляло
ядом весь его организм и отнимало у него силы и разум. К тому времени, когда
они выходили из города, Пай едва мог передвигать ноги, и Миляге  приходилось
чуть ли не тащить его на себе. Ему оставалось надеяться только  на  то,  что
вскоре  они  найдут  какое-нибудь  средство  передвижения,   а   иначе   это
путешествие закончится, так  и  не  успев  начаться.  На  собратьев-беженцев
рассчитывать было трудно. Большинство из них шли пешком, а те,  у  кого  был
транспорт - тележки, машины, низкорослые мулы, - и так уже были  перегружены
пассажирами. Несколько набитых до отказа экипажей испустили  дух,  не  успев
толком отъехать от городских ворот, и теперь заплатившие за место  пассажиры
спорили с владельцами у дороги. Но основная масса беженцев шла по  дороге  в
оцепенелом молчании, почти все время глядя себе под ноги, отрывая  глаза  от
дороги только тогда, когда приближались к развилке.
   На развилке создалась пробка: люди кружили на месте, решая, какой из трех
маршрутов лучше избрать. Дорога прямо вела в  направлении  далекого  горного
хребта, не менее впечатляющего, чем Джокалайлау. Дорога налево вела в места,
где было больше растительности. Неудивительно,  что  именно  ее  чаще  всего
избирали  путники.   Наименее   популярная   среди   беженцев   и   наиболее
многообещающая для целей Миляги дорога уходила направо. Она была  пыльной  и
неровной.  На  местности,  по  которой  она  пролегала,  было  меньше  всего
растительности, а значит, тем больше была вероятность того, что впоследствии
она  перейдет  в  пустыню.  Но  после  нескольких  месяцев,  проведенных   в
Доминионах, он знал,  что  характер  местности  может  резко  измениться  на
участке в каких-нибудь несколько миль. Так  что  вполне  возможно,  что  эта
дорога приведет их к сочным пастбищам, а дорога у них за спиной - в пустыню.
Стоя посреди толпы беженцев и рассуждая  сам  с  собой,  он  услышал  чей-то
пронзительный голос и сквозь завесу пыли разглядел  маленького  человечка  -
молодого, в очках, с голой грудью и лысого, который пробирался к нему сквозь
толпу, подняв руки над головой.
   - Мистер Захария! Мистер Захария!
   Лицо ему было знакомо, но он не мог вспомнить точно, где он его видел,  и
подобрать ему соответствующее имя. Но человечек, возможно, привыкший к тому,
что никто его толком не запоминает, быстро сообщил необходимую информацию.
   - Флоккус Дадо, - сказал он. - Помните меня?
   Теперь он вспомнил. Это был товарищ Никетомаас по оружию.
   Флоккус снял очки и присмотрелся к Паю.
   - Ваша подруга выглядит совсем больной, - сказал он.
   - Это не подруга, это мистиф.
   - Извините. Извините, - сказал Флоккус, вновь надевая очки  и  принимаясь
яростно моргать. - Ошибся. Я вообще не ладах с сексом. Он сильно болен?
   - Боюсь, что так.
   - Нике с вами? - сказал Флоккус, оглядываясь вокруг. - Только не говорите
мне, что она уже ушла вперед. Ведь я сказал ей, что  буду  ждать  ее  здесь,
если мы потеряем друг друга.
   - Она не придет, Флоккус, - сказал Миляга.
   - Почему, ради Хапексамендиоса?
   - Боюсь, ее уже нет в живых.
   Нервные  моргания  и  подергивания  Дадо  прекратились   немедленно.   Он
уставился на Милягу с глупой улыбкой, словно привык быть  объектом  шуток  и
хотел верить в то, что это лишь очередной розыгрыш.
   - Нет, - сказал он.
   - Боюсь, что да, - сказал Миляга в ответ. - Ее убили во дворце.
   Флоккус снова снял очки и потер переносицу. - Грустно это, - сказал он.
   - Она была очень храброй женщиной.
   - Да, именно такой она и была.
   - И она яростно защищалась. Но силы были неравны.
   - Как вам удалось спастись? - спросил Флоккус, без малейшей обвинительной
нотки.
   - Это очень долгая история, - сказал Миляга. - И боюсь, я еще  не  вполне
готов ее рассказать.
   - Куда вы направляетесь? - спросил Дадо.
   - Никетомаас сказал мне, что у Голодарей есть нечто вроде лагеря у границ
Первого Доминиона. Это правда?
   - Действительно, у нас есть такой лагерь.
   - Тогда туда-то я и иду. Она сказала, что человек, которого я знаю - а ты
знаешь Эстабрука? - исцелился в тех местах. А я хочу вылечить Пая.
   - Тогда нам лучше отправиться вместе, - сказал Флоккус. - Мне нет  смысла
больше ждать здесь. Дух Нике уже давно отправился в путь.
   - У тебя есть какой-нибудь транспорт?
   - Да, есть, - сказал он, повеселев. - Отличная машина, которую я наше