огда-нибудь
по ним прошла. Нет, это были расплывчатые видения тех времен, когда он пил и
спорил за этим большим дубовым столом.  Однако  он  не  позволил  ностальгии
встать у него на пути и прошел через комнату, словно  знаменитость,  которой
до смерти надоели ее почитатели со своими заискивающими комплиментами.
   Юдит уже описала ему этот лабиринт и его содержимое, но несмотря  на  это
вид библиотеки поразил  его.  Сколько  мудрости  было  похоронено  здесь,  в
темноте! Удивительно ли, что имаджийская жизнь Пятого Доминиона в  последние
два столетия была столь анемичной, если все снадобья, способные влить в  нее
свежую кровь, были спрятаны здесь? Но он пришел сюда не для чтения, сколь ни
заманчивой была эта перспектива. Он пришел за Целестиной,  которая  из  всех
слов на свете выбрала именно эти два - Низи Нирвана, -  чтобы  привлечь  его
сюда. Он не знал, почему. Хотя имя это было смутно ему знакомо, и  он  знал,
что с ним связана какая-то сказка, он не мог ни восстановить  ее  сюжет,  ни
вспомнить, у кого на коленях он ее слышал. Может быть, эта женщина даст  ему
ответ?
   Повсюду царило волшебное оживление. Даже пыль не желала лежать на  месте,
а клубилась в воздухе, образуя головокружительные конфигурации,  которые  он
разбивал по пути. Он ни разу не сбился с пути,  но  расстояние  от  подножия
лестницы до темницы Целестины было все-таки достаточно большим, и  во  время
своего путешествия он  услышал  крик.  Ему  показалось,  что  крик  этот  не
принадлежал женщине, но многократное эхо исказило его, и полной  уверенности
не было. Он ускорил шаг, совершая один поворот  за  другим,  ни  секунды  не
сомневаясь в том, что его двойник прошел тем же самым путем.  Больше  криков
не было, но когда впереди показалась конечная цель его путешествия - пещера,
в которую вела дыра с неровными краями,  пристанище  оракула,  -  он  уловил
другой звук: кирпичи, словно жернова,  размалывали  прилипший  к  их  граням
раствор. Небольшие, но постоянные водопады известкового порошка  сыпались  с
потолка, а пол мелко дрожал. Он стал взбираться на груду кирпичей,  которая,
словно поле боя, была усыпана  погибшими  книгами,  направляясь  к  желанной
трещине. В этот  момент  он  уловил  внутри  какое-то  яростное  движение  и
стремительно съехал к порогу камеры.
   - Брат? - воскликнул он еще до того, как отыскал Сартори во мраке. -  Что
ты делаешь?
   Теперь он разглядел своего двойника, прижавшего женщину  в  углу  камеры.
Она была почти голой, но далеко не беззащитной. Ленты,  похожие  на  остатки
свадебного наряда, но сделанные из ее собственной плоти, росли из ее плеч  и
спины. Было очевидно, что они обладают куда большей силой,  чем  можно  было
предположить, глядя на их нежный вид. Некоторые из них цеплялись за стену  у
нее над головой, но основная масса была устремлена к Сартори и облепила  его
голову удушающим капюшоном. Он  стремился  оторвать  их  от  лица,  раздирая
пальцами сплетенный покров, чтобы покрепче ухватиться за отдельные отростки.
Сок вытекал из сдавленной плоти, а Сартори отдирал от лица все  новые  комки
липкой  массы.  Вскоре  он  неизбежно  должен  был  высвободиться,  а  тогда
Целестине угрожала бы немалая опасность.
   Миляга не стал звать своего брата второй раз - все равно тот ничего бы не
услышал. Вместо этого он ринулся через  пещеру  и  обхватил  Сартори  сзади,
прижав его руки к бокам, где они уже не могли причинить  Целестине  никакого
вреда. В ту же секунду он заметил,  как  взгляд  Целестины  заметался  между
двумя стоящими перед ней фигурами. То ли потрясенная  увиденным,  то  ли  по
причине полного измождения она ослабила  свою  хватку,  и  щупальца  повисли
венками у Сартори на шее, обнажив лицо двойника и тем  самым  подтвердив  ее
догадку. Она полностью освободила Сартори от щупалец и притянула их к себе.
   Вновь обретя зрение, Сартори повернул голову назад,  чтобы  увидеть,  кто
взял его в плен. Узнав Милягу, он  немедленно  прекратил  борьбу  и  покорно
обмяк в руках Примирителя, полностью умиротворенный.
   -  Почему  всегда,  когда  я  встречаю  тебя,  ты   пытаешься   причинить
кому-нибудь вред? Ответь мне, брат? - спросил у него Миляга.
   - Брат? - переспросил Сартори. - С каких это пор я стал тебе братом?
   - Мы всегда были братьями.
   - Ты пытался убить меня в Изорддеррексе, или ты забыл? Что-то  изменилось
с тех пор?
   - Да, - ответил Миляга. - Я изменился.
   - Да ну?
   - Я готов принять свое... родство.
   - Прекрасное слово.
   - Собственно говоря, я принимаю ответственность за все, чем я был, есть и
буду. За это мне надо поблагодарить твоего Овиата.
   - Приятно это слышать, - сказал Сартори. - Особенно в такой компании.
   Он оглянулся на Целестину. Она по-прежнему стояла  на  месте,  хотя  было
ясно, что держат ее отнюдь не ноги, а уцепившиеся за стену щупальца. Веки ее
слипались, а по всему телу пробегали волны дрожи.  Миляга  понимал,  что  ей
нужна помощь, но не мог ничего поделать, пока руки его были заняты  Сартори.
Тогда он повернулся и швырнул  своего  брата  в  направлении  пролома.  Тело
Сартори полетело, словно  манекен,  и  лишь  в  самый  последний  момент  он
выставил руки, чтобы смягчить удар.
   Потом он поднялся. На мгновение Миляге показалось, что двойник собирается
мстить, и он набрал в легкие воздуха, чтобы суметь защититься. Заметив  это,
Сартори сказал:
   - У меня сломан хребет, братец. Неужели ты нападешь на меня сейчас?  -  И
словно желая доказать, в каком плачевном состоянии он находится,  он  пополз
по груде кирпичей, словно змея, изгнанная из своей норы.
   - Добро пожаловать к ней, - сказал он перед тем, как исчезнуть из виду  в
более светлом сумраке коридора.
   Вновь посмотрев на Целестину, Миляга увидел, что глаза  ее  закрылись,  а
тело безвольно повисло на упорных щупальцах. Он двинулся к  ней,  но  стоило
ему приблизиться, как глаза ее открылись, и она пробормотала:
   - Нет... я не хочу... чтобы ты... приближался...
   Мог ли он винить ее за это? Один человек с его лицом уже попытался  убить
ее или изнасиловать, а может быть - и то и  другое  вместе.  С  чего  же  ей
доверять второму? Но не время было убеждать ее  в  своей  невиновности;  она
нуждалась в помощи, а не  в  извинениях.  Весь  вопрос:  от  кого?  Судя  по
рассказам Юдит, женщина прогнала ее точно так же, как сейчас  -  его.  Может
быть, Клем сможет за ней поухаживать?
   - Я пришлю к тебе кого-нибудь, кто сможет тебе помочь,  -  сказал  он  на
прощание и вышел в коридор.
   Сартори исчез, судя по всему, поднявшись с живота и пустив в дело ноги. И
вновь Миляга пошел по  его  следам,  направляясь  к  подножию  лестницы.  На
полпути навстречу ему появились Юдит, Клем и Понедельник. Стоило им  увидеть
его, как их нахмуренные лица просияли.
   - Мы думали, он убил тебя, - сказала Юдит
   - Меня он не  тронул,  но  Целестина  в  очень  тяжелом  состоянии  и  не
подпускает меня ни на шаг. Клем, ты ей никак  не  мог  бы  помочь?  Но  будь
осторожен. Она выглядит больной и слабой, но сил в ней еще очень много.
   - Где она?
   - Юдит отведет тебя, а я отправлюсь за Сартори.
   - Он пошел наверх, - сказал Понедельник.
   - Даже не посмотрел на  нас,  -  сказала  Юдит.  Голос  ее  звучал  почти
обиженно. - Вышел из двери, едва держась на ногах,  и  стал  карабкаться  по
лестнице. Что ты с ним такое сделал?
   - Ничего.
   - Я никогда раньше не видела на его лице такого выражения. Да и на твоем,
кстати, тоже.
   - И что же это было за выражение?
   - Трагическое, - сказал Клем.
   - Может быть, победа дастся нам легче, чем я ожидал, -  сказал  Миляга  и
направился мимо них к лестнице.
   - Подожди, - сказала Юдит. - Здесь мы не можем оказать Целестине  помощь.
Надо отвезти ее в какое-нибудь безопасное место.
   - Согласен.
   - Может быть, в мастерскую?
   - Нет, - сказал Миляга. - В Клеркенуэлле я знаю один дом, где мы будем  в
безопасности. Некогда он изгнал меня оттуда. Но он  принадлежит  мне,  и  мы
вернемся туда. Мы все.

Глава 51

   Потоки солнечного света, встретившие Милягу в вестибюле, напомнили ему  о
Тэйлоре, чья мудрость, высказанная устами спящего мальчика,  с  сегодняшнего
дня повсюду сопровождала его. Казалось, от того рассвета  его  отделяет  уже
целый век, настолько сегодняшний день был полон  событий  и  откровений.  Он
знал, что этот поток не иссякнет вплоть до  самого  Примирения.  Лондон,  по
которому он бродил в прежние годы, - город открытых возможностей, о  котором
Пай как-то сказал, что в  нем  скрывается  больше  ангелов,  чем  в  одеждах
Господа, -  вновь  превратился  в  место  присутствия  незримых  сил,  и  он
радовался этому. Эта радость подгоняла его шаг, когда он несся по  лестнице,
перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки. Как ни странно, он  едва
ли не жаждал вновь увидеть лицо Сартори, поговорить  со  своим  двойником  и
узнать, что у него на уме и на сердце.
   Юдит подготовила его к зрелищу, которое  должно  было  открыться  ему  на
верхнем этаже: молчаливые коридоры, ведущие к столу заседаний Tabula Rasa, а
на нем - распростертый труп. Запах разложения ударил  ему  в  ноздри  еще  в
коридоре  -  тошнотворное  напоминание  (впрочем,  в  нем   едва   ли   была
необходимость) о том, что у откровения есть и другое, более мрачное лицо,  и
в прошлый раз те безмятежные дни, когда он был самым почитаемым  метафизиком
Европы, закончились резней и разрушением.  Он  поклялся  себе,  что  это  не
повторится. В прошлый раз ход ритуалов был нарушен братом, встреча с которым
ожидала его в конце этого коридора, и если, чтобы предотвратить  возможность
повторного вмешательства, ему придется пойти на братоубийство, он не  станет
колебаться. Сартори был совокупностью его собственных несовершенств, которая
обрела плоть Его убийство станет очищением, вполне возможно -  желанным  для
них обоих.
   Чем дальше он продвигался  по  коридору,  тем  сильнее  становился  запах
разлагающегося тела Годольфина. Он задержал дыхание, чтобы  не  дышать  этой
гадостью, и подошел к двери, не производя ни  малейшего  шороха.  И  тем  не
менее при  его  приближении  дверь  распахнулась  и  его  собственный  голос
пригласил его войти.
   - Тебе ничто не угрожает брат - по крайней мере, не от  меня,  и  мне  не
нужно, чтобы ты полз на животе с перебитым хребтом, для того чтобы убедиться
в твоих добрых намерениях.
   Миляга  шагнул  внутрь.  Все  шторы  задернуты,  чтобы  не  пропустить  в
помещение  солнечный  свет.  Обычно,  даже  самая   плотная   ткань   слегка
просвечивает на солнце, но шторы зала заседаний были абсолютно непроницаемы.
Эта  комната  была  отгорожена  от  внешнего  мира  чем-то  большим,  нежели
занавески и кирпич. Сартори сидел в кромешной тьме, и силуэт его  был  виден
только потому, что дверь была открыта.
   - Присядешь? - спросил  он.  -  Я  понимаю,  здесь  не  слишком  здоровая
атмосфера...
   Тело  Оскара  Годольфина  исчезло,  оставив  на  столе  подсохшие  лужицы
свернувшейся крови.
   -  ...  но  я  предпочитаю  официальную  обстановку.  Мы   должны   вести
переговоры, как цивилизованные существа, не правда ли?
   Миляга изъявил молчаливое согласие, подошел к другому концу стола и  сел,
готовый демонстрировать свою добрую  волю  до  тех  пор,  пока  в  поведении
Сартори не проявятся первые признаки предательства.  А  уж  тогда  он  будет
действовать быстро и наверняка.
   - Куда исчезло тело? - спросил он.
   - Оно  здесь.  Я  похороню  его  после  того,  как  мы  поговорим.  Здесь
неподходящее место для трупа. А может быть, наоборот - самое подходящее.  Не
знаю. Мы можем проголосовать по этому вопросу позже.
   - Как это ты вдруг превратился в демократа?
   - Ты же говорил, что изменился. Меняюсь и я.
   - Причина?
   - Об этом позже. Сначала...
   Он глянул в сторону двери,  и  она  закрылась,  оставив  их  в  кромешной
темноте.
   - Ты ведь не  против,  правда?  -  спросил  Сартори.  -  Во  время  этого
разговора нам лучше не смотреть друг на друга.  Зеркало  отражает  не  очень
точно...
   - В Изорддеррексе тебе этого не требовалось.
   - Там я обладал плотью. А здесь я чувствую себя... нематериальным. Кстати
сказать, я был просто потрясен тем, что ты сделал в Изорддеррексе. Одно лишь
твое слово, и вся штука рассыпалась на куски.
   - Это была твоя работа, а не моя.
   - Ну не будь таким глупым. Ты же знаешь, что скажет история. Ей наплевать
на подоплеку. Она заявит, что Примиритель пришел, и стены стали рушиться.  И
ты не станешь возражать, потому что это дает пищу легенде, превращает тебя в
мессию. А ты ведь именно этого хочешь, не правда  ли?  Вопрос  в  следующем:
если ты - Примиритель, то кто же я?
   - Нам необязательно быть врагами.
   - Разве не то же самое ты говорил в Изорддеррексе? И разве после этого ты
не попытался меня убить?
   - У меня были на то причины.
   - Назови хотя бы одну.
   - Ты помешал первому Примирению.
   - Оно не было первым. Насколько мне известно,  до  этого  предпринимались
еще по крайней мере три попытки.
   - Для меня оно было первым. Это был мой великий замысел. И  ты  уничтожил
его.
   - Кто тебе это сказал?
   - Люциус Коббитт, - ответил Миляга.
   Последовало молчание, и Миляге показалось, что  в  нем  он  услышал,  как
темнота пришла в движение - неуловимый шорох, словно соприкоснулись шелковые
складки. Но за последние дни шум прошлого ни разу не утихал в его голове,  и
прежде чем  он  сумел  понять,  откуда  исходит  этот  звук,  Сартори  вновь
заговорил:
   - Так Люциус жив, - сказал он.
   - Лишь в воспоминаниях. На Гамут-стрит.
   - Эта сучья  тварь  Отдохни  Немного,  похоже,  позволила  тебе  получить
неплохое образование, а? Ничего, я ей выпущу кишки. - Он вздохнул. - Знаешь,
мне не хватает Розенгартена. Он был так предан мне. И Расидио,  и  Матталус.
Хорошие люди были у меня в Изорддеррексе. Люди, которым  я  мог  доверять  и
которые любили меня. Я думаю,  дело  тут  в  твоем  лице  -  оно  возбуждает
поклонение и преданность. Ну ты, наверное, и сам это заметил. Что тому виной
- твоя божественная ипостась или наша  улыбка?  Я  отказываюсь  верить,  что
второе является проявлением первого, - это ложная теория. Горбуны могут быть
святыми, а красавицы  -  настоящими  монстрами.  Разве  ты  сам  в  этом  не
убедился?
   - Разумеется, ты прав.
   - Видишь, как часто мы приходим к  согласию?  Сидим  здесь  в  темноте  и
болтаем, как старые друзья. Честное слово, если б мы больше никогда не вышли
отсюда на свет божий, мы смогли бы полюбить  друг  друга  -  через  какое-то
время, разумеется.
   - К сожалению, это невозможно.
   - Почему, собственно?
   - Потому что мне предстоит работа, и я не позволю тебе встать у  меня  на
пути.
   - В прошлый раз ты стал причиной страшных  бедствий,  Маэстро.  Помни  об
этом. Воскреси это в своем воображении. Вспомним, как все это выглядело, как
Ин Ово хлынуло на землю...
   Судя по звуку голоса Сартори,  Миляге  показалось,  что  он  встал  из-за
стола, но в такой кромешной тьме ни в чем нельзя было быть уверенным.  Он  и
сам поднялся на ноги, опрокинув стул у себя за спиной.
   - Ин Ово - чертовски грязное местечко, и, поверь мне, я не  хочу  пачкать
этот Доминион, но боюсь, что это может оказаться неизбежным.
   Теперь Миляга окончательно уверился в  том,  что  столкнулся  с  каким-то
обманом. Голос Сартори уже не исходил из единственного источника  -  он  был
незаметно рассеян по всей комнате и словно бы растворился в темноте.
   - Если ты выйдешь из этой комнаты, брат, - если ты оставишь меня  одного,
- на Пятый Доминион обрушится такой ужас...
   - На этот раз я не допущу ошибок.
   - Да кто говорит об ошибках? - спросил Сартори. - Я говорю о том,  что  я
собираюсь сделать во имя справедливости, если ты покинешь меня.
   - Так иди со мной.
   - Зачем? Чтобы стать твоим апостолом, учеником?  Ты  сам-то  вслушайся  в
свои слова! У меня не меньше прав на то, чтобы стать мессией, так какого  же
черта я должен быть каким-то ссаным приспешником? Объясни мне -  окажи  хотя
бы эту услугу.
   - Стало быть, мне придется убить тебя?
   - Попробуй.
   - Я готов к этому, брат, раз ты меня вынуждаешь.
   - И я тоже.
   Миляга решил, что дальнейший спор не имеет смысла. Раз уж  он  собирается
убить Сартори, а другого выхода, похоже, нет, то надо сделать это  быстро  и
чисто. Но для этого ему нужен свет. Он двинулся к двери, чтобы  открыть  ее,
но стоило ему сделать пару шагов, как что-то дотронулось  до  его  лица.  Он
попытался поймать загадочную тварь, но она уже упорхнула к потолку. Что  это
за штучки? Войдя сюда, он  не  почувствовал  присутствия  ни  одного  живого
существа, кроме Сартори. Темнота казалась безжизненной. Теперь же  она  либо
породила какую-то иллюзорную жизнь, являющуюся  продолжением  воли  Сартори,
либо его двойник использовал ее как  прикрытие  для  заклятий.  Но  кого  он
вызвал? Он не произносил никаких заклинаний, не совершал  никаких  ритуалов.
Если ему и удалось вызвать какого-нибудь защитника,  то  он,  скорее  всего,
оказался хилым и безмозглым. Миляга слышал, как он бьется о потолок,  словно
слепая птица.
   - Я думал, мы одни, - сказал он.
   - Наш последний разговор нуждается в  свидетелях,  а  то  как  иначе  мир
узнает о том, что я дал тебе шанс его спасти?
   - Ты вызвал биографов?
   - Не совсем точно...
   - Кого же тогда? - спросил Миляга. Его вытянутая рука  нащупала  стену  и
скользнула к двери. - Почему же ты не покажешь  мне?  -  сказал  он,  сжимая
ручку двери. - Или тебе слишком стыдно?
   С этими словами он настежь распахнул обе двери. То, что последовало вслед
за этим, скорее  удивило,  чем  ужаснуло  его.  Тусклый  свет  коридора  был
стремительно втянут в комнату, словно это было молоко, высосанное  из  груди
дня теми существами, которые скрывались внутри. Свет  скользнул  мимо  него,
разделяясь по дороге на дюжины тоненьких  ручейков,  устремившихся  в  самые
разные  места  комнаты.  Потом  ручки  вырвались  из  рук  Миляги  и   двери
захлопнулись.
   Он повернулся лицом к комнате  и  в  тот  же  самый  миг  услышал  грохот
перевернутого стола. Часть света сгустилась вокруг того, что лежало под ним.
Это был выпотрошенный  труп  Годольфина;  вокруг  него  были  разложены  его
внутренности; почки лежали у него на глазах; в паху ютилось сердце. А вокруг
его  тела  носились  некоторые  из  существ,  привлеченных  этим  живописным
натюрмортом, таская за собой частицы украденного света. У  них  не  было  ни
выраженных конечностей, ни хоть  сколько-нибудь  различимых  черт,  ни  -  в
большинстве случаев - голов, на  которых  эти  черты  могли  бы  проявиться.
Миляге они показались воплощенной нелепицей, обрывками пустоты. Некоторые из
них слеплялись в клубки, словно мусор в канализации, и бессмысленно суетясь;
другие лопались, словно переспелые фрукты, разделяясь на две, четыре, восемь
частей, ни в одной из которых не было ни одного семечка.
   Миляга посмотрел на Сартори. Тот не взял себе ни одной частицы света,  но
ореол извивающейся жизни парил у него над головой  и  отбрасывал  вниз  свое
злобное сияние.
   - Что ты сделал? - спросил у него Миляга.
   - Существуют ритуалы, до знания которых Примиритель никогда не опустится.
Это - один из них. Вокруг  нас  Овиаты,  перипетерии.  К  сожалению,  тварей
побольше нельзя вызвать с помощью трупа, который уже  остыл.  Но  они  умеют
быть послушными, а ведь признайся: это все, что тебе или мне когда-либо было
нужно от наших подручных, не правда ли? Да и от возлюбленных, если уж на  то
пошло.
   - Ну что ж, ты мне их  показал,  -  сказал  Миляга,  -  а  теперь  можешь
отослать их обратно.
   - Ну уж нет, брат. Я хочу, чтобы ты узнал, на что они способны. Эти твари
- ничтожнейшие из ничтожных, но и у них есть свои сводящие с ума штучки.
   Сартори поднял взгляд, и ореол бесформенных сгустков покинул облюбованное
место и двинулся в направлении Миляги, но потом стал снижаться,