ур,
неспешно тянувшихся ко входу в церковь. Братия встала к заутрене  и  уже
принялась распевать псалмы;  на  миг  Моргейна  застыла,  прислушиваясь.
Здесь, на этом острове, была похоронена их с  Артуром  мать.  И  Вивиану
тоже погребли под звук  церковных  песнопений.  Моргейна,  всегда  тонко
чувствовавшая музыку, прислушалась к негромкой  мелодии,  долетавшей  до
нее с утренним ветерком, и на глаза ее навернулись слезы.  Неужто  ей  и
вправду хочется оскорбить эту святую землю?
   Ей почудилось, будто полузабытый голос Игрейны укоризненно  произнес:
"Дети, перестаньте. Сейчас же помиритесь..."
   Последний серый  силуэт  скрылся  в  дверях  церкви.  Моргейна  много
слыхала  о  здешнем  аббатстве...  Она  знала,  что  здесь  обосновалась
монашеская община и что в  некотором  отдалении  от  мужского  монастыря
проживают монахини,  женщины,  давшие  обет  во  имя  Христа  всю  жизнь
оставаться  девственницами.  Моргейна  скривилась  от  отвращения.  Бог,
велевший людям более заботиться о царствии небесном, чем о земной  жизни
- а ведь она дана для познания и духовного роста! - был совершенно  чужд
ей. И вот теперь, когда  она  своими  глазами  увидела,  как  мужчины  и
женщины сходятся лишь ради молитвы и никому из  них  даже  в  голову  не
приходит поговорить о чем-либо ином или  коснуться  друг  друга,  в  ней
вспыхнуло раздражение. Ну, да, на Авалоне тоже были  непорочные  девы  -
она сама до надлежащего срока вела именно такую жизнь,  а  Врана  отдала
Богине не только свое тело, но даже и голос. Да взять хоть приемную дочь
Моргейны, дочь Ланселета, Нимуэ - Врана избрала ее для отшельничества...
Но Богиня признавала, что  подобный  выбор  -  редкость,  и  не  следует
требовать подобного от каждой женщины, стремящейся служить ей.
   Моргейна не верила слухам, что ходили среди ее  авалонских  подруг  -
будто  монахи  и  монахини  лишь  притворяются,  будто  ведут  святую  и
безгрешную жизнь, чтоб поразить воображение простого  люда,  а  сами  за
дверями монастырей творят что  хотят.  Да,  она  презирала  бы  подобный
обман. Если человек вознамерился служить духу, а не плоти, его  служение
должно  быть  истинным;  а  лицемерие  отвратительно   в   любом   своем
проявлении. Но самая мысль о том,  что  монахи  живут  именно  так,  как
утверждают и что  некая  сила,  именующая  себя  божественной,  способна
предпочесть бесплодие плодородию - вот что  казалось  Моргейне  истинным
предательством тех сил, что дают жизнь миру.
   "Глупцы!  Они  обедняют  свои  жизни  и  хотят  навязать   это   всем
остальным!.."
   Но ей не следует задерживаться здесь  надолго.  Моргейна  повернулась
спиной к церкви и, стараясь держаться как можно незаметнее, двинулась  к
дому для гостей; она призвала Зрение, чтоб разыскать Артура.
   В доме для гостей находились три  женщины:  одна  дремала  у  входной
двери, вторая возилась на кухне, помешивая  кашу  в  котелке,  а  третья
сидела у двери той  комнаты,  в  которой  смутно  ощущалось  присутствие
Артура; Артур крепко спал. Но женщины, облаченные в  скромные  платья  и
покрывала, забеспокоились при приближении Моргейны; они и  вправду  были
по-своему святы и обладали чем-то наподобие Зрения - они  чувствовали  в
Моргейне нечто глубоко чуждое им, должно быть, саму природу Авалона.
   Одна из монахинь встала и, преградив Моргейне путь, шепотом спросила:
   - Кто ты и зачем явилась сюда в столь ранний час?
   - Я - Моргейна, королева Северного Уэльса и Корнуолла, - негромко, но
повелительно отозвалась Моргейна, - и я  пришла,  чтоб  повидать  своего
брата. Или ты посмеешь помешать мне?
   Она поймала и удержала взгляд  монахини,  а  затем  взмахнула  рукой,
сотворив простенькое заклинание подчинения, и женщина попятилась,  не  в
силах вымолвить ни слова -  не  то  что  остановить  непрошеную  гостью.
Моргейна знала,  что  впоследствии  монахиня  сочинит  целую  историю  о
кошмарных чарах, но на самом деле ничего ужасного в этом  заклинании  не
было: просто сильная воля подчиняла более слабую, да еще и  привычную  к
послушанию.
   В комнате тлел неяркий огонек, и в полумраке Моргейна увидела  Артура
- небритого, изможденного, со слипшимися от пота волосами. Ножны  лежали
на постели, в ногах у Артура... Должно быть, он предвидел, что  Моргейна
примерно так и поступит, и не позволил их  спрятать.  А  в  руке  король
сжимал рукоять Эскалибура.
   "Так все-таки он что-то почувствовал!"  Моргейну  охватило  смятение.
Так значит, Артур тоже  обладал  Зрением;  хоть  обликом  он  нимало  не
походил на смуглых и темноволосых жителей  Британии,  он  принадлежал  к
древнему королевскому  роду  Авалона,  -  а  значит,  мог  читать  мысли
Моргейны. Моргейна поняла, что стоит ей  попытаться  забрать  Эскалибур,
как Артур тут же почувствует ее намерения, проснется -  и  убьет  ее.  В
этом она ни капли не сомневалась. Да, Артур был  добрым  христианином  -
или считал себя таковым, - но он взошел на трон, перебив своих врагов; а
кроме того, Моргейна неким  таинственным  образом  смутно  ощутила,  что
Эскалибур сросся с самой сутью, с самим духом царствования Артура.  Будь
это не так, будь Эскалибур обычным мечом, Артур охотно вернул бы его  на
Авалон и обзавелся другим мечом, еще  более  прочным  и  красивым...  Но
Эскалибур превратился для него в зримый  и  ярчайший  символ  того,  что
представлял собою Артур-король.
   "Или, возможно, меч  сам  пожелал  срастись  с  душой  Артура  и  его
царствованием, и сам убьет меня, буде я пожелаю его отнять... Посмею  ли
я  пойти  против  воли  столь  могущественного   магического   символа?"
Вздрогнув, Моргейна выбранила себя за разыгравшееся воображение. Ее рука
легла на рукоять ножа; он был остр, словно бритва, а сама Моргейна могла
при необходимости двигаться  со  стремительностью  атакующей  змеи.  Она
видела, как бьется жилка на шее Артура, и знала, что,  если  ей  удастся
одним сильным движением перерезать проходящую  под  ней  артерию,  Артур
умрет, не успев даже вскрикнуть.
   Моргейне уже приходилось убивать. Она без колебаний послала  Аваллоха
на смерть, а не далее как три дня назад она убила безвинное дитя в своем
чреве... Тот, кто лежал сейчас перед  нею,  был  худшим  из  предателей,
сомнений нет. Всего один удар, быстрый и бесшумный... Но ведь это -  тот
самый ребенок, которого Игрейна поручила ее заботам, ее  первая  любовь,
отец ее сына, Увенчанный Рогами, Король... "Да бей же, дура! Ты ведь  за
этим пришла!
   Нет. Довольно с меня смертей. Мы с ним вышли из одного чрева.  Как  я
смогу после смерти взглянуть в лицо матери, если  на  руках  моих  будет
кровь брата ?"
   Моргейна  чувствовала,  что  вот-вот  сойдет  с  ума.  Ей  послышался
сердитый возглас Игрейны: "Моргейна, я ведь велела тебе  позаботиться  о
малыше!"
   Артур пошевелился во сне, словно тоже услышал голос матери.  Моргейна
вернула нож на место и взяла с кровати ножны. По крайней  мере,  их  она
имела право забрать: она вышила эти ножны своими руками  и  сама  сплела
заклинание.
   Моргейна спрятала ножны под плащ и быстро направилась сквозь редеющие
сумерки к лодочной пристани. Когда лодочник перевез ее на другой  берег,
Моргейна ощутила знакомое покалывание, и ей показалось,  что  она  видит
очертания авалонской ладьи... Они собрались вокруг нее - гребцы с ладьи.
Скорее, скорее!  Она  должна  вернуться  на  Авалон!..  Но  рассвет  все
ширился, и на воду легла тень церкви, и внезапно солнечные лучи затопили
все вокруг, а вместе с ними, по воде поплыл утренний  колокольный  звон.
Моргейна застыла, словно громом пораженная. Пока длился этот  звон,  она
не могла ни вызвать туманы, ни произнести заклинание.
   - Можешь ты переправить нас на Авалон? - обратилась Моргейна к одному
из гребцов. - Только быстро!
   - Не  могу,  леди,  -  дрожа,  отозвался  он.  -  Туда  трудно  стало
добраться, если нет жрицы, чтоб сотворить заклинание -  а  если  даже  и
есть, то на рассвете, в полдень и на закате, когда тут звонят к молитве,
через туманы вовсе не пробьешься. Сейчас - никак. Сейчас путь просто  не
откроется. Хотя если дождаться, пока звон стихнет, может, нам и  удастся
вернуться.
   Но отчего же так получилось? Должно быть, дело в том, что мир  таков,
каким его видят люди. А вот уже три или четыре поколения  год  за  годом
привыкали, что есть лишь один Бог, один мир,  один  способ  воспринимать
действительность, и все, что покушается на это великое однообразие, суть
зло и исходит от дьявола, - а звон церковных колоколов  и  тень  святого
острова не позволяют злу приблизиться. Все больше и больше людей  верили
в это - и вот это стало правдой, а Авалон превратился в сон, в  видение,
уплывающее в иной, почти недосягаемый мир.
   О, да, она по-прежнему способна была вызвать туманы... но  не  здесь,
где на воде лежала тень церкви,  а  гудение  колоколов  вселяло  ужас  в
сердце Моргейны. Они оказались в ловушке,  и  где  -  на  берегу  Озера!
Моргейна заметила, что от Острова монахов отходит  лодка.  Это  за  ней.
Артур проснулся, обнаружил, что ножны исчезли, и бросился в погоню...
   Что ж, пусть гонится. Есть и другие пути, ведущие на Авалон, - и  там
тень церкви уже не сумеет помешать  ей.  Моргейна  быстро  взобралась  в
седло и двинулась вдоль берега Озера; рано или поздно, но она найдет  то
место, откуда можно будет пройти сквозь туманы, - то  самое  место,  где
некогда они с Ланселетом нашли заблудившуюся Гвенвифар. Искать нужно  не
у самого озера, а где-то в болотах - и они выберутся на Авалон  окольным
путем, позади Священного холма.
   Моргейна знала, что невысокие смуглые гребцы бегут сейчас вслед за ее
конем - и будут бежать так хоть полдня, если понадобится. Но теперь  она
слышала топот копыт... Погоня шла по пятам; Артур настигал ее, и  с  ним
были вооруженные рыцари. Моргейна пришпорила было коня  -  но  это  была
дамская лошадь, и она не годилась для гонки...
   Тогда Моргейна соскользнула на землю, не выпуская ножен из рук.
   - Прячьтесь! - шепотом велела она гребцам,  и  те  тут  же  бросились
врассыпную и растворились среди деревьев и туманов. Они умели  двигаться
бесшумнее тени, и никому не под силу было отыскать их,  когда  они  сами
того не желали. Моргейна перехватила ножны поудобнее  и  побежала  вдоль
берега Озера. Она уже мысленно слышала голос Артура, ощущала его гнев...
   Эскалибур был  с  ним;  Моргейна  чувствовала  присутствие  Священной
реликвии Авалона, видела внутренним взором исходящее от нее сияние... Но
ножен Артур не получит. Моргейна схватила их обеими руками, размахнулась
и изо всех сил зашвырнула в Озеро - и увидела, как ножны  погружаются  в
темные бездонные воды. Пучина поглотила их; пройдут годы, кожа и  бархат
сгниют, золотые и серебряные нити потускнеют и спутаются, и  заклинание,
вплетенное в них, развеется навеки...
   Артур мчался по ее следам, сжимая в руке обнаженный Эскалибур... но и
Моргейна, и ее  спутники  исчезли.  Моргейна  погрузилась  в  безмолвие,
слилась с тенью, с деревом - словно неким образом отчасти перенеслась  в
волшебную страну; до тех пор,  пока  она  стояла  неподвижно,  укрывшись
безмолвием жрицы, ни один смертный не смог бы разглядеть даже ее тени...
   Артур выкрикнул ее имя.
   - Моргейна! Моргейна!
   И в третий раз позвал он, громко и  гневно  -  но  вокруг  были  лишь
безмолвные тени; Артур метался из стороны в сторону - однажды он проехал
так близко от Моргейны, что та почувствовала дыхание его коня,  -  но  в
конце концов он изнемог и кликнул свою свиту. И рыцари  обнаружили,  что
король едва держится в седле, и повязки на ранах пропитались кровью, - и
они увезли Артура обратно.
   Тогда Моргейна вскинула руку, и в мир вновь  вернулся  щебет  птиц  и
шелест листвы на ветру.
 
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА 
 
   Впоследствии стали рассказывать, будто я похитила  ножны  при  помощи
чародейства, и Артур погнался за мной с сотней своих рыцарей  -  а  меня
будто бы сопровождали сто рыцарей-фэйри; а когда Артур почти настиг нас,
я превратила себя и своих спутников в камни... Уверена, что когда-нибудь
люди еще и не такое сочинят: например, скажут,  что  в  конце  концов  я
вызвала свою колесницу, запряженную крылатыми  драконами,  и  улетела  в
волшебную страну.
   Но на самом деле все было не  так.  Просто  маленький  народец  умеет
прятаться в лесу и становиться единым целым с деревьями и тенями, а я  в
тот день была одной из них - я научилась этому еще на Авалоне;  а  когда
Артур со своими спутниками уехал прочь, измотанный долгой погоней и едва
не  теряя  сознание  от  боли,  я  попрощалась  с  жителями  Авалона   и
отправилась в Тинтагель. Но когда я добралась  до  Тинтагеля,  меня  уже
мало волновало, что происходит в  Камелоте;  я  слегла  и  долгое  время
находилась почти что при смерти.
   Я и поныне не знаю, что же за хворь одолела  меня  в  тот  раз;  знаю
лишь,  что,  пока  я  лежала  в  постели,  не  ведая,  суждено  ли   мне
поправиться, и нимало о том не заботясь, миновало лето и настала  осень.
Я помню, что у меня долго держался  жар;  от  слабости  я  не  могла  ни
сидеть, ни самостоятельно есть и пребывала в столь угнетенном  состоянии
духа, что мне было все равно, выживу я или умру. Мои слуги - кое-кто  из
них жил здесь еще при Игрейне, когда я была малышкой, - думали, что меня
заколдовали. Возможно, они были не так уж далеки от истины.
   Марк Корнуольский признал себя моим подданным и поклялся в  верности.
Неудивительно - ведь Артур находился тогда в зените своего могущества, а
Марк, несомненно, думал, что я приехала сюда с согласия Артура,  и  пока
что не чувствовал в себе сил схватиться  с  королем  даже  ради  земель,
которые он считал своими. Годом раньше я посмеялась бы над этим или даже
заключила союз с Марком и пообещала бы  отдать  ему  Корнуолл,  если  он
возглавит недовольных и выступит против Артура. Даже и в  тот  момент  у
меня возникали подобные мысли. Но теперь, когда Акколон  умер,  все  это
потеряло смысл. Артур сохранил Эскалибур... Теперь, если Богиня пожелает
отнять у него этот меч, ей придется сделать  это  самой,  потому  что  я
потерпела неудачу, я больше не жрица...
   ... Думаю, именно это  и  терзало  меня  сильнее  всего:  то,  что  я
потерпела неудачу и подвела Авалон, а Богиня покинула меня и  ничем  мне
не помогла, хоть я и исполняла ее волю. Артур, христианские священники и
Кевин, этот предатель, оказались сильнее  магии  Авалона,  и  вот  магии
больше не осталось.
   Ничего не осталось. Ничего и никого.  Я  горевала  об  Акколоне  и  о
ребенке, чья жизнь оборвалась, едва начавшись. Я горевала и  об  Артуре,
что был отныне потерян для меня и сделался моим врагом. Я горевала  даже
об Уриенсе, хоть в это и трудно поверить, и  о  безвозвратно  утраченной
жизни в Уэльсе, единственном в моей жизни спокойном приюте.
   Я убила либо оттолкнула от себя всех, кого любила, - или их отняла  у
меня смерть. Игрейна скончалась, и Вивиану  я  потеряла  -  ее  убили  и
похоронили среди священников, поклоняющихся этому богу смерти и рока.  И
Акколон был мертв, Акколон, которого я возвела в сан жреца  и  отправила
на  бой  с  христианскими  священниками.  Ланселет  научился  бояться  и
ненавидеть меня, - и я действительно заслужила его ненависть.  Гвенвифар
меня на дух не выносила. И даже Элейна уже покинула этот мир... и Увейн,
которого я любила, как родного, теперь меня возненавидел. Никого  больше
не интересовало, буду я жить или умру, - и мне тоже было все равно...
   Уже осыпались последние листья, и над Тинтагелем  выли  зимние  бури,
когда ко мне в комнату вошла служанка и  сказала,  что  ко  мне  приехал
какой-то человек.
   - В такое-то время?
   Я глянула в окно: там было серо и уныло, как  у  меня  на  душе;  лил
бесконечный дождь. Кто же осмелился отправиться  в  путь  в  такую  злую
зиму, бросить вызов мгле и бурям ? Хотя - какая мне разница?
   - Скажи, что герцогиня Корнуольская не принимает, и отошли его.
   - В такую-то ночь, леди, под дождь?
   Я сильно удивилась, услышав, что служанка осмелилась  возражать  мне.
Большинство слуг считали меня колдуньей и боялись,  и  меня  это  вполне
устраивало. Но служанка была права. Тинтагель никогда не нарушал законов
гостеприимства - ни  во  времена  моего  давно  усопшего  отца,  ни  при
Игрейне... Что ж, пускай.
   - Прими путника, как того требует  его  положение,  накорми  и  уложи
спать. Но сказки, что я больна и не могу с ним увидеться.
   Служанка ушла, а я осталась лежать, глядя на ливень и мглу. Из  щелей
в окне  тянуло  холодом.  Я  пыталась  вновь  вернуться  к  отрешенному,
бездумному состоянию - лишь так я  могла  чувствовать  себя  хорошо.  Но
вскоре дверь снова отворилась и служанка опять шагнула  через  порог.  Я
подняла голову, вздрогнув от раздражения - первого чувства,  испытанного
мною за много недель.
   - Я не звала тебя и не велела возвращаться! Как ты смеешь?!
   - Я принесла послание, леди, - - сказала служанка.  -  Я  не  посмела
сказать "нет" столь важной особе... Гость  сказал:  "Я  обращаюсь  не  к
герцогине Корнуольской, а к Владычице Авалона.  Она  не  может  отказать
Посланцу богов, когда мерлин ищет у нее  совета",  -  умолкнув  на  миг,
служанка добавила:
   -  Кажется,  я  ничего  не  перепутала...  Он  заставил  меня  дважды
повторить эти слова, чтоб проверить, все ли я запомнила.
   И снова я невольно ощутила,  как  во  мне  шевельнулось  любопытство.
Мерлин? Но Кевин - человек Артура, он не поехал бы ко  мне  за  советом.
Разве этот предатель не встал окончательно  и  бесповоротно  на  сторону
Артура и христианства? Но, быть может, это сан - Посланца богов, мерлина
Британии - перешел к кому-то другому... Тут  я  подумала  о  своем  сыне
Гвидионе -  то  есть  теперь  мне  полагалось  называть  его  Мордредом;
возможно, эта должность перешла к нему. Да и кто  другой  станет  теперь
считать меня Владычицей Авалона?.. Помолчав, я сказала:
   - Передай гостю, что в таком случае я его приму, - и мгновение спустя
добавила:
   - Но не в таком виде. Пришли кого-нибудь, чтоб одели меня.
   Я знала, что мне не под силу даже одеться без посторонней помощи.  Но
я не желала, чтоб меня видели больной и немощной, прикованной к постели;
я все-таки была жрицей Авалона, и я уж как-нибудь сумею  с  достоинством
встретить мерлина, - даже если он  явился  сообщить,  что  за  все  свои
ошибки и промахи я приговорена к смерти... Ведь я - Моргейна!
   Я кое-как встала с постели; служанки помогли мне одеться  и  обуться,
заплели волосы и набросили поверх  них  покрывало  жрицы;  я  даже  сама
нарисовала на лбу знак луны - у неуклюжей служанки  он  выходил  слишком
корявым. Руки мои дрожали, - я  отметила  это,  но  как-то  отстраненно,
словно речь шла не обо мне,  -  и  я  была  столь  слаба,  что  даже  не
возражала, чтоб служанка поддерживала меня, когда  я,  едва  переставляя
ноги, спускалась по крутой лестнице. Но мерлин моей слабости не увидит!
   В зале горел огонь; камин слегка чадил,  как  это  всегда  бывает  во
время дождя, и сквозь дым мне виден был лишь силуэт гостя.  Он  сидел  у
огня, спиной ко мне, кутаясь в серый плащ,  -  но  рядом  с  ним  стояла
высокая арфа, и по Моей Леди я узнала гостя; второй такой арфы на  свете
не было. Кевин сделался совсем седым, но, когда  я  вошла,  он  встал  и
выпрямился.
   - Так значит, - сказала я, - - ты по-прежнему называешь себя мерлином
Британии, хоть повинуешься теперь лишь Артуру и ни  во  что  не  ставишь
Авалон?
   - Я не знаю, как мне теперь себя называть, - тихо  ответил  Кевин,  -
разве что - слугою тех, кто служит богам, которые суть Единый Бог.
   - Так зачем же, в таком случае, ты явился сюда?
   - И этого я не знаю, - отозвался он.  Как  я  любила  его  мелодичный
голос! - Быть может, затем,  моя  милая,  чтоб  вернуть  старый  долг  -
старый, как эти холмы.
   Затем он прикрикнул на служанку:
   - Твоей леди нездоровится! Сейчас же подай ей стул!
   У меня закружила