и целовал до тех пор, пока у обоих не захватило дух.
   За время отсутствия Гвидион раздался в  плечах,  а  на  лице  у  него
появился красноватый шрам. Уже по одному его виду Ниниана могла сказать,
что  Гвидиону   довелось   сражаться;   он   утратил   умиротворенность,
свойственную жрецам и ученым.
   "Мой возлюбленный и мое дитя. Не потому ли Великая  Богиня  не  имеет
супруга, как того требовали бы римские обычаи, а одних лишь сыновей, что
все мы - ее дети? И  раз  я  исполняю  ее  роль,  то  мне  и  полагается
относиться к своему возлюбленному, как к сыну..,  ведь  все,  кто  любит
Богиню, - ее дети..."
   - И здесь, на Авалоне,  и  среди  Древнего  народа  только  о  том  и
разговоров, что на Драконьем острове  вновь  будут  избирать  короля,  -
сказал Гвидион. - Ты ведь именно за этим призвала меня сюда, верно?
   Иногда его мальчишеская бесцеремонность просто-таки бесила Ниниану.
   - Не знаю, Гвидион. Возможно, время еще не пришло, и светила  еще  не
выстроились в должном порядке. А кроме того, я не могу найти  здесь  ту,
что стала бы для тебя Весенней Девой.
   - И все же, -  тихо  произнес  Гвидион,  -  это  произойдет  нынешней
весной, в этот Белтайн - я так видел. Ниниана отозвалась, слегка скривив
губы:
   - Может быть, ты тогда видел и жрицу, что пройдет с тобой через  этот
ритуал после того, как ты завоюешь рога,  -  если,  конечно,  Зрение  не
предсказало тебе смерть?
   Гвидион взглянул на нее, и Ниниана невольно подумала, что с возрастом
он стал еще красивее. Холодное, невозмутимое  лицо  юноши  потемнело  от
сдерживаемой страсти.
   - Видел. Неужто ты не знаешь, что это была ты? Ниниану пробрал озноб.
   - Я не девушка. Зачем ты смеешься надо мной, Гвидион?
   - И все же я видел именно тебя, - отозвался он, - и ты знаешь это  не
хуже меня. В ней встречаются и сливаются Дева,  Мать  и  Смерть.  Богиня
может быть и молодой, и старой - как пожелает.
   Ниниана опустила голову.
   - Нет, Гвидион, это невозможно...
   - Я - ее супруг, - неумолимо произнес Гвидион, - и я добьюсь  своего.
Сейчас не время для девственницы - хватит с нас этой чепухи, насаждаемой
священниками. Я взываю к Ней как к Матери, давшей мне жизнь и все, чем я
владею...
   Ниниане почудилось, будто могучий поток подхватил ее  и  увлекает  за
собой, а она пытается удержаться на ногах. Она нерешительно отозвалась:
   - Но  ведь  так  было  всегда  -  Мать  посылает  оленя  в  путь,  но
возвращается он к Деве...
   Но все же в словах Гвидиона был свой резон. Конечно,  для  участия  в
обряде гораздо больше подходит жрица, понимающая, что  она  делает,  чем
какая-нибудь девчонка,  лишь  недавно  пришедшая  в  храм  и  мало  чему
успевшая научиться, чье единственное достоинство заключается лишь в том,
что она еще  слишком  молода,  чтобы  ощутить  зов  костров  Белтайна...
Гвидион говорит правду: Мать вечно возрождается и  обновляется  -  Мать,
Смерть и снова Дева, - как обновляется луна, прячущаяся среди облаков.
   Ниниана снова опустила голову и произнесла:
   - Да будет так. Ты заключишь Великий Брак с этой землей и со мной как
с ее воплощением.
   Но потом, оставшись в одиночестве, Ниниана снова испугалась. Как  она
могла согласиться на такое? Во имя Богини,  что  же  за  сила  таится  в
Гвидионе, что он подчиняет своей воле любого?
   Неужто это наследие Артура,  наследие  крови  Пендрагона?  И  Ниниану
вновь пробрал озноб.

***

   Моргейне снился сон...
   Белтайн, и олени мчатся по  холмам..,  и  она  всем  своим  существом
ощущает жизнь леса, как будто каждая частичка леса сделалась  частью  ее
жизни... Он бежит среди  оленей  -  нагой  мужчина,  к  голове  которого
привязаны оленьи  рога;  рога  разят,  его  темные  волосы  слиплись  от
крови... Но  он  по-прежнему  стоит  на  ногах,  он  нападает;  вспышкой
мелькает в солнечном свете летящий нож, и Король-Олень падает;  его  рев
разносится окрест, и лес полнится воплями отчаяния...
   А затем она вдруг оказалась в темной  пещере,  и  стены  пещеры  были
расписаны теми же знаками, что  и  ее  тело.  Она  была  одним  целым  с
пещерой, а вокруг горели костры Белтайна, и искры поднимались в  небо...
Она почувствовала на губах вкус свежей крови, а в проеме  пещеры  возник
силуэт, увенчанный рогами... Если бы не полная луна, она и  не  заметила
бы, что ее обнаженное тело - не стройное тело девственницы, что грудь  у
нее мягкая и округлая, словно после  рождения  ребенка,  словно  из  нее
вот-вот начнет сочиться молоко... Но  ведь  ее  непременно  должны  были
проверять,  дабы  удостовериться,  что  она   вступит   в   этот   обряд
девственной... Что же ей скажут,  когда  выяснится,  что  она  пришла  к
Увенчаному Рогами, перестав быть Весенней Девой?
   Он опустился на колени рядом с ней, и она  вскинула  руки,  приглашая
его присоединиться к обряду, познать  ее  тело,  -  но  взгляд  его  был
мрачным и затравленным. Нежные прикосновения  его  рук  доводили  ее  до
безумия, но он отказывал ей в ритуале силы... Это был не Артур,  нет,  -
это был Ланселет, и он смотрел на Моргейну сверху  вниз,  и  его  темные
глаза полнились той же болью, что переполняла сейчас все ее тело,  и  он
сказал: "Если бы ты не была так похожа на мою мать, Моргейна..."
   Моргейна проснулась в своей комнате, испуганная,  с  бешено  бьющимся
сердцем. Рядом мирно похрапывал Уриенс.  Пугающая  магия  сна  никак  не
желала отпускать  ее.  Моргейна  встряхнула  головой,  пытаясь  прогнать
наваждение.
   "Нет, Белтайн уже миновал..." Она исполнила этот обряд  с  Акколоном,
как и следовало... Она не лежала в пещере, ожидая  Увенчаного  Рогами...
Ну почему, почему в этом сне  к  ней  пришел  Ланселет,  а  не  Акколон,
которого она сделала жрецом, Владыкой  Белтайна  и  своим  возлюбленным?
Почему даже столько лет спустя воспоминание  об  отказе  и  святотатстве
продолжает язвить ее до глубины души?
   Моргейна попыталась взять себя в руки и снова уснуть, но сон не шел к
ней. Так она и лежала, дрожа, до самого рассвета,  пока  в  ее  окно  не
проникли первые лучи летнего солнца.

Глава 11

   Гвенвифар постепенно начала ненавидеть праздник Пятидесятницы -  ведь
каждый год Артур в этот день созывал всех своих  соратников  в  Камелот,
дабы  воскресить  их  содружество.  Но  теперь,  когда  в   этой   земле
установился прочный мир, а соратники рассеялись по свету, с каждым годом
они все прочнее оказывались привязаны к своим домам, семьям и владениям,
и все меньше их  собиралось  в  Камелоте.  Гвенвифар  только  радовалась
этому: эти празднества слишком живо  напоминали  ей  те  времена,  когда
Артур еще не был христианским королем, а бился под ненавистным  знаменем
Пендрагона.  В  день  Пятидесятницы  Артур  принадлежал  соратникам,   а
королеве не оставалось места в его жизни.
   Теперь же Гвенвифар стояла за его спиной, пока Артур запечатывал  два
десятка приглашений, адресованных подвластным ему королям и кое-кому  из
старых соратников.
   - Зачем ты в этом году рассылаешь им специальные приглашения? Ведь  и
так же ясно, что всякий, у кого нет неотложных дел, явится безо  всякого
приглашения.
   - Но сейчас этого недостаточно, - ответил  Артур,  улыбнувшись  жене.
Гвенвифар вдруг поняла, что он начал седеть; но при его светлых  волосах
это было заметно, только если подойти к нему вплотную. - Я хочу устроить
такой турнир и такие учебные сражения, чтобы все  знали:  легион  Артура
по-прежнему готов к бою.
   - Ты думаешь, в этом кто-нибудь сомневается? - удивилась Гвенвифар.
   - Может, и нет. Нов Малой Британии объявился этот тип, Луций, -  Боре
известил меня об этом; а поскольку все подвластные мне короли  приходили
на помощь, когда на эту страну нападали  саксы  или  норманны,  то  и  я
обещал помочь им, если потребуется. Он именует себя императором Рима!
   - А у него есть на это право? - спросила Гвенвифар.
   - Неужто не ясно? Несомненно, у него подобных прав куда меньше, чем у
меня, - отозвался  Артур.  -  В  Риме  вот  уже  больше  сотни  лет  нет
императора, дорогая моя жена. Константин действительно был императором и
носил пурпурное одеяние, а после него Магнус Максим  переправился  через
пролив и сам  попытался  стать  императором.  Но  он  никогда  более  не
вернулся в Британию, и одному Богу ведомо, что с ним случилось и где  он
погиб. А затем Амброзии Аврелиан поднял наш народ на борьбу с саксами, а
после него был Утер; думаю, любой из них, как  и  я,  мог  бы  назваться
императором - но я предпочитаю быть Верховным королем  Британии.  Еще  в
детстве я читал кое-что об истории  Рима;  там  не  раз  случалось,  что
какой-нибудь выскочка, заручившись поддержкой  пары  легионов,  объявлял
себя императором. Но чтобы стать императором в Британии, мало  штандарта
с орлом! Иначе Уриенс давно бы стал императором! Я отправил  приглашение
и ему - мне давно хочется повидаться с сестрой.
   Гвенвифар предпочла не отвечать на это замечание, - по крайней  мере,
впрямую. Она содрогнулась.
   - Мне бы не хотелось, чтоб на эту землю вновь пришла война...
   - И мне, - сказал Артур. - И я думаю, что всякий король предпочел  бы
мир.
   - А я бы не стала говорить об этом так  уверенно.  Кое-кто  из  твоих
людей только и твердит о прежних днях, когда  шла  непрерывная  война  с
саксами. И они недовольны тем,  что  вынуждены  жить  в  союзе  с  этими
саксами, что бы там ни говорил епископ...
   - Не думаю, что им недостает войны, -  с  улыбкой  ответил  Артур.  -
Скорее уж они тоскуют по той поре, когда мы были молоды и нас  связывали
узы братства. Неужто ты никогда не грустишь по тем временам, жена моя?
   Гвенвифар почувствовала, что краснеет. Действительно,  она  с  теплом
вспоминала те дни, когда.., когда Ланселет  был  ее  поборником,  и  они
любили...  Христианской  королеве  не  следовало  предаваться   подобным
мыслям, но Гвенвифар ничего не могла с собою поделать.
   - Грущу, муж мой. Но, возможно, грусть эта вызвана, как ты и  сказал,
лишь тоской по собственной молодости... Я более не молода... - вздохнув,
произнесла Гвенвифар. Артур взял ее за руку.
   - Для меня ты все так же прекрасна, как и в день нашей  свадьбы,  моя
ненаглядная.
   Гвенвифар почувствовала, что он говорит правду.
   Но она постаралась взять себя в руки. "Я  уже  немолода,  -  подумала
она, - и мне не следует вспоминать о днях, молодости и жалеть  о  них  -
ведь тогда я была грешницей и прелюбодейкой. Теперь  же  я  покаялась  и
примирилась с Господом, и даже Артур  получил  отпущение  своего  греха,
совершенного с Моргейной".
   Гвенвифар  заставила  себя  мыслить  рассудительно,  как  и  надлежит
королеве Британии.
   - Значит, в эту Пятидесятницу у нас будет больше гостей, чем  обычно.
Мне нужно будет посоветоваться с Кэем  и  сэром  Луканом,  как  их  всех
разместить и как устроить пир. А Боре приедет из Малой Британии?
   - Приедет, если сможет, - сказал Артур. - Хотя в начале  этой  недели
Ланселет прислал мне письмо, в котором просит позволения отправиться  на
помощь брату своему Борсу, ибо тот оказался в осаде. Я велел  ему  ехать
сюда - возможно, нам всем придется выступать в  поход...  Теперь,  после
кончины Пелинора, Ланселет стал королем по праву  мужа  Элейны  и  будет
оставаться им до тех пор, пока их сын не вступит в  пору  зрелости.  Еще
приедут Агравейн, и Моргауза, и Уриенс - или, может, кто-нибудь  из  его
сыновей. Для своих  лет  Уриенс  превосходно  сохранился,  но  и  он  не
бессмертен. Его старший сын довольно глуп, но Акколон  -  один  из  моих
старых соратников, и Уриенс велел Моргейне наставлять его.
   - Мне это кажется не  правильным,  -  сказала  Гвенвифар.  -  Апостол
сказал,  что  женщины  должны  подчиняться  своим  мужьям,  а   Моргауза
по-прежнему правит в  Лотиане,  да  и  Моргейну  нельзя  счесть  простой
помощницей своего короля.
   - Не забывай, госпожа моя, - сказал  Артур,  -  что  я  происхожу  из
королевского  рода  Авалона.  Я  стал  королем  не  только  потому,  что
происхожу от Утера Пендрагона, но и потому, что я - сын Игрейны,  дочери
прежней Владычицы Озера. Гвенвифар,  Владычица  правила  этой  землей  с
незапамятных времен, а король был  всего  лишь  ее  супругом  и  военным
предводителем. Даже во времена римского владычества легионы сталкивались
с королевами зависимых  Племен,  как  они  это  называли.  Эти  королевы
правили Племенами, и некоторые  из  них  были  искусными  воительницами.
Неужто ты никогда не слыхала о королеве Боадицее? Легионеры изнасиловали
ее дочь, и тогда королева подняла восстание, собрала  армию  и  едва  не
вышвырнула римлян с нашего острова.
   - Полагаю, они ее убили, - с горечью заметила Гвенвифар.
   - Действительно, убили и надругались над трупом.., и все же этот знак
свидетельствовал, что римлянам не удержать завоеванного, если только они
не признают,  что  этой  землей  правит  Владычица...  Каждый  правитель
Британии, вплоть до моего отца,  Утера,  носил  титул,  которым  римляне
именовали  военного  вождя  при  королеве  -  дукс   беллорум,   военный
предводитель. Утер - и я после него - вступили на трон Британии по праву
военного  предводителя  при  Владычице  Авалона.  Не  забывай  об  этом,
Гвенвифар.
   - Но я думала, - резко сказала Гвенвифар, - что с этим покончено, что
ты объявил себя христианским королем и искупил  свою  службу  волшебному
народу этого нечестивого острова...
   - Моя личная жизнь и моя вера - это одно, - с  не  меньшей  резкостью
отозвался Артур, - но Племена идут за мной потому, что я ношу вот это! -
И он хлопнул по рукояти Эскалибура, висевшего у него  на  боку  в  своих
темно-красных ножнах. -  Я  выжил  в  сражениях  благодаря  магии  этого
клинка...
   - Ты выжил потому, что Бог предназначил тебе  обратить  эту  землю  в
христианство! - воскликнула Гвенвифар.
   - Возможно, когда-то это и произойдет. Но это время  еще  не  пришло,
леди. Народ Лотиана вполне доволен правлением  Моргаузы,  а  Моргейна  -
королева Корнуолла и Северного Уэльса. Если бы для  этих  земель  настал
час обратиться к  владычеству  Христа,  люди  стали  бы  требовать  себе
королей вместо королев. Я  правлю  этой  землей,  Гвенвифар,  исходя  из
истинного положения вещей, а не из того, каким хотелось  бы  все  видеть
епископам.
   Гвенвифар  могла  бы  спорить  и  дальше,  но  она   увидела,   каким
раздраженным сделался взгляд Артура, и предпочла сдержаться.
   - Быть может, настанет такой день, когда даже саксы и Племена  придут
к подножию креста. Придет время - так сказал епископ Патриций,  -  когда
Христос будет единственным королем над христианами, а все прочие  короли
и королевы будут лишь его слугами. Скорее бы настал этот день, - сказала
Гвенвифар и осенила себя крестным знамением.
   Артур рассмеялся.
   - Я охотно стал бы слугой Христа, - сказал он, -  но  не  слугой  его
священников. Впрочем, среди гостей наверняка будет епископ  Патриций,  и
ты сможешь принять его со всей почтительностью.
   - А из Северного Уэльса приедет Уриенс,  -  сказала  Гвенвифар,  -  и
вместе с ним, конечно же, Моргейна. А из владений Пелинора - Ланселет?
   - Он приедет, - заверил жену Артур. - Хотя,  боюсь,  если  ты  хочешь
повидаться со своей кузиной Элейной, тебе  придется  съездить  к  ней  в
гости: Ланселет написал, что она снова ждет ребенка, и роды уже близки.
   Королева вздрогнула. Она знала, что  Ланселет  редко  бывает  дома  и
проводит мало времени в обществе жены, но все же Элейна  дала  Ланселету
то, чего не смогла дать она - сыновей и дочерей.
   - Сколько уже лет сыну Элейны?  Он  будет  моим  наследником,  и  его
следует  воспитать  при  дворе,  -  сказал  Артур.  Гвенвифар   тут   же
откликнулась:
   - Я предлагала это сразу же после его рождения,  но  Элейна  сказала,
что даже если ему и суждено когда-то стать  королем,  мальчику  надлежит
расти в простой и скромной обстановке. Тебя  ведь  тоже  воспитали,  как
сына простого человека, - и это не пошло тебе во вред.
   - Что ж, возможно, она права, - согласился Артур. - Но  мне  хотелось
бы когда-нибудь увидеть сына Моргейны. Он  уже  совсем  взрослый  -  ему
должно исполниться семнадцать. Я знаю,  он  не  может  наследовать  мне,
священники никогда этого не допустят, но он - мой  единственный  сын,  и
мне очень хочется хоть раз повидаться и  поговорить  с  ним...  Даже  не
знаю, что я хотел бы ему сказать... Но все-таки я хочу его увидеть.
   Гвенвифар с трудом сдержала гневный ответ, едва не сорвавшийся  с  ее
губ. Но все-таки она удержалась и сказала лишь:
   - Ему хорошо там, где он сейчас находится. Это лишь к лучшему.
   Она сказала чистую правду, но лишь  произнеся  эти  слова,  Гвенвифар
поняла, что они правдивы;  хорошо,  что  сын  Моргейны  растет  на  этом
колдовском острове, куда нет хода христианскому королю. А раз он пройдет
обучение на Авалоне, то тем вероятнее,  что  никакой  случайный  поворот
судьбы не забросит его на трон отца - и священники, и простые  люди  все
больше не доверяют колдовству Авалона. Если б мальчик рос при дворе,  то
некоторые не слишком щепетильные люди могли бы постепенно  привыкнуть  к
сыну Моргейны и счесть, что его права на престол весомее, чем права сына
Ланселета.
   Артур вздохнул.
   - И все же мужчине нелегко знать, что у него есть сын - и так никогда
его и не увидеть, - сказал он. - Возможно, когда-нибудь...  -  Но  плечи
его поникли, как у человека, смирившегося с судьбой.  -  Несомненно,  ты
права,  дорогая.  Ну,  так  как  насчет  пира  на  Пятидесятницу?  Я  не
сомневаюсь, что ты, как всегда, превратишь его в незабываемый праздник.
   Да,  именно  так  она  и  сделает  -  решила  Гвенвифар,  разглядывая
раскинувшиеся вокруг замка шатры.  Огромное  поле,  предназначенное  для
воинских забав, уже было тщательно убрано и обнесено  оградой;  над  ним
реяли около полусотни знамен королей небольших государств и больше сотни
знамен простых рыцарей.  Казалось,  будто  здесь  встала  лагерем  целая
армия.
   Гвенвифар искала взглядом знамя Пелинора, белого дракона,  -  Пелинор
принял его после той победы над драконом. Ланселет приедет  сюда...  Она
не видела его больше года, да и  тогда  они  лишь  поговорили  при  всем
дворе. Вот уж много лет они ни на миг не оставались  наедине;  последний
раз это случилось накануне его свадьбы с Элейной - Ланселет разыскал ее,
чтобы попрощаться.
   Он тоже был жертвой Моргейны; он не  предавал  ее  -  они  оба  стали
жертвами  жестокой  выходки  Моргейны.  Рассказывая  ей  о  случившемся,
Ланселет плакал, и Гвенвифар бережно хранила память  об  этих  слезах  -
ведь это свидетельствовало о глубине его чувств... Кто  видел  Ланселета
плачущим?
   - Клянусь тебе, Гвенвифар, - она поймала меня в  ловушку...  Моргейна
принесла мне поддельное послание и платок,  пахнущий  твоими  духами.  И
думается мне, что она опоила меня каким-то зельем или наложила  на  меня
заклятие.
   Он смотрел в глаза Гвенвифар и плакал, и она тоже не сдержала слез.
   - Моргейна солгала и Элейне - сказала,  будто  я  чахну  от  любви  к
ней.., и так мы оказались вместе. Сперва я  думал,  будто  это  ты  -  я
словно был зачарован. А потом, когда я понял, что обнимаю Элейну, я  уже
не мог остановиться. А потом в шатер ввалились люди  с  факелами...  Что
мне  оставалось,  Гвен?  Я  овладел  дочерью  хозяина   дома,   невинной
девушкой... Пелинор имел полное право убить меня на месте... - выкрикнул
Ланселет, и голос его пресекся. Взяв себя в руки, он договорил:
   - Видит Бог, я предпочел бы пасть от его меча...
   - Так значит, ты совсем не любишь Элейну? - спросила она у Ланселета.
Она знала, что непростительно так говорить, но она не  смогла  бы  жить,
если б он не уверил  ее  в  этом...  Но  Ланселет,  сознавшись  в  своих
страданиях, не пожелал говорить об Элейне; он лишь сказал, что в том нет
ее вины и что честь требует от него приложить теперь все  усилия,  чтобы
сделать Элейну счастливой.
   Ну  что  ж,  Моргейна  осуществила  свой  замысел.