олем-Оленем.  Но  держалась  незнакомка
совсем иначе, нежели этот затравленный  народец,  -  величественно,  как
жрица или даже королева. Моргейна даже  представить  не  могла,  сколько
незнакомке лет, но, судя по глубоко посаженным глазам и морщинкам вокруг
них, женщина была немолода.
   - Что ты делаешь, Моргейна Волшебница?
   По спине девушки пробежал холодок. Откуда незнакомке известно ее имя?
Однако девушка скрыла страх - в число умений жриц входило и  такое  -  и
молвила:
   - Раз тебе ведомо мое имя, госпожа, стало быть, ты и сама видишь, чем
я занята.
   Моргейна решительно отвела взгляд от темных,  неотрывно  устремленных
на нее глаз, и вновь принялась счищать кожицу. Спустя какое-то время она
подняла  голову,  отчасти  надеясь,  что  незнакомка  исчезла   так   же
мгновенно, как и появилась, но та стояла на прежнем  месте,  бесстрастно
наблюдая за  занятием  собеседницы.  Задержав  взгляд  на  перепачканных
ладонях девушки и на обломанном при выкапывании ногте, женщина молвила:
   - Да, я вижу, что ты делаешь, и знаю, что ты задумала. Но почему?
   - Но тебе что до этого?
   - В глазах моего народа жизнь бесконечно ценна, - отозвалась женщина,
- хотя и рожаем, и умираем мы не так  просто,  как  ваше  племя.  Однако
дивлюсь я тому, что ты, Моргейна, из королевского рода Древних и,  стало
быть, мне дальняя родня, тщишься изгнать из чрева единственное дитя, что
тебе суждено когда-либо родить.
   Моргейна судорожно сглотнула. С трудом  поднялась  на  ноги,  стыдясь
перепачканных землею рук, и полуочищенных корешков в ладони,  и  измятой
от сидения на влажной грязи юбки, - ни дать  ни  взять  гусятница  перед
Верховной жрицей.
   - С чего ты взяла? - вызывающе отпарировала девушка. - Я еще  молода.
Откуда тебе знать, что, если я избавлюсь от этого  ребенка,  я  не  рожу
дюжины других?
   - Я и позабыла: к тем, в ком кровь фэйри разбавлена, Зрение  приходит
увечным  и  неполным,  -  отозвалась  незнакомка.  -  Я  видела,  тем  и
удовольствуйся. Подумай дважды, Моргейна, прежде чем отвергать  то,  что
Богиня послала тебе от Короля-Оленя.
   Нежданно-негаданно Моргейна вновь разрыдалась.
   - Я не хочу! - всхлипывала она. - Я этого не  хотела!  Почему  Богиня
так со мной обошлась? Если ты пришла от нее, так отвечай, слышишь!
   Незнакомка грустно поглядела на нее.
   - Я не Богиня, Моргейна, и даже не ее посланница. Мой народ не  знает
ни богов, ни богинь, но лишь грудь нашей матери, что у нас под ногами  и
над головой, от нее мы пришли, к ней мы уходим, когда истекает наш срок.
Потому ценим мы жизнь и скорбим при виде того, как ее губят.  -  Женщина
шагнула вперед и отобрала корень у Моргейны. -  Тебе  это  не  нужно,  -
промолвила она, отбрасывая растение в сторону.
   - Как тебя звать? - воскликнула Моргейна. - Что это за место?
   - На своем языке ты мое  имя  произнести  не  сможешь,  -  промолвила
незнакомка, и внезапно Моргейна  задумалась,  а  на  каком,  собственно,
наречии они беседуют. - Что до места, это заросли орешника,  и  оно  то,
что оно есть. Здесь пролегает путь в мои края, а вон та  тропа,  -  дама
указала рукой, - выведет тебя домой, на Авалон.
   Моргейна посмотрела в указанном направлении. Да, там и впрямь  вилась
тропа, юная жрица могла поклясться, что, когда  она  только  вступила  в
заросли, никакой дороги здесь и в помине не было.
   А дама по-прежнему стояла с  нею  рядом.  От  нее  исходил  странный,
неведомый аромат: не едкий запах немытого тела, как от престарелой жрицы
Племени, но смутное, нездешнее благоухание, точно  от  незнакомой  травы
или листвы, - ни на что не похожее, свежее, чуть горьковатое.  И,  точно
под  воздействием  ритуальных  трав,   пробуждающих   Зрение,   Моргейна
почувствовала, будто глаза ее, силой неких  чар,  видят  больше,  нежели
обычно: как если  бы  вещи  заурядные  и  повседневные  внезапно  обрели
новизну и ясность.
   - Ты можешь остаться здесь, со мною, если хочешь, - проговорила  дама
негромко и завораживающе. - Я погружу тебя в сон, так что ты произведешь
на свет дитя, даже не почувствовав боли,  я  заберу  его,  ибо  источник
жизни в нем обладает немалой силой, и проживет он дольше,  нежели  среди
твоих собратьев. Ибо прозреваю я, что за судьба ждет его в  твоем  мире:
он станет пытаться творить добро и, как большинство твоих соплеменников,
причинит лишь вред. Но здесь, в земле моего народа, жить  ему  назначено
долго, очень долго - ты бы, пожалуй, сказала, что вечно, - и,  возможно,
станет он у нас чародеем или заклинателем среди деревьев и диких тварей,
коих рука человеческая вовеки не укрощала. Оставайся  здесь,  маленькая,
отдай мне младенца, что тебе немил, и возвращайся к своему народу, зная,
что дитя твое здесь счастливо и ничто ему не угрожает.
   На Моргейну вдруг повеяло смертным холодом. Она поняла,  что  женщина
эта - не вполне человек; ведь и в  ее  собственных  жилах  течет  толика
древней эльфийской крови, Моргейна Волшебница, иначе говоря, Моргейна из
народа фэйри, - так некогда дразнил ее Ланселет. Жрица  вырвала  руку  у
женщины-фэйри и помчалась со всех ног к указанной ею тропе - она бежала,
бежала что есть мочи, точно за нею гнался жуткий демон.
   - Тогда избавься от ребенка или задуши  его  при  рождении,  Моргейна
Волшебница, ибо у каждого в твоем народе - своя судьба, а что за  участь
ждет сына Короля-Оленя? -  прокричала  ей  вслед  незнакомка.  -  Королю
должно умереть, и в свой  черед  он  будет  повержен...  -  Но  Моргейна
нырнула в туманы, и  голос  угас,  жрица  мчалась  вперед,  не  разбирая
дороги, спотыкаясь, дикий шиповник  цеплялся  за  ее  одежду  и  норовил
задержать;  охваченная  паникой,  она  все  бежала  и  бежала,  пока  не
вырвалась из туманов в слепящий солнечный свет и тишину, пока не поняла,
что вновь стоит на знакомом берегу Авалона.
   И вновь настала ночь темной  луны.  Авалон  укрыли  туманы  и  летняя
хмарь, но Вивиана столько лет пробыла жрицей, что знала смены луны  так,
как если бы от них зависели токи ее собственной  крови.  Какое-то  время
она молча расхаживала по дому, а затем приказала одной из жриц:
   - Принеси мою арфу.
   Вивиана уселась, установила на колене инструмент из светлого  ивового
дерева, и принялась рассеянно  пощипывать  струны;  ни  потребности,  ни
желания слагать музыку она не испытывала.
   Когда же снаружи посветлело и уже близилось утро, Вивиана поднялась и
взяла   крохотный   светильник.   Из    соседней    комнаты    подоспела
жрица-прислужница, но Вивиана лишь покачала головой, ни слова не говоря,
и жестом велела ей возвращаться  в  постель.  Бесшумно,  точно  призрак,
Вивиана  направилась  по  тропе  к  Дому  дев  и,  ступая  тише   кошки,
проскользнула внутрь.
   Она отыскала комнату, где спала Моргейна, подошла к кровати и глянула
на лицо спящей - столь схожее с ее собственным. Во сне Моргейна казалась
маленькой девочкой, что много лет назад приехала на Авалон и утвердилась
в самых сокровенных глубинах Вивианиного сердца. Под  черными  ресницами
пролегли темные круги, вроде  синяков,  а  края  век  покраснели,  точно
засыпала Моргейна в слезах.
   Подняв  светильник  повыше,  Вивиана  долго  разглядывала  свою  юную
родственницу. Она любила Моргейну так, как никогда не любила ни Игрейну,
ни Моргаузу, которую вскормила собственной грудью; как никогда не любила
ни одного из мужчин, что делили с ней ложе  одну-единственную  ночь  или
несколько месяцев. И даже к  Вране,  которую  она  готовила  в  жрицы  с
семилетнего возраста,  она  так  не  привязалась.  Только  раз  в  жизни
довелось ей испытать эту исступленную любовь, эту внутреннюю боль, когда
каждый вздох дорогого существа ввергает в агонию,  -  любовь  к  дочери,
которую она родила в первый год после своего посвящения в жрицы; девочка
не прожила и шести месяцев; ее, выплакавшись в  последний  раз,  Вивиана
предала земле; ей самой в ту пору  шел  лишь  пятнадцатый  год.  С  того
мгновения, как она взяла дочь на  руки  и  вплоть  до  той  минуты,  как
слабенький младенец испустил дух,  Вивиана  жила  и  дышала  в  каком-то
самозабвенном бреду любви и боли, как  если  бы  ненаглядное  дитя  было
частью ее собственного тела, как если  бы  каждое  мгновение  отпущенных
девочке довольства или муки она переживала сама. С  тех  пор,  казалось,
минула целая жизнь, никак  не  меньше,  и  Вивиана  знала:  та  женщина,
которой ей предназначено было стать, давным-давно погребена  в  зарослях
орешника на Авалоне. А та, что, не проронив и слезы, ушла  от  крохотной
могилки, - совсем другая, она  чужда  всем  человеческим  чувствам.  Она
добра, да, всем довольна, порою даже счастлива, но не та, прежняя,  нет.
Она и сыновей своих любила, но спокойно мирилась с мыслью о  том,  чтобы
отдать младенца приемной матери.
   Да, она позволила себе отчасти привязаться к  Вране...  но  порою,  в
сокровеннейших  глубинах  своего  сердца,  Вивиана  чувствовала,  что  в
обличий ребенка Игрейны Богиня  возвратила  ей  ее  собственную  умершую
дочку.
   "Вот теперь она  плачет,  и  каждая  слезинка  выжигает  мне  сердце.
Богиня, ты даровала мне эту девочку, позволив любить ее, и однако  же  я
должна обречь ее на эту муку... Весь род людской страждет, и сама  Земля
стонет, ибо тяжка участь ее сыновей. Наши  страдания  приближают  нас  к
тебе, Матерь Керидвен..." Вивиана поспешно  поднесла  руку  к  глазам  и
встряхнула  головой,  так   что   одна-единственная   слезинка   исчезла
бесследно. "Она тоже дала обет принимать неизбежное, ее страдания еще  и
не начались".
   Моргейна  заворочалась,  повернулась  на  бок,   и   Вивиана,   вдруг
испугавшись,  что  спящая  проснется  и  ей  вновь  предстоит  встретить
обвиняющий взгляд этих глаз, быстро выскользнула из комнаты  и  неслышно
возвратилась в свою обитель.
   Вивиана прилегла и попыталась уснуть, но глаз не сомкнула. Уже  ближе
к  утру  по  стене  проплыла  тень;  в  предрассветных  сумерках   жрица
разглядела лицо, то была Смерть, она ждала Вивиану в обличий  оборванной
старухи в лохмотьях мглы.
   "Матерь, ты пришла за мной?"
   "Нет еще, дочь моя и мое воплощение, я появляюсь здесь, чтобы  ты  не
забывала: я жду тебя, как и всех прочих смертных..."
   Вивиана зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, в углу было темно и
пусто.
   "Воистину, ныне нет нужды напоминать мне, что она меня ждет..."
   Она лежала молча и терпеливо ждала, как была приучена, пока наконец в
комнату не  проник  рассветный  луч.  Она  выждала  еще  немного,  потом
оделась, но завтракать не стала: ей предстояло  воздерживаться  от  еды,
как подобает после ночи темной луны, до тех пор, пока в вечернем небе не
покажется   тонкий   серп   месяца.   И   только   тогда   она   позвала
жрицу-прислужницу и приказала:
   - Приведи ко мне госпожу Моргейну.
   При виде вошедшей Вивиана отметила про себя, что юная ее родственница
облачилась в одежды жрицы высшего чина,  уложила  заплетенные  волосы  в
высокую прическу,  а  у  пояса  ее  на  черном  шнурке  висит  маленький
серповидный нож. Губы Вивианы  изогнулись  в  сдержанной  улыбке.  Жрицы
поприветствовали друг друга, и, усадив Моргейну рядом с собою, Владычица
молвила:
   - Ныне дважды омрачалась  луна,  поведай  мне,  Моргейна,  оживил  ли
Увенчанный Рогами, Владыка Рощи, твое чрево?
   Моргейна  быстро  вскинула  глаза:  так  смотрит  попавший  в  капкан
перепуганный зверек.
   - Ты сама велела мне поступать по собственному усмотрению. Я  изгнала
плод, - гневно и вызывающе выпалила юная жрица.
   - Нет, не изгнала, - возразила  Вивиана,  стараясь,  чтобы  голос  ее
звучал ровно и бесстрастно. - Зачем ты мне лжешь? Я говорю, что ты этого
не сделаешь.
   - Еще как сделаю!
   Вивиана  ощущала  в  молодой  женщине  скрытую  силу,  на  мгновение,
стремительно поднявшись со скамьи, Моргейна вдруг сделалась словно  выше
ростом и внушительнее. Впрочем, этой жреческой  уловкой  Владычица  тоже
владела в совершенстве.
   "Она превзошла меня, я более не внушаю ей благоговейного  страха".  И
тем не менее, призвав на помощь все свое былое влияние, она произнесла:
   - Не сделаешь. Королевскую кровь Авалона отвергать не должно.
   Внезапно  Моргейна  рухнула  на  пол,  и  на  краткий   миг   Вивиана
испугалась, что юная жрица неудержимо разрыдается.
   - Зачем ты так со мною поступила, Вивиана? Зачем ты так  обошлась  со
мною? Я-то думала, ты меня любишь! - Лицо ее исказилось, хотя глаза были
сухи.
   - Богине ведомо, дитя, я люблю тебя так, как в жизни не любила никого
другого, - твердо произнесла Вивиана, чувствуя, как в  сердце  вонзается
нож. - Но когда я привезла тебя сюда,  я  тебе  сказала:  придет  время,
когда ты, возможно, возненавидишь меня так же сильно, как любила  тогда.
Я -  Владычица  Авалона,  мне  нет  нужды  оправдываться  в  собственных
поступках. Я делаю то, что должна, не больше, не  меньше;  придет  день,
когда так будет и с тобою.
   - Этот день не придет никогда! - выкрикнула Моргейна. - Ибо  здесь  и
теперь я говорю тебе: в последний раз ты  навязывала  мне  свою  волю  и
играла со мной, точно с балаганной куклой! Никогда больше тому не бывать
- никогда!
   Голос Вивианы звучал ровно - голос  обученной  жрицы,  что  сохраняет
спокойствие даже тогда, когда небеса вот-вот обрушатся на ее голову.
   - Берегись, Моргейна,  меня  проклиная,  слова,  брошенные  в  гневе,
обладают дурным свойством исполняться  тогда,  когда  менее  всего  тебе
милы.
   - Проклинать - тебя? Я о том  и  не  помышляла,  -  быстро  возразила
Моргейна. - Но более я тебе не игрушка и не забава. Что до ребенка, ради
которого ты сдвинула с места небеса и землю, я рожу его не  на  Авалоне,
дабы не радовалась ты деяниям рук своих!
   - Моргейна... - промолвила Вивиана, протягивая молодой женщине  руку,
но Моргейна отпрянула назад. И в наступившей тишине произнесла:
   - Да поступит с тобою Богиня так, как ты обошлась со мной, Владычица.
   И, не произнеся более ни слова,  Моргейна  развернулась  и  вышла  из
комнаты, не  дожидаясь  разрешения.  Вивиана  застыла  на  месте,  точно
прощальные слова юной жрицы и впрямь заключали в себе проклятие.
   Когда же наконец к ней  вновь  вернулась  способность  мыслить  ясно,
Вивиана призвала к себе одну из жриц. День уже клонился к  вечеру,  и  в
западном  небе  показался  месяц:  тончайший  срез  луны,   хрупкий,   с
серебряным краем.
   - Вели моей  родственнице,  госпоже  Моргейне,  явиться  ко  мне  без
промедления, я не давала ей разрешения удалиться.
   Жрица ушла и долго не возвращалась; уже стемнело, и Вивиана приказала
другой прислужнице принести снеди, дабы  утолить  наконец  голод,  когда
возвратилась первая посланница.
   - Владычица, - произнесла она,  кланяясь.  Лицо  ее  было  белым  как
полотно.
   В горле  у  Вивианы  стеснилось,  и  в  силу  неведомой  причины  она
вспомнила,  как  давным-давно  одна  из  жриц,  во  власти  безысходного
отчаяния, произведя на свет нежеланное дитя, повесилась  на  собственном
поясе на дубу в священной роще. "Моргейна! Не об этом ли  предостерегала
меня Старуха Смерть? Неужто она способна наложить на себя руки?"
   - Я приказывала привести  ко  мне  госпожу  Моргейну,  -  пересохшими
губами проговорила она.
   - Владычица, я не в силах.
   Вивиана поднялась с  места,  лицо  ее  внушало  ужас.  Молодая  жрица
отпрянула назад  так  стремительно,  что  едва  не  упала,  наступив  на
собственную юбку.
   - Что с госпожой Моргейной?
   - Владычица, -  пролепетала  молодая  женщина.  -  Она...  ее  нет  в
комнате, и я повсюду о ней спрашивала. А в спальне ее я  нашла...  нашла
вот это. - Жрица протянула Вивиане  накидку,  тунику  из  оленьей  кожи,
серебряный полумесяц и маленький серповидный нож, врученный Моргейне при
посвящении. - А на берегу мне сказали, что она призвала ладью  и  уплыла
на большую землю. Гребцы решили, она отбыла по твоему приказу.
   Вивиана глубоко вдохнула и забрала у  прислужницы  нож  и  полумесяц.
Поглядела на расставленную  на  столе  снедь,  и  тут  на  нее  накатила
неодолимая слабость. Владычица села, поспешно откусила хлеба, запила его
водою из Священного источника. И наконец промолвила:
   - Твоей вины в том нет. Прости, что я говорила с тобою резко.
   Вивиана встала, держа в руке маленький  нож  Моргейны,  и  впервые  в
жизни, глядя на  пульсирующую  у  запястья  вену,  подумала,  как  легко
провести по ней лезвием, а потом смотреть, как  струей  вытекает  жизнь.
"Вот тогда бы Старуха Смерть пришла за мной, а не за Моргейной. Если  ей
нужна кровь, пусть забирает мою".  Но  Моргейна  оставила  нож,  она  не
повесится и вены себе не взрежет. Конечно же, она отправилась к матери -
за советом и утешением. В один прекрасный день Моргейна вернется, а если
нет - все в руках Богини.
   Снова оставшись в одиночестве, Вивиана вышла  из  дома  и  в  бледном
мерцании народившейся луны поднялась по тропе к своему зеркалу.
   "Артур коронован и провозглашен королем, - думала она,  -  свершилось
все, ради чего я трудилась последние двадцать лет. Однако же вот я одна:
брошена, осиротела. Да  свершится  надо  мною  воля  Богини,  но  только
дозволь мне еще раз взглянуть в лицо моей  дочери,  моего  единственного
дитяти, прежде чем я умру, дозволь мне  узнать,  что  с  нею  все  будет
хорошо. Матерь, заклинаю тебя твоим именем".
   Но поверхность зеркала явила взгляду лишь безмолвие и тени, а  позади
и одновременно пронзая их насквозь, блестел меч в руках ее родного сына,
Балана.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

   "Приземистые смуглые гребцы на меня даже  не  взглянули  толком,  они
привыкли, что Вивиана приходит и уходит в одежде по своему выбору, любой
поступок жрицы в их глазах был  вполне  оправдан.  Ни  один  не  дерзнул
заговорить со мною, что до меня, я упорно  глядела  в  сторону  внешнего
мира.
   Я  могла  бы  бежать  с  Авалона  по  тайной  тропе.  А  так,  раз  я
воспользовалась ладьей, Вивиана непременно у знает, что я  уехала...  но
даже себе самой я боялась признаться, какой  страх  внушает  мне  тайная
тропа: что, если дорога уведет меня не к большой земле, а в ту неведомую
страну, где  растут  невиданные  цветы  и  деревья,  не  тронутые  рукой
человеческой,  и  вовеки  не  светит  солнце,   а   насмешливый   взгляд
женщины-фэйри насквозь пронзает мне душу. Травы и сейчас были при мне, в
крохотном мешочке у пояса,  но,  едва  ладья,  направляемая  безмолвными
веслами, вошла в марево над  Озером,  я  развязала  мешочек  и  высыпала
содержимое в воду. Мне померещилось, будто под  водой  что-то  блеснуло,
точно мимолетная тень... не то золото, не то драгоценный  камень,  но  я
отвернулась: ведь гребцы ждали, чтобы я призвала туманы.
   Отвергнутый мною Авалон остался  позади,  прекрасный  Остров  сиял  в
рассветных лучах, но я не обернулась, чтобы взглянуть в последний раз на
Холм или кольцо камней.
   Я не буду более орудием  в  руках  Вивианы,  не  дам  брату  сына  во
исполнение некоего тайного замысла Владычицы Озера. Почему-то  я  ни  на
минуту не сомневалась в том, что разрешусь сыном. Знай я, что  произведу
на свет девочку, я бы осталась на Авалоне и подарила Богине дочь - дочь,
которую должна была ее святилищу. Никогда за  все  последующие  годы  не
переставала я жалеть о том, что Богиня послала  мне  сына,  а  не  дочь,
которая служила бы ей в храме и священной роще.
   И вот в последний раз, как мне тогда  казалось,  произнесла  я  слова
заклятия, и  туманы  отступили,  и  мы  пристали  к  берегу  Озера.  Мне
казалось, я пробуждаюсь от долгого сна. Некогда, впервые увидев  Авалон,
я спросила: "А он настоящий?",  и  Вивиана  ответила  мне:  "Куда  более
настоящий, чем любое другое место". Но теперь остров утратил реальность.
Я глядела на унылые тростники и думала: вот это  -  настоящее,  а  годы,
проведенные на Авалоне, лишь сон, не более; сон померкнет и растает, и я
наконец проснусь.
   Шел дождь, холодные капли с плеском падали в  Озеро.  Я  накинула  на
голов