пояснив, где же она все-таки была.
   - Все твое добро - арфа, платья,  всевозможный  скарб  -  осталось  в
Каэрлеоне. Завтра я пошлю за ними  самого  быстрого  гонца,  -  заверила
Гвенвифар, уводя гостью в комнату, где спали ее дамы. - А  до  тех  пор,
ежели хочешь, я одолжу тебе свое платье.., ты слишком  долго  пробыла  в
дороге, сестрица, и вид у тебя - точно в коровнике  ночевала.  На  тебя,
никак, напали разбойники и обобрали тебя до нитки?
   - В пути со мною и впрямь приключилась беда, - промолвила Моргейна, -
и если ты пришлешь ко мне служанку, чтобы мне помыться и  переодеться  в
чистое, я буду благословлять тебя. А еще не одолжишь ли мне  гребень,  и
шпильки для волос, и нижнюю рубашку?
   - Мое платье будет тебе слишком длинно, - размышляла вслух Гвенвифар,
- но ты, конечно же, сумеешь как-нибудь заколоть его - до тех пор,  пока
не привезут твою собственную одежду. Гребни, покрывала и нижние  рубашки
я одолжу тебе с радостью, да и башмаки в придачу: эти выглядят так,  как
если бы ты прошла в них отсюда до Лотиана и обратно! -  Королева  жестом
подозвала к себе одну из прислужниц. - Сходи принеси красное  платье,  и
покрывало к нему, и нижнюю рубашку, и мою запасную пару домашних туфель,
и чулки, - выбирай все, что сочтешь нужным, дабы  сестра  моего  супруга
оделась, как подобает ее положению.  И  распорядись,  чтобы  приготовили
ванну, и позови банщицу. - И, с отвращением глянув на  снятое  Моргейной
платье, прибавила:
   - А если вот это не удастся хорошенько проветрить и вычистить,  отдай
его какой-нибудь коровнице!
   За королевским столом Моргейна появилась в красном платье, что  очень
ей шло, скрадывая излишнюю  бледность;  ее  умоляли  спеть,  но  молодая
женщина отказалась, говоря, что, раз в  замке  гостит  Кевин,  никто  не
станет слушать чириканье малиновки, ежели рядом - соловей.
   На следующий день Кевин испросил  у  короля  частной  аудиенции;  он,
Артур и еще Талиесин, затворившись в покоях,  совещались  на  протяжении
многих часов, и даже ужин им принесли туда; однако Гвенвифар  так  и  не
узнала, о чем они говорили;  Артур  почти  не  рассказывал  ей  о  делах
государственных. Вне всякого сомнения, друиды злились на короля  за  то,
что тот счел нужным отречься от своих обетов Авалону, но рано или поздно
им придется с этим  смириться  и  признать,  что  Артур  -  христианский
король. Что до Гвенвифар, у нее и других забот полно.

***

   Той весной при дворе свирепствовала лихорадка; заболели  и  некоторые
ее дамы, так что вплоть до Пасхи королеве некогда  было  отвлекаться  на
что-то еще. Гвенвифар и думать не  думала,  что  порадуется  присутствию
Моргейны; однако Моргейна многое знала о травах и о науке исцеления,  и,
скорее всего,  только  благодаря  Моргейниной  мудрости  при  дворе  все
выжили; по слухам,  в  окрестностях  перемерло  немало  народу,  главным
образом маленькие дети и старики. Юная сводная сестра королевы,  Изотта,
тоже пала жертвой недуга, но о том прослышала ее мать и настояла на том,
чтобы забрать дочь от двора, так что Изотту отослали обратно на  остров,
и ближе к концу месяца Гвенвифар сообщили  о  смерти  девочки.  Королева
горько оплакивала ее кончину: она всей  душой  привязалась  к  Изотте  и
надеялась выдать ее замуж за кого-нибудь из  Артуровых  соратников,  как
только отроковица подрастет.
   Занедужил и Ланселет; и Артур распорядился, чтобы больного разместили
в замке и приставили к нему дам из королевиной свиты. Пока  существовала
опасность  заразиться,  Гвенвифар  к  нему  не  приближалась:   королева
надеялась, что вновь забеременела, однако упования ее не оправдались, то
были лишь  тщетные  надежды  и  иллюзии.  Когда  же  Ланселет  пошел  на
поправку, королева частенько навещала  его  и  подолгу  сиживала  с  ним
рядом.
   Приходила и Моргейна - поиграть больному на арфе, пока тот прикован к
постели.  Однажды,  наблюдая  за  этой  парой,  поглощенной  беседой  об
Авалоне, Гвенвифар перехватила взгляд молодой женщины  и  подумала:  "Да
она же до сих пор его любит!" Королева знала:  Артур  все  еще  надеется
сосватать Моргейну за Ланселета, и, изнывая от  ревности,  следила,  как
Ланселет внимает Моргейниной арфе.
   "Какой чудесный у нее голос; она не красавица, зато так мудра и всему
обучена; красавиц вокруг пруд пруди, вон Элейна, например, и  Мелеас,  и
даже Моргауза, но  что  до  того  Ланселету?"  А  как  нежно  и  ласково
приподнимает Моргейна  больного  и  подносит  ему  травяные  снадобья  и
жаропонижающие  настойки!  Она-то,  Гвенвифар,  в  уходе   за   больными
ничегошеньки не смыслит; и в целительском искусстве не  сведуща;  просто
сидит себе, точно воды в рот набрала,  а  Моргейна  между  тем  соловьем
заливается, хохочет, развлекает недужного на все лады.
   Уже темнело, когда Моргейна наконец отложила арфу.
   - Я уже и струн не вижу, и охрипла,  точно  ворона;  не  могу  больше
петь. Изволь-ка выпить лекарство, Ланселет; а  потом  я  пришлю  к  тебе
слугу: пора тебе укладываться на ночь.
   Криво улыбнувшись, Ланселет принял чашу из ее рук.
   - Твои настойки и впрямь снимают жар, родственница, но - бр-р-р! Вкус
у них...
   - А ну, пей без разговоров! - рассмеялась  Моргейна.  -  Артур  отдал
тебя в мое распоряжение - пока не поправишься...
   - Ага, и, конечно же, если я откажусь, ты меня поколотишь и отправишь
спать без ужина, а если я выпью лекарство,  как  хороший  мальчик,  меня
поцелуют и угостят медовым пирогом, - съязвил Ланселет.
   -  Медового  пирога  тебе   пока   нельзя,   обойдешься   и   вкусной
кашкой-размазней, - прыснула Моргейна. - Но  если  ты  все-таки  выпьешь
настойку, я поцелую тебя на ночь,  а  медовый  пирог  испеку,  когда  ты
поправишься.
   - Да, матушка, - отвечал Ланселет, наморщив  нос.  Гвенвифар  видела:
шутка Моргейне не по душе; но как только больной  осушил  чашу,  молодая
женщина склонилась над ним, легонько поцеловала в лоб и  подоткнула  ему
одеяло - ни дать ни взять мать, укладывающая ребенка в колыбельку. -  Ну
вот, хороший ты мой мальчик, засыпай теперь, - смеясь,  промолвила  она,
однако в смехе ее звучала горечь.
   Когда за Моргейной  закрылась  дверь,  Гвенвифар  подошла  к  кровати
больного.
   - Она права, дорогой мой; тебе нужно выспаться хорошенько.
   - Моргейна всегда права, и до  чего  же  мне  это  осточертело,  -  в
сердцах отозвался Ланселет. - Посиди со мной немного, любимая моя...
   Нечасто осмеливался  он  так  обращаться  к  своей  королеве;  однако
Гвенвифар присела на край постели и позволила больному  завладеть  своей
рукой. Очень  скоро  Ланселет  заставил  ее  улечься  рядом  с  собою  и
поцеловал; вытянувшись на самом  краешке  кровати,  Гвенвифар  позволяла
целовать себя снова и снова; но спустя какое-то  время  Ланселет  устало
вздохнул и, не протестуя, дал ей подняться.
   - Любимая моя, ненаглядная, так дальше продолжаться не может. Дозволь
мне уехать от двора.
   - Куда же? Гоняться за ненаглядным Пелиноровым  драконом?  А  чем  же
тогда Пелинор станет развлекаться на старости лет? Он  же  охоту  просто
обожает, - отшутилась Гвенвифар, хотя сердце ее сжалось от боли.
   Ланселет схватил ее за плечи и вновь уложил рядом с собою.
   - Нет, не шути так, Гвен.., ты знаешь, и я знаю, и Господь помоги нам
обоим, думается мне, что знает и Артур: я никого не любил, кроме тебя, с
тех самых пор, как впервые увидел тебя в доме твоего отца,  -  и  никого
другого вовеки не полюблю. А если надеюсь я  сохранить  верность  королю
своему и другу, тогда должно мне уехать от двора и никогда  больше  тебя
не видеть...
   - Если ты считаешь, что в том твой долг, я не стану тебя  удерживать,
- промолвила Гвенвифар.
   - А я ведь уже уезжал прежде, - исступленно выкрикнул  он.  -  Всякий
раз, когда я отправлялся на войну, некая часть  меня  мечтала,  чтобы  я
погиб от руки саксов и не возвращался более к безнадежной любви - прости
меня Господи, порою я ненавидел своего короля, - а ведь я клялся  любить
его и служить ему верой и правдой! - а в следующий  миг  думал,  что  ни
одной женщине не удастся разорвать нашу  дружбу,  и  я  давал  слово  не
думать о тебе иначе,  как  о  супруге  моего  сюзерена.  Но  ныне  войны
закончились, и вынужден я сидеть здесь целыми днями и  глядеть  на  тебя
рядом с ним, восседающим на высоком троне, и  представлять  тебя  в  его
постели, женой счастливой и довольной...
   - С чего ты взял, что я более счастлива и более довольна, чем  ты?  -
дрожащим голосом осведомилась Гвенвифар. - По крайней  мере,  тебе  дано
выбирать, ехать тебе или задержаться, а меня  вручили  Артуру,  даже  не
спросив, хочу я того или нет! И не могу я взять и уехать от двора,  если
происходящее мне не по  душе,  но  должна  оставаться  здесь,  в  стенах
крепости, и выполнять то, чего от меня ждут.., если надо тебе уехать,  я
не  могу  сказать:  "Останься!"  -  а  если  ты  останешься,   не   могу
потребовать: "Уезжай!" Ты  по  крайней  мере,  свободен  оставаться  или
покинуть нас, в зависимости от того, что сделает тебя счастливее!
   - Ты думаешь, для меня речь идет о счастье, неважно,  остаюсь  я  или
уезжаю? - вопросил Ланселет, и на мгновение Гвенвифар показалось, что он
того и гляди разрыдается. Но вот рыцарь овладел собою.  -  Любимая,  так
что же мне делать? Господь меня сохрани причинять  тебе  новые  горести!
Если я уеду от двора, тогда  долг  твой  окажется  прост  и  ясен:  быть
хорошей женой Артуру, не более, но и не менее. А если я останусь... - Он
умолк на полуслове.
   - Если ты считаешь, что долг твой призывает тебя прочь, -  промолвила
она, - тогда уезжай. - И по лицу ее, затуманивая взор, хлынули слезы.
   - Гвенвифар...  -  проговорил  рыцарь,  и  голос  его  прозвучал  так
напряженно, словно он только что получил смертельную рану. Ланселет  так
редко называл ее полным именем; он всегда обращался к ней "моя  госпожа"
или "моя королева", а если в шутку - то просто Гвен. И  теперь,  услышав
свое имя из его уст, королева подумала, что в жизни  не  внимала  музыке
слаще. - Гвенвифар, отчего ты плачешь?
   Вот теперь ей  придется  солгать,  и  солгать  умело,  ибо  честь  не
позволяет сказать ему правду.
   - Потому что... - начала она, и умолкла, и сдавленно докончила:
   - Потому что я не знаю, как мне жить, если ты уедешь прочь.
   Ланселет судорожно сглотнул и сжал ее руки в своих.
   - Но тогда.., послушай, любовь моя.., я не король,  но  отец  подарил
мне в Бретани небольшое поместье. Отчего бы тебе не уехать  из  Камелота
вместе со мною? Я.., я сам не знаю.., может, так оно  достойнее,  нежели
оставаться здесь, при Артуровом дворе, и соблазнять его жену...
   "Так значит, он меня любит, - думала Гвенвифар, - его влечет ко  мне,
это - достойный выход..." Но тут же нахлынула паника. Уехать  Бог  знает
куда, одной, так далеко - даже если рядом будет Ланселет.., и сей же миг
королева  представила,  что  о  ней  скажут,  если  она   покроет   себя
бесчестием...
   Ланселет лежал, по-прежнему сжимая ее руку.
   - Мы никогда не смогли бы вернуться, ты ведь понимаешь - никогда.  И,
скорее всего, нас обоих отлучили бы от церкви.., для меня это ничего  не
значит, не такой уж я убежденный христианин. Но ты, моя Гвенвифар...
   Она закрыла лицо покрывалом и зарыдала: какая же она жалкая трусиха!
   - Гвенвифар, - промолвил он. - Я не хотел бы ввести тебя в грех...
   - Мы уже согрешили, и ты, и я, - горько выкрикнула она.
   - И, если  священники  не  врут,  мы  будем  за  это  прокляты,  -  с
ожесточением отозвался Ланселет, - и однако же  я  не  получил  от  тебя
ничего, кроме этих поцелуев: зла и вины перепало нам  с  лихвою,  но  ни
малой толики наслаждения, что таит в себе грех. И, сдается мне, не  верю
я священникам - что же это за Бог такой, что расхаживает в темноте вроде
как ночной сторож, подглядывая и подсматривая, точно старая  деревенская
сплетница, любопытствующая, не спит ли кто-нибудь с женою соседа...
   - Вот и мерлин говорил что-то похожее, - тихо промолвила Гвенвифар. -
Иногда мне кажется, что в этих словах есть смысл, а в  следующий  миг  я
задумываюсь, уж не дьявольское ли это искушение...
   - Ох, только не говори мне про дьявола, - воскликнул Ланселет,  снова
заставляя ее улечься рядом. - Любимая, родная моя, я уйду, если ты  того
хочешь, или останусь, но только не в силах я видеть, как ты горюешь...
   - Я сама не знаю, чего хочу, - рыдала  и  всхлипывала  она,  позволяя
себя обнять. Наконец Ланселет прошептал:
   - За грех мы уже  заплатили...  -  и  припал  к  ее  губам.  Трепеща,
Гвенвифар уступила поцелую, и вот уже жадные,  нетерпеливые  ладони  его
легли ей на грудь. Королева почти  надеялась,  что  на  сей  раз  одними
поцелуями он не удовольствуется, но тут в коридоре послышались  шаги,  и
Гвенвифар  в  панике  выпрямилась.  Когда  в  комнату  вошел  Ланселетов
оруженосец, она уже чинно сидела на краешке кровати.
   - Лорд мой?  -  откашлявшись,  произнес  вошедший.  -  Леди  Моргейна
сказала, что тебе пора спать. С твоего позволения, госпожа?..
   "Снова Моргейна, будь она проклята!" Рассмеявшись, Ланселет  выпустил
руку Гвенвифар.
   - Да, к тому же  госпожа  моя  наверняка  устала.  Пообещаешь  ли  ты
навестить меня завтра, моя королева?
   Гвенвифар и радовалась, и злилась на то, что  голос  его  звучит  так
спокойно. Она отвернулась от светильника,  что  принес  с  собою  слуга;
королева знала, что покрывало ее сбилось на сторону, платье измято, лицо
покраснело от слез, волосы растрепались. Да уж, вид у нее не лучший; что
только слуга подумает? Гвенвифар набросила покрывало на лицо и поднялась
на ноги.
   - Доброй ночи, сэр Ланселет. Керваль, смотри, хорошенько позаботься о
лучшем друге моего короля, - промолвила она и вышла,  слабо  надеясь  на
то, что  успеет  добраться  до  собственных  покоев,  прежде  чем  вновь
разрыдается. "Ох, Господи, как.., как же смею я молить  Господа  о  том,
чтобы грешить и дальше? Молиться  должно  о  том,  чтобы  избавиться  от
искушения - а я не могу!"

Глава 16

   За день-два до  кануна  праздника  Белтайн  при  дворе  Артура  вновь
появился Кевин. Моргейна ему  обрадовалась:  весна  выдалась  бесконечно
долгая и безрадостная. Ланселет, исцелившись от лихорадки, отправился на
север, в Лотиан; Моргейна подумывала о том, не съездить ли  в  Лотиан  и
ей, поглядеть, как там ее сын; но путешествовать в обществе Ланселета ей
не хотелось, да и тот вряд ли пожелал бы  ее  в  спутницы.  "Моему  сыну
хорошо там, где он есть; навещу его в следующий раз", - в  конце  концов
решила про себя она.
   Гвенвифар сделалась молчалива и печальна; за те  годы,  что  Моргейна
провела вдали от двора, королева из беззаботной девочки  превратилась  в
женщину немногословную,  задумчивую  и  не  в  меру  набожную.  Моргейна
подозревала  про  себя,  что  королева  тоскует  о  Ланселете;  и,  зная
Ланселета, не без презрения  думала,  что  тот  и  в  покое  женщину  не
оставит, и в грех толком не введет. Впрочем, Гвенвифар его стоит: она  и
не отдастся любимому, и из рук его не выпустит. Любопытно, что  на  этот
счет думает Артур? Впрочем, чтобы спросить его напрямую  у  Моргейны  не
хватало храбрости.
   Моргейна радушно встретила Кевина, прикидывая про себя,  что,  скорее
всего, Белтайн они отпразднуют вместе: солнечные токи  пылали  у  нее  в
крови, и если уж не дано заполучить того  мужчину,  что  ей  желанен  (а
Моргейна знала: ее по-прежнему влечет к Ланселету), отчего бы  не  взять
любовника, которому в радость она сама;  ведь  так  приятно  чувствовать
себя дорогой и желанной. И  в  отличие  от  Артура  с  Ланселетом  Кевин
свободно говорил  с  нею  о  делах  государственных.  В  горькую  минуту
Моргейна с сожалением думала о том, что, останься она на Авалоне, сейчас
с нею уже советовались бы по поводу всех важных событий ее времени.
   Что ж, поздно сожалеть о том,  чего  не  воротишь,  что  сделано,  то
сделано.  Так  что  Моргейна  приняла   Кевина   в   парадном   зале   и
распорядилась, чтобы подали вино и снедь, - эту миссию Гвенвифар  охотно
перепоручила своей придворной даме.  Королева  весьма  любила  послушать
игру Кевина на арфе, но самого музыканта на дух не переносила.  Так  что
Моргейна прислуживала ему за столом - и расспрашивала об Авалоне.
   - В добром ли здравии Вивиана?
   -  В  добром  и  по-прежнему  собирается  приехать   в   Камелот   на
Пятидесятницу, - сообщил Кевин. - Оно  и  к  лучшему,  меня  Артур  даже
слушать не стал. Хотя пообещал не запрещать костры Белтайна - по крайней
мере, в этом году.
   - Запрещай не запрещай -  все  равно  толку  с  того  будет  мало,  -
отозвалась Моргейна. - Но у Артура есть и иные заботы - и куда  ближе  к
собственному дому. Там, за  окном,  так  близко,  что  с  вершины  холма
разглядеть можно, - она указала рукой,  -  лежит  островное  королевство
Леодегранса. Ты не слышал?
   - Встречный путник сообщил мне, что Леодегранс скончался, не  оставив
сына, - откликнулся Кевин. - Его жена Альенор умерла вместе с младшим ее
ребенком через несколько дней после смерти мужа. В тех  краях  лихорадка
собрала обильную жатву.
   - Гвенвифар даже на похороны не поехала,  -  продолжала  Моргейна.  -
Впрочем, причины для слез у нее нет:  любящим  отцом  Леодегранса  никак
нельзя было назвать. Артуру придется посоветоваться с ней  насчет  того,
чтобы  послать  туда  регента:  он  говорит,  что   теперь   королевство
принадлежит ей, и ежели у них родится второй сын, так  ему-то  остров  и
достанется. Однако непохоже на то, что Гвенвифар  хотя  бы  одного  сына
родит.
   Кевин медленно кивнул:
   - Да, помнится, у нее был выкидыш перед самой битвой при горе  Бадон,
и королева едва от него оправилась. А сколько ей, кстати?
   - Думаю, по меньшей мере двадцать пять, - предположила  Моргейна,  не
будучи, впрочем, вполне уверена: слишком долго прожила она  в  волшебной
стране.
   - Для первого ребенка это многовато, - отозвался  Кевин,  -  хотя  не
сомневаюсь, что, как любая бесплодная женщина, она молится о чуде. А что
не так с Верховной королевой, что она никак не может зачать?
   - Я ж не повитуха, - пожала плечами Моргейна. -  С  виду  она  вполне
здорова, на молитвах все коленки стерла, но все тщетно.
   - Что ж, все в воле Богов, - отозвался Кевин,  -  однако  милость  их
этой стране куда как  понадобится,  ежели  Верховный  король  умрет,  не
оставив наследника!  А  теперь,  когда  извне  не  напирают  саксы,  что
помешает соперничающим королям Британии  наброситься  друг  на  друга  и
разорвать землю на мелкие клочки? Лоту я никогда не доверял,  но  теперь
Лот мертв, а Гавейн верен  Артуру  безоговорочно,  так  что  со  стороны
Лотиана страшиться нечего, разве что  Моргауза  найдет  себе  любовника,
достаточно честолюбивого, чтобы претендовать на титул Верховного короля.
   - Туда уехал Ланселет, но надолго он там не  задержится,  -  сообщила
Моргейна.
   - Вот и Вивиана зачем-то собралась в Лотиан; хотя все мы считаем, что
для такого путешествия она уже слишком стара, - отозвался Кевин.
   "Но ведь тогда она увидит моего сына..." Сердце Моргейны дрогнуло,  а
в горле стеснилось от боли - или это  слезы?  Впрочем,  Кевин  вроде  бы
ничего не заметил.
   - Ланселета я  в  пути  не  встретил:  наверное,  мы  разминулись,  -
промолвил он. - Или, может, он к матери завернул поздороваться,  или,  -
Кевин лукаво усмехнулся, - праздник Белтайн отметить.  То-то  обрадуются
женщины Лотиана, если он там задержится!  А  уж  Моргауза  такой  нежный
кусочек из когтей ни за что не выпустит!
   - Моргауза - сестра его матери, - отрезала Моргейна,  -  и  думаю  я,
Ланс для этого - слишком  хороший  христианин.  У  него  хватает  отваги
сойтись с саксами в открытом бою, но для такой  битвы  смелости  у  него
недостанет.
   Кевин изогнул брови:
   - Ого, вот, значит, как? Не сомневаюсь, что говоришь  ты,  исходя  из
опыта, но учтивости ради  предположим,  что  исходя  из  Зрения!  Однако