е  родное,  он  чуть  заметно
запинался, задумывался на мгновение, прежде чем произнести то  или  иное
слово, хотя произношение оказалось почти безупречным. Ну что ж,  слух-то
у него музыкальный, в конце  концов!  Лет  ему,  предположила  Моргейна,
около  тридцати,  может,  чуть  больше.  Однако  этим  беглым  осмотром,
выявившим синеву глаз,  девушка  и  ограничилась:  взгляд  ее  приковала
огромная арфа у него на коленях.
   Как она и догадывалась, арфа  и  впрямь  оказалась  крупнее  той,  на
которой играл Талиесин в дни великих Празднеств. Сработана она  была  из
темного, с красным отливом, блестящего дерева, совершенно не похожего на
светлую древесину ивы, из которой вырезали арфы Авалона; уж не дерево ли
наделило ее таким мягким и в то же время искрометным голосом, задумалась
про себя девушка.  Изгибы  арфы  поражали  изяществом,  точно  очертания
облака, колки были вырезаны из невиданной светлой кости,  а  на  корпусе
чья-то рука начертала рунические знаки, Моргейне непонятные, а ведь она,
как любая образованная женщина, выучилась читать и  писать  по-гречески.
Кевин проследил ее испытывающий взгляд, и недовольства в  нем  вроде  бы
поубавилось.
   - А, ты любуешься Моей Леди. - Он ласково провел ладонью  по  темному
дереву. - Такое имя я ей дал, когда ее для меня сделали  -  то  был  дар
короля. Она - единственная женщина, будь то дева или  замужняя  матрона,
ласкать которую мне  всегда  в  радость  и  чей  голос  мне  никогда  не
приедается.
   Вивиана улыбнулась арфисту:
   - Мало кто из мужчин может похвастаться столь верной возлюбленной.
   Губы его изогнулись в циничной улыбке.
   - О, как все женщины, она откликнется на любую ласкающую ее руку, но,
думаю, она знает, что я лучше всех умею будить в ней трепет  одним  лишь
прикосновением, и, будучи распутницей, как все женщины, она, конечно же,
любит меня больше прочих.
   - Сдается мне, о женщинах из плоти и крови ты  невысокого  мнения,  -
промолвила Вивиана.
   - Так оно и есть, Владычица. Богиня, разумеется, не в счет...  -  Эти
слова он произнес чуть нараспев, но  не  то  чтобы  насмешливо.  -  Иной
любовницы, кроме Моей Леди, мне и не нужно:  она  никогда  не  бранится,
если я ею пренебрегаю, но неизменно нежна и приветлива.
   -  Возможно,  -  предположила  Моргейна,  поднимая   взгляд,   -   ты
обращаешься с ней куда лучше, чем с женщиной из плоти  и  крови,  и  она
вознаграждает тебя по достоинству.
   Вивиана нахмурилась,  и  Моргейна  с  запозданием  осознала,  что  ее
дерзкая речь превысила дозволенный предел. Кевин резко поднял  голову  и
встретился глазами с  девушкой.  Мгновение  он  не  отводил  взгляда,  и
потрясенная Моргейна прочла в нем горечь и враждебность и вместе с тем -
ощущение, что он отчасти понимает  ее  ярость,  ибо  сам  изведал  нечто
подобное и выдержал суровую битву с самим собою.
   Кевин уже собирался было заговорить, но  Талиесин  кивнул  -  и  бард
вновь склонился над арфой. Только теперь Моргейна заметила,  что  играет
он иначе, нежели прочие музыканты: те  упирают  небольшой  инструмент  в
грудь и перебирают струны левой рукой. Кевин  же  установил  арфу  между
коленями - и склонялся к ней. Девушка удивилась, но едва музыка  хлынула
в комнату, с журчанием  изливаясь  со  струн,  точно  лунный  свет,  она
позабыла про странные ухватки, глядя, как меняется  его  лицо,  как  оно
становится спокойным и отчужденным, не чета насмешливым словам. Пожалуй,
Кевин ей больше по душе, когда играет, нежели когда говорит.
   В гробовой тишине мелодия арфы заполняла комнату  до  самых  стропил,
слушатели словно перестали дышать. Эти  звуки  изгоняли  все  остальное,
Моргейна опустила покрывало на лицо - и по щекам ее  хлынули  слезы.  Ей
мерещилось, будто в музыке  слышен  разлив  весенних  токов,  сладостное
предчувствие, что переполняло все  ее  существо,  когда  той  ночью  она
лежала в лунном свете, дожидаясь  восхода.  Вивиана  потянулась  к  ней,
завладела ее рукой и принялась ласково поглаживать пальцы один за другим
- так она не делала с тех пор,  как  Моргейна  повзрослела.  Девушка  не
сдержала слез. Она  поднесла  руку  Вивианы  к  губам  и  поцеловала.  И
подумала,  снедаемая  болью  утраты:  "Да  она  совсем  стара,  как  она
постарела с тех пор, как я сюда  попала..."  До  сих  пор  ей  неизменно
казалось, что над Вивианой годы и перемены не властны, точно  над  самой
Богиней. "Ах, но ведь и я изменилась, я уже не дитя... когда-то, когда я
впервые попала на Остров, она сказала мне, что придет день, когда  я  ее
возненавижу так же сильно, как люблю,  и  тогда  я  ей  не  поверила..."
Девушка изо всех сил подавляла рыдания, страшась выдать  себя  ненароком
каким-нибудь случайным  всхлипом  и,  что  еще  хуже,  прервать  течение
музыки. "Нет, я не в силах возненавидеть Вивиану", - думала она,  и  вся
ее ярость растаяла, превратилась в скорбь столь великую, что в  какое-то
мгновение Моргейна и впрямь едва не расплакалась в голос. О себе, о том,
как она безвозвратно переменилась, о Вивиане,  что  некогда  была  столь
прекрасна - истинное воплощение Богини!  -  а  теперь  ближе  к  Старухе
Смерти, и от осознания того, что и она  тоже,  подобно  Вивиане,  спустя
безжалостные годы, однажды явится каргой; и еще оплакивала она тот день,
когда взобралась на Холм с Ланселетом и лежала там под солнцем,  изнывая
и мечтая  о  его  прикосновениях,  даже  не  представляя  себе  со  всей
отчетливостью, чего хочет; и еще оплакивала она то неуловимое нечто, что
ушло  от  нее  навсегда.  Не  только   девственность,   но   доверие   и
убежденность, которых ей  вовеки  не  изведать  вновь.  Моргейна  знала:
Вивиана тоже беззвучно плачет под покрывалом.
   Девушка подняла взгляд. Кевин застыл неподвижно,  вздыхающее  безумие
музыки, затрепетав, смолкло, он поднял голову, и пальцы вновь  пробежали
по струнам, бодро пощипывая их в  лад  развеселой  мелодии,  что  охотно
распевают сеятели ячменя в полях, - ритм у нее танцевальный, а слова  не
то чтобы пристойны. И на сей раз Кевин  запел.  Голос  у  него  оказался
сильный и чистый, и Моргейна, улучив момент,  пока  звучит  танцевальный
мотив,  выпрямилась  и  принялась  наблюдать  за  его  руками,   откинув
покрывало и умудрившись вытереть при этом предательские слезы.
   И тут она заметила, что, при всем их искусстве, с руками  его  что-то
до странности не так. Похоже, они изувечены... изучив их в подробностях,
Моргейна убедилась, что на одном-двух пальцах недостает второго сустава,
так что играет Кевин обрубками, да как ловко... а на левой руке  мизинца
нет и вовсе. А сами кисти, такие красивые и гибкие в движении, покрывали
странные обесцвеченные  пятна.  Наконец  Кевин  опустил  арфу,  нагнулся
установить  ее  ровнее,  рукав  сполз,  открывая  запястье,  и   взгляду
предстали безобразные белые шрамы, точно рубцы от ожогов  или  кошмарных
увечий. И теперь, приглядевшись повнимательнее, она заметила,  что  лицо
его покрывает сеть шрамов - на подбородке и в нижней  части  щек.  Видя,
как изумленно расширились ее глаза, Кевин поднял голову, вновь  встретил
взгляд девушки - и в свою очередь  вперил  в  нее  суровый,  исполненный
ярости взор. Вспыхнув,  Моргейна  отвернулась:  после  того  как  музыка
перевернула ей душу, ей совсем не хотелось задеть его чувства.
   - Что ж, - отрывисто бросил Кевин, - Моя Леди и я  всегда  рады  петь
тем, кому мил ее голос, однако не думаю,  что  меня  сюда  позвали  лишь
затем, чтобы развлечь тебя, госпожа, или тебя, лорд мой мерлин.
   - Не только затем, - проговорила Вивиана грудным, низким  голосом,  -
но ты подарил нам наслаждение, что я запомню на многие годы.
   - И я тоже, - промолвила  Моргейна.  Теперь  в  его  присутствии  она
оробела столь же, сколь прежде была  дерзка.  И  тем  не  менее  девушка
подошла ближе, чтобы рассмотреть огромную арфу повнимательнее.
   - Никогда таких не видела, - промолвила она.
   - Вот в это я верю охотно,  -  отозвался  Кевин,  -  ибо  я  приказал
сделать ее по своему собственному рисунку. Арфист, обучивший меня  моему
искусству, в ужасе воздевал руки, как если бы я оскорблял его  Богов,  и
клялся, что такой инструмент станет производить ужасный  шум,  пригодный
лишь на то, чтобы распугивать врагов. Ну вроде как огромные боевые арфы,
в два человеческих роста, что в Галлии привозили на телегах  на  вершины
холмов и оставляли там во власти ветров, -  говорят,  что  столь  жутких
звуков пугались даже римские легионы. Ну что ж, я  сыграл  на  одной  из
этих боевых арф, и благодарный король дал мне дозволение заказать арфу в
точности такую, как я сочту нужным...
   - Он правду говорит, - заверил Талиесин Вивиану, - хотя,  впервые  об
этом услышав, я не поверил: кому из смертных под силу сыграть  на  таком
чудовище?
   - А я сыграл, - промолвил Кевин, - так что  король  приказал  сделать
для меня Мою Леди. Есть у меня еще одна арфа, поменьше, той же формы, но
не столь тонкой работы.
   - Воистину она прекрасна, - вздохнула Моргейна. - А колки из чего? Из
моржового клыка?
   Кевин покачал головой.
   - Мне рассказывали, они вырезаны из зубов огромного зверя, что  живет
в теплых странах далеко на юге, - отвечал он. - Сам  я  знаю  лишь,  что
материал красив и гладок, однако ж прочен  и  крепок.  Он  стоит  дороже
золота, хотя смотрится не так кричаще.
   - И держишь ты арфу не так, как все... Я такого вовеки не видела.
   - Не удивлюсь, - криво улыбнулся Кевин. - В руках у меня  силы  мало,
так  что  мне  пришлось  прикидывать  так  и  этак,   как   бы   получше
приспособиться. Я видел, как ты разглядывала мои руки.  Когда  мне  было
шесть, дом, в котором я жил, саксы сожгли прямо у меня  над  головой,  и
вытащили меня слишком поздно. Никто не верил, что я выживу, то-то я всех
удивил! А поскольку я не мог ни ходить, ни  сражаться,  меня  усадили  в
угол и решили, что с этакими обезображенными руками, - Кевин  равнодушно
вытянул их перед собою, - пожалуй, я научился бы ткать  и  прясть  среди
женщин. Но особой склонности я к тому не выказал, и вот  однажды  к  нам
зашел старик-арфист и в обмен на чашку супа взялся позабавить калеку. Он
показал мне струны, я попытался сыграть. И даже сложил некую музыку, как
смог, так что в ту зиму и в следующую  он  ел  свой  хлеб,  обучая  меня
играть и петь, и сказал, что его  стараниями  я,  пожалуй,  со  временем
смогу зарабатывать на жизнь музыкой. Так что на протяжении десяти лет  я
не делал ничего, только сидел в уголке и играл, пока ноги мои наконец не
стали достаточно сильными и я не научился ходить снова.  -  Кевин  пожал
плечами, извлек откуда-то из-за спины кусок ткани, завернул свою арфу  и
убрал инструмент в кожаный футляр, вышитый тайными знаками. - Так я стал
деревенским арфистом, а потом и арфистом при короле.  Но  старый  король
умер, а сын его к музыке был глух, так что я подумал, лучше бы  убраться
из королевства подобру-поздорову, пока тот не стал алчно поглядывать  на
золотую отделку моей арфы. Так я попал на  остров  друидов,  изучил  там
ремесло барда, и наконец меня послали на Авалон  -  вот  я  и  здесь,  -
добавил он, в последний раз пожимая плечами. - Ты же так до сих пор и не
сказал мне, зачем призвал меня к себе, лорд мерлин, и к этим леди.
   - Затем, - отвечал мерлин, - что я стар и события, коим мы  дали  ход
нынче ночью, возможно, явят себя лишь через поколение. А к тому  времени
я уже умру.
   Вивиана подалась вперед:
   - Тебе было предупреждение, отец?
   - Нет, нет, милая. Я и  не  стал  бы  зря  тратить  Зрение  на  такие
пустяки, мы же не справляемся у Богов, пойдет ли снег  следующей  зимой.
Ты привела сюда Моргейну, а я - Кевина, так чтобы кто-то  помоложе  меня
следовал за происходящим, когда я уйду. Так выслушай мою  новость:  Утер
Пендрагон лежит при смерти в Каэрлеоне, а как  только  лев  падет,  туда
слетятся коршуны. А нам  принесли  весть  о  том,  что  в  землях  Кента
собирается огромная армия - союзные племена  решили,  что  пришло  время
восстать и отобрать у нас оставшуюся  часть  Британии.  Они  послали  за
наемниками  с  большой  земли,   к   северу   от   Галлии,   чтобы   те,
присоединившись к ним, истребили наш народ и разрушили все, чего  достиг
Утер. Пробил час сразиться под знаменем, что мы тщились  поднять  многие
годы. Времени мало: они постановили непременно обзавестись своим королем
и уже сделали это. Нельзя тратить впустую ни месяца, иначе они и  впрямь
нападут. Лот мечтает о троне, но южане  за  ним  не  последуют.  Есть  и
другие - герцог Марк Корнуольский, Уриенс из Северного Уэльса, -  но  ни
один из них не обретет поддержки за пределами  собственных  земель,  так
что мы того и гляди уподобимся ослу, что  умер  от  голода  между  двумя
охапками сена, не зная, за которую приняться раньше... Нам необходим сын
Пендрагона, хоть он и юн.
   - Вот уж не слышал, чтобы у Пендрагона был сын, - произнес  Кевин.  -
Или он признал своим  того  мальчика,  что  его  жена  родила  Корнуоллу
вскорости после того, как они поженились? Поспешил, однако, Утер с  этой
свадьбой вопреки приличиям, даже дождаться  не  мог,  чтобы  она  родила
дитя, прежде чем брать ее к себе на ложе...
   Вивиана предостерегающе подняла руку.
   - Юный принц - сын Утера, - промолвила она, - и никаких сомнений  тут
нет, да никто и не усомнится, стоит лишь его увидеть.
   - В самом деле? Тогда прав  был  Утер,  спрятав  его  на  стороне,  -
промолвил Кевин, - сына от чужой жены...
   Владычица жестом заставила его умолкнуть.
   - Игрейна - моя сестра, и она - из королевского рода Авалона. А  этот
сын Утера и Игрейны -  тот,  чей  приход  был  предсказан  давным-давно,
король былого и грядущего. Его уже Увенчали Рогами, Племена признали его
королем.
   - Вы всерьез верите, что хоть один вождь Британии признает  Верховным
королем  какого-то  там  семнадцатилетнего  мальчишку?   -   скептически
осведомился Кевин. - Храбростью он  может  затмить  самого  легендарного
Кухулина, и все-таки они потребуют воина более опытного.
   - Что до этого, он обучался и военной  науке,  и  трудам,  подобающим
сыну короля, - заверил Талиесин, - хотя мальчик  еще  не  знает,  что  в
жилах его течет королевская кровь. Но, сдается мне, только что  минувшая
полная луна дала ему  почувствовать  собственное  предназначение.  Утера
чтили превыше всех прочих королей, что были до него, а этот юноша  Артур
вознесется еще выше. Я видел его на троне. Вопрос не в том,  примут  его
или нет, но в том, что можем сделать мы,  дабы  облечь  его  королевским
величием, так, чтобы все горды объединились против саксов  вместо  того,
чтобы враждовать друг с другом!
   - Я изыскала способ, - отозвалась Вивиана, - и, едва народится  новая
луна, все будет исполнено. Есть у меня для него меч, меч из легенды,  ни
один герой из числа живущих не держал  еще  его  в  руках.  -  Владычица
помолчала и медленно закончила:
   - И за этот меч я потребую от  него  клятвы.  Он  даст  обет  хранить
верность Авалону, что бы уж  ни  затевали  христиане.  Тогда,  возможно,
судьба переменится и Авалон вернется  из  туманов,  а  монахи  со  своим
мертвым Богом отступят в туманы и сумрак,  а  Авалон  воссияет  вновь  в
свете внешнего мира.
   - Честолюбивый замысел, - отозвался Кевин, - но если Верховный король
Британии и в самом деле поклянется Авалону...
   - Так задумывалось еще до его рождения.
   - Мальчик воспитан как христианин, - медленно проговорил Талиесин.  -
Принесет ли он такую клятву?
   - Что стоит  болтовня  о  Богах  в  глазах  мальчика  в  сравнении  с
легендарным мечом, за которым пойдет его народ, и славой великих деяний?
- пожала плечами Вивиана. - Что бы из этого ни вышло, мы  зашли  слишком
далеко, чтобы отступить теперь, мы все связаны  долгом.  Через  три  дня
народится новая луна, и в этот благоприятный час он получит меч.
   Прибавить к этому было нечего. Моргейна молча  слушала  -  смятенная,
взволнованная до глубины души. Кажется, она  слишком  долго  пробыла  на
Авалоне, слишком долго  пряталась  среди  жриц,  сосредоточив  мысли  на
святынях и тайной мудрости. Она успела позабыть о существовании внешнего
мира. Почему-то она так до конца и не осознала, что Утер Пендрагон,  муж
ее матери, - Верховный король всей Британии и брат ее в один  прекрасный
день  унаследует  этот  титул.  "Даже,  -  подумала   она   с   оттенком
новообретенного цинизма, - при том, что  рождение  его  запятнано  тенью
сомнения".  Чего  доброго,  соперничающие  владетели  только  порадуются
претенденту, который не принадлежит ни к одной из их партий и клик, сыну
Пендрагона,  пригожему  и  скромному,  что  послужит  символом,   вокруг
которого объединятся они все. Кроме того, его уже признали и Племена,  и
пикты, и Авалон... Моргейна вздрогнула,  вспомнив,  какую  роль  в  этом
сыграла. В душе ее вновь вспыхнул гнев, так что, когда Талиесин и  Кевин
встали, собираясь уходить,  девушка  словно  заново  пережила  тот  миг,
когда, десять дней назад, еще во  власти  пережитого,  она  изнывала  от
нетерпения излить на Вивиану всю свою ярость.
   Арфа  Кевина  в  богато   украшенном   футляре   отличалась   крайней
громоздкостью, тем более что размерами превосходила  любую  другую,  так
что, взгромоздив на себя эту ношу, арфист  выглядел  на  диво  неуклюже:
одну ногу он подволакивал, а колено  и  вовсе  не  сгибалось.  "До  чего
безобразен, - подумала девушка, - урод, одно слово, но когда играет - ни
у кого и мысли подобной не возникнет. В этом человеке заключено  больше,
чем ведомо любому из нас". И тут Моргейне вспомнились слова Талиесина, и
она поняла, что видит перед собою следующего  мерлина  Британии,  -  при
том, что Вивиана назвала ее следующей  Владычицей  Озера.  Это  известие
оставило ее равнодушной, хотя, объяви о том  Вивиана  до  того  рокового
путешествия,  что  переменило  жизнь  Моргейны,  она  преисполнилась  бы
восторга и гордости. А теперь его омрачало то, что произошло с нею.
   "С братом, с моим братом. Когда мы были жрец и жрица, Бог  и  Богиня,
соединенные властью обряда, это значения не имело. Но утром,  когда  мы,
проснувшись,  были  вместе  как  мужчина  и  женщина...  это   случилось
по-настоящему, и это - грех..."
   Вивиана стояла в дверях, глядя вслед уходящим.
   - Для человека с такими увечьями двигается  он  очень  даже  неплохо.
Большая удача для мира, что он  выжил  и  не  стал  уличным  нищим  либо
плетельщиком ковриков из тростника  на  базаре.  Подобное  искусство  не
подобает прятать в неизвестности или даже при королевском  дворе.  Такой
голос и такие руки принадлежат Богам.
   - Он, безусловно, очень одарен, - отозвалась Моргейна, - но не  знаю,
мудр ли? Мерлину Британии пристали не  только  выучка  и  талант,  но  и
мудрость. И... целомудрие.
   - Тут решать Талиесину, - возразила Вивиана. -  Чему  быть,  того  не
миновать, и не мне тут приказывать.
   И внезапно ярость Моргейны выплеснулась наружу.
   - Неужто ты и в самом деле признаешь, что в мире  есть  нечто  такое,
чем ты не вправе распоряжаться, о Владычица? Мне казалось,  ты  уверена:
твоя воля - это воля Богини и все мы - лишь марионетки в твоих руках!
   - Не должно тебе  так  говорить,  дитя  мое,  -  промолвила  Вивиана,
изумленно глядя на девушку. -  Быть  того  не  может,  чтобы  ты  хотела
надерзить мне.
   Если бы Вивиана повела себя надменно, негодование Моргейны  нашло  бы
выход в яростной вспышке, но  мягкая  кротость  собеседницы  обезоружила
девушку.
   - Вивиана, зачем! - промолвила она,  к  стыду  своему  чувствуя,  что
вновь задыхается от слез.
   - Или я слишком надолго оставила тебя  среди  христиан,  что  горазды
толковать о грехе?  -  Теперь  голос  Вивианы  звучал  холодно.  -  Сама
подумай, дитя. Ты принадлежишь к королевскому роду Авалона, он  -  тоже.
Могла ли я отдать тебя человеку  безродному?  Или,  если  на  то  пошло,
будущего Верховного короля - простолюдинке?
   - А я-то тебе поверила, когда ты говорила... я пов