ки меч, - ты мне  еще
нужен. Когда я "Кия" крикну, нажми клавишу.
     - Какую?
     - А без разницы.
     Он зашел за спину замершему в выпаде китайцу, встал в низкую стойку и
примерился мечом к его шее.
     - Готов?
     - Готов, - отворачиваясь, ответил Саша.
     - Кия!!!
     Саша ткнул в клавиатуру; раздался  резкий  свист,  что-то  хрустнуло,
стукнулось об пол и покатилось по нему, а следом упало  что-то  тяжелое  и
мягкое.
     - Теперь иди, - хрипло сказал Борис Григорьевич, - и не задерживайся,
работы много.
     - Я в столовую хотел пойти, -  стараясь  глядеть  в  сторону,  сказал
Саша.
     - Поезжай лучше сразу. Там и пообедаешь.
     Саша вышел из-за шкафов,  подошел  к  своему  рабочему  месту,  ногой
отшвырнул оплавленные очки гостя под батарею,  сел  за  свой  компьютер  и
сбросил на дискету все, что было нужно. Потом, положив  дискету  в  сумку,
встал и неторопливо пошел по усеянному обломками каменных  плит  коридору,
привычно перепрыгнул через ловушку, повис на  руках,  спрыгнул  на  нижний
ярус, поднял с пола узкий разрисованный кувшин и припал  к  его  горлышку,
думая о том, что до сих пор не знает ни того, кто расставляет эти  кувшины
в укромных местах подземелья, ни того,  куда  исчезает  кувшин,  когда  он
выпивает содержимое.
     Дорога на четвертый уровень была знакома  до  мелочей,  и  Саша  шел,
прыгал, подлезал и подтягивался совершенно  механически,  думая  о  всякой
ерунде. Сначала ему вспомнился  зам  начальника  второго  подотдела  малой
древесины Кудасов, давно уже дошедший в  игре  "Троаткаттер"  до  восьмого
уровня, но так до сих пор и не сумевший перепрыгнуть на нем через какую-то
зеленую тумбочку, - из-за этого он, как говорили, и оставался вечным замом
у нескольких ракетами пролетевших на повышение начальников, у которых  это
получилось если и не совсем  сразу,  то,  во  всяком  случае,  без  особых
усилий. Потом Саша стал думать о непонятных словах  Итакина,  сказанных  в
одну из прошлых встреч - что вроде какие-то  ребята  давно  раскололи  его
игру; непонятно было, что Итакин имел в виду, потому что игра была колотой
уже тогда, когда Саша ставил ее  себе  на  винт.  Потом  впереди  медленно
поднялась вверх дверь четвертого уровня, и Саша шагнул  в  оказавшийся  за
ней вагон метрополитена.
     "А куда, собственно, я иду? - думал он, глядя в черное зеркало  двери
вагона и поправляя на голове тюрбан. - До седьмого уровня я уже доходил  -
ну, может, не совсем доходил - но видел, что там. Все то же самое,  только
стражники толще. Ну, на восьмой выйду. Так это ж сколько времени займет...
И что дальше? Правда, принцесса..."
     Последний раз Саша видел принцессу два дня  назад,  между  третьим  и
четвертым уровнем. Коридор на экране на секунду  исчез,  и  на  его  месте
появилась застланная коврами комната с высоким сводчатым потолком.  И  тут
же заиграла музыка - жалующаяся и заунывная, но только  сначала  и  только
для того, чтобы особенно прекрасной показалась одна нота в самом конце.
     На ковре стояли огромные песочные часы; с каменных плит пола на  Сашу
словно в монокль смотрела изнеженная дворцовая кошка,  а  в  самом  центре
ковра, на разбросанных подушках, сидела принцесса. Ее лица издали было  не
разобрать - кажется, у нее были длинные  волосы,  или  это  темный  платок
падал на ее плечи. Вряд ли она знала, что  Саша  на  нее  смотрит,  и  что
вообще есть какой-то Саша, но зато Саша знал, что стоит ему  только  дойти
до этой комнаты, и принцесса бросится ему на шею. Встав, принцесса сложила
руки на груди, сделала несколько шагов  по  ковру,  вернулась  и  села  на
россыпь маленьких подушек.
     А потом все исчезло, за спиной с грохотом закрылась тяжелая дверь,  и
Саша оказался  возле  высокого  каменного  уступа,  с  которого  начинался
четвертый уровень.
     "Интересно, о чем она сейчас думает? Может быть, она  думает  о  том,
кто идет  к ней по лабиринту?  То есть  обо мне,  не зная,  что именно обо
мне?"
     За стеклом замелькали колонны станции; поезд  остановился.  Саша  дал
толпе подхватить себя и медленно поплыл к эскалаторам. Работало два;  Саша
ответвился в ту часть толпы, которая двигалась  к  левому.  В  его  голове
потекли медленные и обычные для второй половины дня угрюмые мысли о жизни.
     "Странно, - думал он, - как я  изменился  за  последние  три  уровня.
Когда-то ведь казалось, что стоит только перепрыгнуть через ту  расщелину,
и все. Господи, как мало надо было для счастья... А  сейчас  я  это  делаю
каждое утро, почти не глядя, и что?  На  что  я  надеюсь  сейчас?  Что  на
следующем этапе все изменится, и я чего-то захочу  так,  как  умел  хотеть
раньше? Ну, допустим, дойду. Уже ведь почти знаю, как - надо  после  пятой
решетки попрыгать - наверняка там ход в потолке, плиты какие-то  странные.
Но когда  я туда  залезу,  где я  найду  того  себя,  который  хотел  туда
залезть?"
     Саша вдруг похолодел - до  него  донесся  знакомый  лязг.  Он  поднял
голову  и  увидел  впереди  по  ходу  эскалатора,  на  котором  он  стоял,
включившуюся разрезалку пополам - два стальных листа с  острыми  зубчатыми
краями, которые через каждые несколько секунд сшибались с такой силой, что
получался  звук  вроде  удара  в  небольшой  колокол.  Остальные  спокойно
проезжали сквозь нее - она существовала только для  одного  Саши,  но  для
него она  была  настолько  реальна,  насколько  что-нибудь  вообще  бывает
реальным: через всю сашину спину шел длинный уродливый шрам, а ведь в  тот
раз разрезалка его только чуть-чуть задела, выкромсав целый клок ткани  из
дорогой джинсовой куртки. Проходить через разрезалки было, вообще  говоря,
несложно - надо было встать рядом и быстро шагнуть вперед сразу  же  после
того, как разрезалка откроется. Но  сейчас  Саша  ехал  по  эскалатору,  и
никакой  возможности  угадать,  в  какой  именно  момент  он   доедет   до
разрезалки, не было. Не раздумывая, он повернулся назад  и  кинулся  вниз.
Бежать было трудно - на эскалаторе стояла уйма пьяноватых мужичков, каждый
из которых давал себя почувствовать и пропускал с большой неохотой, бросая
Саше вдогонку редкие, как самоцветы, слова. Какая-то баба в красном платке
и с двумя большими  тюками  в  руках  задержала  Сашу  настолько,  что  он
оказался к разрезалке даже ближе, чем был раньше, но все-таки ему  удалось
как-то перелезть через тюки. Но тут впереди упала решетка, и  Саша  понял,
что пропал. Он обмяк, зажмурился, но вместо того, чтобы увидеть за секунду
всю свою жизнь, почему-то с  невероятной  отчетливостью  вспомнил,  как  в
четвертом  классе  довел  на   уроке   пения   молодого   практиканта   из
консерватории  до  того,  что  тот,  перестав  играть  на   рояле   музыку
Кабалевского, встал с места, подошел к нему и  дал  по  морде.  Разрезалка
лязгнула совсем близко, и Саша инстинктивно  шагнул  назад,  подумав,  что
ведь может и про...
     "А куда, собственно, я иду? - подумал Саша, глядя  в  черное  зеркало
двери вагона метро и поправляя на голове тюрбан. - До  седьмого  уровня  я
уже доходил - ну, может, не совсем доходил - но видел, что там. Все то  же
самое, только стражники толще. Ну, на восьмой выйду.  Так  это  ж  сколько
времени займет... Да и зачем все это? Правда, принцесса..."
     Последний раз Саша видел принцессу два дня  назад,  между  третьим  и
четвертым уровнем. Коридор на экране на секунду  исчез,  и  на  его  месте
появилась застланная коврами комната с высоким сводчатым потолком.  И  тут
же заиграла музыка - жалующаяся и заунывная, но только  сначала  и  только
для того, чтобы особенно прекрасной показалась  одна  неожиданная  нота  в
самом конце.
     Саша перестал думать о принцессе и стал глядеть  по  сторонам.  Народ
вокруг был большей частью привокзальный, поганый. Было много пьяных, много
одинаковых баб с сумками; особенно Саше не  понравилась  одна,  в  красном
платке, с двумя большими тюками в руках. "Где-то я  ее  видел,  -  подумал
Саша, - точно." С ним так часто бывало в последнее время -  казалось,  что
он уже видел то, что происходит вокруг, но вот где он  это  видел,  и  при
каких обстоятельствах, он вспомнить не мог. Зато  недавно  он  прочитал  в
каком-то журнале, что это чувство называется "Deja  vu",  из  чего  сделал
вывод, что то же самое происходит с людьми и во Франции.
     За стеклом замелькали колонны станции; поезд  остановился.  Саша  дал
толпе подхватить себя и медленно поплыл к эскалаторам. Работало два;  Саша
ответвился в ту часть толпы, которая двигалась к  правому.  В  его  голове
потекли медленные и обычные для второй половины дня угрюмые мысли о жизни.
     "Сейчас мне кажется, - думал  он,  -  что  хуже  того,  что  со  мной
происходит, и быть ничего не может. А ведь пройдет пара этапов, и  вот  по
этому именно дню и наступит сожаление. И покажется, что  держал  что-то  в
руках, сам не понимая, что - держал, держал, да и выкинул. Господи, как же
погано должно стать потом, чтобы можно было жалеть о том,  что  происходит
сейчас... И  ведь  что  самое  интересное  -  с  одной  стороны  жить  все
бессмысленней и хуже, а с другой - абсолютно ничего в жизни  не  меняется.
На что же я надеюсь? И почему каждое утро встаю  и  куда-то  иду?  Ведь  я
плохой инженер, очень плохой. Мне все это просто не интересно. И оборотень
я плохой, и скоро меня возьмут и выпрут, и будут совершенно правы...
     Саша вдруг похолодел - до  него  донесся  знакомый  лязг.  Он  поднял
голову и увидел на соседнем эскалаторе включившуюся разрезалку пополам.  В
первый момент испуг был так силен, что Саша даже не сообразил, что никакой
угрозы для него нет. Потом, сообразив, он так громко сказал "Уй",  что  на
него с соседнего эскалатора поглядела та  самая  баба  с  тюками,  которая
привлекла его внимание в вагоне. Она проехала разрезалку, глядя на Сашу  и
даже не догадываясь, что случилось бы, будь на ее месте он. Саше ее взгляд
был неприятен, и он отвернулся.
     Следующая разрезалка пополам стояла у выхода из метро, и Саша  прошел
ее без всякого труда. А вот из кувшинчика, стоявшего за ней,  он  пить  не
стал - какой-то он был подозрительный,  с  орнаментом  из  треугольничков.
Саша один раз из такого попил и потом две недели сидел на бюллетене. Чутье
подсказывало, что где-то рядом должен быть еще один кувшин, и  Саша  решил
поискать. Его внимание привлекла парикмахерская на другой стороне улицы: в
вывеске не горели две первых буквы, и Саша был уверен, что это что-нибудь,
да значит.
     Внутри было маленькое помещение, где клиенты дожидались своей очереди
- сейчас оно было совершенно пустым, и это была  вторая  странность.  Саша
обошел комнатку кругом, подвигал кресла (в конце прошлого года он  сел  на
один стул в коридоре военкомата, куда  провалился  с  третьего  уровня,  и
неожиданно  сверху  спустилась  веревочная   лестница,   по   которой   он
благополучно вылез в двухмесячную командировку),  попрыгал  на  журнальном
столике (иногда они управляли  поворачивающимися  частями  стен),  и  даже
подергал крючки вешалок. Все  было  напрасно.  Тогда  он  решил  проверить
потолок, опять влез на журнальный столик и подпрыгнул с него вверх, подняв
над головой руки. Потолок оказался глухим, а  столик  -  очень  непрочным:
сразу две его ножки подломились,  и  Саша  вытянутыми  руками  врезался  в
цветную фотографию улыбающегося рыжего дебила, висевшую на стене.
     И вдруг в полу со скрипом распахнулся люк, в котором блеснуло  медное
горло кувшина, стоящего  на  каменном  полу  метрах  в  двух  внизу.  Саша
спрыгнул на  каменную  площадку,  и  люк  над  головой  захлопнулся;  Саша
огляделся и увидел с другой стороны  коридора  бледного  усатого  воина  в
красной чалме с пером; на пол воин отбрасывал  две  расходящихся  дрожащих
тени, потому что за его спиной коптили два факела по бокам высокой  резной
двери с черной вывеской "ГОСПЛАН СССР".
     "Надо  же,  -  подумал  Саша,  выхватывая  меч  и  кидаясь  навстречу
вытащившему кривой ятаган воину, - а я на троллейбусе,  дурак,  все  время
ездил."
     - Итакина? -  спросил  женским  голосом  телефон.  -  Обедает.  А  вы
поднимайтесь, подождите.  Это  вы  из  Госснаба  должны  были  программное
обеспечение привезти?
     - Я, - ответил Саша, - только я лучше тоже в столовую пойду.
     - Как к нам идти,  знаете?  Шестьсот  двадцатая  комната,  от  лифтов
налево по коридору.
     - Доберусь, - ответил Саша.
     В столовой было шумно и многолюдно. Саша походил между  столами,  ища
приятеля, но того не было видно. Тогда Саша встал  в  очередь.  Перед  ним
стояли два Дарта Вейдера из первого отдела  -  они  шумно,  с  присвистом,
дышали  и  механическими  голосами  обсуждали  какую-то  статью  -  не  то
"Огонька", не то Уголовного кодекса; из-за неестественности их речи понять
что-нибудь было очень сложно. Первый Дарт Вейдер взял на свой  поднос  две
тарелки кислой капусты, а  второй  -  борщ  и  чай  (кормили  в  Госплане,
конечно, уже не так,  как  до  начала  смуты  -  от  прежнего  великолепия
остались  только  изредка  попадавшиеся  в  капусте   красные   звездочки,
нарезанные из моркови с  помощью  какого-то  агрегата).  Саше  было  очень
интересно посмотреть, как Дарт Вейдер будет есть капусту - для  этого  ему
обязательно пришлось бы снять свой глухой черный шлем, но черные двое сели
за маленький столик в самом углу и задернули за собой  черную  шторку,  на
которой изображены были щит и  меч;  под  ней  остались  видны  только  их
начищенные хромовые сапоги, левая пара которых упиралась в пол  неподвижно
и прямо, а правая все время выделывала  какие-то  кренделя  -  один  сапог
терся о другой и обнимал его носком за голенище; Саша подумал, что если бы
он играл в "Спай", то из двух Дартов Вейдеров стал бы вербовать правого.
     Оглядевшись, Саша пошел со своим подносом  в  дальний  угол,  где  за
длинным столом у окна сидело около десятка пожилых мужиков в летной форме,
и деликатно сел с краю стола. На него поглядели,  но  ничего  не  сказали.
Один из пилотов - седой крепыш с двумя  незнакомыми  медалями  на  голубой
ткани комбинезона - стоял со стаканом в руке; он только что начал говорить
тост.
     - Друзья! Мы собрались здесь по поводу,  торжественному  и  приятному
вдвойне. Сегодня исполняется двадцать  лет  трудовой  деятельности  Кузьмы
Ульяновича Старопопикова в Госплане. И сегодня же утром  Кузьма  Ульянович
сбил над Ливией свой тысячный МиГ!
     Пилоты  зааплодировали  и  повернулись  к  сидящему  в  центре  стола
виновнику торжества - это был низенький, полненький и лысенький мужичок  в
толстых очках, дужка которых была перемотана черной ниткой. Он  совершенно
ничем не выделялся - наоборот, был за столом самым  незаметным,  и  только
приглядевшись, Саша заметил на его груди несколько рядов орденских  планок
- правда, каких-то незнакомых.
     - Я беру на себя смелость сказать,  что  Кузьма  Ульянович  -  лучший
пилот Госплана! И недавно полученный  им  от  Конгресса  орден  "Пурпурное
сердце" будет на его груди уже пятым.
     Вокруг опять зааплодировали; несколько раз Кузьму Ульяновича хлопнули
по плечам и спине; он сильно покраснел, махнул рукой, снял  очки  и  долго
протирал их носовым платком.
     - И это еще не все, - продолжал  седой,  -  кроме  эф-пятнадцатого  и
эф-шестнадцатого, Кузьма Ульянович недавно освоил новейший  истребитель  -
эф-девятнадцать   "Стелс".   На   его   счету   и    многие    технические
усовершенствования - осмыслив опыт  боев  в  небе  Вьетнама,  он  попросил
своего механика дописать два файла в ассемблере,  чтобы  пушка  и  пулемет
работали от одной клавиши - и теперь этим пользуемся мы все...
     - Да уж хватит бы, - застенчиво буркнул виновник.
     Встал другой пилот - у этого на груди тоже были орденские планки,  но
не в таком количестве, как у Кузьмы Ульяновича.
     - Вот тут наш парторг  говорил  о  том,  что  Кузьма  Ульянович  сбил
сегодня свой тысячный МиГ. А ведь кроме этого он, к примеру, четыре тысячи
пятьсот раз разрушил локатор под Триполи, а если мы  все  ракетные  катера
посчитаем, да еще аэродромы прибавим, такая  цифирь  выйдет...  Но  только
человека одной цифрой мерить нельзя. Я Кузьму Ульяновича знаю, может быть,
получше других - уже полгода с ним в паре летаю, и сейчас расскажу вам  об
одном нашем рейде. Я тогда первый раз на эф-пятнадцатом шел, а машина эта,
сами знаете,  не  из  простых  -  чуть  заторопишься,  захочешь  повернуть
побыстрей - подвисает. И  мне  Кузьма  Ульянович  перед  вылетом  говорит:
"Вася, запомни - не нервничай, иди сзади и ниже, я тебя прикрывать  буду."
Ну, я неопытный был тогда, а с гонором - чего это,  думаю,  он  прикрывать
меня будет,  когда я на  эф-шестнадцатом  весь Персидский  залив  облетал.
Да... Ну, сели мы по кабинам, и дают нам команду на взлет. Взлетали  мы  с
авианосца "Америка", и задание у  нас  было  -  сначала  какой-то  корабль
потопить в Бейрутском порту, а потом  уничтожить  лагерь  террористов  под
Аль-Бенгази. Взлетели, значит, и идем на малой, на автопилотах. А  там,  у
Бейрута, локаторов штук восемь, наверно - ну, вы все там были...
     - Одиннадцать, - сказал кто-то за столом, -  и  еще  всегда  двадцать
пятые МиГи патрулируют.
     -  Ну  да.  В  общем,  дошли  на  малой,  метрах  на  пятидесяти,   с
выключенными прицелами, а  как  километров  десять  осталось,  перешли  на
ручное, набрали четыре сотни и включили радары. Тут нас, понятно,  засекли
- но мы уже навелись,  выпустили  по  "Амрааму",  сделали  противоракетный
маневр и пошли на запад со снижением. От корабля щепок  не  осталось.  Это
нам по радио сообщили. В общем, опять идем вслепую  на  малой,  и  так  бы
дошли спокойно, но я тут, идиот, заметил двадцать третьего МиГа,  и  пошел
за ним - дай, думаю, задвину ему "Сайдвиндер" в  сопло.  Кузьма  Ульянович
видит на радаре, что я вправо пошел, и орет мне по  радио:  "Вася,  назад,
мать твою!" Но я уже прицел включил, поймал гада, и пустил ракету. И  хоть
тут бы мне развернуться, и к земле - так  нет,  стал  смотреть,  как  этот
двадцать третий падает. А потом гляжу на локатор -  а  на  меня  уже  СА-2
идет, кто пустил, не знаю...
     - Это под Аль-Байдой локатор стоит. Когда от Бейрута на запад  идешь,
никогда вправо брать не надо, - сказал парторг.
     - Ну да, а тогда-то я  не  знал.  Кузьма  Ульянович  кричит:  "Помеху
ставь!" А я вместо тепловой - это на "эф" нажать надо - на "цэ" жму. Ну и,
значит, получил прямо под хвост. Нажал на  "эф  семь",  катапультировался.
Опускаюсь, смотрю вниз - а там пустыня и шоссе, на шоссе машины  какие-то,
и меня на них сносит. И не успел я приземлиться, смотрю  -  мать  честная!
Кузьма Ульянович прямо на это шоссе на посадку заходит. Тут уж я  думаю  -
кто быстрее...
     Саша допил последний глоток чая, встал и пошел к выходу.  Плита  пола
сразу за дверью из столовой была какой-то странной - чуть другого цвета  и
на полсантиметра повыше, чем остальные. Саша остановился за  шаг  до  нее,
высунул голову в коридор и поглядел вверх  -  так  и  есть,  в  метре  над
головой поблескивали отточенные стальные зубья решетки.
     - Ну нет, - пробормотал Саша.
     Он внимательно оглядел столовую. С первого взгляда, другого выхода не
было, но Саша давно знал, что сразу он никогда и не бывает виден. Ход  мог
быть, например, за огромной картиной на стене, но допрыгнуть до нее  можно
было только раскачавшись на люстре,  а  для  этого  надо  было  громоздить
несколько столов один на другой. Было еще несколько выступов в  стене,  по
которым можно было попытаться залезть вверх, и Саша уже совсем было  решил
это сделать, когда его вдруг окликнула баба в белом халате.
     - Подносик-то на мойку надо снести, молодой человек, - сказала она, -
нехорошо выходит.
     Саша вернулся за подносом.
     - ...всем отделом стали пробоины считать, -  говорил  ведомый  Кузьмы
Ульяновича, - помните? Тогда покойный Ешагубин подходит к нам и спрашивает
- разве, гово