вающимися  частями  стен),  и  даже
подергал крючки вешалок. Все  было  напрасно.  Тогда  он  решил  проверить
потолок, опять влез на журнальный столик и подпрыгнул с него вверх, подняв
над головой руки. Потолок оказался глухим, а  столик  -  очень  непрочным:
сразу две его ножки подломились,  и  Саша  вытянутыми  руками  врезался  в
цветную фотографию улыбающегося рыжего дебила, висевшую на стене.
     И вдруг в полу со скрипом распахнулся люк, в котором блеснуло  медное
горло кувшина, стоящего  на  каменном  полу  метрах  в  двух  внизу.  Саша
спрыгнул на  каменную  площадку,  и  люк  над  головой  захлопнулся;  Саша
огляделся и увидел с другой стороны  коридора  бледного  усатого  воина  в
красной чалме с пером; на пол воин отбрасывал  две  расходящихся  дрожащих
тени, потому что за его спиной коптили два факела по бокам высокой  резной
двери с черной вывеской "ГОСПЛАН СССР".
     "Надо  же,  -  подумал  Саша,  выхватывая  меч  и  кидаясь  навстречу
вытащившему кривой ятаган воину, - а я на троллейбусе,  дурак,  все  время
ездил."
     - Итакина? -  спросил  женским  голосом  телефон.  -  Обедает.  А  вы
поднимайтесь, подождите.  Это  вы  из  Госснаба  должны  были  программное
обеспечение привезти?
     - Я, - ответил Саша, - только я лучше тоже в столовую пойду.
     - Как к нам идти,  знаете?  Шестьсот  двадцатая  комната,  от  лифтов
налево по коридору.
     - Доберусь, - ответил Саша.
     В столовой было шумно и многолюдно. Саша походил между  столами,  ища
приятеля, но того не было видно. Тогда Саша встал  в  очередь.  Перед  ним
стояли два Дарта Вейдера из первого отдела  -  они  шумно,  с  присвистом,
дышали  и  механическими  голосами  обсуждали  какую-то  статью  -  не  то
"Огонька", не то Уголовного кодекса; из-за неестественности их речи понять
что-нибудь было очень сложно. Первый Дарт Вейдер взял на свой  поднос  две
тарелки кислой капусты, а  второй  -  борщ  и  чай  (кормили  в  Госплане,
конечно, уже не так,  как  до  начала  смуты  -  от  прежнего  великолепия
остались  только  изредка  попадавшиеся  в  капусте   красные   звездочки,
нарезанные из моркови с  помощью  какого-то  агрегата).  Саше  было  очень
интересно посмотреть, как Дарт Вейдер будет есть капусту - для  этого  ему
обязательно пришлось бы снять свой глухой черный шлем, но черные двое сели
за маленький столик в самом углу и задернули за собой  черную  шторку,  на
которой изображены были щит и  меч;  под  ней  остались  видны  только  их
начищенные хромовые сапоги, левая пара которых упиралась в пол  неподвижно
и прямо, а правая все время выделывала  какие-то  кренделя  -  один  сапог
терся о другой и обнимал его носком за голенище; Саша подумал, что если бы
он играл в "Спай", то из двух Дартов Вейдеров стал бы вербовать правого.
     Оглядевшись, Саша пошел со своим подносом  в  дальний  угол,  где  за
длинным столом у окна сидело около десятка пожилых мужиков в летной форме,
и деликатно сел с краю стола. На него поглядели,  но  ничего  не  сказали.
Один из пилотов - седой крепыш с двумя  незнакомыми  медалями  на  голубой
ткани комбинезона - стоял со стаканом в руке; он только что начал говорить
тост.
     - Друзья! Мы собрались здесь по поводу,  торжественному  и  приятному
вдвойне. Сегодня исполняется двадцать  лет  трудовой  деятельности  Кузьмы
Ульяновича Старопопикова в Госплане. И сегодня же утром  Кузьма  Ульянович
сбил над Ливией свой тысячный МиГ!
     Пилоты  зааплодировали  и  повернулись  к  сидящему  в  центре  стола
виновнику торжества - это был низенький, полненький и лысенький мужичок  в
толстых очках, дужка которых была перемотана черной ниткой. Он  совершенно
ничем не выделялся - наоборот, был за столом самым  незаметным,  и  только
приглядевшись, Саша заметил на его груди несколько рядов орденских  планок
- правда, каких-то незнакомых.
     - Я беру на себя смелость сказать,  что  Кузьма  Ульянович  -  лучший
пилот Госплана! И недавно полученный  им  от  Конгресса  орден  "Пурпурное
сердце" будет на его груди уже пятым.
     Вокруг опять зааплодировали; несколько раз Кузьму Ульяновича хлопнули
по плечам и спине; он сильно покраснел, махнул рукой, снял  очки  и  долго
протирал их носовым платком.
     - И это еще не все, - продолжал  седой,  -  кроме  эф-пятнадцатого  и
эф-шестнадцатого, Кузьма Ульянович недавно освоил новейший  истребитель  -
эф-девятнадцать   "Стелс".   На   его   счету   и    многие    технические
усовершенствования - осмыслив опыт  боев  в  небе  Вьетнама,  он  попросил
своего механика дописать два файла в ассемблере,  чтобы  пушка  и  пулемет
работали от одной клавиши - и теперь этим пользуемся мы все...
     - Да уж хватит бы, - застенчиво буркнул виновник.
     Встал другой пилот - у этого на груди тоже были орденские планки,  но
не в таком количестве, как у Кузьмы Ульяновича.
     - Вот тут наш парторг  говорил  о  том,  что  Кузьма  Ульянович  сбил
сегодня свой тысячный МиГ. А ведь кроме этого он, к примеру, четыре тысячи
пятьсот раз разрушил локатор под Триполи, а если мы  все  ракетные  катера
посчитаем, да еще аэродромы прибавим, такая  цифирь  выйдет...  Но  только
человека одной цифрой мерить нельзя. Я Кузьму Ульяновича знаю, может быть,
получше других - уже полгода с ним в паре летаю, и сейчас расскажу вам  об
одном нашем рейде. Я тогда первый раз на эф-пятнадцатом шел, а машина эта,
сами знаете,  не  из  простых  -  чуть  заторопишься,  захочешь  повернуть
побыстрей - подвисает. И  мне  Кузьма  Ульянович  перед  вылетом  говорит:
"Вася, запомни - не нервничай, иди сзади и ниже, я тебя прикрывать  буду."
Ну, я неопытный был тогда, а с гонором - чего это,  думаю,  он  прикрывать
меня будет,  когда я на  эф-шестнадцатом  весь Персидский  залив  облетал.
Да... Ну, сели мы по кабинам, и дают нам команду на взлет. Взлетали  мы  с
авианосца "Америка", и задание у  нас  было  -  сначала  какой-то  корабль
потопить в Бейрутском порту, а потом  уничтожить  лагерь  террористов  под
Аль-Бенгази. Взлетели, значит, и идем на малой, на автопилотах. А  там,  у
Бейрута, локаторов штук восемь, наверно - ну, вы все там были...
     - Одиннадцать, - сказал кто-то за столом, -  и  еще  всегда  двадцать
пятые МиГи патрулируют.
     -  Ну  да.  В  общем,  дошли  на  малой,  метрах  на  пятидесяти,   с
выключенными прицелами, а  как  километров  десять  осталось,  перешли  на
ручное, набрали четыре сотни и включили радары. Тут нас, понятно,  засекли
- но мы уже навелись,  выпустили  по  "Амрааму",  сделали  противоракетный
маневр и пошли на запад со снижением. От корабля щепок  не  осталось.  Это
нам по радио сообщили. В общем, опять идем вслепую  на  малой,  и  так  бы
дошли спокойно, но я тут, идиот, заметил двадцать третьего МиГа,  и  пошел
за ним - дай, думаю, задвину ему "Сайдвиндер" в  сопло.  Кузьма  Ульянович
видит на радаре, что я вправо пошел, и орет мне по  радио:  "Вася,  назад,
мать твою!" Но я уже прицел включил, поймал гада, и пустил ракету. И  хоть
тут бы мне развернуться, и к земле - так  нет,  стал  смотреть,  как  этот
двадцать третий падает. А потом гляжу на локатор -  а  на  меня  уже  СА-2
идет, кто пустил, не знаю...
     - Это под Аль-Байдой локатор стоит. Когда от Бейрута на запад  идешь,
никогда вправо брать не надо, - сказал парторг.
     - Ну да, а тогда-то я  не  знал.  Кузьма  Ульянович  кричит:  "Помеху
ставь!" А я вместо тепловой - это на "эф" нажать надо - на "цэ" жму. Ну и,
значит, получил прямо под хвост. Нажал на  "эф  семь",  катапультировался.
Опускаюсь, смотрю вниз - а там пустыня и шоссе, на шоссе машины  какие-то,
и меня на них сносит. И не успел я приземлиться, смотрю  -  мать  честная!
Кузьма Ульянович прямо на это шоссе на посадку заходит. Тут уж я  думаю  -
кто быстрее...
     Саша допил последний глоток чая, встал и пошел к выходу.  Плита  пола
сразу за дверью из столовой была какой-то странной - чуть другого цвета  и
на полсантиметра повыше, чем остальные. Саша остановился за  шаг  до  нее,
высунул голову в коридор и поглядел вверх  -  так  и  есть,  в  метре  над
головой поблескивали отточенные стальные зубья решетки.
     - Ну нет, - пробормотал Саша.
     Он внимательно оглядел столовую. С первого взгляда, другого выхода не
было, но Саша давно знал, что сразу он никогда и не бывает виден. Ход  мог
быть, например, за огромной картиной на стене, но допрыгнуть до нее  можно
было только раскачавшись на люстре,  а  для  этого  надо  было  громоздить
несколько столов один на другой. Было еще несколько выступов в  стене,  по
которым можно было попытаться залезть вверх, и Саша уже совсем было  решил
это сделать, когда его вдруг окликнула баба в белом халате.
     - Подносик-то на мойку надо снести, молодой человек, - сказала она, -
нехорошо выходит.
     Саша вернулся за подносом.
     - ...всем отделом стали пробоины считать, -  говорил  ведомый  Кузьмы
Ульяновича, - помните? Тогда покойный Ешагубин подходит к нам и спрашивает
- разве, говорит, эф-пятнадцатый на одном моторе может лететь?  И  знаете,
что ему Кузьма Ульянович ответил?
     - Ну хватит, правда, - конфузясь, сказал Кузьма Ульянович.
     - Нет, я скажу, пускай...
     Дальше Саша не слышал - все его внимание переключилось на  движущуюся
ленту, по  которой  тарелки  и  подносы  ехали  на  мойку.  Она  кончалась
небольшим окошком, в  которое  вполне  можно  было  пролезть.  Саша  решил
попробовать, поставил на ленту поднос, оглянулся и быстро забрался на  нее
сам. Двое стоявших возле окошка танкистов  поглядели  на  него  с  большим
недоумением, но прежде, чем они успели что-то сказать, Саша протиснулся  в
окошко, перепрыгнул через щель в полу и со всех  ног  кинулся  к  медленно
поднимающемуся  куску  стены  с  большой  облезлой   раковиной;   за   ним
открывалась освещенная факелами узкая лестница вверх.
     Начальник Итакина  Борис  Емельянович  оказался  одним  из  тех  двух
танкистов, которые с таким удивлением глядели на  Сашу  в  столовой.  Саша
столкнулся с ним у самого входа в шестьсот двадцатую комнату - за  сашиной
спиной  осталось  примерно  с  десяток  ярусов,  на  которые  можно   было
забраться, только подпрыгнув и подтянувшись, поэтому он устал и запыхался,
а поднявшийся на лифте  Борис  Емельянович  был  спокоен  и  свеж,  и  пах
одеколоном.
     - Ты от Борис Григорича? - ничем не  показывая,  что  узнает  в  Саше
хулигана из столовой, спросил Борис Емельянович.  -  Пойдем  быстрее,  мне
через пять минут выезжать.
     Кабинет Бориса Емельяновича был такой же отгороженной шкафами  частью
огромного зала, что и кабинет Бориса Григорьевича, только внутри,  занимая
практически все  место,  стоял  огромный,  лоснящийся  смазкой  танк  "M-1
Abrams". Еще у стены были две бочки с горючим, на которых стояли телефон и
четырехмегабайтная "супер эй-ти" с цветным ВГА-монитором, при  взгляде  на
которую Саша сглотнул слюну.
     - Триста восемьдесят шестой процессор? - уважительно спросил он. -  И
винт, наверно, мегабайт двести?
     - Это не  знаю,  -  сухо  ответил  Борис  Емельянович,  -  у  Итакина
спрашивай, он мой механик. Чего там тебе подписывать?
     Саша полез  в  сумку  и  вынул  чуть  подмявшиеся  за  время  долгого
путешествия бумаги. Борис  Емельянович,  сверкнув  похожим  на  пулеметный
патрон с золотой пулей "Монт-Бланком", прямо на броне, не глядя, подмахнул
два первых листа, а над третьим задумался.
     - Это я так не могу, - сказал,  наконец,  он,  -  это  надо  в  главк
звонить. Это даже не я должен подписывать, а Павел Семенович Прокудин.
     Поглядывая на часы, он навертел номер.
     - Павла Семеновича, - сказал он в трубку. - Так. А когда будет?  Нет,
сам свяжусь.
     Он повернулся к Саше и значительно на него взглянул.
     - Ты не очень удачно пришел, -  сказал  он.  -  Через  пять  минут  -
наступление. А если ты эту бумагу хочешь подписать, в  главк  надо  ехать.
Хотя подожди... Может, быстрее выйдет. Проедешь немного со мной.
     Борис Емельянович склонился над компьютером.
     - Черт, - сказал он через минуту, - где это  Итакин  ходит?  Не  могу
двигатель запустить.
     - А вы директорию  смените,  -  сказал  Саша,  -  вы  же  в  корневой
директории. Или сначала в "Нортон" выйдите.
     - А ну попробуй, - ответил Борис Емельянович, отходя в сторону.
     Саша привычно затюкал по клавишам; заверещал дисковод  хард-диска,  и
почти сразу же мощно и тихо загудела электрическая  трансмиссия  танка,  а
воздух вокруг наполнился горьким  дизельным  выхлопом.  Борис  Емельянович
ловко запрыгнул на броню; Саша предпочел подтянуть к танку стул  и  уже  с
него шагнул на чуть приподнятую корму.
     В башне оказалось просторно и очень удобно. Саша заглянул  в  прицел,
но  тот  пока  не  работал;  тогда  он  огляделся.  Изнутри  башня  чем-то
напоминала любовно украшенную водителем кабину  автобуса  -  по  бокам  от
казенника пушки висели какие-то брелочки, флажки,  обезьянки,  а  к  броне
было приклеено несколько вырезанных из журнала девушек в купальниках.
     Борис Емельянович кинул Саше шлемофон, велев его одеть, и  скрылся  в
отделении водителя;  двигатель  взревел,  и  танк  выкатился  на  огромную
равнину,  где  далеко  впереди  возвышалась  похожая  на  вулкан  гора  со
срезанным границей монитора  верхом.  Саша  по  пояс  высунулся  из  люка,
огляделся и увидел по бокам еще десятка два таких же танков; два  или  три
возникли прямо на его глазах.
     - Как такое построение называется? - спросил он в микрофон.
     - Какое? - долетел искаженный наушниками голос Бориса Емельяновича.
     - Когда танки все на одной линии? Ну, если бы это солдаты были,  была
бы цепь, а это как называется?
     - Не знаю, - ответил Борис Емельянович.  -  Так  после  обеда  всегда
бывает - просто одновременно выходим. Ты лучше  посчитай,  сколько  танков
вокруг?
     - Двадцать шесть, - сосчитал Саша.
     - Понятно. Бабаракин на бюллетене, Сковородич в Австрии, а  остальные
все здесь. Жаркий сегодня день будет.
     - Двадцать первый, двадцать первый, с  кем  говорите?  -  раздался  в
шлемофоне чей-то голос.
     - Говорит двадцать первый, вызываю семнадцатого, прием.
     - Семнадцатый слушает.
     - Семнадцатый, у  меня  тут  парень  из  Госснаба,  ему  одну  бумагу
подписать. Чтоб не ехать через весь город.
     - Понял вас, двадцать второй, - отозвался голос, - через десять минут
у фермы.
     Танк Бориса Емельяновича резко взял вправо, и Сашу сильно  качнуло  в
люке. Перелетев с разгону через несколько ухабов, Борис Емельянович выехал
на шоссе, повернул и километрах на восьмидесяти в час  понесся  в  сторону
далекой  рощи,  перед  которой  дорога  разветвлялась  и  торчал  какой-то
указатель на шесте.
     - Залазь в башню, - велел Борис Емельянович, - и люк закрой.  Вон  на
том холме гранатометчик сидит.
     Саша повиновался - и в самое время: по броне ударило,  и  послышалось
резкое и громкое шипение.
     - Вот он, курва-а, - прошептал голос Бориса Емельяновича в наушниках,
и башня стала медленно поворачиваться вправо.
     Саша  увидел  на  экране  прицела  совместившийся  с  вершиной   горы
квадратик и выскочившую надпись "gun  locked".  Но  Борис  Емельянович  не
спешил стрелять.
     - Ну же! - выдохнул Саша.
     - Подожди, - зашептал Борис Емельянович, - дай я осколочный заряжу...
Бронебойные нам еще понадобятся.
     Еще раз зашипело и ударило по броне, а в  следующий  момент  рявкнула
пушка "Абрамса", и на вершине холма на  секунду  словно  выросло  огромное
черно-красное дерево.
     Вскоре слева от шоссе появилась  и  стала  стремительно  приближаться
окруженная   невысоким   забором    ферма,    похожая    на    заброшенную
правительственную дачу. Метрах в трехстах Борис Емельянович затормозил,  и
так резко, что Саша, глядевший в прицел, наверняка посадил бы  себе  синяк
под глазом, если бы не мягкая резина вокруг окуляров.
     - Что-то мне вон то окно не нравится, - сказал Борис  Емельянович,  -
дай-ка я...
     Башня поехала влево, и опять рявкнула пушка. Ферму заволокло огнем  и
дымом, а когда их снесло, от уютного двухэтажного  домика  остался  только
закопченный  фундамент  с  небольшим  куском  стены,  в  котором  странной
показалась непонятно куда раскрывшаяся дверь. Борис Емельянович на  всякий
случай дал длинную очередь  из  пулемета,  перебившую  несколько  досок  в
заборе, и медленно поехал к ферме.
     - Можешь пока  выйти  поразмяться,  -  сказал  он  Саше,  когда  танк
затормозил у пепелища, - вроде, все спокойно.
     Саша вылез из башни, спрыгнул на землю  и  повертел  головой.  Голова
гудела, чуть подрагивали колени, и хотелось на всякий случай схватиться за
какой-нибудь поручень, вроде тех, что были в башне.
     - Что, скис? - дружелюбно спросил Борис Емельянович.  -  Ты  попробуй
так пять дней в неделю, по восемь часов, да еще когда на  тебя  одного  по
три Т-70 выезжают. Вот  когда  коленки  задрожат.  Здесь-то  место  тихое,
благодать...
     Действительно,  место  было  красивым  -  на  ровном   поле   кое-где
поднимались деревья, за шоссе  зеленела  роща  и  оттуда  доносился  тихий
птичий щебет. Из-за тучи вышло солнце, и все вокруг приобрело такие нежные
цвета, которые бывают только на хорошо настроенном  ВГА  белой  сборки,  и
которых никогда не даст ни корейский, ни тем более  сингапурский  монитор,
что бы ни писали в глянцевых многостраничных паспортах хитрые азиаты.
     С шоссе донесся гул.
     - Павел Семенович едет. Готовь свою бумагу.
     Черная точка на шоссе быстро приближалась и  вскоре  стала  таким  же
танком, как у Бориса Емельяновича, только с торчащим над  башней  зенитным
пулеметом. Танк подъехал,  остановился,  и  из  башни  выпрыгнул  худой  и
мрачный танкист в золотых очках и черной пилотке.
     - Давай, чего у тебя там, - сказал он Саше,  присел  на  одно  колено
возле сорванного взрывом с крыши фермы листа жести, положил сашину  бумагу
на планшет и написал в верхней части листа: "Не возражаю."
     - А ты, Борис, - сказал он Борису Емельяновичу, -  бросай  эти  дела.
Вечно ты со всякой херней перед боем лезешь.
     - Ничего, - сказал Борис Емельянович, -  нагоним.  А  этот  парень  -
механик не хуже Итакина, мне сейчас двигатель за минуту завел...
     Мрачный покосился на Сашу, но ничего не сказал.
     Со  стороны  далеких  синих  холмов  у   горизонта   донесся   быстро
приближающийся гул. Саша поднял голову и  увидел  звено  F-15,  идущих  на
бреющем полете. Они пронеслись прямо над танками, и передний  истребитель,
на крыле которого была нарисована красная орлиная голова, в двух  десятках
метров от земли сделал бочку и свечей,  почти  вертикально,  пошел  вверх;
остальные разделились на две группы и, набирая  высоту,  пошли  в  сторону
далекой горы со срезанным верхом, и тут Сашу второй раз за  день  посетило
чувство, что это уже с ним было - может быть, как-то по-другому, но было -
он был уверен.
     - Ну, сегодня ни один МиГ не сунется, - сказал Борис  Емельянович.  -
Кузьма Ульяныч в воздухе. Это его машина, с  орлом.  Можешь  свою  зенитку
здесь оставить.
     - Погожу, - ответил мрачный.
     Где-то вдали у горы засверкало, потом донесся грохот.
     - Началось, - сказал мрачный, - пора.
     - Я вам такую же зенитку привез, - вспомнив, сказал Саша и  вынул  из
сумки дискету. - Там еще два ПТУРСа на башню.
     Но Борис Емельянович уже спускался в танк.
     - Некогда, - сказал он, - отдашь Итакину.
     Лязгнул люк, потом  второй,  и  танки,  отбрасывая  гусеницами  комья
земли, рванули с места. Саша смотрел им вслед, пока они на превратились  в
две точки, а потом пошел к ферме,  где  на  единственном  уцелевшем  куске
стены у двери горели давно замеченные им два призрачных факела.
     Когда за сашиной спиной закрылась  дверь,  он  понял,  что  выбрался,
наконец, из подземелья и находится  теперь  где-то  во  внутренних  покоях
дворца. Вокруг были уже не грубо обтесанные  каменные  глыбы,  а  как