с   геометрическими  уровнями
рациональностей в эти осевые (по Ясперсу) моменты истории. Когда разрушается
тот самый слой, который в спокойное время  служил  залогом устойчивости, мы,
недавние обитатели его, вынуждены столкнуться  с  дискомфортом, образованным
этим  разрушением. А к  дискомфорту мы  относимся по-разному. Те, кто привык
относиться к появившимся вдруг в своей жизни  неудобствам пассивно, остаются
жить в заметно ухудшившихся  условиях, ожидая ремонта, который, по их святой
вере, не может же когда-нибудь не состояться. Другие, отличающиеся от первых
прежде  всего  активным  способом  реагировать  на  изменения  вокруг  себя,
переселяются в другие слои, более  комфортные для жизни в это время.  Причем
каждый  из них понимает  комфортные  условия  по-своему, и в  зависимости от
этого выбирает свой путь: вниз или вверх.
     На языке  структуры  пространства  жизненного мира путь  вниз  означает
спуск к слоям рациональностей, близким к рациональности животных инстинктов,
то есть  к  рациональности  упрощенных  мотиваций,  то  есть,  к  метрически
обедненному слою континуумальной реальности. Путь вверх,  наоборот, означает
прорыв  мысли  в  метрически  новую  рациональность,  открытие  этой  новой,
необитаемой  еще рациональности.  Первый  путь -  широкий путь,  он очевиден
(очень  хорошо виден)  и  энергетически очень прост  и доступен.  Поэтому по
этому пути, готовому своей шириной вместить многих, и  устремляются  многие.
Второй путь  -  малозаметен, узок  и  требует хорошего прыжка, а то  даже  и
взлета  (в  крайнем  случае  -  отчаянной  альпинистской сноровки).  В  силу
малозаметности,  узости  и  явных  энергетических  неудобств  второй  способ
переместиться из обжитого слоя рациональностей совершают в одиночку.
     (Кроме прыжка и взлета, и отчаянности скалолаза для перемещения вверх в
пространстве  рациональностей необходимы, как и  в пространстве  физического
мира,  соответсвующие  начальные  энергетические   (они  же  геометрические)
условия.  Это  - геометрическое  место  в распределении  рациональностей, то
есть,  вообще  говоря, место маргинала.  Потому что  это  место обеспечивает
наменьшую  связь  с  центрами  притяжения  рациональных  уровней,  то  есть,
максимальную  гравитационную  свбоду  в   пространстве   рациональностей,  и
смелость, недоступную самым героическим и успешным полководцам и политикам -
смелость числиться в чудаках.)
     Мудрецам,  из  чьих  рук  вышла  Библия,  видимо,  были  хорошо знакомы
выступающие на поверхность феноменологического наблюдения характерные детали
геометрического поведения мира во  времена  Перемен  - по  крайней  мере  то
обстоятельство,  что  именно  во времена переходов  от одного миру к другому
происходят прорывы  к знанию,  которое  будет затем  определять рациональные
законы жизни в новом  мире. Потому они  послали Моисея на  Синайскую гору за
заповедями  в самый  напряженный  момент  Исхода,  когда Масса склонна  была
искать   неотложных  рациональных  упрощений   в  виде  такого   простого  и
доступного, с такой приятной и понятной золотой тяжестью Тельца.
     Разрушительные   упрощения,   упирающиеся  в   социальный   экстремизм,
несомненно, имеют право на существование хотя бы потому, что они существуют,
но  при  этом  и  логику, которая бы их оправдывала, долго искать не  нужно.
Может быть,  сами того не желая, они, походя, просто в результате потрясения
геометрии нашего  мира  (а  значит, и  нашей эстетики)  разрушают и  стирают
множество глупостей, как мы время от  времени уничтожаем  наши  старые файлы
или исписанные листки бумаги, в один прекрасный момент поумнев и устыдившись
той глупости, которая на них размещена.
     Упрощения возникают  в виде  теорий  (и часто  вполне респектабельных),
конечно,  еще  до того, как они получают интенсивный  спрос и  экстремальные
формы.  Марксовское  упрощение картины  социального  мира до  поля рождения,
развития и столкновения социальных  классов хотя и было сделано в вызывающей
по отношению к буржуазному миру  форме, но  все  же  не переходило некоторых
рациональных границ типично европейского инстинкта общественной безопасности
до тех пор, пока не перекочевало в такой маргинальный этнос, как российский.
Там  оно,  часто  будучи  перевираемо  до  неузнаваемости  (как  в  практике
священников всех религий  принято перевирать  священное писание,  упрощая  и
подгоняя  его   под  реальное  соотояние  мозгов   своей  паствы),  получило
благодатную почву  и спрос, и самые экстремальные мутации.  Только  на  этой
почве  и  могла появиться такая  экстремальная  мутация  марксовой классовой
идеи, как большевизм.
     Большевизм в  геометрическом своем выражении оказался той экстремальной
формой рационального упрощения  витальных событий, которая идеально  подошла
конкретному этносу для обеспечения максимальных  сдвигов в  его интегральной
картине  дифференциальных мотиваций.  Можно сказать, что большевизм оказался
для  России  тем возбудителем  физического резонанса,  которого боятся все в
мире  строители  как лучшего разрушителя того, что они  построили. И  именно
этот резонанс,  явление на  уровне жизненного мира  совершенно  неизвестное,
чтобы  его  остерегаться,  принес России  такие  чувствительные  разрушения,
которых  Европе, похоже, все же  не принес даже чуть позже срезонировавший в
ней экстремальный национализм.
     Забавно,  что  большевизм  как  крайняя форма импортированной в  Россию
классовой   идеи  стал  геометрической  ловушкой  для  огромного  количества
российских   интеллектуалов  в   то   время,   когда   европейский  массовый
интеллектуал переболел разновидностями марксизма в виде болезненной прививки
в  предшествующем  поколении,  и  больше  она  по   большому  его  счету  не
интересовала (даже  более  поздние  отклонения вроде Сартра были  всего лишь
формами интеллектуального каприза, не доходящего до серьезных величин).
     Европейский  интеллектуал  в  то  время,  которое  Россия  была  тяжело
инфицирована большевизмом, переваривал новую эстетику, которую можно назвать
первой  волной  континуумального  мира -  эстетику, заложенную  Коро,  Моне,
Сезанном,  Ницше, Ван Гогом, Дебюсси, Ибсеном, Стринбергом, а также эстетику
позитивизма, а  потому пребывал в  геометрически разобранном  состоянии.  Но
кроме интеллектуальной элиты  есть масса,  и геометрический разор, вызванный
метрическим разогревом пространства рациональностей  конца  19-го  -  начала
20-го  веков,  непременно должен был  коснуться  и европейской  массы, чтобы
вызвать взрыв.
     Вообще,  говорить о том, как социальные  потрясения первой  части 20-го
века могут быть разложены по геометрии междуметрического  перехода, а в  том
числе и взрыва - это значит говорить о том,  насколько они соответствуют  ее
характерным  признакам.  Главным признаком,  как уже было сказано,  является
смещение  интегральной  картины  рациональной  мотивации частных  поступков,
составляющих социальные события. То  есть, выбор, как  поступить: убить, или
не  убить, украсть, или не украсть, предать или не предать, и т.д., когда  в
принципе можно сделать  и так, и  иначе,  при этом  не испытывая  мгновенной
угрозы своему выживанию  (но, возможно,  обостренно  чувствуя ее вообще), не
неся больших потерь, но, возможно, серьезно их опасаясь.
     Верхние  слои  рациональности,  которые  ответственны  за  то,  что  мы
называем духовностью, будучи в исправном состоянии,  способствуют тому,  что
мы в основном не убиваем, не крадем, не  предаем и не обманываем (по крайней
мере, думаем, что не обманываем). Не  милиция,  не полиция,  и даже не  семь
благородных  самураев  охраняют  нас от  частых  покушений  на  наши  жизни,
имущество и здоровье, то есть, на возможности нашего выживания,  а в большей
или   меньшей   степени   исправное    состояние    нашего   верхнего   слоя
рациональностей. Семи последователей кодекса Бушидо хватит разве что на одну
только деревеньку, и то,  если  число  бандитов  будет разумно  небольшим. А
милиция и полиция охраняют наши витальные интересы тем  лучше, чем исправнее
состояние нашей духовности: именно  на статистическую норму,  основанную  на
здоровье   верхнего  слоя   рациональностей,   разумно  рассчитаны   службы,
обеспечивающие закон исполнительной силой.
     Иначе   говоря,  когда  верхний  слой  рациональности   разрушается,  и
возрастает  число переселенцев  из  него в  нижние  слои,  в  которых  плохо
работают  заповеди "не убий", "не укради",  и т.д., сильно девальвирует все,
что составляло моральную ценность  (а  значит, и ценность вообще) в  верхнем
слое: жизнь, права  и свободы, и просто свобода.  То  есть, все эти ценности
переходят в  сильно  вероятностный режим, в настолько вероятностный, что это
становится слишком заметным общим неудобством, как в конце концов стали ведь
общим   неудобством  сталинские  моральные  нормы  -  доносы  и  каннибализм
комсомольских  собраний.  Так рано  или поздно  возникающее  острое  чувство
тесноты  на уровнях животной  мотивации  жизни  приводит  к освоению  нового
уровня ее рационального обеспечения.
     Осведомительство, полицейский контроль  и каннибализм  собраний  никто,
понятно, никогда не вносит в наши общества - не приносит извне. Они живут  в
нас как некоторое геометрическое свойство обществ, образованных нами. Они  -
витальная характеристика тех организмов, которые мы называем обществами.
     В первобытных  обществах не существовало полиции, но полицейский надзор
там выполнялся гораздо более эффективно чем тогда, когда появилась полиция -
там все общество участвовало в нем добровольно  и обязательно, можно сказать
бессознательно,  в  силу  геометрии  связей,  обеспечивавшей такому обществу
устойчивость.  И горе,  конечно, было  тогдашним  маргиналам (в том  числе и
интеллектуалам),  которые  не способны  были  в  силу  своих  геометрических
характеристик жить как все  -  их  без всяких синедрионов, понтиев пилатов и
ОСО  быстро  волокли на  огонь  или, может быть,  просто  тут  же,  на общем
собрании и  съедали.  Помимо  удовольствия по  поводу  того,  что  раздавили
гадину,  сколько удовольствия от внепланового обеда! - трудно  сказать даже,
что  было важнее. По видимому, все-таки  второе, потому что  иначе откуда бы
взяться нашей особой, объяснимой разве только генетическими корнями животной
радости наблюдать казни, когда они  выносятся на всеобщее обозрение. "Распни
его! -  это нам  знакомо  не только по прошлым векам,  и  нынче американские
телевизионщики совсем  не прочь  подзаработать  на  трансляции  узаконенного
пропускания нескольких киловольт через физическое тело, способное испытывать
боль.
     Нам все это хорошо  известно.  Мы через это  совсем недавно прошли: еще
только если не наши отцы и матери, то деды и бабки писали доносы (не писали?
тогда откуда же они брались в таких огромных количествах?  -  "кто мне писал
на службу жалобы? не  ты? да  я же  их читал!")  и  кричали  это стандартное
геометрическое  "распни".  И  это  не  Сталин и  его  ближний круг  принесли
полицейский  надзор и  публичные расправы над  всеми. Сталин просто оказался
настолько  талантлив,  что понял,  чем нужно  кормить  Массу  в ее тогдашнем
геометрическом состоянии, и  для  такого талантливого  человека  справедливо
нашлось место.
     То,  что  в  России с  9 января  1905-го, потом с февраля  1917-го, и в
особенности с 7 ноября 1917-го люди начали внезапно с особым азартом убивать
и  грабить  друг  друга, объясняется очень  просто  с точки зрения геометрии
междуметрического  перехода:  Россия   оказалась  в  эпицентре  метрического
взрыва.
     Одним  из  самых  распространенных  британских  комментариев  по случаю
шолоховского  "Тихого  Дона"  было  изумление по  поводу жестокости  русских
нравов,  попавших  под  перо  Шолохова.  Эти  комментарии  лучше всего  дают
почувствовать   разницу  между  состоянием  пространства  рациональностей  в
эпицентре метрического  взрыва (Россия)  и на хорошем, почти безопасном, как
об  этом   можно   судить,  расстоянии   от   этого   эпицентра  (Британия).
Действительно,  англичанам, не  испытавшим на  себе  разрушительные  эффекты
социального  взрыва,  трудно было понять,  как  возможен  такой рациональный
эксцентризм,  вызвавший   к   жизни  практически  нечеловеческие  проявления
жестокости.
     Но почему за разогрев пространства рациональностей, вызванный причинами
в   первую   очередь  западноевропейского  производства  (новая   вещевая  и
эстетическая  картины  мира)  пришлось   расплачиваться  России  метрическим
взрывом  на  своей  территории?   Кажется,  это  нелогично?  -  ведь  Россия
географически удалена от причинных центров разогрева.
     Действительно,  в  этом не  было  бы никакой логики, если  бы география
континуумального мира совпадала с географией мирового эвклидова пространства
с ее обязательными материками,  судоходными  трассами, и межгосударственными
границами. Но география  пространства  рациональностей -  это, как известно,
география  рациональностей, то есть, вообще говоря, география статистических
распределений  рациональностей.  А  как   уже  говорилось  выше,  наибольшим
изменениям,  а  значит,  потрясениям в  периоды  междуметрических  переходов
подвергаются    геометрические    образования,   не   отличающиеся   высокой
устойчивостью, то есть, маргинальные образования.
     Российскую этническую групповую структуру  рациональностей начала 20-го
века  можно было смело  называть  маргинальной по отношению к европейской, в
пространстве  которой  начался  междуметрический  переход,  вот   в   ней  и
прогремело сильнее всего. (Кстати, последний исторический факт, по-видимому,
проясняет  вопрос,  является  ли Россия  европейской страной. Является, если
судить  исходя из географии  пространства рациональностей, наиболее уместной
для такого вопроса по географии.)
     Впрочем,  остальные  европейские  территории  (а  к  ним  по  географии
пространства  рациональностей  относится  и  североамериканский  суперэтнос)
можно тоже  считать попавшими  в  зону  взрыва, причем, как  свидетельствуют
факты  -  тем  более, чем  ближе  в  эвклидовой географии они  находились  к
эпицентру. (Есть логика здесь  перейти к  эвклидовой географии: соседство  с
бурными событиями чаще всего  может быть очень влиятельным.) Так,  Германию,
например,   и   кусок  бывшей   Австро-Венгрии  все-таки   зацепило   быстро
спотыкнувшейся мировой пролетарской революцией.
     Все  же для Европы взрыв  первой  мировой войны окончился  сравнительно
благополучно,  если, конечно,  не считать Италии и Германии. Италии взрывная
волна  серьезно повредила голову, и потому страна, которая  и в  предвоенное
относительно  спокойное время не  отличалась крепким политическим здоровьем,
со  страшной  силой обрадовалась  дуче,  когда  тот пообещал ее вылечить.  А
Германии в  Версале  было  определено ее  место: место  нового  европейского
маргинала.   Если   бы  можно   было   сделать   спектрограмму  европейского
пространства рациональностей вскоре после первой мировой войны, из нее сразу
стало бы ясно, что новый взрыв на подходе.
     Новый  взрыв  непременно  должен  был  состояться,  потому  что еще  не
остывшая от первого взрыва Европа продолжала разогреваться. Непрерывность, с
которой  она переходила  от  одного  взрыва  к  другому,  бросалась в глаза:
Муссолини   и   Гитлер,   соревновавшиеся  за  власть  с   коммунистами  как
монополистами идеи-детонатора,  по  сути  дела  переняли  у этих коммунистов
эстафету, предложив для  новых сотрясений разве что идеологически  новый тип
детонатора.
     Как подействовал второй  европейский метрический взрыв на немецкие умы,
попавшие в его  эпицентр, дает  хорошее представление обогащение германского
списка индустриальных производств промышленной переработкой человеческих тел
для   материальных   нужд   третьего   рейха,   переработкой,   чаще   всего
производившейся  руками  будущего  сырья для этой  переработки. Идея  такого
бережного  использования  возникших  по  случаю в избытке сырьевых  ресурсов
пришла не в головы непредсказуемых  в своих обычаях первобытных дикарей, а в
головы нации,  к  началу 20-го  века обладавшей  неоспоримым  авторитетом  в
области мировых гуманитарных традиций.
     Значит, что-то  действительно и несомненно экстраординарное произошло с
целой нацией,  вдруг ввергнутой в  состояние амока? Причем,  кажется,  не  с
одной только нацией, но и со  многими другими, иногда не без энтузиазма,  но
всегда без заметного  сопротивления  встретившими  идею  истребления  евреев
рядом с собой. Ведь для того, чтобы допустить массовое умерщвление у себя на
виду  людей вообще,  а  тем  более тех, кто еще вчера  были  твоими  добрыми
соседями, нужно отказаться от своего места в  том слое  рациональностей, что
подразумевает некоторый минимум моральных обязательств, минимумум, который с
некоторых пор стал предметом гуманитарной гордости европейского суперэтноса.
     Что  же это было? Что  когда-то случилось такого, что сегодняшние немцы
виновато (но при этом и расчетливо-скупо) протягивают жертвам  своих отцов и
дедов пачки  бундесмарок: "Надеемся, вы нас теперь простите и все забудете?"
Что  случилось такого, что  сегодняшняя респектабельная  немка, делегирующая
правдолюбивых демократов в  европейский  парламент защищать  права человека,
когда-то написала  (совершенно  добровольно!) донос,  отправивший в  газовую
камеру ее соседку, не слишком одобрявшую фюрера?  И что  случилось  когда-то
такого,  что сегодняшний поляк,  вполне интегрированный  в  систему  высоких
европейских ценностей, должен  узнавать от Ежи Анджеевского, как его  отцы и
деды  совсем  еще  недавно  составляли  для  гестапо  списки  лиц  еврейской
национальности?
     Да ничего особенного: просто метрический взрыв.

     Континуумальный мир. Разогрев и взрыв в нижних слоях
     Похоже, что самый  сильный  национальный  комплекс современных  немцев,
голос их этнической совести -  это стыд по поводу помешательства их  отцов и
дедов. Этот  оформленный официальными декларациями  и  внезапными  денежными
выплатами стыд говорит о сравнительно благополучном состоянии в окрестностях
Берлина верхнего  слоя рациональностей,  в котором  понятия стыда и  совести
работают по  крайней  мере как нормы  приличия (впрочем, скорее всего, и  не
более того, как свидетельствует недавняя история бомбометания по югославским
родильным  домам).   Это  значит,  что   для   сегодняшней   немецкой  Массы
относительно высокий слой рациональности  энергетически более  выгоден,  чем
тот, в  который  семь  десятков лет назад  переселились их недавние  предки.
Вообще,  в  переводе  с  геометрической  на  энергетическую  шкалу  терминов
геометрическая целостность какого-то метрического слоя реальности обозначает
прежде всего его энергетическую привлекательность для Массы.
     Раньше уже говорилось, что энергетический (физический) и геометрический
образы  континуумального  Универсума практически взаимозаменяемы, а особенно
они   удобны   для   совместного   использования.   Для   описания  феномена
междуметрического перехода использовались оба эти образа: разогрев и взрыв -
это из энергетической (физической) клавиатуры символов, а метрики  слоев как
исходного и конечного пунктов перехода - из геометрической.
     Кроме  того, раньше  говорилось о том, что  между  метрическими  слоями
Универсума действуют вертикальные  связи, и что геометрические деформации  в
одном слое по  цепочке этих связей передают деформации в остальные слои  - в
силу  внутреннего условия устойчивости всей мегасистемы слоев. Поэтому одним
из самых интригующих обстоятельств континуумального мира, совершенно  причем
необычным  для мира  корпускулярного,  является его  свойство  геометрически
изменять себя  при обзаведении новым метрическим слоем (или хотя бы подслоем
- любым в квантовом отношении самостоятельным метр