аться между собой, учитывая опасность общей угрозы. И
тогда воинствующая идея  получает возможность воспользоваться соперничеством
гигантов, чтобы  в один  прекрасный момент угрожать  стабильности в  гораздо
больших размерах,  чем  те, которые  были рассчитаны  отличниками  Гарварда,
Оксбриджа и военных академий.
     Такое уже, как известно, бывало. Когда  в  начале только что прошедшего
века европейские  тяжеловесы исходя  из  своих купеческих  интересов  решили
устроить вооруженные  разборки по поводу вечного лакомого куска - Балкан, их
увлеченной  перестрелкой не замедлили воспользоваться  большевики  и тут  же
всед  за  ними   -  дуче  и  фюрер  (всегда  так  бывает:  рассчитанная  как
сравнительно небольшая  заварушка по  вполне конкретному  поводу в  какой-то
момент выходит из-под контроля и заставляет  ужаснуться  своих закоперщиков,
часто  ужаснуться в последний раз).  В  конце  концов, никому из европейских
франкенштейнов мало не показалось после их по-детски глупых игр, которые они
затевали  с  самыми  несокрушимо  серьезными  выражениями лиц (особенно дому
Романовых,  и  целому  кварталу  монарших  домов   в  географическом  центре
старушки-Европы).  Или, например, противостояние на  территории старого, уже
канувшего  в  Лету  сравнительно   безобидного  Афганистана  американских  и
советских  интересов  в  конечном  счете  привело  к  Талибану,  готового  с
удовольствием пожирать  все, что  не  согласуется с  его понимаем лояльности
Корану, в  том  числе  и тех самих  американцев, которые ради сегодняшнего и
будущего  Талибана  когда-то  организовали  бойкот   московской   Олимпиады.
(Получается,  что американские политики  специально  для того  устроили этот
скандальный бойкот, чтобы были взорваны их посольства в Кении и Танзании.)
     К  сожалению, такое  легкомыслие  политических лидеров  по отношению  к
довольно серьезным угрозам выживанию больших масс людей есть не следствие их
недостаточного или некачественного образования  (что можно было бы надеяться
поправить),  а следствие  сегодняшней  (и  вообще актуальной) геометрической
картины пространства рациональностей, к которому, в конечном счете, сводятся
все  события  в  социальной, а  значит,  и  политической  жизни.  (Отсюда  и
происходит мудрость, что История нас учит тому, что она ничему нас не учит.)
Поэтому с  большой уверенностью  можно ожидать, что события  в  этой жизни в
ближайшее время будут развиваться именно в  соответствии  с  геометрическими
хитросплетениями   жизненного   мира,  а  не  по  оптимистическим  сценариям
профессоров-политологов,   и   рано   или   поздно,  например,   сегодняшние
заигрывания  с исламским аппетитом на Балканах будут вызывать у Европы такую
же  неохоту  их  вспоминать, как сейчас  мюнхенское подношение в свое  время
голодному Гитлеру.
     Глобальные  социальные потрясения, которые вероятны гораздо больше, чем
этого хотелось бы, - это, к сожалению, не вся, и скорее всего, далеко не вся
цена  за   оставшийся   нам   прыжок  в   континуумальный   мир.   Геометрия
междуметрических  переходов,  как  это видно  из  предыдущих  глав, не очень
милосердна к обитателям жизненного мира (и не только к ним). Впрочем, это не
новость:  Бог Авраама, Исаака  и Иакова,  как известно,  во  время  моисеева
Исхода  в  землю обетованнную  несколько раз проводил основательные зачистки
своего жестоковыйного народа, обещал ему неприятности и в будущем, не говоря
уже о более ранних Потопе,  Содоме и Гоморре. Наивно ожидать, что  он начнет
раздавать  нам  поблажки  в  решающие  мгновения  мира и сейчас,  когда  эти
поблажки могли бы запросто угрожать нашему видовому выживанию.
     Недавно   были   обнародованы   результаты   наблюдений    за   темпами
интегрального  потепления на  нашей  планете,  которое  с некоторых  пор уже
активно  преподносит нам множество  неприятностей. Признано, что  темпы  эти
несут  для нас существенную угрозу  и являются  самыми большими за последние
десять тысяч лет. Еще  раньше  обнаружено,  что полоса потепления  на  Земле
началась приблизительно полтора века назад.
     Для автора этих строк  ни одна из этих цифр не  показалась неожиданной.
То есть, к тому времени, как  он  с ними познакомился, именно эти цифры были
получены  им  из  оценочных   соображений,  основанных   на  наблюдениях  за
изменениями  в пространстве рациональностей континуумального мира  (которые,
по  твердому  убеждению автора,  и задают  это  внезапно  на нас свалившееся
потепление). В  силу тех же  соображений для автора не стали  неожиданностью
также   и   взрывы  сейсмической  и  эпидемической  активности,   все  более
напряженные сводки о которых из разных концов света поступают к  нам  каждый
день,  и   прогнозы  о  которых   в  нашем   ближайшем  будущем  совсем   не
оптимистические - уж их-то вычислить было и вовсе нетрудно.
     Соображения эти уже приводились выше,  они происходят  из:  а) величины
междуметрического   расстояния  между   корпускулярным   и   континуумальным
мышлением -  того  расстояния, которое  столь  болезненный для  нас разогрев
помогает  нам  преодолеть,  и  б)  наблюдений   за  поведением  пространства
рациональностей на протяжении в основном двух последних веков.
     По  поводу  величины междуметрического  перехода  между старым  и новым
мирами к тому, что изложено в главе "Взрыв в пространстве  рациональностей",
можно  приложить  следующую  логическую цепочку,  позволяющую  из оценочного
разговора  о нескольких тысячах лет, в течение  которых человек существует в
сегодняшнем  состоянии  пространства  рациональностей, перейти  разговору  о
величине несколько более конкретной,  а именно, к величине приблизительно  в
десять тысяч лет.
     Во-первых,  сегодняшнее состояние пространства рациональностей, которое
все-таки   пока  еще   является  большей  частью  ойкуменой  корпускулярного
мышления, нужно исчислять (как уже говорилось выше) с тех пор, как  возникла
геометрия  связей  современного жизненного мира,  то  есть, приблизительно с
верхней   границы   эпохи  праобщины  (первобытного   человеческого   стада,
антропосоциогенеза). Именно в это время в основных своих  чертах формируется
геометрия привычной  для нас корпускулярной логики причинности и реальности,
которая  до  сегодняшнего  дня  модифицировалась, образовывала  спектральные
мультиплеты, но в целом радикально не изменилась пока как нечто, влияющее на
наши решения повсеместно.
     Во-вторых,   исходя  из  упомянутых  выше  обязательных  геометрических
коллизий время  от  времени  расширяющегося полиметрического мира, геометрию
сегодняшнего   пространства  рациональностей   нужно  считать   существующей
приблизительно   начиная   с  последнего   ледникового   периода   (верхнего
плейстоцена, т.н. вюрма), образованного слоевым адиабатическим расширением в
результате  предущего  метрического перехода (как  это  понятно,  перехода к
антропосоциальному миру вообще).
     В-третьих,  суммируя  исследования  на  предмет  датировки  плейстоцена
(ледникового периода)  и  антропогенеза, и учитывая имеющиеся  расхождения в
этих исследованиях, получаем величину  приблизитеьно в  десять  тысяч лет  -
время  жизни  последней  геометрии  жизненного   мира,   выход  из  которого
сопровождается сегодняшним глобальным разогревом.
     Из  всех  вышеупомянутых  соображений, касающихся  геометрии жизненного
мира, нетрудно также просчитать разрушение верхнего уровня рациональностей и
массовое переселение из него в  нижние уровни,  уровни  повышенного риска по
части выживания.  Это - тоже цена. И мы ее, в сущности, платим или не платим
всегда,  когда делаем свой  выбор -  в зависимости  от того,  каков он, этот
выбор.
     Мы можем кинуть кого-либо в своем бизнесе (Боливар не вынесет  двоих!),
или не кинуть,  можем толкнуть кого-то исподтишка в игре или не толкнуть, мы
можем незаметно для  судьи  забить  гол  рукой, а  затем, после игры,  когда
результат ее вместе с этим голом уже войдет в историю, сослаться на  то, что
это  была рука  божья,  или  же,  наоборот,  сразу  попросить,  чтобы гол не
засчитали. Мы можем так, что  это  так никогда  и не станет никому известно,
сжульничать  в  картежной игре  или не  сжульничать,  согласиться со  святой
инквизицией  или  не согласиться, спрятать у себя в доме еврея от ревнителей
расовой чистоты, или не спрятать.
     Собственно,  в  последнем случае выбор у нас  даже  шире: мы  еще можем
написать  донос,  просто промолчать, закрыв все  двери и окна,  или  поднять
оружие. Но каждый раз, сделав  свой  выбор,  мы платим или  не платим за это
цену,  сложившуюся на этом рынке: мы либо остаемся на своем  месте в верхнем
слое пространства рациональностей, либо освобождаем его и перемещаемся вниз,
на  уровень  повышенного  риска,  уровня,  на  котором  мы  начинаем  сильно
выступать  из-под  крыши защит,  действующих вверху. В сущности, делая  свой
выбор, мы выбираем себе геометрическое место в мире. Оно и есть та ценность,
на которой мы останавливаемся. Кажется, ничего другого ценного и нет.
     Считается, что свое геометрическое место повыше мы  покупаем у  господа
Бога  и  продаем  дьяволу.  Какая  же  грациозная  спрятана  в  этом  образе
купли-продажи модель всеобщего геометрического бога!
     Геометрически,  впрочем, оправдана  жизнь  везде: без нижних уровней  и
верхним  не было бы на чем стоять  и черпать для себя материал. Кроме  того,
каждый уровень ценен своей  неповторимо захватывающей  эстетикой, и, кстати,
эстетика нижних уровней  гораздо  более захватывает своим буйным нравом, чем
трудноусвояемая эстетика рационального  верха,  а потому последняя  все-таки
нудна и скучна без эстетических интервенций снизу.
     Реальная,  интегральная  эстетика  нашей  жизни состоит из равновесного
смешения эстетик всех уровней, чем и обеспечивает наше на протяжении вот уже
не такого уж и маленького времени выживание. Обеспечивает, кстати сказать, и
за счет  своевременной  перетряски  нашего  жизненного  мира,  когда  старая
геометрия его насыщается и наступает время Перемен.
     Каждый  раз, открывая  для  себя геометрически новый вещевой слой  мира
(еда, сделанная, а не добытая, металл, мануфактура, деньги, книги, финансы и
кредиты, и т.д.), мы  переходили к новой геометрии связей  в своем жизненном
мире.  Но  никогда  еще  с  самого  появления вещевой  картины  мира  мы  не
преодолевали  такого огромного геометрического скачка в ней.  Никогда еще на
вещевом  портрете мира  не появлялось  столько  всего,  чего нельзя пощупать
пальцами, которыми  мы привыкли держать мечи  и орала и то, что с помощью их
мы привыкли  добывать. Никогда еще виртуальность не становилась так витально
важна  для нас,  чтобы  мы, преодолев  инерцию своего мышления, решились  на
такой  геометрически  сложный  шаг:   признать   виртуальность  полноправной
реальностью.
     Все  сегодняшние  интуиции  о  конце  времен, несомненно,  имеют вполне
определенный  геометрический мотив (как геометрической по своей рациональной
природе  является  сама интуиция).  Вряд ли только в нашем  циклическом мире
пора уже прибегать к столь  страшному  образу. Все, что  сейчас происходит с
нашим  старым  миром, скорее  можно  назвать  его  кризисом,  геометрическим
кризисом.  Мы,  привыкшие  понимать кризис  как  тяжелое  и  непредсказуемое
положение,   многое  растеряли  после  древних  греков,   оставивших  нам  в
пользование  это  слово. Они  тоже применяли  его  для  обозначения  тяжелых
ситуаций.  Но  оригинальный  смысл   его,  смысл,  который  вложили  в  него
современники  Гомера  и  Гесиода,  -  выход,  исход:  древние греки  глубоко
чувствовали цикличность мира вокруг себя.








        "Часть 4. Выход."

     Историй  всего четыре. И сколько бы  времени нам  ни осталось, мы будем
пересказывать их - в том или ином виде.
     Х.Л.Борхес.

     Четыре цикла
     Для древних, особенно доаристотелевских  греков мир  был гораздо  более
живым и единым, чем для еще сегодняшних нас. То есть, Космос древних греков,
даже когда  он  был  слеплен ими из  мифологических образов, был существенно
больше континуумом, чем наш космос, и в этом смысле был ближе к миру, путь к
которому  начали   они,  а   заканчивать,   похоже,  придется   нам.  Кризис
сегодняшнего нашего  мира, кризис,  о  котором в позапрошлом веке сказал нам
Ницше,  а вслед за ним  кто только ни говорил, это не что  иное, как  выход,
болезненный, как роды выход в новую геометрию мира.
     Роды  -  это  первое  движение,  во  время  которого поколения начинают
дистанцироваться  друг  от   друга,  это  тот  момент,  начиная  с  которого
расхождение поколений  предотвратить уже нельзя, а  можно только спрашивать,
насколько  оно  окажется   большим.  Сначала  оно  описывается  сравнительно
эвклидовой  геометрией: мать и ребенок  уже  не связывает  пуповина. Затем в
ребенке появляется что-то новое, и его начинает отделять от матери не только
разрыв  в  пуповине,  но и  граница  между мирами, то  есть,  граница  между
мышлениями.
     Неспособность преодолеть разрыв между  мышлениями - это и есть то,  что
оставляет старое поколение за границей нового мира. Именно  этот  факт  учел
бог  Авраама,  Исаака и Иакова, когда  не  пустил  старшее поколение  народа
Израиля в новый мир (он это сделал с максимальной жесткостью, не исключив из
списка даже своего избранника Моисея): новый  мир оказался открытым для тех,
кто  оказался  способным мыслить по-новому  в  силу своей свободы от старого
мышления. Жесткая максима "новый мир - новое мышление", спрятанная в древнем
тексте,  остется  неизменной с тех пор,  как существует мышление.  Ее  смело
можно считать геометрическим законом жизненного мира, а закон, как известно,
- это ограничение.
     Новому  поколению новое  мышление дается просто: оно просто формируется
вместе  с той рациональностью,  которая  выделяется  поколению  в  виде  его
законного участка жизненного мира.  Старому же поколению нужно очень  хорошо
подпрыгнуть,  чтобы  попасть в  зону этого участка.  А  если и подпрыгнуть и
удастся, то очень  трудно удерживаться на месте  -  сильно тянет вниз, автор
испытал это на себе. (Правда, все последующие  прыжки даются уже легче, да и
удерживаться от сваливания вниз тоже становится легче.)
     Новое мышление - это новые возможности. И, кстати, новый мир - это тоже
новые  возможности. Нам,  правда, предстоит  еще привыкнуть к пути  к  этому
миру, когда главными действующими лицами нашей жизни  станут эмчеэсы и когда
мы   будем   вспоминать  совсем   еще   недавние   времена   неправдоподобно
безмятежными. Нам придется  заплатить  установленную цену, но мы получим для
себя новые возможности.
     Новые  возможности,  в сущности,  -  это  возможности  нашего  видового
выживания.  Это  из-за  них  и  происходит в необходимое  время  болезненный
переход  в новый мир, переход, который  нас  спасает от вымирания в  старом,
оскудевшем, потерявшем возможность нас содержать мире. (В библейской истории
мира  только два ее  действующих лица  получали  полномочия  от  вышестоящей
инстанции ввести человека в новый мир,  и едва ли не самой многозначительной
подробностью этих двух случаев было то, что по распоряжению той же инстанции
оба они были названы Иисусами - спасителями.)

     С тех пор,  как были  сделаны все великие  географические открытия, все
новые  возможности  мы можем открывать  для себя, только прорываясь  в новые
миры мышления.  А все,  что происходит  в нашем жизненном  мире, сводится  к
мышлению  с  того  самого  момента,  как существует  жизненный  мир.  И  все
ограничения для наших  возможностей - это ограничения, накладываемые на наше
мышление.
     Если  оглянуться  назад  и  сравнить  сегодняшние  наши  возможности  с
возможностями  тех, кто  жил в давней  жизни  , можно заметить, что различия
между ними пропорциональны различию между нашими мышлениями. И поэтому цена,
устанавливаемая для  нас континуумальным миром  за переход в новое мышление,
кажется,  должна  быть  пропорциональна  разнице  в  наших  старых  и  новых
возможностях.
     Если  вообразить  себе  виртуального  человека,  который  пережил  этот
переход и своими глазами увидел цену, которую нам пришлось за него заплатить
(а  такой  человек в континуумальном мире  вполне  реален!),  то  совсем  не
очевидно, что бы его больше при этом поразило: то ли заплаченная цена, то ли
разница в нашем мышлении,  полученная  за эту  цену. (Аверченковский Павлуша
Гречухин в 1915-м сходит с ума и его моментально забирают в дом умалишенных.
Когда он выздоравливает, он попадает сразу в Советскую Власть, так его с его
старыми  представлениями  хватает что-то  на  пятнадцать  минут  -  и тут же
обратно, в тот же дом.)
     Разница в нашем сегодняшнем и  завтрашним мышлении, несмотря на то, что
она может нам очень дорого стоить, в сущности, может быть сведена к довольно
простой на первый  взгляд вещи: к  признанию завтра  нормальности того,  что
сегодня нам кажется безумным. (Кажется это во  всей полноте впервые понял Н.
Бор,  который при знакомстве с новой  мыслью  говорил что-то вроде:  "Теория
интересная.  Но  нужно  проверить,  достаточно ли она  безумна,  чтобы  быть
правильной.")
     Мы многое уже сегодня вынуждены принять, и уже приняли из того, что еще
в  начале так хорошо  нам знакомого по  нашему собственному опыту 20-го века
казалось  едва ли не клиническим  безумием.  Но приняли все  это  пока  мы с
напряжением, в каком-то переходном виде, годном для походного использования,
но  мало напоминающем что-то из области  домашнего уюта. Новые  лица  вещей,
окружающих  нас, да и  новое лицо мира вообще еще не стали для  нас образами
нашего мышления.
     Расширившиеся  в  20-м  веке границы  нашей деятельности  заставили нас
смириться с квантовой природой мира и децентрической геометрией Минковского,
но мы не торопимся их пускать, в сущности, дальше учебников по теоретической
физике. На нашу логику реальности  и  причинности, на  ту логику, которую мы
применяем к каждому мгновению нашей жизни, она пока так и не повлияла.
     Да и  потом, наивно  было  бы считать, что новая  логика  реальности  и
причинности,  если  она связана с двумя  революциями в  физическом мышлении,
произошедшими в  20-м  веке, и есть производная  этих революций.  Правильнее
было  бы  считать, что  две  эти  революции  доступными измерению  способами
подтвердили  новую логику реальности, которую  предложила напряженная работа
умов  нескольких выдающихся маргиналов, не доживших  до  возможности хотя бы
частично ее подтвердить тем, что мы называем фактическим материалом..
     Это они, оказавшись даже не вблизи, на расстоянии  прямой видимости  от
островов вблизи  материка, а всего лишь в Саргассовом море на  пути  к нему,
сумели рассмотреть  вдали весь материк. А мы, получив в наблюдения не только
острова,  но и  узкую береговую полосу, о  материке разговоров пока так и не
начали.
     Нас разделяет  все еще изрядная дистанция  от того, чтобы для нас стала
нормальной мысль  наконец-то принять наше мышление  в качестве  полноправной
реальности, реальности,  которая ничуть не слабее любой  другой, а наоборот,
геометрически заметно  посложнее... А вот мысль о сочетании нашего мышления,
этого  символа абсолютной и  безудержной свободы, с  какой-то геометрической
клеткой, символом ограничений и несвободы,  эта мысль уж точно скорее  всего
заставит нас вспомнить о больничной койке. Вот чем отличаются места в старом
и новом мирах мышления.
     Мы уже успели ощутить  близость и влияние нового мира,  но наблюдаем за
ним еще из нашего старого дома, в  лучшем случае - из ничейной зоны. Если мы
с  помощью  своих  инстинктов  и   обнаружили  начало  каких-то  радикальных
геометрических изменений вокруг себя, то скорее всего  еще не поняли,  зачем
нам нужно покидать такой знакомый и такой обжитой старый мир, в котором хотя
и тесновато, но вполне неплохо,  к