крывающей новые миры.
     Если  наше  геометрическое   воображение  позволит  нам  представить  в
общем-то парадоксальную  картину вложенных  друг в  друга пространств, у нас
получится  развернуть  континуум  жизненного  мира.  И даже более  того:  мы
получим  метрическую развертку Универсума, который в корпускулярном мире был
представлен  в  свернутом виде,  в виде  того,  что  Ортега-и-Гассет называл
физическим пространством.
     Мир  разворачивается   перед  нами  своими  пространственными   слоями,
разделенными их обобщенными метрическими  характеристиками, и в то же  время
вложенными  друг  в  друга  как  в  хорошо  знакомых  нам  предметах,  наших
обстоятельствах, так и в нас самих.

        "Устойчивость"
     При таком  положении дел  ничто из того,  что мы можем взять с собой из
обжитого корпускулярного мира, не может лучше подойти на роль реальности No1
континуумального  мира,  как  геометрический  идентификатор  пространства  -
метрика, (что  мы, впрочем, уже  раньше приняли). Однако, будучи отнесена  к
миру более или менее общих  и привычных для  всех нас обстоятельств, к тому,
что в  рамках  корпускулярной  традиции мышления мы  с  удобством  для  себя
называем объективным миром,  эта  онтологическая идея остается теоретической
игрушкой,   лишенной   чего-либо   еще,   кроме   эстетических    претензий,
спиритическим заклинанием для взывания к духу  Пифагора. Сама возможность ее
витальной значимости остается проблематичной до тех  пор, пока она не станет
отвечать   на   все  онтологические   вопросы,   которые  способно  задавать
корпускулярное мышление.
     Глупо ожидать, что рациональная система должна отвечать на все вопросы,
возникающие внутри нее самой. (Тогда  она будет закрытой и,  как говорил  К.
Поппер,  нефальсифицируемой;  открытая же система  имеет  неизмеримо  больше
ценности  (как  геометрия  с  тех  пор,  как  она  перестала   быть   только
эвклидовой)).
     Но  она должна  закрывать вопросы, открытые  в той системе, которой  на
смену она приходит - закрывать,  отвечая на  них или отменяя как  потерявшие
смысл.  Так как  рациональная  система  выполняет  роль  базисной программы,
регулирующей наши  отношения с  миром, она должна быть всеядной. То есть раз
уж  существует   какой-то  вопрос,  она  должна  проявлять  готовность   его
обслуживать всей мощью своего операционного потенциала.
     Вопрос  "почему?"  -  это,  по  большому  счету, вопрос,  адресуемый  к
основаниям,  и поэтому, в  общем-то, именно по нему проходит смена  корневых
образов, образующих наше умозрение.
     Смена  рациональных систем  и смена  корневых онтологических идей - это
вещи,  тесно  связанные.  Онтологическая  идея метрики  как  реальности  No1
континуумального мира тогда приобретет способность запустить континуумальную
рациональность  в  качестве  значимой  рациональной  системы  и тогда станет
неотделимой от механизма организации жизненного мира,  когда  сама  обрастет
необходимым минимумом значимых подробностей.
     Что это значит?
     Конечно,  требовать  от образа метрики  в континуумальном  мире  точной
метрической  раскодировки всех  его  пространственных слоев  было  бы  явным
перебором - для этого нужно было бы хотя бы  знать, в какой форме это  можно
сделать.  Когда в 1944-м О.Т. Эйвери, К. Мак-Леод  и М. Мак-Карти установили
что  дезоксирибонуклеиновая  кислота   может  рассматриваться  как  носитель
генетической информации, этого оказалось вполне достаточно,  чтобы запустить
интерес к структуре ДНК как к структуре информационных молекул, долгожданных
гостей для всех, верующих в  царствие  генетики еще с времен пророков Т.  Э.
Найта  и  Г. И.  Менделя.  Сейчас  работа  над  декодированием генных шифров
ведется в самом напряженном режиме.  А начиналось дело с  установления самых
общих принципов  организации  информационных  молекул.  В привычном для  нас
понимании принцип  - это нечто внешнее по отношению к реальности, которую он
регулирует.  Для  континуумального же  отношения  к  миру  вопрос отсутствия
всяких внешних по отношению к нему обстоятельств, в том числе и регулирующих
реальность  внутри  него,   имеет  базовую  ценность.  Поэтому  в   качестве
теоретических  подробностей  метрической  организации континуумального  мира
скорее  должны  подразумеваться ее  внутренние условия,  о которых  мы можем
судить с той  или иной степенью правдоподобия (или хотя бы догадываться). То
есть  это должны быть естественные  ограничения, накладываемые  организацией
самой на себя.
     Ошеломляющее    совпадение    теоретических   результатов    радикально
нетрадиционной  по  форме  квантовой  механики  с физической  реальностью, в
сущности, обеспечено довольно общими, немногочисленными и, на первый взгляд,
малозначительными естественными  ограничениями, накладываемыми  на  волновую
функцию в уравнении Шредингера. В опытных математических руках разработчиков
квантовомеханического проекта эти условия  стали  результатом правдоподобных
экстраполяций,  в конце  концов  оправданных  реальностью.  Причем, учитывая
волновой   характер  уравнения  Шредингера,  можно  догадаться,   что  столь
результативные   экстраполяции  имели  место   как  раз  на   границе  между
корпускулярной и континуумальной физическими рациональностями.
     Стоп!
     Среди  требований,  предъявляемых  к   волновой   функции  в  уравнении
Шредингера и состоящих из условий  непрерывности, конечности и однозначности
ее  вместе со своими пространственными производными, есть и  распространение
этих условий  на  поверхности разрыва потенциальной  функции. Геометрический
рисунок   этих    условий   совершенно   эквивалентен   рисунку    молчаливо
предполагаемой нами непрерывности, конечности  и (при известных  уточнениях)
однозначности переходных образов на поверхности разрыва между корпускулярной
и континуумальной  рациональностями.  То есть в окнах  соответствий. То есть
связь времен  не распадается - или, точнее, она  распадается не везде  -  на
поверхностях   разрыва   эпох  она   становится   тонкой,   эксклюзивной   и
канализированной.
     Жизненный мир квантуется  не хуже любого другого - на эры, на эпохи, на
поколения, на рациональности.  Это и всегда  было  ясно, а в континуумальном
мире   становится   его   онтологической   данностью.   Квантование   -  это
онтологический режим приключений Универсума вообще,  и, как приключение, оно
воспринимается  скорее как вторичное свойство его в качестве  континуума. На
роль  же внутреннего свойства No1  мира-континуума, свойства, ответственного
за  его  метрическую   организацию,   может  претендовать  один-единственный
универсальный образ.  И этот  образ должен  быть  геометрическим, потому что
только  неограниченная  свобода  геометрических  образов  способна вместе  с
обещанием их математической процедурной определенности нести ответственность
за  неограниченную  сложность мира.  Все это подходит к образу,  обладающему
даже  как  математическое  понятие необычной для представляемой  им  строгой
науки  многоликостью и в силу того -  необозримым эволюционным потенциалом в
качестве очень физически значимой абстракции: это образ устойчивости.
     Такая степень онтологического доверия  к этому образу на первых порах -
чистой воды  экстраполяция,  нуждающаяся в последующем оправдании. Но  сразу
можно сказать, что а)  процедура рационального соответствия его  собственной
среде  обитания  не предполагает проблем,  б) он  в  качестве  единственного
внутреннего  принципа,  организующего  структуру  мира,  представляет  собой
идеальный и неулучшаемый минимум.
     Устойчивость - кажется, самый размытый из всех математических  образов.
Трудно  найти  образ,  более  подходящий  для  описания динамических  систем
(каковой, кстати, является и континуумальный мир) и в то же время обладающий
такой  понятийной  свободой.  Это  -  еще  одно  обстоятельство,  настойчиво
подталкивающее взвалить на него  всю  меру  ответственности  за  метрические
приключения континуума.
     Слепящая по общематематическим меркам молодость этого образа как нельзя
лучше  сочетается  с  образом  континуума,  тоже, в общем-то, стоящего еще в
начале своего пути.
     А мы? Стоим ли мы в начале какого-то пути, начиная личную теоретическую
жизнь  в  континуумальном  мире? Похоже,  что стоим настолько же,  насколько
стоит в  начале взрослой  жизни вчерашний ребенок,  меняющий  свои  детские,
полные   романтизма   и  умилительного   простодушия   иллюзии  на   иллюзии
взрослеющего, волею окружающего мира все более извлекаемого из-под  обжитого
патроната и помещаемого под свою собственную  опеку человека. Мы не вызываем
свое взросление, также, как, впрочем и саму свою жизнь: они приходят сами по
себе.  Но нам  ничего  не остается,  как принять их и все,  что они с  собой
несут. Поэтому нам приходится вместе со старыми иллюзиями, с  благодарностью
или без нее,  освобождаться от защиты старых  добрых  и  заботливых богов  и
самим становиться себе богами.
     Сама витальная необходимость требует от нас создавать себе новый Логос,
то  есть личный,  индивидуального  пользования Логос, с которым мы  могли бы
нести личную ответственность за свой жизненный  мир теперь, когда мы выходим
из старого мира. Трудно надеяться на дальнейшую долгую защиту нас со стороны
старых логоцентрических богов - просто потому,  что они не приспособлены для
нового, в данном случае, континуумального, а потому - децентрического  мира,
в котором  нам предстоит жить.  Что же касается того, что новый Логос должен
все   же   быть  хоть  каким-то  боком  общим,  то,  конечно,  кроме   своей
субъективности   он    должен   быть   и    интерсубъективным,   но   уж   в
континуумальном-то мире, как мы выяснили, одно другому не мешает.

     Реальность виртуальности
     Мир,  как  и  все  внутри  него, не становится  внезапно  другим, когда
появляется новая онтологическая идея,  задающая новый способ нашего мышления
(которое, кстати,  тоже -  своего рода мир) и новое  рациональное лицо мира.
Нетрудно догадаться,  что с точки зрения континуумальной онтологической идеи
мир всегда был децентрическим и континуумальным. Но долгое время его успешно
обслуживало  (обслуживает,   впрочем,  и  сейчас)  корпускулярное  мышление,
простота и доступность  которого  обеспечивали на  протяжении десятков веков
рациональную  ориентацию   человека  в  мире  с  достаточной  для  выживания
надежностью.   Логоцентризм,   заложивший   образ  объективного  мира,   был
единственно, в общем-то, возможным рациональным основанием старого мышления.
Ни  при  каких  других   условиях  оно  не  приобрело  бы  такого  положения
"стабильной  очевидности", как  под  патронатом вынесенного за пределы  мира
центрального Логоса.
     И все-таки  у  нас  на глазах  мир очень настойчиво становится  другим.
Всего  за четверть века он изменился неузнаваемо. Новую эру, видимо, следует
отсчитывать с тех пор, как юный Билл Гейтс приступил к реализации своей идеи
открыть  массовое  производство программного  продукта.  Это была не  просто
новая ниша  в  мировом рынке.  Это было начало  экспансии  новой  реальности
жизненного мира,  а значит, мирового континуума. Усилиями  "Майкрософта" был
запущен  лавинообразный  режим  размножения  этой  реальности,  условия  для
которого  были созданы,  правда, не столько чьим-то  гением, сколько мировой
витальной необходимостью.  И масштабы, и результаты этого процесса оказались
глобальными:  мир впервые видит отчетливые вещевые  свидетельства  того, как
возникает  геометрически  новый  слой  реальности  или,  что  то  же  самое,
онтологический   слой  мирового  континуума,  или,   что   тоже  самое,  его
метрический слой.
     Особая, ничем не  передаваемая ценность именно этого процесса состоит в
том,  что  реальность, создаваемая  им,  обладает редкой и давно не виданной
наглядностью. Программный продукт все-таки почти можно  пощупать, в то время
как все последние метрические наслоения на жизненный мир происходили за счет
предельно слабоосязаемых переходов в новую рациональность.
     Жизненный  мир,  собственно, сам  -  большой  метрический слой с весьма
размазанными  границами  в  мировом  континууме.  Начало последнему, как это
сейчас ясно, положил Большой взрыв. Сразу за ним последовавшая серия взрывов
(видимо, поменьше) дотащила мир до начала Периодической  таблицы, после чего
новый метрический  взрыв  открывал  каждый  новый метрический  слой мирового
континуума  в виде  так  удачно  обнаруженных Менделеевым  периодов.  Причем
пасьянс устойчивых состояний,  отвечавший возможностям каждого  метрического
слоя  не обязательно доводился Континуумом  до конца, прежде чем  открывался
новый. Начиная с d-устойчивых состоний внутри метрического слоя 3-го периода
континууму  уже  требовалась  комбинаторная  помощь  высших   метрик,  чтобы
достроить низшие.  (В дальнейшем  такая технология, позволяющая использовать
возможности  соседних  метрик,  по-видимому,  многократно была  использована
природой-континуумом.)
     В современной  физике устойчивые состояния измеряются стабильностью, то
есть,  по сути, временем существования этих состояний.  Такое  представление
было привито физике рациональным аппаратом квантовой механики в той степени,
в какой в нем была задействована идея континуума. Ведь континуум,  в отличие
от корпускулярного мира, не  может предложить хоть чему-нибудь из того, чему
в принципе позволяет существовать внутри него его метрика,  не существовать.
Это   корпускулярное   мышление,   обосабливая  каждое   из   доступных  ему
обстоятельств  вокруг нас, конституирует  провалы небытия между  ними. С тех
пор, как фарадеевско-максвелловская идея поля стала внедрять в наше мышление
образ  континуума,  в   наших   головах   начали  сосуществовать  оба   этих
представления  -  по мере востребованности каждого из них  нашими витальными
обстоятельствами.
     Именно эти витальные обстоятельства в современной физике привлекли идею
временной  стабильности. Отражая  особые физические обстоятельства мира, эта
идея   отражает  его  континуумальность.   В  корпускулярном   мире  принята
бивалентная  система измерения существования: существует, или не существует.
Она  удовлетворительно описывает  большинство наших витальных  обстоятельств
(есть, например,  вполне удовлетворяющая  нас правда в том,  что нельзя быть
немножко беременной).
     Но  большинство,  каким  бы  впечатляющим  оно  ни было,  как уже  было
сказано, не исчерпывает  всей  полноты  мира (той самой  полноты,  о которой
Конфуций сказал, что лишь она ведет к ясности). К тому же мир  изменяется, и
вчерашнее меньшинство ситуаций, не описываемых старым мышлением, со временем
заставляет   все  больше   считаться  с   собой,   обещая   взять   на  себя
ответственность за будущее.
     Наука, сегодня находя общий язык с ситуационными меньшинствами, готовит
почву  для  нашего завтрашнего  взаимодействия  с  ними  как  с  актуальными
данностями изменчивого мира. Еще в  прошлом только веке вероятностная логика
была уделом  немногих миропонимателей, а сегодня она - норма по крайней мере
в  медицинском  мышлении. Вероятностное мышление  первым внесло  полутона  и
оттенки в  корпускулярную  черно-белую картину  реальности.  После того, как
Брауэр вернул  в логическую картину мира по простоте душевной исключенное из
нее  Аристотелем третье, сразу нашлось место и для четвертого, и для пятого,
и  т.д.  -  для  целого   спектра  величин  реальности   между  разрешенными
корпускулярными "0" и "1" (и, соответственно, для многозначных логик).
     Причем забавно, что сами эти классические "0" и "1" реальности, по сути
дела,  оказались из  списка  исключенными.  То  есть  согласно  современным,
континуумальным  физическим представлениям,  нельзя  быть  ни  абсолютно  (в
корпускулярном смысле) реальным, ни абсолютно  нереальным (хотя,  конечно, к
этим состояниям можно приблизиться асимптотически).
     Нас, конечно,  в рамках нового, континуумального мышления интересуют не
только эти  граничные состояния,  через которые сообщаются  старый  и  новый
миры. Но именно на них  как на тонких поверхностях соответствия между  одной
рациональностью и другой  мы  могли  бы получить  правило перехода от одного
представления о реальности к другому.
     В переводе на язык  стабильностей метрические  конфигурации континуума,
реальность  которых  близка  к  единице,  являются  почти  вечными,  а   те,
реальность которых  близка  к нулю,  - слишком  краткосрочны и тонки,  чтобы
считать их ощутимо  объемными  образованиями. Как первые, так и вторые очень
редки  в  качестве   объектов  нашего  каждодневного  интереса.  Те  участки
континуума,  которые  можно  считать  привычными  для круга  наших витальных
обстоятельств,  в  спектре  собственных  величин  реальности  занимают  зону
посредине  между граничными  асимптотами,  в сущности, находясь  вдалеке  от
привычных по корпускулярному мышлению ригорических "да" и "нет" реальности.
     Полученная  таким образом мультипликация возможных состояний реальности
от двух к бесконечности (по сути  дела  - к континууму)  составляет основную
онтологическую  норму континуумального мышления, норму, которую бивалентная,
корпускулярная   спектрограмма  реальности  дать   была   не   в  состоянии.
Удивительно, но, оказывается,  всего лишь этой,  на первый взляд,  несложной
рациональной революции в  понимании  того, что  есть реальность,  совершенно
достаточно  для очень  важных  и  неожиданных результатов (один  из которых,
например - квантовая идея, которая в рамках корпускулярного мышления кажется
наваждением,  вторжением  в  стройную картину мира чьих-то глупых шуток, а в
континуумальном мире она - его архитектурная норма, условие его равновесия).
     Спектральная метаморфоза реальности - не единственная, которую принесло
для этого образа континуумальное  мышление.  Оно не  только  углубило, но  и
расширило пространство  его  влияния.  Собственно, углубило  и  расширило до
абсолюта -  дальше, кажется, некуда. Потому что образ, в корпускулярном мире
оттенявший  и ограничивавший  реальность, образ  как бы не совсем реальности
(то есть  образ  виртуальности),  в  континуумальном  мире  сворачивается  в
пиктограмму понятия, размерами которой ее объем и ограничивается. (Понятия -
это  вообще пиктограммы  образов,  которые  до  тех  пор их  заменяют,  пока
достаточно им соответствуют.)
     Дело в том, что  в  силу сказанного  в континуумальном  мире  все имеет
объем в  своей метрике, значит обладает  реальностью. Разве что сначала сама
метрика должна стать реальностью,  что, впрочем, не может быть ничем другим,
как предметом онтологической  веры или результатом опыта.  (В  данном случае
это  совпадает,  что уже  неплохо для  идеи континуума,  со  времен  Фарадея
преподносящей  нам   множество   открытий   чудных,   неподвластных   логике
корпускулярного мира.)
     Во всяком  случае, опыт  не  дает  нам  никаких противопоказаний против
того,  чтобы поставить  в  соответствие идее или  целому приключению  идей в
книжке  или клипе  не менее равноправную в геометрическом отношении метрику,
чем  та, которая  соответствует системе бильярдных шаров после удара по  ней
кием или  броуновских частиц. (При  этом мы можем иметь  даже  о  форме этой
метрики самое  свернутое представление - вроде  того,  которое  было у нас о
кодах ДНК и РНК, когда мы еще плохо знали, как их искать).
     Правда,  как показывает тот же опыт,  принятию онтологической  идеи как
символа веры должно  некоторым образом предшествовать формирование вмещающей
ее эстетики, в чем трудно не согласиться с Лосевым,  видевшим метафизическую
игру  древних  с   миром  прежде   всего  как  формирование  соответствующей
фундаментальной  эстетики. Мы  до  сих пор собираем с  полей этой  эстетики,
включая, впрочем и подаренный ею эмбрион континуума.
     Эстетика  как  континуумальная систе