по узкой долине. Впереди показалась промытая  весенними
ручьями канава.
   Вздернув на себя руль, он  перескочил  через  нее,  велосипед  тяжело
приземлился на противоположном  краю,  но  Билли  удалось  удержаться  в
седле.
   Склон  постепенно  выравнивался,  и  мальчик  притормозил,   опасаясь
напугать кого-нибудь своим внезапным  появлением.  Нырнув  под  деревья,
растущие по периметру раскопок, он спрыгнул на землю и повел свою машину
за руль.
   Но внутри каменной ограды никого не было.
   Лагерь обезлюдел.
   Билли огляделся  по  сторонам.  Профессор  не  собирался  сворачивать
летнюю практику как минимум до конца августа, но на этот раз он, видимо,
передумал. Сначала  Билли  решил,  что  студенты  просто  устроили  себе
выходной и уехали купаться на какое-нибудь близлежащее озеро,  но  потом
заметил, что  все  палатки  исчезли,  значит,  они  закончили  работы  и
отправились домой. От экспедиции не осталось  ничего,  кроме  нескольких
торчащих  из  земли  кольев  и  клочков  бумаги,  напоминающих   обрывки
конвертов.
   Билли нахмурился. Что-то здесь не так. Прошлым  летом  экспедиция  не
оставила после себя даже крошки мусора.  Любимым  выражением  профессора
было "раскопал - закопай обратно", и он воспитывал своих студентов таким
образом, чтобы они по возможности оставляли место раскопок в  том  самом
виде, в каком оно было до приезда.
   Внезапно Билли испугался, сообразив, что стоит здесь совершенно один,
что ближайшие дома находятся далеко, за вершиной холма.
   Ощущение  изолированности,  отрезанности  от  всего   мира   накатило
внезапно. Он быстро развернул свой велосипед...
   И увидел почтальона.
   Почтальон шел к нему напрямик, не  разбирая  дороги.  Его  ярко-рыжие
волосы светились на фоне густой  листвы.  Отсутствие  почтовой  сумки  и
конвертов в руке свидетельствовало о том, что Джон Смит  появился  здесь
вовсе не для того, чтобы доставить корреспонденцию.  Билли  затрясло  от
ужаса. Он прыгнул в седло, нажал на педали...
   Но не заметил в траве узкую траншею. Переднее колесо угодило как  раз
в нее, велосипед занесло, и мальчик упал на землю.  Больно  не  было,  и
Билли тут же вскочил. Но почтальон уже стоял рядом, приветливо улыбаясь.
   - Билли, - произнес он негромко, пугающе вкрадчиво.
   Билли хотел  броситься  бежать,  но  ноги  не  слушались.  Силы  враз
покинули тело. Лес вокруг  раскопа  превратился  в  густую  непроходимую
чащу.
   Почтальон опустил руку  ему  на  плечо.  Прикосновение  было  мягким,
нежным, словно женским.
   - Иди сюда, - произнес он и с неожиданной силой  повлек  Билли  через
канаву к огромной яме в дальнем  конце  раскопа.  Билли  не  помнил  тут
никакой ямы и не хотел видеть то, что собирался показать ему почтальон.
   - Смотри, - сказал почтальон, улыбаясь.
   В яме лежали обрубки человеческих тел; широко раскрытые остекленевшие
глаза смотрели в небо, отрубленные руки  обнимали  не  принадлежащие  им
туловища. В то краткое  мгновение,  которое  прошло,  прежде  чем  Билли
зажмурился, глаз успел зафиксировать дикую цветовую гамму розового цвета
плоти, от темно-красной крови до белых костей, и ему даже  померещилось,
что он видит  на  самом  верху  этой  кучи.  прямо  перед  собой,  среди
сплетения рук и ног, нижнюю часть головы профессора.

***

   Билли очнулся, вынырнув из кошмарного сна мокрый как мышь.  Несколько
секунд он  даже  не  мог  понять,  где  находится,  собственная  комната
казалась ему чужой, все было не на своих местах  -  мебель,  плакаты  на
стенах, даже сами стены. Затем он очнулся, и все прошло.
   Но не совсем.
   Картины сна отказывались  покидать  сознание.  Они  не  имели  ничего
общего с отстранегными воспоминаниями  кадров  кинофильма  или  обычного
сна, - они были слишком реальны. И, хотя Билли твердил  про  себя:  "Это
просто сон,  это  просто  сон,  это  просто  сон",  -  внутренний  голос
подсказывал ему, что он ошибается.

27

   - Дошло до того, - продолжала  рассказывать  Айрин,  -  что  я  стала
бояться получать почту.
   - Я знаю, о чем вы говорите, - кивнула Трития, сидя  напротив  нее  в
старинном уютном кресле. - Первое, что я теперь делаю, разбирая  письма,
смотрю на адрес отправителя. Если незнакомый, я их выбрасываю.
   - Я выбрасываю всю почту, даже от людей. которых я знаю по многу лет.
Последнее письмо, которое я вскрыла, было от  Билла  Симса.  Он  обвинил
меня в том, что я отравила его собаку.
   Можешь себе представить? - Пожилая женщина нервно облизнула  губы,  и
Триш поняла, что ее старшая подруга напугана. Сильно напугана.
   Триш свела  брови.  Айрин  никто  не  назвал  бы  трусихой.  Вряд  ли
несколько писем с пустыми угрозами могли довести ее до такого состояния.
   Триш поставила на столик бокал с ледяным чаем.
   - В чем дело? Что случилось? Я чувствую, дело не в Билле Симсе.
   - Ничего, - покачала головой Айрин.
   - Как это ничего, черт побери! - не сдержалась Триш. - Неужели нельзя
мне сказать?
   Удивленная неожиданной  вспышкой  ярости,  Айрин  окинула  ее  долгим
взглядом, помолчала, а затем кивнула.
   - Ну хорошо. Хочешь знать, в чем дело?
   Пойдем. - В голосе пожилой женщины прозвучал настоящий страх.
   Трития проследовала за ней в комнату, которая была когда-то кабинетом
мужа Айрин.  С  годами  эта  комната  превратилась  в  настоящий  склад,
заполненный материальными  свидетельствами  болезненных  воспоминаний  о
прошлом - предметами, которые либо  принадлежали,  либо  имели  какую-то
связь с покойным хозяином дома. Трития огляделась по  сторонам.  Главной
отличительной чертой этой комнаты оказались высокие, от пола до потолка,
книжные стеллажи, которые тянулись вдоль двух стен.  В  центре  комнаты,
среди других деталей обстановки,  на  большом  дубовом  обеденном  столе
лежали какие-то предметы одежды  вперемешку  с  другими  вещами  личного
характера.
   - Смотри, - произнесла Айрин дрогнувшим голосом.
   Трития проследила взглядом за ее пальцем.
   На шведском бюро с выдвижной  крышкой,  рядом  с  запыленной  стопкой
вестернов  в  бумажных  обложках,  лежала  небольшая  коробка,  частично
обернутая в грубую коричневую почтовую бумагу.
   На пыльной поверхности бюро виднелся отчетливый  след  -  коробку  не
положили, а просто бросили в спешке или волнении.
   Айрин по-прежнему стояла в дверях, крепко сжимая бронзовую ручку.
   - Это пришло вчера, - заговорила она и  громко  сглотнула.  В  тишине
комнаты Триш слышала ее хриплое дыхание.  Руки  старой  женщины  заметно
дрожали. - Палец.
   - Что?
   - Палец в коробке.
   Трития медленно подошла ближе. Сердце билось  как  бешеное.  Протянув
руку, она раскрыла коробку.
   Она уже знала, что ее ждет, тем не менее была шокирована увиденным. В
коробке, ошеломительно белый на коричневом фоне,  лежал  палец,  большой
палец  человеческой  ноги.  Он  был   таким   маленьким,   что   казался
искусственным, сделанным из резины. И в то же время до боли реальным.  С
округлой оконечностью,  с  изогнутыми  линиями  суставов,  с  отдельными
волосками, торчащими из кожи, с розоватым ногтем... Он был отрублен,  но
Триш не заметила ни капли крови.
   Она опустила коробку, чувствуя, как к горлу  катится  тошнота.  Палец
перевернулся, и Триш разглядела красноватые мышечные ткани,  голубоватые
вены и плотный белый кружок кости. Комната внезапно  показалась  слишком
маленькой, слишком душной, и она непроизвольно отшатнулась.
   - Джаспер нечаянно отрубил себе палец на лесоповале в  1954  году,  -
пояснила Айрин.
   Документированное    подтверждение    инцидента    придало    зрелищу
отрубленного сустава еще более  зловещий  смысл.  Трития  посмотрела  на
приятельницу. Айрин была бледна, испугана  и  впервые  выглядела  старше
своих лет.
   Как только Трития вышла из комнаты, Айрин плотно  закрыла  и  заперла
дверь кабинета. Не произнеся ни слова, они вернулись в гостиную.  Прежде
чем сесть на диван,  хозяйка  взяла  свой  бокал  с  чаем.  Кубики  льда
отчетливо задребезжали.
   - Он работал в Тонто, - заговорила Айрин. - Это недалеко от  Пэйсона.
Рубил топором сучья, случайно отвлекся и саданул топором по ноге. Я  так
и не поняла, как  он  ухитрился  отрубить  только  один  палец,  но  так
получилось. Джаспер рассказывал, что заорал так, что  его  было  слышно,
наверное, за несколько миль. А вся хвоя вокруг стала красного цвета.
   Кто-то оказал ему первую помощь, ведь на лесоповале  такие  инциденты
случаются постоянно.  Короче,  кровь  ему  как-то  остановили  и  быстро
доставили в больницу  в  Пэйсоне.  Тогда  не  было  таких  хирургических
изысков, как сейчас, и врач сказал, что все равно  не  смог  бы  пришить
палец обратно, даже если бы  они  привезли  его  с  собой.  Сказал,  что
спокойнее будет просто зашить рану. Все само заживет.
   Айрин перевела дух и умолкла.
   - А что стало с пальцем? - спросила Триш.
   - Джаспер позвонил мне,  рассказал,  что  произошло,  и  я  уговорила
кого-то отвезти меня в Пэйсон. В те времена я еще не водила машину.
   Палец положили  в  пробирку  и  залили  какой-то  жидкостью.  Джаспер
спросил, не хочу ли я  его  сохранить,  но  мне  это  показалось  просто
отвратительным. Больше  того,  я  попросила  медсестру  на  время  моего
появления в палате куда-нибудь спрятать его. Безусловно, я не собиралась
хранить отрубленный палец в квартире. Я  сказала,  чтобы  больница  сама
как-нибудь с этим разобралась.  -  Айрин  покачала  головой,  охваченная
воспоминаниями. - Но позже мне стало известно,  что  Джаспер  со  своими
друзьями-лесорубами  как  следует  надрался,  и  они  устроили  в   лесу
балаганные  похороны.  Похоронили  палец.  -  Айрин  бросила   на   Триш
затравленный взгляд. - Это было очень давно. Никто и не  помнит  уже  об
этой истории. И я не могу понять, каким образом это узнал почтальон,  не
говоря уж о том, как ему удалось найти палец  и  каким  образом  он  так
хорошо сохранился.
   - Может, это вообще не... - подала голос Триш.
   - Нет-нет, никаких сомнений, - жестко оборвала ее Айрин.
   - Вы звонили в полицию?
   - Зачем?
   - Это противозаконно. Какой-то...
   - Послушай меня. - Айрин положила ладонь на руку Тритии. Пальцы  были
сухими, холодными. - Полиции это не касается. Это частное дело.
   - Ничего подобного! - подалась вперед Триш. - Вам прекрасно известно,
что происходит в городе. И вы понимаете, что мы никак не  можем  поймать
почтальона за руку. У нас нет никаких доказательств, подтверждающих наши
предположения. - Она махнула рукой в сторону запертого  кабинета.  -  Но
теперь они появились!
   - Ничего не появилось. Ты  можешь  представить,  как  все  это  будет
выглядеть?   Почтальон   скажет,   что   он   всего-навсего   доставляет
корреспонденцию и не несет ответственности за ее содержание. Он  скажет,
что представления не имеет, о чем идет речь. Мы с  тобой  обе  прекрасно
это понимаем.
   Трития посмотрела в лицо приятельницы и подумала,  что  Айрин  права.
Как это ни ужасно, но она права. Айрин точно описала возможное поведение
почтальона.
   - По крайней мере разрешите мне рассказать все  Дугу.  Он  приедет  и
поможет вам избавиться от этого. Вы же не хотите, чтобы...
   - Нет, - жестко парировала Айрин. - Я не хочу, чтобы  кто  бы  то  ни
было прикасался к коробке. И никто, кроме тебя,  не  должен  увидеть  ее
содержимое. Это зло. - Последние слова пожилая женщина произнесла  таким
тоном, что  у  Триш  по  спине  пробежали  мурашки.  Она  кивнула,  ради
спокойствия подруги сделав вид, что разделяет ее точку зрения.  Хотя  на
самом деле  считала,  что  Айрин  уже  на  грани  безумия.  Это  событие
подвинуло бедняжку к опасной черте, и любой  последующий  толчок  вполне
способен перенести ее туда, откуда уже нет возврата.
   Конечно, именно этого и добивается почтальон.
   - Мне пора, - Трития встала со своего места.
   - Я запрещаю тебе обращаться в полицию, - произнесла Айрин.
   - Мне кажется, вам все-таки надо кому-нибудь об этом сообщить.
   - Нет.
   Трития поймала взгляд Айрин и вздохнула.
   - Ну хорошо. В конце концов дело ваше. - Прежде чем выйти на крыльцо,
она обернулась и добавила:
   - Позвоните, если вам что-нибудь будет нужно. Все, что угодно.  Мы  с
Дугом примчимся немедленно.
   - Спасибо, но у меня все в порядке, - улыбнулась Айрин. - Может,  мне
просто больше не следует открывать почтовый ящик.
   - По-моему, это хорошая мысль.
   Пожилая женщина рассмеялась, и  на  мгновение  Триш  увидела  прежнюю
Айрин.
   - Всего доброго, милочка. Еще встретимся.
   - До свиданья, - произнесла Триш, спускаясь по ступенькам крыльца.
   За спиной раздалось жесткое клацанье железного внутреннего запора.
   Отъезжая, Триш помахала Айрин рукой, но ответного  взмаха  так  и  не
увидела. Выехав на улицу, она повернула к дому.
   Разумеется в нарушении нормальной  жизни  города  виноват  почтальон.
Виноват в неоплаченных счетах, виноват в  путанице  с  корреспонденцией,
виноват в письмах, дышащих злобой, виноват - да, виноват, -  в  смертях,
обрушившихся на город. Но только увидев  в  коробке  отрубленный  палец,
Триш ощутила, насколько глубоко его желание внедриться в  жизнь  каждого
горожанина, насколько он способен вмешаться в жизнь каждого человека.  И
понять причину такой необычной и  в  то  же  время  глубоко  продуманной
ненависти она не могла.
   Но больше всего пугало ее, что должность  почтальона  -  единственная
должность, которая дает реальную возможность установить контакт с каждым
жителем города, возможность ежедневно общаться с любым  человеком,  быть
вхожим в жизнь каждой семьи.
   Триш никогда не отличалась особой религиозностью и даже  сомневалась,
что в состоянии  четко  разделить  такие  неоднозначные  и  расплывчатые
понятия, как "добро" и "зло". Но теперь ей казалось, что она прекрасно в
этом разбирается. Ей казалось, что в данном случае зло избрало для  себя
совершенную форму для реализации.
   Если бы Джон Смит был пастором, учителем или  политиком,  он  был  бы
лишен возможности подобного контакта - возможности, которую он приобрел,
работая  почтальоном.  Никто  никогда   не   позволил   бы   ему   столь
непринужденно вторгаться в жизнь незнакомых людей.
   Кроме того, Триш нервировала пассивность  города.  Нежелание  жителей
Виллиса взглянуть в лицо фактам. Даже  они  с  Дутом,  несмотря  на  все
разговоры, делали  слишком  мало,  чтобы  помешать  почтальону  спокойно
реализовывать свои планы. Все  вокруг  точно  ждали,  чтобы  это  сделал
кто-нибудь другой, кто смог бы взять на себя ответственность за  решение
этой проблемы.
   Но, с другой стороны, что они могли сделать? Даже  с  учетом  полного
понимания  происходящего   и   твердого   желания   оградить   себя   от
неприятностей жители  города  непроизвольно  оказались  подвластны  воле
почтальона.  Они  сопротивлялись,  как  могли,  пению  почтовых   сирен,
затыкали  глаза  и  уши  на  откровенные   психологические   атаки,   но
обрушившиеся испытания исподволь влияли на  течение  их  обычной  жизни.
Люди не сплотились перед лицом опасности, они ушли в себя. Конечно, пока
еще рано говорить о каких-то стенах или  барьерах,  возникших  в  семье.
Отношения не стали более  напряженными  или  натянутыми,  но  комфортная
атмосфера дружеских пикировок, на которые  были  мастера  Дуг  и  Билли,
как-то улетучилась. Ее сменило  такое  же  дружеское,  но  слегка  более
формальное  и  чуть  менее  интимное  исполнение  заученных  ролей.   Ее
собственное отношение к мужу и сыну постепенно изменилось. Они  с  Дутом
отдалились друг от друга; даже занятия сексом  теперь  выглядели  скорее
как самоудовлетворение, нежели выражение  любви,  хотя  технически,  так
сказать, ничего не изменилось. А недавно она поймала себя  на  том,  что
выговаривает за что-то Билли в такой манере, которую - Триш могла в этом
поклясться - она всегда считала просто неприемлемой.
   Триш чувствовала, что Дуг тоже замечает происходящие  изменения.  Она
видела это по его глазам, по его поведению. Это проявлялось скорее не  в
словах, а в том, о чем он не говорил.
   Они по-прежнему общались, обсуждали текущие проблемы, домашние  дела,
даже иногда  вскользь  касались  темы  почтальона,  но  все  это  как-то
поверхностно, причем  поверхностность  сквозила  даже  там,  где  ей  по
определению не было места, - в таком серьезном и важном аспекте, как  их
личные отношения. Не раз ей казалось, что они разговаривают  каждый  сам
по себе, а не друг с другом.
   И в этом тоже виноват почтальон.
   Нет, она не позволит ему  торжествовать,  не  позволит  развалить  их
семью. Трещина, наметившаяся между нею и Дутом, быстро увеличивается. Но
Триш поклялась, что больше ни на шаг не отступит перед обстоятельствами.
Она во что бы то ни стало достучится и до мужа, и до сына, вырвет их  из
эмоциональной летаргии и заставит вести себя точно так же.
   В какой-то момент у Триш даже появилось  желание  заехать  на  почту,
дать понять почтальону, что она больше не намерена терпеть  его  попытки
сломить ее, что она объявляет ему войну. Но она сразу же  вспомнила  тот
случай, когда в первый раз хотела дать ему отпор, и охватившее ее  тогда
чувство ужаса. По коже тут же пробежали мурашки,  а  волосы  на  затылке
зашевелились. Сейчас она, конечно, решительна  и  сердита,  но  глупости
совершать не намерена.
   А вы славная!
   Она больше не войдет в здание почты одна.
   Трития почти доехала до дороги, ведущей к дому, когда вспомнила,  что
забыла купить еды на ужин. Она уже несколько дней не ездила в магазин. В
доме кончились и молоко, и масло, и другие необходимые мелочи, да  и  на
сегодняшний вечер ничего не было.
   Пришлось развернуться прямо на шоссе и двинуться в обратную  сторону.
Обычно Триш продумывала, чем кормить семью, как минимум на день  вперед.
Но последнюю неделю она чувствовала себя такой усталой  и  физически  и,
главное, психологически, что не могла ничего готовить и швыряла на  стол
все, что подворачивалось под руку Такое поведение было для нее настолько
не характерно, что Триш сам? себе удивлялась.
   Творящееся  вокруг  безумие  затронуло,  судя  по  всему,  не  только
эмоциональную жизнь семьи, но и ее  кулинарные  способности  Она  решила
заглянуть в деликатесную  лавку  посмотреть,  нет  ли  свежей  рыбы.  Ей
захотелось форели. Форель, жаренная на углях, - очень даже неплохо.
   Триш въехала на площадь у торгового центра. Перед  магазином  Бейлеса
стоянка была забита, а у деликатесной лавки практически  пуста.  Это  ее
удивило. У Тодда лучший в городе выбор сыров и свежей рыбы.  Если  уж  у
Бейлеса многолюдно, то здесь должно быть просто столпотворение.
   Она остановила машину прямо напротив лавки и вошла внутрь.
   И моментально почувствовала,  что  здесь  что-то  изменилось.  Именно
почувствовала, так как внешне все выглядело по-прежнему.  Напряженность.
Странное,  неприятное  чувство,  совершенно  не  характерное  для  этого
помещения.
   Она огляделась. Магазин был пуст, не считая ее  и  Тодда  за  кассой.
Триш улыбнулась хозяину и пошла вдоль мясного прилавка. Тодд не повел  и
бровью. "Ну что ж, значит,  надо  купить  продукты  и  побыстрее  отсюда
сматываться", - решила Триш. Увидев на  другом  прилавке  среди  кубиков
льда разделанную форель, она поинтересовалась:
   - Свежая?
   Тодд молча кивнул.
   Неприятное чувство усилилось.
   - Я возьму три покрупнее, - быстро произнесла Триш.
   Хозяин открыл крышку прилавка, вытащил три рыбины и бросил на весы.
   - Передайте своему мужу,  мне  не  нравится  то,  что  он  делает,  -
произнес Тодд.
   - О чем вы говорите? - нахмурилась Триш. - Что такого он делает?
   - Мне это совершенно не нравится.
   - Да что не нравится? - повысила голос Триш. - Тодд,  объясните  мне,
что тут происходит? Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.
   Продавец  улыбнулся,  на  мгновение  утратив   сдержанность.   Улыбка
получилась печальной.
   - Я знаю, - проронил он, заворачивая рыбу.
   - Тодд!