пела ли она кого-нибудь арестовать.
     - Я позвоню, - пообещал он. - Через пять минут.
     На самом деле ему  понадобилось шесть.  За  это время я успел прикурить
сигарету, ослабить узел галстука и развязать шнурки на ботинках.
     - Это  Фред, - сказал  он. -  Я же говорил,  что не  так все просто.  С
полуночи до  половины  четвертого  утра  зарезали четырех  женщин в  четырех
квартирах, и все - в разных концах Манхэттена.
     -  Прекрасно,  -  проговорил я.  -  У  полиции  уже  есть  какие-нибудь
подозреваемые?
     - Двое. В  нижнем Вестсайде  задержали мужа убитой. А тот, который тебе
нужен, вероятно, в верхнем Истсайде. Полиция ищет толкача по имени Кэнтел.
     - Да, это он, - сказал я. - Его уже поймали?
     - Пока нет.
     Фред  рассказал мне,  что произошло.  Убитую звали  Мэвис  Сент-Пол,  и
проживала  она на  Восточной  шестьдесят  третьей улице  возле парка.  Мэвис
Сент-Пол была двадцатипятилетней блондинкой ростом пять футов восемь дюймов.
В  графе  "род занятий" она писала "модель". Правда,  ни  в  одном агентстве
фотомоделей  она  не числилась, во всяком  случае,  насколько было  известно
полиции. Ну, а выводы я мог сделать и сам.
     - Этот  Кэнтел  -  толкач,  -  сказал  Фред,  -  и  наркоман  тоже.  По
существующей  версии, он пытался  ограбить квартиру и запаниковал, когда его
застукали  за этим делом. Поэтому он пырнул хозяйку и  сбежал, оставив шляпу
со своим именем и адресом.
     - Да,  парень с  головой, - сказал я.  -  Почему полицейские так быстро
прибыли туда?
     -  Анонимная  наводка  по  телефону.  Ты  же  знаешь,   добропорядочный
гражданин не хочет терять половину рабочего дня, выступая свидетелем в суде.
     - Телефонная  наводка? - переспросил я. Похоже, тут постарался не очень
добропорядочный  гражданин, который спихнул на Билли-Билли свою вину и отдал
его на растерзание. Он вошел в телефонную будку и позвонил легавым, надеясь,
что они прибудут на место, пока Билли-Билли еще не  очухался. И если  бы его
расчеты оправдались,  я сейчас спал бы спокойно вместо того, чтобы болтать с
продажными полицейскими.
     - Дай знать, если они поймают Кэнтела, - попросил я.
     - Разумеется, Клей. Вряд ли это займет много времени.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Дело ведет восточный отдел по  расследованию убийств. Кто-то в верхах
бьет копытом. Видать, припекло их с этим делом.
     - С чего бы вдруг?
     - Ума не  приложу.  Клей. Мне ничего не объясняют. Велят  делать,  я  и
делаю.
     - Держи меня в курсе, - сказал я и быстро позвонил еще в одно место, на
сей раз Арчи Фрайхоферу, приятеля Эда Ганолезе, который отвечал  за поставку
девиц  для вечеринок. Он снял трубку после шестого гудка,  и  я услышал  его
медоточивый голос. Назвавшись, я сказал:
     - Тебе о чем-нибудь говорит имя Мэвис Сент-Пол?
     Молчание длилось несколько секунд. Потом Арчи сказал:
     - Нет. Прощу прощения. А что, я должен ее знать?
     -  Кто-то  должен, -  отвечал  я.  -  Она  жила  со  мной на  Восточной
шестьдесят третьей улице и работала моделью.
     Он усмехнулся.
     - Ты можешь узнать, кто платил за ее квартиру? - спросил я.
     - Поспрашиваю тут и там. Как бишь ее?
     - Мэвис Сент-Пол.
     -  Мэвис?  -  Он  опять хихикнул. - Поищу одну шлюху по  имени Милдред,
которая приехала из Сент-Пола.
     -  До девяти  ты  сможешь застать  меня  дома,  потом я  буду  у Клэнси
Маршалла.
     - Хорошо, Клей.
     - Действуй пошустрее, это важно.
     - Через три часа я буду знать даже, где у нее родимые пятна, - пообещал
Арчи.
     - Были, - поправил я его. - Она умерла, поэтому будь осторожен.
     - Никто ничего не пронюхает.
     - Молодец,  - я положил трубку  и встал. С каждой  минутой я чувствовал
себя все более усталым, мне вынь  да  положь мои восемь часов ночного сна, а
сейчас я уже потерял одну ночь.
     Я пошел в спальню и удивился, увидев, что Элла не  спит; она полусидела
в кровати и читала книжку.
     - Ты чего не спишь? - спросил я.
     Элла захлопнула книгу и бросила на пол рядом с кроватью.
     - Я пробовала уснуть, - ответила она, - но не смогла и тогда попыталась
почитать, но тоже не смогла.
     - Что-то не так, Элла? - спросил я, уже зная ответ.
     - Я думала, Клей, - сказала она, и по выражению ее лица и тону голоса я
понял, что это были за думы. Опять о моих "несчастных случаях".
     - Подожди, пока я избавлюсь  от пиджака и галстука, -  сказал  я, чтобы
потянуть время.
     Я повесил пиджак в шкаф, а галстук -  на скобу на дверце, стянул рубаху
и  швырнул в угол, запустил башмаки под  туалетный  столик и уселся на  край
кровати.
     - Ну и духота на улице, - сказал я.
     - У тебя лоб весь мокрый. Приляг.
     Я улегся, уронив  голову  на ее колени, а  Элла нежно  вытерла мне  лоб
уголком верхней простыни.
     - Ты выглядишь усталым, Клей, - сказала она.
     - Я и есть усталый. Но мне еще  нельзя  спать. Надо быть на совещании в
девять утра.
     -  Так хорошо?  -  спросила  она, нежно массируя мне  голову  кончиками
пальцев. Это успокаивало.
     - Прекрасно, - ответил я и начал было закрывать глаза, но почувствовал,
что засыпаю, и опять открыл их.
     Мы  помолчали минуты  три; усталость и напряжение таяли  под пальчиками
Эллы. Потом она сказала:
     - Мне надо поговорить с тобой. Серьезно.
     - Ладно, - ответил я.  - Глупо было тянуть с этим. Все  равно  рано или
поздно  пришлось  бы  начать  разговор,  пережить все это  и  забыть  раз  и
навсегда. Так  почему не  сейчас? Ведь  потом  уж не надо  будет волноваться
из-за этого.
     - О твоей работе, - сказала Элла.
     - Знаю.
     -  Клей,  пойми меня правильно. Я не  то чтобы потрясена, узнав, что ты
плохой, бесчестный и все такое прочее. Ты не думай, дело в том... дело в той
холодности, которую я иногда замечаю в тебе. Порой... как бы  это сказать...
порой в тебе два разных человека.
     - Не надо...
     - Клей, не говори только,  чтобы  я не валяла дурака.  Знаю,  знаю,  ты
прекрасно ко мне относишься, ты хороший  парень, и  нам  здорово вместе,  но
вдруг...   вдруг  ты   преображаешься,  делаешься  хладнокровным,  начинаешь
обсуждать,  как   бы  устроить  кому-нибудь  "несчастный   случай",   что  в
действительности означает преднамеренное убийство,  которое тебя ни капли не
волнует.  Ты спокоен,  бесстрастен, и  это  пугает  меня,  Клей. Со  мной ты
другой, не бесчувственный. Ты двуликий,  и одно из твоих лиц - лживая маска.
Боюсь, именно то, которое ты показываешь мне.
     - Нельзя жалеть человека, которого ты должен убить, Элла, - сказал я. -
Иначе не сможешь это сделать.
     - Но ты хочешь быть сострадательным?
     - Я не могу, и тут ничего не поделаешь. Я не смею.
     - Но ты можешь и не убивать, Клей.
     -  Я делаю  то,  что мне велят. Я человек Эда. Он мой  хозяин.  Скажет:
"сделай", я и делаю.
     - Но  почему? Клей, ты  умный человек,  ты не обязан быть мальчиком при
Эде. Ты можешь стать чьим угодно  сотрудником, ты способен принадлежать даже
самому себе, надо только постараться.
     - Я не хочу принадлежать самому себе.
     - Что для тебя Эд? - спросила она.
     Я  долго  лежал молча. Моя  голова  покоилась  на  коленях  Эллы, и она
поглаживала мне виски. Что же для меня Эд?
     - Ладно, - решился я, - расскажу тебе одну историю.
     - Правдивую?
     - Правдивую. Как  ты  знаешь, я три года учился в колледже. В ничтожном
колледже, в ничтожном городишке  в глубинке. Мы пошли с парнем на вечеринку,
и кто-то поспорил с нами, что мы не сумеем угнать  машину. Дурацкое пари. На
десять долларов, что ли. Мы  ответили, что угоним. Мой приятель был парень с
головой, он  собирал машины  из запчастей, которые находил на  автомобильных
кладбищах.  Ну,  короче,  мы  пошли и присмотрели  тачку  с буквами  "ДМ" на
номерах. Легавые не  останавливают  их, что бы  ни  вытворяли водители.  Это
машины врачей, а они ведь могут  ехать  по срочному  вызову. Парень  замкнул
проводки, и мы поехали. И он, и я были малость навеселе.
     - На кого ты учился? - прервала меня Элла.
     -  Откуда  мне знать? - рассердился я. - На предпринимателя, кажется. Я
понятия не имел, чем  мне хочется заниматься, дай я лучше расскажу тебе, что
случилось, можно?
     - Извини, - сказала она.
     - Ну, в общем, взяли  мы машину. Была зима, а городок - в Адирондакских
горах, там куча лыжных курортов, баз и всего такого прочего. И тут выскочила
эта девчонка. Не ребенок, ты не думай. Лет двадцати с небольшим.  Официантка
из  какого-то горного  приюта, наверное.  Бежала  через  дорогу,  потому что
опаздывала  на  работу. Машину  вел я. Перепутал педали. Короче, я сбил ее и
только потом нащупал тормоз, нажал, что  было сил, и  машина пошла юзом. Это
был  "бьюик",  такая здоровенная  тяжелая телега.  Мы  вылетели с  дороги  и
врезались  в  дерево. Моего  приятеля  выкинуло  через  лобовое  стекло,  он
разбился насмерть.  Дверца с  моей стороны открылась,  и  я вывалился. Никто
ничего не видел. Дело было зимним вечером, стоял жуткий мороз. А потом - эта
встречная  машина. Они увидели, что случилось,  затормозили, и один  из  них
спросил,  в  чем дело и  как я себя чувствую. А я  только  повторял:  "Мы ее
угнали, мы ее угнали, мы ее угнали". Мне  казалось, что  вся моя жизнь пошла
под  откос. Эх, я должен был лучше  соображать. Мне ведь было  двадцать три.
Два года в армии, три в колледже. Мне следовало бы лучше шевелить мозгами.
     - Это был  Эд Ганолезе? - спросила  Элла. - Тот человек, который  видел
аварию?
     - Если ты думаешь, что он решил шантажировать меня этим, то ошибаешься.
Они заглянули в мой бумажник и, наверное, увидели зачетку. Их было  трое или
четверо, и один сказал: "Студентик". А другой склонился надо мной и говорит:
"Влип ты,  мальчик". Не знаю, я был потрясен, напуган, да  еще полупьяный. Я
увидел, как один из них взял тряпку и вытер руль, дверные  ручки и приборный
щиток, а потом они усадили  меня  в свою машину и отвезли в  колледж.  Я уже
успел протрезветь, и парень,  который  сидел со мной  сзади, сказал: "Малыш,
тебе повезло,  что мы ехали мимо.  Сейчас ложись спать, а утром все отрицай.
Им не в чем тебя обвинить".
     - Это был Эд Ганолезе?
     -  Тогда я об этом не знал, -  ответил я.  - Тогда  я знал лишь, что он
спас меня от большущих неприятностей. Он возвращался откуда-то в Нью-Йорк. Я
хотел его поблагодарить, но он не позволил. "Я, - говорит, - надуваю легавых
забавы  ради. А  тебе совсем ни к чему попадаться, так  что  ступай домой  и
ложись  спать". Ну,  я  пошел  и  лег, а  на другой  день  за  мной  приехал
национальный гвардеец.  Он отвез меня  в ратушу, а там был человек из отдела
уголовных расследований.  Он допросил  меня. Я  сказал, что не принял  пари,
пошел  домой  и  не  знаю,  что случилось потом. Я, мол, лыка не  вязал. Они
заявили, что мой  приятель  не сидел за рулем, потому  что он  вылетел через
стекло с правой стороны. В общем, мне не поверили,  но им все равно пришлось
меня отпустить, поскольку не было никаких свидетельств  моего присутствия на
месте происшествия. Я хоть и перетрусил, но твердо стоял на своем.
     - И все сошло тебе с рук, - вставила Элла.
     - Естественно. Власти ничего не могли сделать, но ведь все знали, что я
там был, или, по крайней мере, думали,  будто знают, а это, в сущности, одно
и  то  же.  Я имею  в виду  колледж,  студентов  и  преподавателей. Студенты
зарезали  бы  меня насмерть, а  преподаватели  замучили лекциями  о  чувстве
ответственности, читая их на всех  занятиях, которые я посещал. При этом они
не смотрели на меня, но все знали, о ком идет речь.
     - Они пытались помочь тебе, Клей, - сказала Элла.
     - Чепуха. Эд Ганолезе - вот кто мне помог. Единственный в мире человек,
и впрямь пришедший ко мне на  помощь. Слушай, во-первых, я был одним из этих
свихнутых ветеранов  и поступал вне конкурса. Года за два  до этого  колледж
кончили  ветераны второй  мировой,  а  через  два года там  появились первые
ветераны  Кореи.  Когда я  учился, ветеранов было немного,  и в колледже  мы
считались лишними, никому не нужными людьми. У нас не было  таких денег, как
у сопляков  с  их  богатыми  папочками. Эти  подростки  готовы были поверить
любому поклепу на ветерана. Они травили его, потому что он старше, беднее и,
как  считалось,  менее  воспитанный,  чем  другие.  Поэтому   все  обитатели
студенческого  городка  смотрели на меня как  на осужденного, хотя по закону
меня нельзя было обвинить в угоне и наезде.
     - И ты сбежал? - спросила Элла.
     -  Я пытался вернуться к учебе и обо всем  забыть. Я попал в передрягу,
но счастливо отделался, так почему бы не жить как все?  Но нет, никто  этого
не  хотел. Мне  не давали  забыть.  Короче,  я  плюнул  на колледж и  собрал
манатки. Я  выбросил  все, что не  уместилось в  чемодан. У  меня был  такой
старый черный потрепанный  чемодан  с ремнями,  знаешь? Я  подхватил  его  и
зашагал в город,  на автовокзал. Я не знал, куда поеду, мне было  все равно.
Домой возвращаться не хотелось, потому что  отец уже все знал и тоже  мне не
верил. Проходя мимо гостиницы, я увидел ту  же  машину.  На ней ехали парни,
которые  помогли мне тогда ночью. Но теперь в машине никого не было. Я целый
час болтался поблизости. Наконец они вышли из гостиницы и зашагали к машине.
Я сразу понял, кто из  них главный, это было  не трудно.  Подошел к  нему со
своим проклятущим чемоданом и  говорю:  "Мистер, я хочу  работать у вас". Он
взглянул на  меня, улыбнулся и спрашивает: "Ну, а что ты умеешь делать?" "Да
все, что велите!" - отвечаю.
     Элла ждала продолжения, но я уже дошел до конца своего повествования. Я
уже пять лет никому об этом не рассказывал и теперь разнервничался.
     Наконец Элла спросила;
     - А что было потом, Клей?
     - Эд привез меня с собой в Нью-Йорк. Какое-то время я  возил сигареты в
Канаду,  недолго работал в профсоюзном движении "Новый  взгляд". Шел в гору.
Эд знал, что я - его человек.
     - Но почему ты должен быть его человеком, Клей?
     - Почему? Где я был бы сейчас, не проезжай  он  мимо  той  ночью.  -  Я
закрыл глаза. -  В тюрьме.  Тянул бы срок  от  двадцатки  до пожизненного за
угон, непреднамеренное убийство и еще полдюжины разных правонарушений.
     - Это была студенческая шалость, тебя могли осудить условно.
     - Девчонка  погибла,  Элла. Какая уж тут студенческая шалость? И больше
никто пальцем  не шевельнул, чтобы мне  помочь. Эд  меня спас, значит, я был
его  должником. Кроме того, я не знал, что мне нужно. Меня ничто особенно не
привлекало.  Сидеть с  девяти  до пяти  в  конторе  в  качестве  писаря  или
бухгалтера? Нет, это не по мне. -  Я открыл  глаза  и взглянул на нее. - Мне
нравится моя  жизнь, Элла. Тебе придется смириться с  этим, поверить в  это.
Мне сейчас хорошо.
     - Какое же из твоих лиц настоящее. Клей? - спросила она.
     - Никакое. Или оба. Почем мне  знать? Я испытываю к тебе чувство, Элла.
Кабы  я  мог себе позволить, я любил бы и Билли-Билли  Кэнтела, даже если бы
мне  пришлось устроить ему несчастный случай. Но я не имею права на чувства,
когда речь идет о работе.
     - Значит, ты умеешь включать и выключать свои чувства?
     - Включать не умею, Элла, только выключать.
     Настала  моя  очередь  ждать  продолжения  разговора.  В  конце  концов
пришлось самому нарушить молчание.
     - Ты останешься со мной? - спросил я.
     - Не знаю, - ответила она.

5

     В половине девятого я вышел из дома,  не чуя под собой  ног, и поехал в
центр, к зданию, в котором снимал кабинет Клэнси Маршалл, поверенный в делах
Эда Ганолезе.  Элла так и не сказала мне ни "да", ни "нет", и я всю дорогу с
тревогой раздумывал,  что бы  это значило. Я даже забыл  о том, что  ни Фред
Мэн, ни  Джек  Эберхард  не позвонили  мне  и не  сообщили ничего  нового  о
Билли-Билли Кэнтеле. А между тем, хотя бы один  из них мог бы уже что-нибудь
откопать.  Такая  шпана,  как Билли-Билли,  не  может  надолго  исчезнуть  с
концами. Его  найдут  либо полицейские,  либо  наши  люди,  и,  в  общем-то,
кому-нибудь уже давно полагалось бы его отыскать.
     Контора Клэнси находилась на Пятой авеню,  и я знал,  что поблизости от
нее  нет  ни  одного свободного местечка для  стоянки.  Поэтому  я  ехал  по
проспекту  Колумба до тех пор, пока он  не превратился  в  Девятую авеню,  а
потом свернул  налево,  на Сорок шестую улицу.  Там я поставил "мерседес" на
стоянку,  а остаток  пути проехал на такси. Не будь  я таким сонным, покидая
свою  квартиру, сообразил бы  взять такси прямо  возле дома, а не возился  с
"мерседесом".
     Развалившись на заднем сиденье такси, ползущего по городу со  скоростью
несколько дюймов в час,  я размышлял об Эде Ганолезе и о том, как  рассказал
Элле о своей первой встрече с ним. В лживых газетенках Эда Ганолезе называли
не иначе  как  "царем  преступного мира"  (уличные  стенгазеты) или  "главой
синдиката" (столичные  газеты большого формата), но ни одно из этих расхожих
определений не может верно  передать  суть понятия.  Лично я назвал  бы  Эда
человеком,  запустившим  лапу в  пирог.  В любой  пирог, покажите мне  какой
угодно пирог, и я тотчас отыщу в нем лапу Эда.
     Возможно, вы никогда не слыхали об Эде Ганолезе, но  это не мешает  ему
играть  весьма важную роль  в вашей  жизни. Когда-нибудь он, вероятно, купил
какого-то политикана, за которого вы отдали  свой голос. Если вы приезжали в
Нью-Йорк на партийный съезд и занимались тут делами, о которых вашей женушке
лучше  не  знать,  вполне  возможно,  что  какая-то  доля  вашей  наличности
перекочевала к  Эду. Если вы  пытались сыграть в лотерею, где  надо отгадать
три числа, значит, Эд получил какую-то долю с вашей монетки в десять центов.
То  же  самое  происходит, когда  вы  делаете ставки  на  скачках  или  иных
спортивных  состязаниях, либо  когда пьете слишком  много  пива. Нагревая  в
пламени свечи ложку с  белым порошком, вы тоже помогаете Эду Ганолезе потуже
набить мошну и сохранить присущий ему жизнерадостный вид.
     Человек  с  такими  разнообразными  интересами,  разумеется,  не  может
уследить за всем сразу. Поэтому у Эда есть работники, люди, которые стоят по
краям блюда с пирогом и следят, чтобы никто ничего не стащил.
     Но ведь люди, в конце концов, всего лишь люди, поэтому время от времени
Эд обнаруживает недостачу начинки в  одном из своих  многочисленных пирогов.
Когда такое случается, ему нужен человек, чтобы отшлепать  шалунов и вернуть
начинку  на место. Тут-то и вступает в дело  ваш покорный слуга. Когда я вел
одно из таких служебных расследований  (которые, увы, имеют свойство комкать
человеку рабочий день),  какой-то репортер, имеющий  пристрастие  к штампам,
назвал  меня "правой  рукой и  хранителем покоев  царя преступного  мира Эда
Ганолезе". Я не правая рука и не хранитель покоев. Я - гувернантка. Мое дело
- заботиться  о том, чтобы малютки не сердили папочку и не устраивали погром
в детской.
     Наконец такси добралось до  Пятой авеню и здания, приютившего Клэнси. Я
бросил водителю банкноту, вылез и торопливо вошел в дом. Я опаздывал на пять
минут.
     Забравшись в  лифт вместе с толпой спешивших  на работу служащих,  я  с
многочисленными  остановками  добрался  до   двадцать  третьего  этажа,  где
располагались три кабинета  адвокатской  конторы Клэнси Маршалла, за которую
он  регулярно  вносил  арендную  плату.  И  все  это,  по  сути  дела,  ради
одного-единственного  клиента,  Эда  Ганолезе.  У  Клэнси, разумеется,  было
несколько  мелких  клиентов,  не  входивших в  организацию,  но  только  для
прикрытия и респектабельности ради. Он зарабатывал (и неплохо) на жизнь тем,
что обслуживал организацию и Эда Ганолезе.
     Прошагав  по  коридору,  я вошел  в  комнату 2312.  Секретарша  Клэнси,
грудастая   и    задастая    блондинка,   с   лицом,   как   бы   говорящим:
"Я-знаю-чего-ты-хочешь-и-это-тебе-дорого-обойдется",   занималась  тем,  что
усаживалась за