кровати  вместо нар,  телевизоры  в  каждой  камере, охранники в космических
шлемах. Однако вынужден с прискорбием признаться, что нью-йоркская городская
тюряга не заражена гордыней и не желает идти в ногу со временем. Решетки тут
старые, толстые,  черные  и  шершавые на  ощупь, а все остальное сделано  из
листового  металла  и  похоже  на  трюм  линейного  корабля,  выкрашенный  в
ярко-желтый  цвет.   Стальной  пол,   стальной   потолок,  стальные   стены,
подвешенный на цепях стальной брус, который, по задумке какого-то шутника из
городского  совета, должен  был  служить  узнику ложем. Да  еще  все  вокруг
лязгает.  Где-то  в   другом  конце   коридора  открывается  дверь,   и  все
металлические  детали вокруг начинают лязгать,  как будто  судья  Артур Ранк
колотит в свой гонг у вас над ухом.
     О, это очень милое местечко.
     И я  провел  в нем  целых  девятнадцать часов. Зарегистрировали  меня в
шесть вечера, после чего  маленькие синие человечки отвели вашего  покорного
слугу  в отдельную камеру со всеми неудобствами. Тут не было ни голливудской
кровати, ни телевизора,  но зато в углу,  рядом  со  стальным брусом, торчал
толчок,  и  моей  первой  задачей, как  подопечного городских властей,  было
вычистить этот толчок, отчаянно нуждавшийся в такого рода  операции. Я бы не
назвал такое времяпрепровождение веселой вечеринкой, уж вы мне поверьте.
     Упрятали  меня  слишком  поздно  и   ужина  не  дали  (тюрьмы  выдумали
американские борцы за справедливое  общественное устройство, и первоначально
кормежка  была  предусмотрена),  поэтому  я  просидел голодным до следующего
утра. Разумеется, у  меня не было и сокамерника. Большинство городских тюрем
оборудовано камерами-одиночками,  а  на  другом этаже размещается одна общая
кутузка для клиентов  вытрезвителя. Поэтому я не видел ни одного товарища по
несчастью.  Клетка  на  противоположной  стороне коридора,  единственная,  в
которую я имел возможность заглянуть, сейчас пустовала.
     Но  в  камере  слева  от  меня сидел  какой-то  человек, и  мы  малость
поболтали  о том  о сем. Судя по его  сиплому  голосу, мой  сосед  был стар,
грязен  и небрит. У нас нашлось  не ахти  как много  тем для разговора, коль
скоро мы оба старательно избегали каких-либо  упоминаний  о  причинах своего
переселения в  казенный дом,  поэтому  спустя  какое-то  время  мы принялись
резаться  в  шашки. Играть  в шашки в  тюрьме,  когда ты  не  видишь  своего
соперника,  проще  пареной  репы.  Берешь клочок  бумаги  и  рисуешь на  нем
шахматную  доску.  Соперник твой делает  то  же  самое.  Потом отрываешь  от
картонки  двенадцать  спичек  и делишь  их  на половинки. Те  половинки,  на
которых  есть  сера,  считаются  твоими  шашками, остальные-шашки соперника.
Нумеруешь клеточки на доске, начиная с левой верхней и кончая правой нижней,
и выкликаешь ходы: с клеточки номер такой-то - на клеточку номер сякой-то.
     Должно быть, мой сосед провел в одиночных камерах всю жизнь: он играл в
эти слепые шашки  как настоящий чемпион,  и  за  два  часа мне  лишь однажды
удалось победить его. Разумеется, отчасти это объяснялось моей усталостью. Я
даже не видел доску. Мне бы завалиться на боковую, коль скоро я, наконец-то,
стал сам себе хозяином, но я  все ждал, что Клэнси прискачет мне на выручку,
да и большого желания растянуться на этом стальном бруске у меня не было. Но
часов в восемь  глаза  начали слипаться,  и я  отправился  баиньки,  пожелав
соседу доброй ночи.
     Вы  когда-нибудь пробовали  спать на стальной полке,  прикрытой  тонким
армейским  одеялом? Для  человека, привыкшего к таким  жизненным благам, как
подушка  из мягкой губки,  пышный матрац и девица под  боком, отдых в тюрьме
сопряжен с  огромным унижением. Правда, заснул я без каких-либо затруднений,
едва почувствовал под собой ложе.
     В общем-то, я не рассчитывал проспать очень долго, поскольку думал, что
с минуты на минуту появится Клэнси и выведет меня на свободу. Вряд ли у него
возникнут  какие-либо сложности. Клэнси был  опытным профессионалом  и  умел
вытаскивать  людей  из  кутузки,  а  мой  арест  уже  был надлежащим образом
оформлен, так что Клэнси без труда разыщет меня. И если не произойдет ничего
особенного, я окажусь на свободе не позднее десяти вечера.
     Короче, в  восемь я лег, рассчитывая проснуться самое большее через два
часа, но когда я пробудился, была половина седьмого утра.
     И что  это  было  за  пробуждение! У  тюремщиков  разработана  отличная
система  утренней побудки.  В  половине  седьмого  утра  они как  по команде
начинают греметь всеми дверьми. В итоге получается грохот, который слышно за
много  миль. Я  слетел со  своей стальной  лежанки, как  акробат с подкидной
доски.  Такая  побудка  весьма неприятна  и может кого  угодно превратить  в
неисправимого  человеконенавистника.   Неудивительно,  что   у  нас  столько
рецидивистов. Именно лязг металла  по утрам делает их такими после первой же
посадки. И это уже на всю жизнь.
     Минуту или две я стоял посреди камеры, дрожал и пытался сообразить, где
я  нахожусь. Горели все желтые лампы до единой, яркий блеск желтых  стальных
стен и потолка резал глаза. Голова тряслась от скрежета стали.
     Половина  седьмого  проклятущего  утра,  а я  все еще в тюрьме. Уши мои
трепетали, веки хлопали, руки дрожали, а желудок и печень  боролись, как два
дзюдоиста. Впридачу  у меня ныла  спина, болела  голова, а рот, казалось был
набит заплесневелым хлебом.
     В довершение всех бед  тюремщик, которому воздается по заслугам на  том
свете,  принес  мне  какую-то непонятную штуковину. Он утверждал,  будто это
завтрак. Непонятная  штуковина лежала на  холодном железном подносе,  а все,
что лежит на железном, подносе, имеет одинаковую  с ним температуру. На моем
подносе  было три насквозь  мокрых  оладьи, плававших  в  жидкости,  которую
называли кленовым сиропом, и сморщенное яблоко. Яблоко! Это ж надо!
     Видимо, я и впрямь низко пал за последние двенадцать с половиной часов:
я сожрал все, что было на подносе, включая и яблоко. Потом я немного посидел
на толчке  и послушал, как рассерженный  живот  рычит  на меня,  после  чего
обматерил  Клэнси  Маршалла,  сначала  вдоль  и  поперек, а затем и с ног до
головы.
     Старикашка  из соседней камеры опять возжелал сыграть в шашки, но я был
не в настроении, а посему провел утро наедине со своими гадкими мыслями.
     Я лучше помолчу о том, что нам подали на ленч.  Но, скажу вам честно, я
уплел все до последнего кусочка,  подмел все гнусные крошечки. А потом опять
погрузился в свои тошнотворные размышления.
     Когда  в час  дня  явился  тюремщик и со  скрежетом  открыл дверь  моей
камеры,  мне  пришлось сделать  над собой усилие, чтобы  не заключить  этого
ублюдка в объятия. Я зашагал по сверкающему желтому коридору, вышел из этого
людского зверинца, миновал пару дверей  и, получи в обратно свой бумажник  и
другое имущество, превратился в более-менее свободного человека.
     Клэнси  ждал  меня у  конторки  дежурного, но  я  еще  не  был  готов к
разговору с ним, равно как и с кем-либо другим.
     - Эд  хочет  тебя  видеть, ма-алыш, - протянул  он с этой своей лукавой
улыбочкой.
     - Эд может подождать! - рявкнул я. - По себе знаю.
     - Они не  хотели отпускать тебя, мальчик, - сказал  Клэнси.  Ему как-то
удавалось выглядеть удрученным и при этом улыбаться во  весь рот. - Пришлось
попотеть, чтобы тебя вызволить, Клей.
     -  Я отправляюсь  домой,  - объявил  я.  -  Можешь  сказать  ему, что я
отправляюсь домой. А когда я доберусь до дома, то поем настоящей пищи и лягу
спать на настоящую кровать,  но прежде пущу настоящую воду и приму настоящий
душ с настоящим мылом.
     Я дам Эду знать, когда буду в состоянии снова видеть людей.
     - Эд немного расстроен, Клей. Послушайся дружеского совета, не зли его.
     - Почему это? Он меня злит, ты меня злишь, все меня злят, а мне нельзя,
что ли? Скажи Эду, что я приду к нему, когда опять стану человеком.
     Я бросил его и, поймав такси, поехал  домой. Со злости я недодал шоферу
чаевых. Он заворчал на меня.  Я рявкнул в ответ. Потом я для порядка рявкнул
на швейцара. Поднимаясь на лифте, я то и дело рявкал, чтобы поупражняться.
     Элла  ждала меня в гостиной. Когда  я вошел, она опрометью бросилась ко
мне.
     - Клей, тебя отпустили!
     - Я бежал! - рявкнул я. - Перегрыз решетку.
     - Клей, я так боялась за тебя! А когда прочла в газете...
     - В газете? - рявкнул я. - Это попало в чертовы газеты?
     - Все про девушку, которую убили...
     - Очень мило! - рявкнул я. - Чертовски мило!
     Я затопал по комнате, пиная всю мебель,  какая только попадалась мне на
глаза. Мне  даже  в  голову  не приходило, что  я могу попасть  в  газеты, и
теперь, осознав это, я взбесился пуще прежнего. Тот умник, которого я искал,
умник,  заваривший всю кашу, подставив  Билли-Билли  и свалив  на  него свою
вину,  этот  умник  прочтет  статью  обо   мне,  увидит  связь  между  мной,
организацией  и Билли-Билли и  догадается, что я охочусь  за ним.  Теперь он
будет начеку,  теперь он уже не чувствует  себя в безопасности.  Значит,  он
начнет обеспечивать  себе  всевозможные прикрытия.  И  если  до  сих пор его
поиски были нелегким делом, отныне моя задача станет еще сложнее.
     Меня уже  тошнило  от  всего этого. Я  устал, проголодался,  страдал от
жары, у меня ныли все кости. Да пусть хоть  вся планета взорвется, плевать я
хотел на  нее. Может, я еще и "ура" крикну, если это случится. Пошло оно все
к черту.
     И вдруг Элла спросила:
     - Клей, это ты ее убил?
     Я стал как вкопанный  и  вытаращил  глаза. Элла  смотрела на меня очень
серьезным, полным тревоги взглядом, и я понял, что она, должно быть, считает
меня убийцей Бетти Бенсон. Это была последняя капля.
     - Нет, - ответил я. - Не убивал  я эту стерву. Я  говорил с  ней, и она
рассказала мне про шеренгу богатых любовников Мэвис Сент-Пол.  Потом я ушел,
а кто-то пришел и убил ее. Тот же парень,  который порешил Мэвис. Потому что
Бетти Бенсон была лучшей подругой Мэвис Сент-Пол.
     - Я очень рада, что это не ты, Клей, - сказала Элла.
     - Чертовски любезно с твоей стороны,  - рявкнул я. - Ты радуешься тому,
что я не убивал Бетти Бенсон. Очень мило с твоей стороны. Я высоко ценю твою
сраную похвалу.
     - Клей...
     - Дай-ка я тебе кое-что  скажу! -  рявкнул  я. -  Не убивал я эту Бетти
Бенсон, но стоило Эду попросить меня убить ее,  я бы убил. Если  бы Эд велел
мне  убить  тебя, я  бы  убил. Мне  случалось убивать  людей в прошлом, и  я
наверняка угроблю еще больше народу в будущем, а если  тебе это не по нраву,
никто  тебя тут не держит. И  вот еще что: сейчас я хочу убить одного парня,
по-настоящему хочу. Парня, с которого  начался весь  этот бардак  и  который
укокошил Мэвис Сент-Пол и Бетти Бенсон. Я  намерен застрелить мерзавца, и уж
в этом деле без чувств не обойдется. Ты меня слышишь?
     - Клей, ты устал, - сказала Элла.
     - Ну и что?  Когда  заходит речь о  моей работе,  ты ходишь на цыпочках
вокруг  да   около,  боясь  приглядеться  повнимательнее  и  понять,  чем  я
занимаюсь. А ты приглядись. Я - наемник Эда Ганолезе, будь оно все проклято,
и я делаю то, что  он  мне велит. Все, что  он мне велит.  И  если я  в тебя
влюблен, это ни фига не меняет.
     Сказав все это, я умолк и уставился на нее. Последняя фраза вырвалась у
меня сама собой. Я не знал,  что ляпну такое, не  знал  даже, что  подумаю о
таком. И теперь я просто вслушивался в свои слова, эхом гулявшие по комнате,
и не знал, что еще сказать.
     -  Ты устал,  Клей, -  повторила Элла. -  Тебе лучше вздремнуть. Пошли.
Пошли, Клей.
     - Хорошо, - ответил я.
     Мы  отправились в  спальню. Я разоблачился и улегся в постель, она была
до невероятности мягкой по сравнению  с той жалкой железной тюремной доской.
Я лежал, вслушиваясь  в эхо всех тех слов, которые сказал Элле, и гадал, как
меня угораздило их нарявкать.
     Элла забралась в постель и прильнула ко мне.
     - Я тебя согрею, - сказала она.
     - Элла, - проговорил я.
     - Ты слишком устал.
     - Но не настолько же.
     Вскоре белый свет стал мне менее ненавистен, и я погрузился в сон.

11

     Проснулся  я в  темноте  и  без  Эллы.  Часы показывали почти  половину
девятого, значит, Элла ушла на работу. Она  была танцовщицей в "Тамбурине" и
работала с восьми вечера до двух ночи.
     Я с  минуту полежал в  приятном сумраке, думая  обо всем  понемногу,  а
потом желудок дал мне знать, что он пуст. Теперь я чувствовал, что умираю от
голода,  поэтому выбрался из постели,  натянул  какую-то  одежду, заглянул в
ванную,  чтобы  ополоснуть лицо холодной  водой,  и, шлепая  босыми  ногами,
потащился на кухню.
     На столе  лежала  записка: "Клей,  в  духовке  стоит  кассероль. Включи
духовку на 350 градусов  и подожди двадцать минут. Пиво  в  холодильнике.  Я
люблю тебя. Элла".
     Я включил  духовку,  выпил  пару  чашек кофе, дожидаясь,  пока  поспеет
кассероль,  потом  поел и прикончил  бутылку пива. Теперь я  был в состоянии
размышлять.
     В  гостиной я уселся  в  свое  кресло для раздумий, держа  в одной руке
бутылку пива,  а  в  другой сигарету, и  огляделся,  ища,  с чего бы начать.
Почему  бы не с Бетти Бенсон?  Чем не  отправная точка? Ее прикончил тот  же
человек,  который убил Мэвис Сент-Пол.  Я не знал, зачем он  убил  Мэвис, но
прекрасно  представлял себе,  почему ему пришлось  разделаться  с Бетти. Она
знала нечто, способное навести на мысль о его причастности к убийству Мэвис.
И каково бы ни было содержание ее познаний, Бетти определенно не понимала их
значимости.
     А убийца не ведал,  что я уже  успел поговорить с Бетти Бенсон  до  его
прихода.  А  это значит,  что  факты,  которые  он пытался  скрыть, заставив
замолчать Бетти Бенсон, вполне возможно, уже занесены в мою записную книжку.
     Я вернулся в спальню, отыскал блокнот и вернулся с ним к своему  креслу
и своей бутылке с пивом. Изучив имена,  которые назвала Бетти Бенсон, я впал
в наимрачнейшее расположение духа. У меня в руках был список подозреваемых в
милю длиной.
     Вот Сай Грилдквист, продюсер,  с которым Мэвис Сент-Пол крутила любовь.
Его жену, если  подумать, тоже можно включить  в число возможных убийц.  Она
была замужем за Саем, потом появилась Мэвис, покрутилась и была такова, а  в
итоге жена Сая - больше не жена Сая. Возможно, с этим стоит разобраться.
     Итак,  мы имеем  двух  кандидатов. Третий  -  Джонни Рикардо,  владелец
ночного клуба. Четвертый  - Алан  Петри, бывший  любовник, который заделался
легавым. Теперь он женат и, возможно, это дает нам еще одного подозреваемого
- супругу Петри. Следующий - Пол Девон, преподаватель актерского мастерства.
А  еще бывший  муж  Мэвис, парень, за которого она вышла в  Беллевилле, штат
Иллинойс.  Да  и  Эрнест  Тессельман по-прежнему оставался весьма  вероятным
кандидатом. Я пока не был готов выдать ему белый билет.
     Таким образом,  мы  имеем  в общей сложности восемь человек,  и пока  я
встречался и  разговаривал  только  с одним из них,  Эрнестом  Тессельманом.
Остальные были мне незнакомы.
     Что ж, скоро  познакомимся. Я  уже собирался ехать  с  визитами.  Кроме
того,  если подумать, у  меня за  спиной  вся  моя  проклятущая организация,
которая всегда поможет. Правда, пока от нее не было никакого толку, но скоро
все изменится.
     Самым большим достоинством организации, стоявшей за моей  спиной,  было
обилие всевозможных связей. Вряд ли в Нью-Йорке живет или работает хоть один
человек,  который  никогда  не  соприкасается  с тем или  иным  ответвлением
организации,  будь  то  в  рабочее  время  или  на   досуге.  Стоило  только
задействовать нужные механизмы, и можно было получить сведения практически о
любом из наших горожан.
     Первым делом  я  позвонил Арчи Фрайхоферу. Мой  список включал в себя в
основном   мужчин,   богатых   мужчин,  любивших  пышную  свиту.  Арчи   был
надзирателем  за девушками  для развлечений и,  само  собой, знал  всех этих
людей.
     - Я читал  про тебя в газетах, малыш, -  откликнулся Арчи, едва я успел
сообщить ему, кто звонит. - Тебе повезло с пресс-секретарем.
     - А  тебе не повезло с чувством юмора, - ответил я. - Слушай, мне надо,
чтобы ты выяснил еще кое-что.
     - Что угодно, ной милый.
     Я продиктовал ему имена  Сая Грилдквиста, Джонни Рикардо и Полз Девона,
со злости присовокупив к ним еще и Алана Петри.
     - Все эти люди  знали Мэвис Сент-Пол, - объяснил  я. -  Надо  выяснить,
когда  они последний  раз виделись с  Мэвис, в  каких  были отношениях и где
находились во время ее убийства.
     - Ох, даже и  не знаю, крошка,  - проговорил Арчи. - Я знаком только  с
одним из них,  Джонни  Рикардо.  Его проверить  нетрудно.  Все  остальные  -
чужаки.
     - Может быть, кто-то из девушек их знает.
     - Я поспрашиваю.
     - Вот и молодец.
     Потом я позвонил Фреду Мэну, нашему продажному легавому.
     - Где-то в Нью-Йорке есть  полицейский по имени Алан Петри, - сообщил я
ему. - Не мог бы ты раздобыть кое-какие сведения о нем?
     - Конечно, мог бы, Клей, - ответил Фред. - А что случилось?
     - Пока точно не знаю,  - сказал я, потому что купленным полицейским  не
стоит говорить ничего лишнего. - Я просто выполняю указания.
     - Что именно ты хочешь знать, Клей?
     - Где он  был вчера пополудни, - ответил я. -  Еще  я  слышал,  что  он
женат. Хотелось бы знать, как складывается его семейная жизнь, доволен ли он
женой или, может,  ходит  на сторону. И если ходит, знает ли об этом  миссис
Петри.
     -  Ну, ты  даешь. Клей, - с сомнением произнес  Фред. - Уж  и не  знаю,
получится ли. Такие сведения добыть нелегко.
     - Посмотри,  что  можно  сделать, - попросил я, и  Фред  пообещал,  что
посмотрит.
     Так,  теперь  Пол  Девон, преподаватель актерского мастерства.  Как  же
заставить организацию заняться  им?  Я с минуту поразмышлял об  этом и нашел
выход. Преподаватели  актерского мастерства учат  молодых актеров  и актрис.
Молодые  актеры  и  актрисы -  неотъемлемая часть  богемы Гринвич-Виллидж  и
основные  покупатели дешевых наркотиков, в особенности марихуаны.  Поэтому я
позвонил  Джанки Стайну, который  в  тех местах  главный, поскольку снабжает
всех уличных торговцев к югу от парка.
     Мне  повезло, он  был дома.  Когда я сказал,  что мне  нужны  кое-какие
сведения, Джанки ответил:
     - Говори.
     - Меня интересует  парень по имени Пол  Девон, преподаватель актерского
мастерства из Виллидж. Я  хочу знать все о его отношениях с девицей, которую
звали Мэвис Сент-Пол.
     -  С  этой  шлюхой! Из-за  нее  я целых  четыре  часа провел в  вонючей
кутузке.
     - Не горюй. Я просидел девятнадцать.
     - Я слышал об этом, Клей. Не повезло тебе.
     -  Да, но  уж такова жизнь. Еще я хочу  знать, где был Пол Девон  вчера
днем, в частности, около четырех часов.
     - Посмотрю, может, что и разнюхаю, Клей, - пообещал Джанки.
     Теперь очередь  дошла до  Сая  Грилдквиста. Я  немного поразмыслил. Сай
Грилдквист - бродвейский продюсер. Значит, он имеет  дело с миллионом разных
профсоюзов: рабочих сцены, актеров, электриков, декораторов, распорядителей,
импресарио  и  еще  полудюжиной  других.  Между  тем  профсоюзное   движение
Нью-Йорка - один из тех пирогов, в которые запустил свои пальцы Эд Ганолезе.
В профсоюзах  собраны сказочные  богатства, и Эд ни  за  что не пройдет мимо
такой кормушки.
     Поэтому я  позвонил профсоюзному деятелю по прозвищу Бугай Рокко, борцу
за права трудящихся и  в особенности за их право объединяться  в профсоюзы и
платить членские взносы.
     - Бугай, -  сказал я, -  это  Клей. Не мог бы ты  кое-что проверить для
меня?
     -  Я  читал  о  тебе  в газетах,  Клей, - ответил  он. Несмотря на свое
прозвище,  Бугай Рокко - настоящий нью-йоркский профсоюзный мальчик в свежей
сорочке и при галстуке. - Вот незадача.
     - И не