синов в  комедии, восхищаться
прыжками  в опере,  забавляться  ухватками плутоватых  гаеров на
булеварах,  мы не  увидим чудесных  прыгунов по канату  в Тиволи,
обезьян на площади Музеума, ораторов в Атенее и китайских теней в
Пале-Рояле. Прощайте, милые, прелестные очаровательницы, которыми
так  славится  Париж: вы,  блестящие  в  опере, разгуливающие  по
булеварам и порхающие в галереях и садах Пале-Рояля!.. Забудем ли
ваши  прелести, ласки, ваше  постоянство!  Нет! С берегов  Невы и
Дона будем  мы посылать к вам  страстные вздохи свои. Вы смотрели
не  на лицо,  но на  достоинство... Брадатый казак  и плосколицый
башкир становились любимцами сердец  ваших - за деньги! Вы всегда
уважали  звенящие добродетели! Прощайте, Софии,  Эмилии, Темиры и
Аглаи!  Прощайте,  резвые  пламенные  смуглянки, томные  белянки,
прощайте,  черные и голубые  глаза; мы  не имели ни  средства, ни
времени списывать  портреты ваши,  но мы имеем  другие памятники:
ваши стрелы у нас  в сердцах и полученные от вас раны долго будут
напоминать  нам о  вас.  Прощайте, умные,  догадливые французские
слуги,  вы, которым  щедрая русская  плата придавала  крылья; вы,
знакомые со всеми закоулками  Парижа и ведающие всю подноготную в
нем!.. Прощайте,  поля Елисейские, прощай и  ты, Марсово поле! Мы
расположили на вас биваки свои, застроили вас хижинами, шалашами,
будками  и жили  в них,  как в  палатах. Нередко  милые городские
красавицы  навещали  кочующих  соседей  своих.  Они  не  пугались
ратного  шуму  и прыгали  зефирами  по грудам  оружия при  блеске
полевых огней или тихими  павами выплывали из-за дерев, как тени,
при тусклом  мерцании луны. Каких наслаждений  не приносили они с
собою!.. Прощайте, господа повара, кондитеры, портные, сапожники,
слесаря и  седельники; вы долго не  забудете неимоверной щедрости
русской. Бог знает что  бы сталось с вами без нас! Уже заимодавцы
ваши  ополчались всею  строгостию  законов, уже  отпирались двери
темниц... но провидение привело  в Париж русских, и вы свободны и
богаты! Стройте новые домы  и пишите на них: "От щедрот русских!"
Прощайте,   г-да  книгопродавцы!   Чур,  не  пенять!   В  военном
переполохе  мы  не успели  познакомиться  с  вами короче!  Опера,
Фейдо, Варьете,  Водевиль и Амбигю[5*]  поглощали весь наш досуг!
Но  погодите,  из  отдаленных  краев отечества  нашего  будем  мы
присылать к вам русские  деньги на французские книги! Французские
книги  у  нас  в  великой чести!  Прекрасный  язык  ваш гремит  и
славится даже и в самых пустынях Севера!..

Прощайте, блестящие общества лучших людей, людей лучшего тона. Мы
имели счастие иногда помещаться в кругах ваших! Какое обхождение!
Какая учтивость!  О французы,  одни только вы умеете  жить. У вас
мужчины просвещенны и образованны; женщины - милы, умны, веселы и
всегда    благопристойны  (!!).   Любезные  французы!  Прелестные
француженки!   Вы   нас   пленили,   очаровали,  просветили,   вы
офранцузили нас!..  Читайте ж  в душах наших  усердное, пламенное
желание подражать вам всегда! Так, мы употребим все усилия, чтобы
общества обеих столиц наших  одушевились, украсились умом и духом
французским. (Так говорит француз за русских, а истинные русские,
верно,  повторять будут  в  утренних и  вечерних молитвах  своих:
"Избави, господи,  от мора, потопа, огня  и французского духа!..)
Прощайте  ж,  любезные,  умные,  храбрые,  роскошные  и  ветреные
парижане,  прощайте!.. Под  шумом бурных  морей, в  наших снежных
пустынях, от  Бельтских до Каспийских вод,  везде будет греметь в
устах народов имя прелестного Парижа! О, град утех и наслаждений!
Все  твое будь нашим!..  В науках, художествах, промышленности, а
более  всего в  великом  умении жить,  будем мы  подражать одному
тебе!  Немного  погостили,  но  многому  научились  мы  в  стенах
твоих!..  Твои обычаи  и нравы  процветут в пределах  русских. (К
несчастию, они и без  того уже там цветут. Дай бог, чтоб поскорее
завяли.)  Придет,  придет  то  счастливое  время,  когда  храбрые
россияне достигнут лестной славы называться северными французами,
когда"... Но довольно! довольно!..  Да мимо идет чаша сия! Нельзя
ли обойти  нас производством в северные  французы? Мы, право, еще
не стоим этого. Разница  между нами и вами, господа французы, еще
очень  велика:   Москва  и  Париж  свидетельствуют  в том!  <...>

                     Париж (накануне отъезда)

Место в  дилижансе заказано, завтра едем,  сегодня спешим бросить
последний прощальный взор на Париж.

Смотр  французских войск  в Елисейских полях  привлекает всеобщее
внимание.  Народ  валит толпами  к  Тюльери.  Одни хотят  увидеть
короля  и  принцев, другие  увидеть  что-нибудь,  а третьим  хоть
ничего  не видать,  только  б смотреть!..  Мы предались  влечению
толпы и очутились у дворца. Перед воротами очищено место. Ожидали
выхода  герцога Ангулемского,  ему надлежало  осматривать войска.
Подвели  статную  серую  горскую  лошадь,  всю  в  золоте.  Народ
любовался ею.  Долго дожидали герцога  Ангулемского. Герцог Берри
показался на  минуту и скрылся! Два  или три генерала и несколько
придворных  бегали   взад  и  вперед.   Наконец  появился  герцог
Ангулемский: бодр, свеж и  блистателен. Народ отшатнулся - герцог
мигом  на  лошадь,  еще  миг  -  и  он бы  полетел  вихрем...  Но
престарелый  инвалид  схватил одною  рукою  лошадь  за повода,  а
другою подал  ему прошение. Пожилых лет  женщина подошла с другой
стороны  и  подала также  бумагу.  Я  только и  ждал, что  герцог
скажет: "Не  время!" -  и полиция схватит просителей,  но к чести
герцога, к утешению французов и к собственному моему восхищению -
я ошибся! Герцог принял просьбы милостиво, взглянул на просителей
ласково,  тихо поворотил  лошадь  и быстро  с места  помчался как
вихрь. В  ту минуту, когда герцог  принял просьбы и, не передавая
никому, клал  их, расстегнув две пуговицы,  к себе за мундир, как
будто  говоря  сим  движением:  "Я принимаю  прошения  несчастных
близко к моему сердцу",  - в ту самую минуту вся толпа народа, до
того молчавшая,  как будто по какому  волшебному знаку крикнула в
один  голос: "Vive  le Due  d'Angoulemel" (Да  здравствует герцог
Ангулемский!)  На этот  раз крик  сей не был  обыкновенным пустым
приветствием,  встречающим государей:  он был  отголоском сердец,
восхищенных  благородным   поступком.  Мы  -   иностранцы,  но  с
удовольствием подражали в этом  случае французам и кричали вместе
с ними.  Благородные подвиги совершаются для  всех народов и всех
времен. Войска  были построены по аллее  Елисейских полей. Герцог
скакал  по  рядам; Кирасирские  дивизии,  гренадеры, мушкетеры  и
егери кричали (и кажется, не по заказу): "Да здравствует герцог!"
"Да здравствует  король!" -  закричал герцог, и  войско повторило
клик сей.

                                                     Париж. Вечер

Всякую неделю  бывает гулянье  в Тиволи. Мы  сейчас оттуда. Какое
прелестное  гулянье!.. Сад  - волшебный чертог!  Деревья, ограды,
долины унизаны, уставлены, осыпаны  фонарями и плошками. На одной
половине сада  не было неосвещенного места,  между тем как другая
столько освещалась отблеском первой, что можно только было видеть
темноту ее.  Где ни прислушаешься -  музыка! Куда ни посмотришь -
танцы!  В одном  углу видишь  фокусников, в  другом -  ворожей, в
третьем   -  колдунов-отгадчиков.  Картина   этого  общественного
гулянья  пестра,  блистательна  и  разнообразна.  В  одном  месте
открытый  театр,  осыпанный  алмазными  огнями. Высоко  от  земли
перетянуты канаты,  на которых  пляшут, прыгают, сидят  и ложатся
удивительные  искусством  и ловкостию  смельчаки. Вдруг  зашумело
что-то  сзади;  оглянулись  -  пожар  искусственный!  Там  зажгли
фейерверк.  Какой  великолепный,  пышный,  разноцветный  пожар!..
Золотое, лиловое, розовое пламя широкими радугами расстилалось по
воздуху; алмазам, яхонтам и  изумрудам подобные искры с треском и
блеском летели наверх! Другой фейерверк изображал сражение. Звук,
стук,  перекаты  грома,  точно  как  в  сражении!..  Наконец  все
сгорело,   угасло,  померкло   и   смолкло:  общая   участь  всех
блистательных явлений в мире!.. К 12 часам сад опустел. Вот каким
гуляньем можно наслаждаться здесь  за 2 франка! Сегодняшний вечер
в Париже последний, завтрашнее  утро застанет нас уже в дилижансе
- в дороге!.. Прощай!

                         Выезд из Парижа

С  первым лучом  зари  оставили мы  квартиру свою,  а восхождение
солнца увидели уже за  Парижем, по дороге в Мо. Огромный Париж со
всем  блеском,  шумом,  великолепием  и миллионом  народа  своего
скрылся  от нас  как  волшебный сон!..  Так уходил  от  глаз моих
прелестный Дрезден,  так исчезла  пышная Варшава... Не  так ли, о
друг  мой! исчезнет  и  скроется от  потухающих взоров  и великая
картина  мира с  священными  красами вечного  неба и  живописными
видами  земли, когда  душа,  превратись в  один последний  вздох,
вырвется  и улетит?  Прости!  Такие мысли  поражают меня  всегда,
когда  удаляюсь  от  большого города,  в  шуме,  блеске и  вихрях
которого проводил несколько дней...

-----------------------------------------------------------------

[1*]  Французы часто  употребляют выражение:  egorger le temps  -
зарезать время!

[2*] Француз, сочинитель Статьи сей, умер вскоре по издании оной.

[3]  Эдда (Старшая)  - древнеисландский сборник  мифологических и
героических  песен,  бытовавших в  устной  традиции у  германских
народов.

[4] Рамена (устар.) - плечи.

[5*] Имена французских театров.

---------------------------------------------------------------------
00, Интернет-проект "1812 год". Текст подготовлен Эдуардом Фрелихом.
                            ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Восемь частей "Писем русского офицера", обещанные издателем оных,
скоро  отпечатаны  будут и  одна  за другою  на суд  просвещенных
читателей  предстанут [1*] .   Как  неопытный  и  еще  безвестный
сочинитель писем сих, с невольным трепетом ожидаю приговора оным.
Утешаюсь  только  тем,  что не  корысть  или  другие подобные  ей
побуждения,  но  единственное  желание угодить  соотечественникам
побудило меня писать о войне под звуком громов ее, изображать вид
сражений почти в самом пылу оных, делать повсюду наблюдения и все
замечания, мысли  и чувства  свои осмелиться излагать  на бумагу.
Счастлив буду,  если не  обманутый в надежде и  цели моей заслужу
благосклонное внимание  просвещенных читателей.  Оно послужит мне
лестнейшею наградою  за слабый, но усердный  труд. Счастлив буду,
если книга  моя принесет  хотя малое удовольствие  вам, почтенные
сыны  России, храбрые  воины, пожавшие  лавры на родных  и чуждых
полях!.. Пусть  напоминает  она вам, отдыхающим  ныне от кровавых
трудов  в объятиях  родных и  друзей, о прошлых  временах грозной
войны, когда смерть с огнем и громом носилась над главами вашими,
когда  темные  ночи  застигали  вас  в трудных  походах,  а  зори
утренние возвещали  кровавые дни  битв. На сырой  земле было ваше
ложе,  под открытым  небом  жилище, у  полевых огней  пристанище!
Усердно  работали вы отечеству  и верно  служили и  прямили царю!
Счастлив  буду,  если и  граждане  мирные, давно  или никогда  не
видавшие кровавых  позорищ войны, получат  довольно живое понятие
об них  из моих описаний и  если хотя слабо и  как будто издалека
увидят в  них картины великих событий  чудесного превратностями и
славою времени. Еще более  почту себя счастливым, когда, находя в
книге  верное описание  нравов  и обычаев  народов, усердную,  из
глубины  сердца   излившуюся  похвалу   добродетели  и  безщадное
порицание  порока,  отец велит читать  ее своему  сыну и  мать не
отнимет из  рук у дочери. Но свыше  всех мер награжден буду, если
удостоверюсь, что  книга моя не недостойна  быть в руках будущего
Историка  нашего времени  и потомства. Много  погрешностей найдет
строгий взор разборчивости в  недозрелых трудах моих, и я заранее
уже взываю к снисходительности читателей.

Да  уважат обстоятельства,  в которых  я писал: они  были слишком
затруднительны для  писателя[2]. Последняя  часть "Писем русского
офицера" оканчивается  описанием столицы  французской. Из Парижа,
проезжая  по направлению  к Стразбургу,  познакомился я  короче с
Франциею. С  любопытством обозревал  Лотарингию; провел несколько
приятных  часов в  Нанси  и с  особенным удовольствием  любовался
прекрасными окрестностями Стразбурга, плодоносными полями Эльзаса
и прелестными картинами  природы на тихих берегах величественного
Рейна.   Несколько  незабвенных   дней  провел  я   в  прекрасном
герцогстве  Баденском, в  стране, почитаемой "садом"  Германии. Я
жил в Бруксале и видел Карльс-руге, видел родину
добродетельнейшей  из   государынь,  видел  я  родину  Елизаветы,
вожделенное  присутствие ее  придавало новый  блеск тем  местам и
новое счастие жителям оных...

Я  видел  Лейпциг  и  обозрел на  веки  прославленные  знаменитою
победою  поля его.  Проезжал я счастливое  герцогство Дессауское,
видел еще раз величавую  Эльбу и гулял в одном из первейших садов
Европы  в  Вирлице.  В  Берлине был  свидетелем  блистательнейших
торжеств,   устроенных    народом,   приветствовавшим   героя   и
отца-монарха. Я видел  государя, возвращенного к счастию Пруссии,
видел его семейство, двор, знаменитейших генералов и осчастливлен
был особенным воззрением великодушного монарха сего[3]. Я проехал
потом  земли  между  Одером  и  Вислою,  видел  области,  древним
немецким  рыцарям  принадлежавшие,  и   был  в  одном  из  лучших
основанных ими городов -  в Кенигсберге. Этот древний сосед морей
обогащается  плодами  торговых  сношений,  цветя  и  богатея  под
покровом мудрого правительства своего.  По всей дороге к Тильзиту
не переставал я удивляться искусству, с каковым множество водяных
сообщений в странах сих учреждено. На берегах Немана (в Тильзите)
генералы русские устроили прощальный  пир и, угощая им офицеров и
солдат,  благодарили  их  за   великие  опыты  мужества  в  боях,
твердости  в  трудах  и усердие,  всегда  и  повсюду оказанные  в
течение  последней  беспримерной  войны.  Тут  простилось  войско
русское с странами чужеземными и, со множеством лавров и трофеев,
вступило  в отечество свое.  Все, о  чем я намекнул  здесь только
слегка, описано  довольно пространно  в походных записках  моих и
может  прибавить еще  два  тома к  вышедшим.  Но я  не успел  еще
привести   в  надлежащий   порядок   записок  сих   и,  судя   по
обстоятельствам,  в которых  нахожусь теперь, не  надеюсь сделать
этого скоро.

Человек,  не   имеющий  ни  средств,  ни   способов,  ни  свободы
располагать  собою и  временем своим,  не может отвечать  за свое
будущее. Вразумленный  опытом, перестал я  верить золотым посулам
слепого счастия  и любимцев  его, всегда превратных,  как оно. Не
имея ничего верного и не смея загадывать даже на завтрашний день,
я предал  себя всемогущей воле Строителя  миров и святому покрову
провидения его...

-----------------------------------------------------------------

[1*] Первое  издание "Писем русского офицера"  состояло из восьми
частей (М., 1815 - 1816).

[2]  Еще  раз  осмеливаемся  напомнить почтенным  читателям,  что
записки, служившие  основанием книги сей,  составляемы были среди
всех  ужасов войны,  часто под  открытым небом, у  полевых огней,
после проведенного в трудах и сражении дня. Не благоприятнее были
обстоятельства  и  тогда,  когда  автор полевые  записки  свои  в
некоторый порядок приводил. Заботы по жизни слишком стесняют его.
Писатели, занимающиеся  трудами своими в тишине  светлых и теплых
кабинетов, не знают, что  значит писать в квартире, где от холоду
стынет чернило или от угару кружится голова!..

[3]  В Берлине  король Прусский  вручил Ф.  Глинке орден  "Pur le
me-rite" за битву при Бауцене.

  ------------------------------------------------------------------------
   2000, Интернет-проект "1812 год". Текст подготовлен Эдуардом Фрелихом.