медленно повел
пронизывающим взглядом по густому строю бородатых воинов, по всему скопищу
взрослых детей - простодушных, бесхитростных,  которые  живут  отрывочными
мгновениями, не додумывают до конца ни одной мысли и без  помощи  опытного
наставника не доводят до завершения ни одного трудного дела. И  там,  куда
падал  ледяной  взгляд  повелителя,  смущенно  потуплялись  глаза,   низко
опускались головы. Ряд  за  рядом  вникали  воины,  и  щетинистые  гребни,
султаны и конские хвосты их медных шлемов склонялись и  колебались,  точно
космы сизых степных трав от ветра.
     - Итак, вы простите, чтобы я остался? -  Голос  царя  отдавал  звоном
железа. - Хорошо, прощу  вас.  Но  обещайте,  поклянитесь  Керой,  богиней
смерти, беспрекословно выполнять мои повеления!
     - Клянемся! - глухо отозвались воины, обрекая себя  страшной  клятвой
на все страдания, уготовленные для них сыном бога  Аммона.  Чтоб  рассеять
мрак, сгустившийся в сердцах людей, Александр сменил  гнев  на  милость  и
широко улыбнулся. И свет этой улыбки озарил будто луч солнца, выглянувшего
из-за туч, десятки тысяч лиц, огрубленных от зноя и ветра.
     - Как ловко он провел этих скотов,  -  шепнул  Фердикке  усмехающийся
Птолемайос Лаг. Фердикка сердито насупился и проворчал:
     - Скажи лучше: как ловко он вывернулся из тигровых когтей.
     Александр тем временем уже распоряжался.
     - Так как согдийцы для нас опасней всех здешних варваров, мы  нападем
сначала на Спитамена.  Ликиец  Фарнух  хорошо  знает  язык  согдийцев.  Он
сегодня же поведет отряды Койноса,  Карана  и  Кратера  на  Мараканду.  Но
поведет не прежней дорогой через горы; двинется по краю западной  пустыни,
займет ворота Змеиных Трав [ущелье Джилан-Уты, или Ворота Тамерлана  возле
города Джизака] и проникнет в долину  Политимета  [Политимет  -  греческое
название  Зарафшана;  перевод  согдийского   слова   Намик,   что   значит
Многочтимый] там, где Спитамен его не ждет. Этим  Фарнух  выиграет  время,
обойдет узрушан, ускользнет от приречных скифов и  внезапно  обрушится  на
Спитамена. Фарнух, собирайся!
     Добродушный ликиец, ничего  не  смысливший  в  делах  войны,  пытался
возразить против неожиданного повышения; но сын Филиппа  так  сверкнул  на
ликийца глазами,  что  новоиспеченный  полководец  ринулся  с  холма,  как
антилопа.
     - Теперь, - продолжал Александр, - надо обезопасить  себя  от  скифов
запада и востока. Захваченные нами города узрушан  плохо  приспособлены  к
обороне. Находящиеся в них варвары только  и  ждут  удобного  часа,  чтобы
ударить в спину. Поэтому следует построить между Газой и Киресхатой хорошо
укрепленный город. Нас много, и мы возведем его за две декады. После этого
мы переправимся через Яксарт  и  разгоним  варваров,  собравшихся  на  той
стороне. Таким образом мы отрежем скифам путь к Мараканде,  и  варвары  не
сумеют помочь войскам Спитамена. Понятно? Так за  работу!  Копайте  землю!
Глину  месите!  Рубите  лес!  Косите  зеленый  тростник.  Ни  одного  часа
промедления!
     И он сделал правой, здоровой рукой повелевающий жест.
     - Мой хлеб - в острой пике,  -  дружно  запели  воины,  расходясь  по
лагерям, гимн поэта Арзхилоха. - В ней же вино из Исмара. Пика под  рукою,
когда пью...


     Уже семнадцать дней после  бурного  совета,  к  изумлению  узрушан  и
скифов, наблюдавших за македонцами с гор, на берегу реки, словно  по  воле
могущественного колдуна, выросла Александрия Эсхата -  город  со  стенами,
башнями,  домами,  улицами,  площадями,  храмами  и   широким   рвом.   На
восемнадцатый день македонцы приступили к сооружению плотов. На  двадцатый
утром завязался бой.
     Для начала фракийцы и саки-тиграхауда  обменялись  через  реку  тучей
стрел, не принесших особого вреда ни той ни другой  стороне.  Затем  греки
установили на берегу метательные орудия.  По  знаку  Александра  баллисты,
катапульты, онагры и палинтоны  выбросили  сотни  дротиков  по  три  локтя
длиною и ядро из свинца весом до трех  фунтов.  Ядро  летело  за  шестьсот
шагов и сметало все живое, как  смерч,  а  дротик  чуть  не  за  полстадия
пробивал самый толстый медный панцирь.  Отряд  саков-тиграхауда  пришел  в
расстройство.
     Не прекращая обстрела, царь погрузил на плоты конницу греков и четыре
илы македонских гетайров и под звуки труб  переправился  на  правый  берег
Яксарта. Пращники и лучники плыли на туго надутых мехах. Шесты  кормчих  и
руки  барахтающихся  среди  волн  легких  пехотинцев   поднимали   каскады
сверкающих брызг. Тревожно  ржали  кони.  С  треском  сталкивались  плоты.
Вопили  подхваченные   водоворотом   стрелки;   их   пронзительные   крики
разносились далеко по реке. Она почернела от плотов и людей, стала похожей
на пролив у острова  Саламина,  где  афинянин  Фемистокл  потопил  корабль
персидского царя Ксеркса.
     Передовой отряд выбрался на берег, выставил пики и ринулся на скифов.
Но саки-тиграхауда окружили врага и засыпали его  трехгранными  бронзовыми
стрелами.
     "Тогда, - записал вечером Клитарх, - божественный Александр послал на
помощь коннице легкую пехоту. Скифы отошли, не теряя нас из  виду.  Ожидая
от них  какой-нибудь  каверзы,  царь  укрепил  головные  отряды  верховыми
стрелками, добавив к ним три  малые  фаланги  гетайров.  Но  скифы,  ловко
управляя  конями  и  не  прерывая  стрельбы  из  луков,   отразили   удары
македонцев. Потому Александр сам навалился на  азиатов  тяжелой  конницей.
Скифы не выдержали напора и бежали, оставив тысячу убитых и сто  пятьдесят
пленных."
     Летописец умолчал  о  потерях  македонцев,  хотя  они  также  понесли
немалый урон. Сак-тиграхауда не знал промаха. Так так стрела не  пробивала
бронзу толстых кирас, он поражал наступающих в шею и глаза. Трудно,  почти
невозможно  достать  проворных  всадников  мечом  и  даже  пикой  -  перед
сомкнутым  строем  несущейся  вперед  македонской  конницы   скифы   мигом
рассыпались по полю и  стремились  обойти  неприятеля  сбоку,  Только  при
помощи легкой пехоты, защитившей  фланги,  Александру  удалось  опрокинуть
саков-тиграхауда.
     Раздраженный упорством варваров, Александр пустился их  преследовать,
чтобы истребить до последнего человека. Увлеченные  погоней  македонцы  не
заметили, как далеко ушли от Яксарта. Справа от них возвышались обожженные
солнцем предгория. Впереди и слева раскинулась безводная холмистая  степь.
Следы азиатов пролегали на северо-восток, по направлению  к  синеющему  во
мгле горному хребту. Наступил вечер. Македонцы, утомленные зноем и жаждой,
остановились. Было решено переночевать  возле  пересохшей  речки.  Дракил,
снова поднявшийся до гиперета - начальника, ведающего  доставкой  съестных
припасов, - отыскал в извилистом русле длинную лужу  с  теплой  и  грязной
водой. Воду процеживали сквозь полы запылившихся хитонов и пили,  так  как
лучшей  поблизости  не  было.  Наутро  все,  включая  самого   Александра,
хватались за животы и скрежетали зубами.
     Македонцы не догнали отступающих скифов и  на  второй  день.  Летучие
отряды саков-тиграхауда маячили на рыжих  буграх,  поросших  колючей,  уже
выгоревшей травой, истребляли  вырвавшихся  далеко  вперед  неприятелей  и
пропадали в тучах желтой пыли. Опять настал вечер. Доведенные до  отчаяния
преследователи лежали пластом на земле, и жалобные стоны страдающих  людей
перекликались с плачем шакалов.
     Александр  долго  не  засыпал.  Его  мучило   беспокойство.   Слишком
поспешное отступление саков-тиграхауда не предвещало ничего  хорошего.  По
рассказу Геродота, царь персов Кир, обманутый скифами,  долго  преследовал
их в пустыне, пока не попал в засаду: Киру отрубили голову.  Другой  перс,
царь Дарий Гистасп, тоже упрямо гонялся за скифами, а потом едва  выбрался
из причерноморских степей.
     Александр прошел от Геллеспонта до Киресхаты и ни  разу  не  повернул
обратно.  Но  тут,  за  Яксартом,  начиналась  таинственная  страна-страна
непонятных  людей.  Все  слышали  об   их   честности,   приветливости   и
гостеприимстве. И все слышали об их жестокости и коварстве.  Скифы  хорошо
встречают друзей и беспощадно расправляются с врагом. И если от их рук пал
Кир, не знавший до того ни одного  поражения,  то  почему  он,  Александр,
надеется на удачу? Эта мысль до Киресхаты показалась бы царю  смешной,  но
теперь она его испугала.
     И сын Аммона решил: надо возвращаться. Постыдно? Пусть так.  Это  все
же лучше гибели.  Тот,  кто  теряет  голову  в  переносном  смысле,  может
потерять ее и в прямом. Сошлемся  на  раны,  болезни,  плохую  воду...  Не
станут же воины упрямиться, - все так и рвутся назад. Надо возвращаться.
     Александр тяжело вздохнул и позвал Птолемайоса Лага.



                             У СТЕН МАРАКАНДЫ

                     Близ Мараканды, на берегах Политимета, македонцы были
                стеснены со всех сторон и бежали на  небольшой  остров  на
                реке. Здесь скифы  и  всадники  Спитамена  окружили  их  и
                перестреляли; только немногих захватили в плен и перебили.
                Аристобул рассказывает,  что  большая  часть  войска  была
                уничтожена в засаде, так,  как  скифы  скрылись  в  лесах,
                откуда и напали на македонцев во время самого сражения...
                                                Арриан, "Поход Александра"

     - Сейчас же пошли гонца к Гефестиону, пусть он начнет действовать,  -
так велел Александр телохранителю Фардикке  после  того,  как  истребил  в
горах двадцать две тысячи узрушан.
     Гонец благополучно доставил приказ царя в Макаканду.
     -  Ладно,  -  с  готовностью  сказал  Гефестион,  -  действовать  так
действовать.
     Он утроил у всех городских ворот стражу и вместе с Оробой  направился
к базарному старосте.
     - Хорошо тебе жилось при персах?  -  спросил  толстобрюхого  старосту
Гефестион.
     - Вай! - вскричал купец. - Плохо жилось. Совсем плохо!
     - Теперь лучше?
     - Вай! Теперь хорошо. Совсем хорошо.
     - Чем же ты отблагодарил своих избавителей?
     - Вай! - Староста сразу сообразил, в чем дело. - Все, что на  базаре,
- ваше, господин! - воскликнул он, подобострастно изогнув шею.  И  добавил
про себя: "Лишь бы я цел остался".
     - Так вот, - промолвил Гефестион строго, - все товары  -  ты  слышишь
меня? - все товары, привезенные сегодня на рынок, ты должен приподнести  в
дар  Искендеру.  Иначе  Зулькарнейн,  не  дай  бог,   подумает,   что   ты
неблагодарный  осел,  которого  следует  повесить  на  городских  воротах.
Понимаешь меня?
     - Вай! - Староста побледнел. - Все понимаю, господин. Все понимаю.
     И подумал: "Что теперь будет?"
     - Агар! - крикнул он, отворив низкую дверь пристройки. - Агар!
     Из темной комнатушки  выглянул  человек  с  худым,  желчным  лицом  и
красноватыми глазами. Староста наклонился к его уху и, хмуря брови,  долго
что-то шептал, то и дело  оглядываясь  на  Гефестиона,  причем,  когда  он
оборачивался к македонцу, жирная рожа плута расплывалась в улыбке.
     - Жители Мараканды! - вопил через полчаса Агар с  возвышения.  -  Эй,
жители Мараканды! Радуйтесь! Царь Искендер Зулькарнейн,  да  славится  его
имя вечно, покупает все наши товары.
     Тишина. Недоумение. Затем из  толпы  выступил  чеканщик  Фрада,  отец
Варахрана:
     - Как это - все товары? Объясни получше!
     - Все: посуду, ткани, одежду, баранов, зерно, масло  -  словом,  все,
что вы привезли или вынесли на базар сегодня.
     Опять молчание - люди не  сразу  нашлись,  что  сказать.  О  подобных
сделках в Мараканде еще не слышали. Потом снова заговорил Фрада:
     - А что Искендер даст взамен?
     Агар вынул из-за пазухи и поднял высоко над головой  желтый  глиняный
черепок.
     -  Каждый  из  вас,  жители  Мараканды,  получит  табличку  с  именем
Искендера. Не теряйте табличек. Когда царь,  да  будет  благословенно  его
имя, вернется из похода на Киресхату, он любому,  кто  предъявит  черепок,
выдаст сколько следует золотых или медных монет.
     Монеты? И когда? Когда Искендер вернется  из  Киресхаты!  А  если  он
вернется через три года? Или совсем не вернется?  Люди  пришли  на  базар,
чтобы обменять зерно на посуду,  овец  на  земледельческие  орудия,  сухие
фрукты на одежду, - чтобы приобрести, с душевной болью отрывая от  скудных
запасов немалую часть, вещь, еще более необходимую в хозяйстве. И  вот  им
предлагают какие-то черепки, которые ни к чему  не  приспособишь...  Базар
зашумел.
     - Как вам не  стыдно!  -  с  возмущением  крикнул  Агар.  -  Кто  вас
освободил от Бесса? Искендер. Я б на вашем  месте  даром  отдал  все,  что
есть. А вы трясетесь над погаными горшками, чтоб им разбиться! Эх, люди!
     Агар покачал головой и сплюнул.
     - Товары оставить здесь. Ослов и повозки тоже. Выходите по одному  на
храмовую площадь. Ну, пошевеливайтесь!
     Люди растерялись. Если б на них просто набросились и начали  грабить,
как это делали персы, они бы стали защищаться. Но тут... ведь у них просто
покупают,  кажется?  Один  из  селян  бросил  на  свой  мешок  с  пшеницей
недоуменный взгляд и неуверенно двинулся к воротам.  Здесь  его  остановил
базарный староста.
     - Имя?
     - Харванта.
     - Откуда?
     - Из селения Чоргарда.
     - Товар?
     - Мешок пшеницы.
     - Запиши, писец.
     Писец обмакнул тростниковую палочку в  бронзовую  чашу  с  краской  и
начертил (или сделал вид, что начертил) несколько слов на куске выделанной
телячьей кожи.
     Староста сунул в ладонь Хорванты черепок.
     - Смотрите, записывают,  у  кого  что  куплено,  -  сказал  кто-то  с
облегчением. - Значит, нам и вправду заплатят за товары?
     - Проходи, - кивнул Харванте староста.
     Едва Харванта вышел  на  храмовую  площадь,  македонцы  оглушили  его
ударом по голове, скрутили руки за спиной и отволокли в  сторону.  Пшеница
пшеницей, а раб все же более выгодный товар.
     За Харвантой потянулись к воротам и другие. И все по одному.  И  всех
на храмовой площади хватали македонцы. Мужчин, женщин, детей.
     Через ворота прошло уже человек шестьдесят, когда какой-то мальчишка,
взобравшись из  любопытства  на  стену,  отделяющую  рынок  от  святилища,
увидел, что происходит перед храмом огня. Он замахал руками и  завопил.  К
нему быстро поднялся по лестнице Фрада.
     - Боже! - крикнул пораженный чеканщик. - Вот что  они  задумали!  Эй,
народ! Юнаны обманули нас! Они хватают каждого, кто выходит к храму!
     На миг базар умолк - и вдруг заревел,  забушевал,  как  горный  поток
весной. Толпа ремесленников и  селян  опрокинула  македонцев,  стоявших  у
ворот, вырвалась на храмовую площадь. Поодаль от святилища,  возле  стены,
сбились в кучу шестьдесят избитых и связанных людей.  Македонцы  пятились,
выставив сариссы.
     - А, шакалы! В рабство на с хотите продать? Бейте их!
     Базар в одно мгновение превратился в поле боя; хотя у согдийцев и  не
было оружия, они сражались с ожесточением, -  все  пошло  в  ход:  горшки,
мотыги, палки, оглобли повозок.
     Гефестион бросил на взбунтовавшихся согдийцев отряд  тяжелой  пехоты.
Под  напором  длинных   пик   народ,   после   короткого,   но   яростного
сопротивления, разбежался. Прятались по  дворам,  скрывались  в  окрестных
полях и садах. Многих убили. Многих забрали в плен.


     - Итак,  они  захватили  семь  приречных  городов?  -  Спантамано  не
заметил, как загнул  на  руках  семь  пальцев.  Его  взгляд  упал  на  три
оставшихся перста. Он быстро загнул и эти и стукнул  кулаком  о  кулак.  -
Сначала Клит... Потом бранхиды и узрушаны... Затем погром  в  Мараканде...
Ясно! Пора за дело, согдийцы. Баро, позови Алингара.
     Наутакец, возвратившийся в Мараканду с тайным посланием от Варахрана,
со всех ног бросился вниз и привел жреца Алингара - сумрачного  мужчину  с
кривым носом и длинной  бородой.  Алингар  слыл  мудрецом,  знал  наизусть
священную  книгу  зороастрийцев  "Авесту"  и  хорошо   писал   не   только
по-согдийски, но и на многих других языках Востока.
     Потомок Сиавахша поискал глазами чего-то и, не найдя, рассердился:
     - Где этот проклятый сосуд?
     - Какой? - спросил Баро.
     - Серебряный. В котором вино.
     С каждым днем он испытывал все больше влечения к вину. Никогда еще  у
Спантамано не  напрягались  так  душевные  силы,  а  напряжение  требовало
какой-то разрядки. И Спантамано, начав однажды в  Наутаке,  когда  выбирал
между Искендером и Бессом, не мог уже остановиться и  незаметно  для  себя
пристрастился к пьянящему напитку.
     Баро покосился на предводителя и принес серебряную  вазу.  Спантамано
жадно выпил вина и облегченно вздохнул:
     - Пойдем, Алингар.
     Оба закрылись в угловой комнате и  не  впускали  туда  никого,  кроме
Баро. Наутакец приносил хлеб, мясо и вино и мягко  отстранял  Зару,  когда
она приближалась к резному входу. Это обидело женщину.  Спантамано  важным
делом занят? Но ведь он мог сам об этом сказать! Да и какое  дело  важней,
чем их любовь?  Зара  хотела  узнать,  что  затеял  супруг,  и  беспокойно
прислушалась к тихим голосам,  доносившимся  из  комнаты.  Говорил  обычно
Спантамано.  Жрец  чаще  молчал.   По   временам   Баро   вызывал   наверх
какого-нибудь воина. Выйдя от господина, тот  прятал  что-то  за  пазухой,
выбегал во двор, садился на коня и поспешно исчезал.
     Через пять дней Спантамано покинул убежище и объявился  перед  Зарой.
Он похудел, но зато его глаза сверкали сейчас особенно ярко.  Улыбка  была
веселой, а руки порывисто взлетали, как у танцующего горца.
     Услышав быстрые шаги мужа, Зара тут  же  забыла  свою  обиду.  Только
сейчас поняла, как сильно по нем соскучилась. И если бы он  предстал  тоже
опечаленный разлукой, она бросилась бы навстречу. Но его веселая улыбка...
Значит, не грустил о ней? Зара опустила глаза и отвернулась.
     - Не обижайся! - Он сел рядом и притянул ее к себе. -  Сам  не  знаю,
как получилось... Дело захватило.
     Вот как! Он даже виноватым не считает себя? Она отстранилась, хотя ей
хотелось обнять его. В первые дни  замужества  она  уже  испытывала  такое
двойственное  чувство.  Что  победит  в  сердце  женщины  -  зависело   от
Спантамано. Он догадался - и не поскупился на поцелуи.
     - Не огорчай, звезда неба, - прошептал он ей на ухо. -  Твой  раб  не
совершил ничего зазорного.
     - Чем ты занимался?
     - Крепко думал, сочинял послания.
     - Какие? - суховато спросила она, постепенно сдаваясь.
     - Разным  старейшинам.  Скоро  я...  скоро  мы  с  тобой...  совершим
великое!
     - Что ты задумал? - воскликнула она испуганно.
     - Великое дело задумал! Я так верю в удачу! О! Ты  не  знаешь,  Зара,
как мне хорошо... - Он засмеялся  от  избытка  радости,  бурлящей  в  нем,
поцеловал жену в лоб и вскочил.
     - Ты оставайся, я скоро вернусь.
     Он исчез так быстро, что Зара не успела  даже  поймать  его  за  край
одежды. Женщина покраснела и опустила руку, протянутую  супругу  во  след.
Лицо Зары стало злым, утратило красоту. Она не понимала,  чего  добивается
этот  человек.  Дочь  Оробы  смутно  догадывалась:  стремления  Спантамано
угрожают ее благополучию. Долго, до самого  вечера,  сидела  она  у  окна,
сердитая и молчаливая, и так как Спантамано не появлялся,  сердце  женщины
все более плотно окутывалось холодной мглой отчуждения.


     Спантамано мчался  вверх  по  лестнице  во  дворце  Оробы.  Ноги  его
мелькали с такой быстротой, как будто он обулся в крылатые  сандалии  бога
эллинов Гермеса. Голос потомка Сиавахша раскатился по  всем  залам,  точно
крик глашатая:
     - Ороба, ты где?
     - Здесь! - отозвался Ороба с террасы.  -  Ты  явился  н-наконец.  Где
п-пропадал? О! Ты ч-чему-то рад? Ну, рассказывай...
     Старейшина захлопотал вокруг зятя, точно клушка возле  цыпленка.  Еще
бы! Не каждый становится тестем сатрапа.
     - Налей вина! - Спантамано швырнул в сторону свою пятнистую