дуралей,  что  я  тебе
командир?
     Дракил живо присмирел. Феаген с ожесточением сплюнул в огонь.
     - Разбойник твой Александр, а не  сын  бога,  -  добавил  он  зло.  -
Ограбил нас, теперь грабит персов. А  потом  кого?  И  к  тому  же,  он  -
пьянчуга, болтун и хвастун, падкий на лесть.
     - Хм... - Дракил хитро  прищурил  глаз  и  ухмыльнулся.  Вот  тебе  и
молчаливый Феаген! Не наговорил ли командир много лишнего, а? Даже юнцы об
этом догадались, - ого, как вытаращили они свои красивые, но глупые глаза!
И вздумай Дракил передать  кое-кому  слова  земляка...  Толстяк  воспрянул
духом. Он почувствовал свое превосходство и нагло расхохотался.
     - Нет, ты не прав, друг Феаген! - вскочил Дракил, задрав свою большую
голову. - Убей меня гром, если ты прав! Послушай-ка меня! При Гранике  нас
было всего тридцать тысяч пехоты и пять тысяч конницы. Так? У персов же  -
чуть ли не двадцать тысяч греческих наемников и примерно столько же конных
и пеших лучников. Выходит, на пять тысяч  больше.  Причем  они  стояли  на
высоком, обрывистом берегу, а нам пришлось наступать  через  болото  и  по
речной воде. Так? И  все  же  Александр  поколотил  неприятеля.  Поколотил
крепко. Скажи: кто даровал ему победу, если не сила неба? Под Иссой на нас
навалилось уже сто тридцать тысяч персов, но Александр и этих разбил в пух
и прах. Кто преподнес ему победу, если не  божество?  Не  зря  он  говорил
тогда: "Само божество лучше всего борется за нас". Я  не  помню  ни  одной
битвы, когда мы не сумели бы отлупить этих двуногих скотов. Все это  -  от
неба. И, наконец, Египет. Помнишь ты поход к оракулу Аммона, когда мы чуть
не  пропали  без  воды  в  Ливийской  пустыне?  Разве  жрецы  не  признали
Александра сыном главного египетского бога?
     - Все это бред, - проговорил Феаген. -  Персы  -  народ  храбрый,  да
оружие у них никуда не годится. Боевым приемам их не обучают,  -  кто  как
умеет, так  и  дерется.  Поэтому-то  один  македонец  устоит  против  трех
варваров. Да и сама Персида нынче одряхлела. Я слышал, будто у них что  ни
день, то усобица меж сатрапов или мятеж, - тут много разных племен, иранцы
их грабят, вот они и берутся за топор. Народ совсем  от  поборов  обнищал.
Оплевана  страна,  опозорена  своим  царем.  Говорят,  их,   этих   царей,
безбородые евнухи по своей воле сажают  на  трон  и  сами  же  убивают  по
наущению царских жен и их любовников. Евнух Богоаз тем и прославился,  что
поставил на царство и убил трех царей; он и до четвертого добрался бы,  да
Кодоман вовремя отрубил ему  голову.  Персида  -  все  равно  что  больной
человек. Откуда у больного сила? Понятно тебе? Ну, а что  касается  жрецов
Аммона, то... если я схвачу тебя за горло да  стисну  как  полагается,  ты
меня признаешь не только сыном, братом, дядей, племянником, дедом, внуком,
шурином, деверем, тестем или зятем бога, но даже отцом всех  богов,  какие
только существуют. Ясно? Ну, ладно. - Феаген устало махнул рукой. -  Верно
сказано: не береди улегшегося горя. И еще сказано: живем не  как  хотим  -
как можем. Похлебка готова?
     Марафонец и сам понял, что болтал нынче без меры. Три года  молчал  -
глядел, слушал, прозревал (ведь когда-то и он верил, что Александр  -  сын
бога!), копил злобу и вот: не удержался, выплеснул ее в лицо Дракилу.  Это
Лаэрт, рябой дурак, подвернулся под руку со своим нелепым  вопросом,  чтоб
ему в тартар провалиться.
     - Но, Феаген... - начал  было  Дракил  опять,  однако  Феаген,  желая
прекратить спор, гневно прикрикнул:
     - Заткни глотку, чурбан! У меня от твоей трескотни уши давно болят.
     Дракил, стремясь найти поддержку, обратился к Лаэрту и его товарищам.
Но те не поднимали глаз. Сердцем дети бедняков на стороне Феагена.  Однако
мысли его слишком опасны. Кто решится показать, что одобряет его слова? Не
хочется помочь и Дракилу - уж очень напоминает он своими ухватками жадного
ростовщика. Лишь рябой Лаэрт ответил на взгляд купца угодливой улыбкой, но
какой прок от одного желторотого юнца?
     Дракил  озабоченно  почесал  черные  лохматые  поросли  на  висках  и
"заткнул", по совету Феагена, свою сиплую глотку.
     В это время где-то  справа,  кажется,  у  царских  шатров,  звучно  и
протяжно запели флейты.
     - Обход!
     Солдаты, лениво развалившиеся вокруг жарких костров, разом  пришли  в
движение: они торопливо отряхивали хитоны, поправляли портупеи, стирали  с
доспехов желтую пыль. Затем опять садились на тщательно  свернутые  плащи,
но теперь уже не услышать пустых разговоров - на лицах у всех, особенно  у
младших командиров, напряжение и сосредоточенность, в глазах тревога.
     - Обход!
     Меж палаток двигалась толпа высших начальников  македонского  войска.
Царь изредка останавливался у костров, зорко всматривался в людей - нет ли
пьяных, больных, упавших духом, все ли побрились перед боем,  -  чтобы  не
дать в рукопашной противнику ухватиться за бороду; он придирчиво копался в
сумках пращников и в колчанах лучников - достаточно ли там свинцовых шаров
и железных стрел; крепок ли щит, сменена ли тетива, годен ли  панцирь,  он
пробовал на вкус похлебку, задавал  вопросы,  отворачивался  без  слов  от
нерадивых  воинов  (теперь  им  несдобровать!),  скупо   кивал   солдатам,
выглядевшим лучше других. Некоторых он даже называл по именам,  протягивал
им руку, и сердца грубых  мужчин,  истосковавшихся  на  войне  по  теплому
слову, таяли как воск.
     Наконец он  проследовал  мимо  того  места,  где  расположился  отряд
Феагена. Марафонец первый раз за  три  года  войны  видел  Александра  так
близко. Ведь царь один, а предводителей малых отрядов средней пехоты много
тысяч. Кто сказал, что сын бога Аммона должен столкнуться с каждым из  них
нос к носу? Облик царя поразил Феагена. Македонец был невысок,  тощ,  даже
тщедушен. Пряди волнистых рыжих волос падали на открытый, с двумя крупными
выступами, упрямый лоб. Легкий наклон  шеи  влево,  красное  лицо,  томный
взгляд зеленых глаз, морщины возле них, капризный рисунок губ  и  округлый
женский подбородок напомнили Феагену  его  жену,  увядающую  красавицу  из
Лакратиды. Это был не могучий герой, а самый обыкновенный  человек,  каких
много тысяч.
     За повелителем следовали телохранители и полководцы в глухих панцирях
поверх серых хитонов и в бронзовых шлемах с гребнем или хвостом. У всех на
боку широкие мечи. Волосатые ноги оплетены ремнями сандалий. В мускулистых
руках, обнаженных до локтей, тяжелые круглые щиты.
     Царь и свита остановились на куполообразном рыжем холме;  перед  ними
расстилалась  желтая  равнина   с   редкими   пятнами   кипарисовых   рощ,
разбросанных по пустым полям. Хлеб селяне убрали уже давно, еще в середине
лета. Далеко, почти возле Верхнего Заба,  сквозь  дым  вражеских  костров,
сонно колеблющийся и медленно  уходящий  кверху,  виднелось  нагромождение
плоских крыш  и  квадратных  башен.  Ближе,  между  белыми  треугольниками
шатров, копошились тысячи людей. То  были  воины  персидского  царя  Дария
Кодомана.
     - Выстраиваются, -  хрипло  сказал  Александру  суховатый  белобрысый
старик. Он держался уверенно, каждым жестом подчеркивая свое  достоинство.
- Ударим сейчас, пока не поздно.
     Казалось,  Александр  не  слышал  этих  слов.  Он  молча  глядел   на
юго-восток, где стояли персы, и о чем-то думал.
     - Ну?! - воскликнул царь нетерпеливо.
     Царь качнул головой.
     - Нет, Парменион.
     Старик нахмурился.
     - Когда же?
     - Когда? - Александр почесал кончик своего красивого носа.  -  Утром.
Пусть люди отдохнут.
     - Но ведь они бездельничают уже четыре дня! - загорячился  Парменион.
- Сколько им еще отдыхать?
     - Пусть бездельничают еще одну ночь, - лениво сказал  царь.  -  Отдых
всегда полезен человеку.
     - Но персы успеют  выстроиться  до  утра!  -  все  больше  распалялся
Парменион.
     - Не беда...
     Александр зевнул; он точно хотел показать,  что  и  в  обол  [обол  -
мелкая серебряная монета у древних греков] не ставит  Пармениона  со  всей
его высокой мудростью.
     - Не беда? - Старик насмешливо вскинул кисточки белых бровей. - А  не
вспомнить ли нам слова твоего любимца Ксенофонта? "Лови для  нападения  на
врага такое время, когда он случится в беспорядке,  а  твое  войско  будет
устроено к бою; когда он будет без оружия, а ты с оружием в руках... когда
ты видишь его, а сам остаешься скрытым; когда он на  дурном  месте,  а  ты
занимаешь выгодное". Или ты забыл советы старших?
     - Нет, - вяло ответил Александр.
     - Так чего же ты ждешь? Враги еще не выстроились. Они в беспорядке, а
наша конница готова к бою. Мы видим неприятеля, сами  же  скрыты  за  этой
грядой холмов. Персы внизу, мы наверху. Почему нам не ударить?
     Александр досадливо поморщился.
     - Ты не ослеп, старец? Ночь на носу.
     Парменион смешался  (о,  змей  Тифон  бы  тебя  побрал!),  но  быстро
нашелся:
     - Ну и что же? Пусть ночь. Иного выхода нет. Если мы  не  нападем  на
персов, они нападут на нас.
     Царь повернул  голову,  и  в  его  суровых  глазах  Парменион  увидел
презрение.
     - Не нападут, - мрачно проговорил царь.
     - Почему?
     - Почему? - загремел Александр. К его лицу разом прихлынула кровь,  и
оно стало вовсе багровым, как у бражника. - Потому что они боятся  нас!  И
страхом мы доймем их. Прикажи отряду легкой конницы всю ночь разъезжать по
равнине с факелами. Пращники же пусть понемногу камни бросают. Сменяй  тех
и других чаще, чтобы люди успели поспать. Дозорам  не  дремать,  -  голову
сниму! Чтобы и мышь не проскочила  в  лагерь.  Лазутчиков,  разведчиков  и
разных шатающихся азиатов убивать на месте. Ты понял меня?
     - Для чего вся эта затея? -  уставился  на  царя  старый  полководец.
Изумленный Александр косо поглядел на Пармениона:
     - О боже! Чтобы персы всю ночь ждали внезапного нападения и всю  ночь
простояли в строю.
     Он повернулся и быстро направился по  склону  холма  вниз  к  лагерю.
Гетайры - "товарищи царя" - еле  поспевали  за  повелителем.  Филота,  сын
Пармениона, косматый, похожий на  медведя  великан,  остался  подле  отца.
Старик размышлял: "Чтобы персы всю ночь ждали внезапного нападения  и  всю
ночь простояли в строю..." Афина-Паллада! Как не додумался до  этой  мысли
он, Парменион, друг царя Филиппа,  известный  воитель?  Да,  персы  боятся
Александра и не нападут на него первыми, да еще в ночной темноте. Готовясь
отразить неожиданный удар, они до зари простоят  в  строю,  истомятся  без
сна, измотаются от бесконечных  ложных  тревог,  устанут,  точно  волы  на
пахоте,  и  утром,  когда  у  них  начнут  подкашиваться   ноги,   свежее,
отдохнувшее войско Александра грянет на варваров сверху  и  смешает  их  с
прахом равнины... Просто и велико!
     Так случается не первый раз. При Гранике старик настойчиво уговаривал
Александра отложить бой, - враг занимал возвышенность, тогда как македонцы
держались внизу, перед болотом, и Парменион боялся увязнуть в трясине.  Но
царь его не послушался. "Неужели,  -  сказал  сын  Филиппа,  -  так  легко
перейдя через Геллеспонт, я остановлюсь перед этой  жалкой  речонкой?"  Он
бросился вперед и разгромил неприятеля.
     После того, как пал  Тир,  город  финикийцев,  подчинявшихся  персам,
Дарий предложил сыну Филиппа дружбу, все владения на запад от  Евфрата  до
Эгейского моря, десять тысяч талантов [талант  -  самая  крупная  денежная
единица древней Эллады и древнего  Востока,  около  1500  золотых  рублей]
выкупа за семью, попавшую в плен к македонцам под Иссой, и руку  одной  из
своих дочерей. "Будь я Александр, - сказал тогда Парменион, - я принял  бы
эти условия". "Да, - ответил проклятый юнец, - будь я Парменионом, я  тоже
согласился бы на то, что предлагает мне персидский  царь.  Но  так  как  я
Александр, условия, поставленные Дарием, меня не удовлетворяют. Зачем  мне
половина государства, если я могу захватить его  целиком?  Зачем  мне  его
деньги, если их у меня и так много? А жениться на одной или сразу на обеих
дочерях Дария я могу и без его разрешения, - ведь они у меня в обозе..."
     "Да, Александр умен, смел и прозорлив, -  сокрушенно  подумал  старый
полководец. - Он в тысячу раз умней дряхлого осла Пармениона".
     Вывод отнюдь не утешил белоголового  македонца;  напротив,  возмутил,
вызвал в его завистливой душе волну сопротивления.
     - Наш светлый повелитель,  чтоб  ему  пропасть,  совсем  обнаглел,  -
сказал старик сыну, когда они спустились с  бугра  и  зашагали  к  лагерю.
Филота молча кивнул. - От успехов,  которыми  он  обязан  тебе  и  мне,  -
продолжал Парменион, - у него закружилась голова. Он,  кажется,  и  впрямь
вообразил себя сыном бога Аммона.
     Филота снова кивнул. Он обожал родителя и всегда с ним соглашался.
     - Не пора ли обломать ему божественные рога? - прошептал Парменион  и
покосился на людей, лежащих у костров.
     - Что же... - прохрипел Филота. - Среди воинов много недовольных. Все
устали от похода, которому, Аполлон свидетель, не видно конца. Ночью  -  в
шатер, удар, другой, и... - Филота  растопырил  толстые  мохнатые  пальцы,
затем быстро сжал их в огромный кулак и вскинул кверху, как бы  встряхивая
за волосы отрубленную голову.
     У царского  шатра  они  увидели  главных  телохранителей  Александра:
худого, жилистого  Фердикку  и  черноглазого  красавца  Птолемайоса  Лага.
Фердикка глядел на отца и сына с откровенной неприязнью, а  жизнерадостный
Птолемайос Лаг весело скалил зубы  и  отстукивал  на  рукояти  меча  танец
метонских рыбачек.
     Вечером, после короткого военного совета, Александр остался  в  шатре
один. Он растянулся на мягком ковре, преподнесенном жителями Гордия,  того
самого Гордия, где ему показали узел, стянутый на дышле колесницы  древним
царем фригийцев. Тот, кто развяжет узел, - говорило предание,  -  овладеет
всей Азией. Сын Филиппа, не долго думая, разрубил его мечом.  Воспоминание
об этом случае развеселило царя. Да, меч - вот ключ к  варварской  стране!
Александр закинул за голову тонкие жилистые руки  с  крепкими  ладонями  и
улыбнулся.
     Явился, тяжело ступая,  молчаливый  Фердикка.  Менее  корыстный,  чем
свора прочих сподвижников  царя,  Фердикка,  как  всегда,  был  облачен  в
глубокий хитон, опоясан потертым ремнем без всяких блях  и  побрякушек  и,
будто нарочно, щеголял в стоптанных и неказистых сандалиях. Он казался  на
вид тупым и неотесанным, и только Александр знал, как  умен  и  зорок  его
первый  телохранитель.  Именно  из-за  ума  и  бескорыстия  царь   доверял
Фердикке, как себе. Такой не продаст. Фердикка презирает  мелких  людишек,
преследующий один другого из-за пустяковых страстей, важных только для них
самих. Он любит лишь Александра, ибо считает,  что  молодой  царь,  с  его
размахом, не зря живет на свете, ему стоит помогать.
     Ветер, поднявшийся после  завтрака,  трепал  кисти  шатра  и  надувал
полотнище, словно парус.  От  беспокойного  пламени  кедрового  факела  по
длинному,  костлявому,  носатому  лицу  Фердикки  пробегали   колеблющиеся
теневые пятна.
     - Притащился грек из средней пехоты, - проворчал Фердикка. - Просится
к тебе.
     - Зачем?
     Фердикка пожевал ус, потом брезгливо сказал:
     - Донос.
     - О? - Александр приподнялся  на  локте  и  натянул  на  голую  грудь
пестрое восточное покрывало. - Зови!
     Показался Дракил. Его круглое, обрюзгшее, хитрое лицо так и лоснилось
от жира. Он сделал три шага вперед и совершил то, до чего не  унизился  бы
ни один грек или  македонец,  -  опустился  перед  царем  на  колени.  Это
понравилось потомку Филиппа. Он милостиво кивнул Дракилу:
     - Рассказывай!
     - Феаген, командир сорок  четвертого  малого  отряда  средней  пехоты
греков, распространяет среди  воинов  ложные  слухи  о  твоем  величестве.
Говорят, будто отец твой  не  Филипп,  будто  ты  (не  смею  вымолвить...)
родился от какого-то наемного фракийца. Он тебя назвал (страшно  сказать!)
разбойником, а не сыном бога Аммона. И говорил  много  других  непотребных
слов.
     Дракил умолк и низко склонил свою  лысую  голову.  Окруженная  венцом
черных волос, лысина походила на вычищенное дно медного котла.
     - Ты слышал Фердикка? - спросил царь у телохранителя.
     - Да, - коротко ответил Фердикка.
     - Волоки этого Феагена ко мне. А ты, как, тебя... Дракил? Ты  скройся
за пологом и сиди, пока не позову.
     Купец послушно спрятался. Лицо Александра не изменило выражения -  он
беззаботно улыбался. Всю жизнь его  окружали  заговорщики.  Царь  вспомнил
Павсания, - знатный македонский юноша,  которого  никто  не  подозревал  в
измене, на пиру неожиданно убил Филиппа. Спустя некоторое время полководец
Аттал едва не взбунтовал войска. Даже тогда,  когда  Александр,  казалось,
водворил в Элане спокойствие, покорил Малую Азию и добрался  до  Сирийских
Ворот, мятежные Афины отправили послов к Дарию.
     "Дети  собак,  -  беззлобно  выругался  Александр  про  себя.   Люди,
достойные презрения, не вызывали в нем гнева.  -  Чего  они  хотят?  Зачем
напрасно жертвуют собою? Подобно мерзким ужам, извиваются они у  меня  под
ногами, бессильные даже укусить. И,  словно  ужи,  издыхают,  раздавленные
моей стопой. Неужели они полагают, что можно  остановить  меня-меня,  сына
бога Аммона? - Македонец недоуменно пожал плечами. - Скопище  червей...  Я
уничтожал их и буду уничтожать..."
     Он так верил в себя, в  свое  призвание  и  неуязвимость,  что  донос
Дракила даже рассмешил его, как рассмешили бы Геракла  угрозы  пятилетнего
ребенка. Когда Фердикка привел в шатер бледного Феогена, царь лежал все  в
той же позе, опираясь локтем на ковер.
     - Привет Александру, - сказал Феаген глухо,  снял  с  головы  шлем  и
остановил выжидательный взгляд на лице повелителя.
     - Феагену привет, - ответил Александр добродушно. - Говорят,  ты  обо
мне плохо отзывался. Правда?
     Феаген отступил на шаг. Все понятно, Дракил на него донес. Отпираться
недостойно.
     - Правда, - признался Феаген; брови его резко сошлись на переносице.
     - Почему ты это сделал?
     - А ты? - Феагену уже было нечего терять. - Почему ты сделал то,  что
сделал?
     - О! - Александр приподнялся, сел уставился на  Феагена.  -  Разве  я
тебя обидел чем нибудь?
     - Обидел.
     - Чем?
     Феаген движением ладони показал на свой шлем и кирасу.
     - Тебе плохо на войне? - сухо спросил Александр.
     - Плохо.
     - Другие не жалуются. В Азию пошли без рубах, теперь  у  всех  золото
позвякивает в сумке.
     - У меня не позвякивает.
     - Почему?
     - Грабить не умею.
     - Грабить не умеешь? - брови Александра  изогнулись  еще  круче,  чем
тогда, при обходе. - Что же так?
     - Меня самого ограбил мой дядя Ламах. И я  страдал.  Ограблю  кого  -
также будет страдать. Нехорошо.
     - А! - Царь закусил губу, чтобы не выдать раздражения. -  Но  тут  же
Азия. Грабить варвара не грех.
     - Все равно человек.
     - Да ты совсем дурак,  я  вижу!  -  проворчал  Александр  сердито.  -
Видимо, зной Востока плохо действует на твою  голову.  Вдобавок,  на  тебе
панцирь, тебе тяжело. Разрешаю снять. Советую  перейти  в  легкую  пехоту.
Завтра пойдешь впереди всех и начнешь бой. Прохладный воздух полей освежит
твой мозг, и ты перестанешь болтать небылицы о твоем царе. Ты понял меня?
     - Да, - угрюмо отозвался Феаген. Александр приговорил его к  смертной
казни, - тот кто идет в голове войска и завязывает бой, редко  остается  в
живых. Проклятый болтун! Кто тянул тебя за язык? Не  наговори  ты  сегодня
всякой чепухи, не стоять бы тебе сейчас перед царем. Мышь рыла, рыла  -  и
дорылась до кошки. Не пасть ли ниц перед македонцем, не вымолить ли у него
прощение? Нет, Феаген - свободорожденный гражданин Афинского  государства,
ему не пристало унижать честь своего города. И как ни сожалел марафонец  о
случившимся, он не  потерял  головы  и  ждал,  внешне  спокойный,  хотя  и
па