пушистом ковре. Но перса ожидало великое
разочарование - ворота селения с грохотом закрылись перед самым его носом.
     - Эй, откройте! - негромко, с достоинством  сказал  Бесс  и  небрежно
застучал по полотнищу ворот рукоятью бича. - Где ваши  глаза?  Не  видите,
кто приехал?
     Он был спокоен. Жители селения, узнав, что к ним пожаловал сам  Бесс,
сатрап Согдианы и Бактры, поспешно распахнут  ворота  и  падут  ниц  перед
высоким гостем. Так случалось всегда, и Бесс привык принимать  почести  не
задумываясь, как привык пить воду, когда испытывал жажду.
     Но ворота не открывались. Бесса взяла досада.
     - Ну, чего вы там медлите? - воскликнул он нетерпеливо. -  Открывайте
скорей!
     На стене показался старый бактриец с луком в руке.
     - Кто ты такой? - спросил он сердито.
     Сатрап смешался. Его никогда не спрашивали, кто он такой. Во  дворце,
когда он восседал в золотом кресле, вельможи гнули перед ним  спину  и  не
спрашивали, кто он такой. Когда  он  ехал  по  улицам,  окруженный  толпой
телохранителей, народ кланялся до земли, и  никто  не  спрашивал,  кто  он
такой. Когда он собирался посетить  какой-нибудь  округ,  там  два  месяца
готовились к встрече, и никто не спрашивал, кто он такой. Бесс есть  Бесс,
проклятье твоему отцу. И вот какой-то дряхлый, выживший из ума бактриец...
Бесс не нашелся, что ему ответить и растерянно  посмотрел  на  Спантамано.
Тот сделал грозное  лицо,  вытаращил  глаза  и  с  притворной  свирепостью
заорал:
     - Открывай скорей, болван! Ты не видишь разве, собачий сын, что перед
тобой - благороднейший из персов, гахаманид Бесс, твой повелитель?
     На старика эти слова не произвели никакого впечатления.
     - Бесс? - недоуменно переспросил бактриец. - Никогда  не  слыхал  про
такого.
     Тупость бактрийца взбесила сатрапа. Он раскрыл рот, чтобы обрушить на
старого дурака лавину отборных  ругательств,  но  вдруг  осекся  и  широко
раскрыл глаза. Он понял. Старик притворяется. Бесса узнали, конечно. И  не
пускают в селение именно потому, что он - Бесс.
     - А!.. Вы так со мной?.. Изрублю всех! Селение снесу!..
     Он корчился на  коне,  стиснув  кулаки,  оскалив  зубы  и  запрокинув
голову, точно голодный волк, что сидит  под  скалой  и  ярится,  глядя  на
оленей, гуляющих на безопасной высоте.
     - Селение снесешь? - Бактриец нахмурился. - Смотри,  мой  сын,  чтобы
тебе голову кто-нибудь не снес.
     Перс перекосился, как от  жгучего  удара.  Глаза  его  помутнели.  Он
выхватил кинжал и резко дернул  за  повод.  Конь  взвился  на  дыбы.  Бесс
отчаянно взмахнул кинжалом, пытаясь достать наглого  бактрийца.  Но  стена
была в двадцать локтей выстой. Рука Бесса так сильно натянула уздечку, что
едва не свернула  шею  коня.  Дурея  от  боли,  конь  совершил  в  воздухе
невообразимый скачок и, нелепо брыкнув ногами, повалился набок.  На  стене
раздался  хохот.  Десятки  смуглых,  длиннобородых  людей  глядели   из-за
парапета и потешались над неудачливым прыгуном.
     - Свинья хотела схватить зубами край луны,  но  свалилась  обратно  в
грязную  лужу!  -  весело  закричал  старый  бактриец.  Бесс,  бледный  от
унижения, двинул коня кулаком по голове. Скакун вскочил и помчался  вместе
с седоком прочь от ворот  селения.  Спутники  Бесса  повернули  лошадей  и
последовали за предводителем.
     Так и не удалось Бессу отдохнуть в эту ночь  на  мягком  ковре,  хотя
Спантамано, не жалея горла, вопил у закрытых ворот укрепленных местечек:
     - Эй, стадо шелудивых бактрийских ослов! Эй, черви, не  стоящие  даже
мизинца благороднейшего персидского мужа Бесса!
     Почему вы спите, дети праха? Почему вы не выбегаете навстречу  вашему
доброму повелителю? Режьте последних баранов, остолопы.  Тащите  сосуды  с
вином, если оно у вас еще осталось. Волоките за косы своих  юных  дочерей,
мерзавцы!
     Он  явно  подстрекал  бактрийцев  против  Бесса;   умышленно   тяжкие
оскорбления вызывали в крестьянах неистовую злобу.
     - К дайву Бесса! - сказали жители  одного  селения.  -  Пусть  иранец
убирается в свою страну.
     Дайв - это злой дух, в в существование  которого  свято  верит  любой
перс. Сатрап едва не заплакал от обиды.
     - Пусть Бесс отправится на тот свет за своим  родичем  Дариавушем!  -
посоветовали жители другого селения.
     - Наплевать нам на  таких  повелителей,  -  заявили  жители  третьего
селения. - Мы, бактрийцы, сами управимся с делами Бактрианы...
     А  жители  четвертого  селения  ничего  не  говорили,  зато  угостили
пришельцев тучей стрел и убили восьмерых дахов.
     После безуспешных попыток устроиться на отдых в хижинах  земледельцев
отряд набрел не чей-то обширный сад. Мстя селянам за испытанные  унижения,
персы срубили десятки абрикосов, слив, черешен и разожгли дымные костры.
     Спантамано лежал на своем пятнистом плаще у огня и  тянул  вполголоса
песню о горшке, разбившемся на три куска. Бесс, опустив  голову  на  руки,
неподвижно сидел по другую сторону костра. Он чувствовал лютую ненависть к
Спантамано. Между поведением согдийца и тех,  кто  так  подло  поступил  с
Бессом сегодня, прослеживалась прямая связь, и не будь  вокруг  Спантамано
его  верных  сородичей,  ахеменид  не  медля  набросился  бы  с  ножом  на
хитроумного  потомка  Сиавахша.  Для  того  ли   уничтожил   Бесс   своего
двоюродного брата Дариавуша, чтобы вот этот синеглазый  юнец  помешал  ему
сделаться владыкой Персиды? А что Спантамано  пытается  мешать  Бессу,  не
увидит разве только слепой. О! Чует  сердце  Бесса  -  съест  его  отпрыск
древних царей. Склонить дахов на расправу с зловредным согдийцем? Вот было
бы прекрасно! Но разве можно довериться бродягам Черных Песков? Служат они
Бессу, а слушают проклятого Спантамано, потому что он для них свой,  тогда
как Бесс - чужак, перс, а мало  ли  зла  натерпелись  дахи  от  персидских
завоевателей?
     Сознание   собственного   бессилия   угнетало   Бесса.    Обуреваемый
противоречивыми чувствами, но вынужденный держать себя в руках, он молчал,
окаменев от горя.


     На рассвете Бесс послал в  Бактру  гонца  и  велел  остальным  воинам
собираться в путь. Плохо выспавшиеся, бледные, с измятыми, отекшими лицами
и взлохмаченными волосами, с руками, в которые  въелась  копоть  от  сырых
дров, в отсыревшей за ночь одежде персы, согдийцы и дахи угрюмо  и  нехотя
убирали снаряжение,  надевали  на  коней  войлочные  попоны  и  затягивали
широкие подпруги.
     После скудного завтрака, состоявшего из  испеченных  в  золе  пресных
лепешек,  отряд  направился  к  Бактре.  Чем  ближе  к  городу  подъезжали
всадники, тем оживленней становилось на дороге. Крестьяне везли на осликах
снопы  сухой  прошлогодней  люцерны.  Скрипели  огромные  колеса  повозок,
нагруженных мешками с пшеницей.  Степенно  вышагивали  двугорбые  верблюды
кочевников.
     Никто не обращал внимания  на  отряд  Бесса.  Война  началась  давно.
Первые ополчения, возвратившиеся с запада, народ встречал с  любопытством.
Воинов окружали густой толпой и долго расспрашивали о боях  с  Искендером.
Было много разговоров, догадок и пересудов. Однако война затянулась, и все
привыкли к ней, как бы ни приходилось тяжело. Нужно было жить  и  добывать
хлеб,  и  люди,  примирившись  с  тем,  что  посылает  бог,  вернулись   к
повседневным делам. Если прежде за воином, раненным  в  битве  под  Иссой,
ходила с утра до ночи толпа зевак, то теперь его просто никто не  замечал.
Тем более, что мужчин, раненных в разных битвах, стало  куда  больше,  чем
здоровых.
     К вечеру отряд  Бесса,  сделав  двойной  переход,  достиг  пригородов
Бактры. Сначала попадались серые  кварталы  и  ромбы  вспаханных  полей  с
редкими шелковицами на межах, потом пошли густые сады. У обочин дороги уже
поднимались  глинобитные   ограды   крестьянских   усадеб.   Затем   стали
встречаться дома кожевников, гончаров и кузнецов,  выселившихся  за  город
из-за тесноты. Наконец Бесс добрался  до  Западных  Ворот  старой  Бактры.
Город стоял на холме и был обнесен  высокой  стеной  из  крупных  сырцовых
кирпичей. Вправо и влево от ворот тянулись ряды узких стреловидных бойниц.
На прямоугольных башнях расхаживала стража.
     Бесса ждали. Едва отряд показался на узкой улице,  навстречу  ему  из
широко распахнутых ворот выехала толпа бородатых  всадников  в  просторных
узорчатых одеждах и полосатых головных повязках. Гулко загрохотал барабан,
заревели, как буйволы, огромные медные трубы, затрепетал,  забился  тонкий
голос  зурны.  Спантамано  прикусил  губу.  Зато  лицо  Бесса   сияло   от
удовольствия. В толпе встречающих не было ни одного  бактрийца.  В  городе
скопилось около пяти тысяч персов, бежавших от македонцев на восток. Узнав
от гонца о приезде Бесса, они возликовали и поспешили  навстречу.  Их  дни
проходили в спорах и раздорах, никто не знал, как быть, что делать, ибо им
не хватало предводителя. И вот предводитель явился.
     Отряды остановились. Седой перс из встречающих медленно сошел с  коня
и затопал к Бессу. Не дойдя до него  трех  шагов,  он  упал  на  дорогу  и
приложился губами к земле. Бесс преобразился. Глаза его гордо блеснули. Он
опять стал ахеменидом Бессом, сатрапом Бактры и Согдианы, и  теперь  никто
не спрашивал, кто он такой.
     Старик достал из-за спины мех  с  вином,  до  краев  наполнил  темной
влагой золотую чашу и преподнес ее правой рукой Бессу, приложив  при  этом
левую руку к сердцу. Бесс раздвинул обветренные  губы  в  суровой  улыбке,
принял чашу на обе ладони и поднес ко рту. Он пил жадно, но не  торопился,
с достоинством смакуя терпкое вино. Осушив  чашу  до  дна,  он  намочил  в
оставшейся капле указательный палец и провел на своем лбу влажную  розовую
полоску. Из грубых глоток персидских воителей грянул боевой клич.
     Седой иранец взял Бессова коня под уздцы и повел его за  собой.  Бесс
Сутулился и выгибал длинную шею,  как  снежный  сип.  Персы  расступились,
пропустив  своего  повелителя  и  его  спутников  иранцев  вперед,   затем
сомкнулись позади них тесной толпой, ощетинившейся копьями, и  последовали
за сатрапом в город.
     Спантамано не трогался  с  места.  Согдийцы  и  дахи  остались  возле
потомка Сиавахша. Казалось, Бесс забыл о своем соратнике. Но, как  понимал
Спантамано,  это  только  казалось.  У  Бесса  что-то  на  уме,  его  надо
опасаться.
     -  Горшок  измучила  тоска,  разбился  он  на  три  куска,  -  сказал
Спантамано и обернулся к воинам. - Видели? Когда в зарослях случится пожар
и звери спасаются от огня, волк и олень бегут рядом.  И  никто  никого  не
трогает. Но пожар кончился, и волк опять точит зубы на  оленя.  Поняли  вы
меня?
     - Да.
     - Вы, дахи, куда пойдете?
     Дахи уже в пути переговорили между собой. Служба у Бесса, которого не
пускали на ночлег даже в собственной вотчине, обещала дахам мало хорошего.
Лучше поступить под начало Спантамано: его, как они  убедились,  сам  Бесс
боится. Поэтому старейшины дахов ответили без колебания:
     - Мы с тобой, о Святой Смысл!
     Имя   Спантамано   означало   "святой   смысл".   Потомок    Сиавахша
удовлетворенно кивнул головой  и  покосился  на  худого,  бледного  перса,
оставшегося у ворот,  -  того  самого  перса,  который  присутствовал  при
убийстве Дария. Опустив голову, он печально глядел куда-то в пустоту.
     - Датафарн! - позвал его Спантамано. Тот очнулся. - Ты почему остался
здесь?
     - А куда мне? - Датафарн грустно улыбнулся.
     - К Бессу.
     Датафарн медленно покачал головой:
     - Нет, Спантамано. Я хочу к тебе.
     Спантамано испытывающее смотрел на перса. Может, его нарочно подослал
Бесс? Да нет, не может быть. Не в первый же  раз  видит  Спантамано  этого
беднягу Датафарна. Но он все-таки сказал:
     - А если я не пущу?
     Датафарн сразу понурился и растерянно пробормотал:
     - Тогда... не знаю.
     "Дурак! - выругал себя Спантамано. Ему стало жалко Датафарна. - Он  и
так болен, а ты его еще терзаешь".
     - Ладно, - кивнул Спантамано добродушно. - Ты не обижайся.  Я  просто
так сказал. Я рад, что ты решил остаться со мной.
     Датафарн оживился. Спантамано повернулся к дахам и согдийцам:
     - Персы уехали налево, к замку. Мы двинемся направо,  к  моему  другу
Вахшунварте. Все согласны?
     - Да!


     Усадьба Вахшунварты занимала  целый  квартал  у  Южных  Ворот.  Серые
глинобитные  и  каркасные  жилища  соединялись  узкими  переходами.  Между
жилищами кое-где чернели квадраты затененных внутренних  двориков,  там  и
сям  поднимались  зеленеющие  тополя.  Дворец   Вахшунварты   точно   холм
возвышался над плоскими крышами окружающих его хижин, где жили сородичи  и
рабы верховного жреца Бактрианы.  Перед  дворцом  раскинулась  площадка  с
бассейном посередине. Вокруг бассейна  темнели  кроны  развесистых  чинар.
Весь квартал был огорожен толстой стеной, а по углам дворца зорко  глядели
вниз бойницы четырех сырцовых башен.
     Вахшунварта  -  высокий,  смуглый  человек  с  умным  лбом,   строгим
худощавым лицом, темными спокойными глазами, прямым носом и белой  длинной
бородой  -  встретил  гостей  со  сдержанной  приветливостью.  Спокойными,
плавными движениями, мягкой  речью  и  неторопливой  поступью  он  как  бы
подчеркивал  свою  принадлежность  к  священной  жреческой  касте.  Он   с
достоинством поклонился Спантамано и не спеша повел его во дворец.
     В залах дворца было много света и воздуха.  Потолки  украшала  тонкая
резьба по алебастру. По верхнему краю высоких стен тянулись лепные  фризы,
изображающие то розетку, то следующих одна за другой куропаток, то оленей,
убегающих от леопарда. Ниже  фризов  раскинулась  по  голубому  полю  вязь
красочных росписей: охотники на тонконогих, быстро скачущих конях пронзали
стрелой нежных серн; юноши в  дорогих  нарядах  поднимали  чаши;  раскинув
руки, выступали группы обнаженных танцовщиц.
     "В храме огня, где Вахшунварта совершает обряд, ни одной завитушки не
увидишь, - подумал Спантамано. - А дома у него вон сколько их  наворочено.
Такова твоя святость, хитрец?"
     Поручив Спантамано заботам рабов, хозяин удалился.  Пока  Вахшунварта
размещал согдийцев и дахов по хижинам, а их коней - по  конюшням,  потомок
Сиавахша обмылся прохладной водой. Он долго плескался в каменном  бассейне
внутри дома, и его  некрупное,  суховатое,  но  ладно  сложенное,  как  бы
отлитое из бронзы тело отдыхало от дорожных невзгод.
     Рабы, цокая языками от восхищения, умастили длинные  волосы  согдийца
душистым маслом и расчесали серебряным  гребнем;  густые  локоны  отливали
золотым блеском и  ниспадали  на  плечи  мягкой  волной.  Каково  же  было
удивление слуг, когда знатный согдиец отказался от приготовленных для него
ярких бактрийских одежд и опять облачился в пятнистые шкуры  леопарда!  Он
поглядел  в  медное  зеркало,  поправил  тонкие  усы  и  весело  подмигнул
столпившимся вокруг него рабам. Они завыли от  восторга.  Так  дружески  с
ними еще никто не обращался.
     Освеженный, ловкий и быстрый,  согдиец,  проворно  ступая  по  мягким
багровым коврам, проследовал в зал,  где  за  низким  столом,  уставленным
золотой и серебряной посудой, его  ожидал  старый  Вахшунварта.  При  виде
сдобного пшеничного  хлеба,  жирного  вареного  риса,  горой  лежащего  на
круглом подносе, жареных сазанов, щук и сомов, раскрывших пасти на блюдах,
тонко нарезанного, посыпанного красным перцем и политого  уксусом  лука  и
крупных, на  огне  каленных  орехов  ноздри  Спантамано  дрогнули,  как  у
голодного барса, уловившего запах пасущейся недалеко антилопы.
     Хозяин подошел к бронзовому жертвеннику,  установленному  на  высокой
медной треноге, разрезал плод граната, окропил  кровавым  соком  священное
пламя и едва слышно пробормотал короткое заклинание:
     - О Хаом, владыка дома,  владыка  селения,  владыка  города,  владыка
страны! О силе и победе для нас молюсь тебе, - сохрани  нас  от  ненависти
ненавидящих, лиши разума притеснителей. Кто в этом доме, в этом селении, в
этом городе, в этой стране нам враждебен, отними у того мощь,  ослепи  его
глаза. Да не будет крепок ногами, да не будет могуч руками, да  не  увидит
земли и неба тот, кто обижает наше сердце...
     Ели молча. Спантамано, отведав понемногу всего, напал на свое любимое
блюдо - острую горячую похлебку с жирной бараниной, диким чесноком, черным
перцем и айвой. Вахшунватра равнодушно жевал сушеные абрикосы и  задумчиво
глядел куда-то в угол. Ему не хотелось  есть,  и  он  только  из  приличия
присоединился к согдийцу. Его одолевал рой невеселых мыслей.
     - Рассказывай! - проворчал жрец, когда Спантамано, запив  еду  кубком
темного кислого вина, прилег на правый бок и подоткнул под локоть подушку.
     - Рассказ мой будет краток. - Потомок Сиавахша усмехнулся.  -  Персам
пришел конец!
     - Ты этому рад?
     - Рад? - повторил Спантамано. - Конечно, будь я проклят! Так свободно
дышу сейчас, как никогда за двадцать шесть лет жизни своей не дышал. Э, да
сегодня мне как раз двадцать шесть лет  стукнуло!  Забыл  совсем,  будь  я
проклят... Ну ладно, это  к  делу  не  относится.  Важно  что?  Спантамано
по-другому заживет теперь!
     Он прищурил глаза, щелкнул пальцами и  засмеялся.  Вахшунварта  молча
ожидал, что скажет дальше этот согдиец.
     - Слушай, Вахшунварта, - продолжал отпрыск Сиавахша. - Спантамано  не
любит говорить о себе. Он таков по своей  природе.  Но  сегодня...  или  я
просто пьян и кубок вина  развязал  мне  язык?  Нет.  События  -  вот  что
отомкнуло замок на моих устах. Ты спросил меня: рад ли я падению Кодомана?
Да, безумно рад! Почему? Я скажу тебе, Вахшунварта. Слушай меня, отец.  Ты
ведь знаешь, я - из царского рода потомков Сиавахша. Сиавахш  похоронен  в
городе Бахаре [Бахар -  ныне  Бухара],  что  стоит  на  Золотоносной  реке
[Золотоносная река - Зарафшан]. Весной, в день Нового Года, жители  Бахара
поднимаются на холм, где погребен Сиавахш, и при восходе солнца  режут  на
его могиле священных петухов. Сиавахш происходил от Михры,  великого  бога
Солнца. Вот почему у  меня  золотые  волосы,  -  они  напоминают  о  лучах
знойного светила. Вот почему у меня синие глаза, -  они  походят  на  цвет
неба, по которому шествует Михра. Из нашего рода вышел пророк  Заратуштра,
которому поклоняются мидяне, персы, бактрийцы, согдийцы и жители  Хорезма.
Да, я от великого корня! Отец моего деда обитал на холме посередине Бахара
- на холме, где погребен Сиавахш. Там же, в крепости, за  толстой  стеной,
жил и отец моего отца. Кто во всей Согдиане был более  почитаем  и  богат,
чем цари из рода Сиавахша? Но вот явился Кир...
     Лицо  Спантамано  потемнело.  Вахшунварта,   заметив   злой   огонек,
разгоравшийся в глазах молодого согдийца, пугливо отодвинулся.
     - Царь персов Кир, - продолжал Спантамано, - покорил и  унизил  моего
прадеда. Дариавуш изгнал моего деда из Бахара. Наш род бежал на восток,  в
Пенджикент. Ты слыхал о Пенджикенте? Он за Маракандой, в горах, на  берегу
Зарафшана. Но и там, будь я  проклят,  нас  не  оставили  в  покое!  Персы
добрались до нашего становища и отняли даже то, что у нас еще  оставалось.
Почему? Да потому, что наш род священ, а Кшайарша, сын  Дариавуша,  -  тот
самый  Кшайарша,  который   объявил   себя   "саошиантом"   -   Спасителем
Человечества,  не  хотел,  будь  проклято  его  имя,  чтобы   на   востоке
существовал род, более славный, чем корень Гахамана.
     О судьба! Если когда-то все богатства Согдианы  доставались  нам,  то
при персах они обратились в  добычу  чужеземных  царей.  Согдиану  сделали
сатрапией Персидского государства. Знаешь,  какую  дань  платили  согдийцы
совместно с племенами хорезмийцев, парфян и  харайва?  По  триста  золотых
талантов [всего около 700 тысяч золотых рублей] каждый год! Из-за  тяжелых
поборов род Сиавахша обнищал, как и все в Согдиане. Поверь мне, из  каждых
десяти овец половину мы отдавали - кому? Персам. Из каждых  десяти  юношей
половину м