ийскую.
     Когда караван добрался до лагеря  Дейоки,  странный  купец  явился  к
молодому вождю и приветствовал его, как старого друга:
     - Как дела, Дейока?
     - Откуда тебе известно  мое  имя?  -  изумился  массагет.  Купец  мог
спросить его имя у хорезмийских торговцев, знавших  почти  всех  старейшин
этого края, или просто у  любого  кочевника,  попавшегося  на  дороге,  но
Дейока об этом не догадался.
     - Кому не известно имя такого богатого человека, как сын  Рехмира?  -
изумился и купец. При этих словах польщенный Дейока выпятил живот. -  Ведь
у тебя гостит Зара, дочь сатрапа Оробы? - продолжал незнакомец.
     Дейока от неожиданности подскочил на месте.
     - Кто тебе сказал? - Он  замахал  руками.  -  Нет!  Никакой  Зары  не
знаю...
     - Ну не отказывайся! - купец усмехнулся. - От кого скрываешь?  Она  у
тебя.
     Купец говорил такие же слова каждому родовому старейшине.  Но  Дейока
об этом и не подозревал. Он вообразил, будто гость  и  впрямь  знает,  что
Зара нашла приют у него. Как быть?
     - Ты не беспокойся. - Купец убедился, что попал в цель. - Я  торговец
из Согдианы. Когда мой караван отправлялся в Хорезм,  отец  Зары  попросил
меня передать ей весть о себе. Ну, как она - жива, здорова?
     Массагет колебался. Признаться? А Спантамано? Потомок Сиавахша  велел
ему никому не открывать, где он прячется.
     - Ну? - поощрял Дейоку купец. - У тебя она или  нет?  Говори  правду.
Ороба доверил мне сто золотых, чтоб я вручил их  как  дар  тому  человеку,
который приютил его дитя...
     И купец выложил перед ошеломленным Дейокой сто звонких сияющих монет.
"Это золото по праву причитается мне, - соображал Дейока. - Приютил я Зару
или нет? Приютил. Но Спантамано... А! Ведь купец о нем не  спрашивает.  Он
спрашивает о Заре. Значит, ему нет никакого  дела  до  Спантамано.  Ничего
плохого не будет". И Дейока, ослепленный сверканием золота, признался:
     - Да, Зара среди нас.
     И опять не подумал, что тому, кто ищет мужа, порою достаточно узнать,
где находится жена.
     - Благодарение тебе, - облегченно вздохнул купец. - Бери свое золото,
а этот свиток передай Заре. Пусть напишет отцу  хоть  слово.  Тогда  Ороба
уверится, что я честно выполнил поручение. А я пока погреюсь у костра.
     - Хорошо. - Дейока  трясущимися  руками  собрал  золото.  -  Я  приду
сейчас.
     Он спрятал сумку за пазуху и вышел. Как передать свиток Заре, чтоб не
увидел Спантамано? Дейока вспомнил холодный взгляд  согдийца  и  поежился.
Казалось, в ушах массагета уже звучали грозные вопросы  потомка  Сиавахша:
"Откуда? Почему? Зачем?" Но Дейока  тревожился  напрасно.  Спантамано,  по
словам пенджикентцев, уехал охотиться на  антилоп.  Дейока  обрадовался  и
поспешил к Заре.
     - Опять купцы из Хорезма, - сказал массагет, присев  у  костра.  Зара
встрепенулась. Нет ли новостей?
     - Ну?
     - Привезли зерно, ткани, разные изделия. Меняют на шкуры.  Шкур  этой
зимой у нас много. - Кочевник вздохнул. - Сколько скота погибло. У меня не
осталось и четверти стада. Однако не об этом речь. Вот. - Дейока  протянул
Заре свиток, - тебе отец пишет. Купец передал.
     Зара быстро выхватила свиток. "Цапнула, словно кошка мышку", - пришло
в голову Дейоки. Женщина  развернула  свиток.  Там  было  сказано:  "Зара,
уговори Спантамано, чтоб сдался. Не согласится  -  вернись.  Ему  уготован
конец. Ороба..."
     - Купец ждет. Начерти отцу хоть слово.
     - Ладно! - Зара достала из костра уголек и начертила на куске  белой,
обработанной мелом кожи всего одно слово. Потом возвратила свиток  Дейоке.
- Уходи, пока Спантамано не появился.
     - "Ладно", - прочитал купец, когда Дейока отдал ему свиток... Он  был
удовлетворен. - Что ж? Ладно так ладно! Прощай, добрый человек.
     И Тигран удалился.


     Охота была неудачной. Антилопы давно  ушли  на  юг.  Удалось  загнать
только двух тощих лисиц. Поэтому Спантамано вернулся в стойбище голодный и
злой.
     Едва он вошел и сел  возле  костра  обогреться,  как  Зара,  даже  не
предложив ему чашки горячей похлебки, выпрямилась и вызывающе произнесла:
     - Спанта! Это наш последний разговор.
     Такое  начало  удивило  согдийца.  Раскрыв   рот,   он   молча   ждал
продолжения.
     - Иди сдайся Искендеру.
     - Или?..
     - Или я уйду от тебя.
     - Вот как. - Спантамано нахмурился. - Ты это твердо решила?
     - Да!
     - Значит, уйдешь?
     - Уйду!
     Спантамано помрачнел.
     - Когда я был богат и был на высоте, ты не уходила от  меня.  Теперь,
когда я беден и обесславлен, ты хочешь меня покинуть?
     - Пусть даже так...
     Спантамано прикусил губу, потом сказал:
     -  Ты  вернешься  к  отцу...  будешь  валяться  на  мягких  коврах...
улыбаться безмозглым, но зато богатым бузурганам, будешь вместе  со  своим
подлым отцом  злословить  обо  мне,  тогда  как  мне  придется  далеко  от
Мараканды бродить по диким тропам, не имея ни хлеба, ни пристанища?
     - Пусть даже так.
     Спантамано стиснул челюсти и заговорил сквозь зубы:
     - Значит, те камни, что я отдал за тебя  твоему  отцу,  дороже  твоей
душе, чем Спантамано?
     - Пусть даже так.
     Спантамано медленно поднялся. Лицо его стало белым как снег,  которым
наполовину занесло их шатер. Брови низко нависли над потемневшими глазами.
     - Дочь Оробы! - прохрипел Спантамано. - Твой  отец  распускал  слухи,
будто я рву твои волосы. Да не будет это неправдой!..
     Он метнулся к Заре, схватил ее за волосы и бросил женщину  на  землю.
Он рычал. Его распаляла  собственная  жестокость.  И  он  стал  бить  Зару
кулаком,   ногой,   чем   попало.   Он   испытывал   наслаждение,   нанося
сокрушительные удары. Ярость увеличила силы во  сто  крат,  и  рука  стала
тяжелой, как молот. Вой Зары вырвался наружу. На  шум  прибежал  Баро.  Он
кое-как оттащил озверевшего Спантамано от растерзанной женщины. Спантамано
плюнул ей в окровавленное лицо и вышел вон из шатра.
     Вечером он напился до  синего  огня  и  принялся  бегать  по  лагерю,
размахивая топором и выкрикивая проклятия. Он хулил доброго бога Охрамазду
и возносил хвалу богу  мрака  Анхраману.  Люди  разбежались.  Ему  удалось
зарубить лишь одну зазевавшуюся собаку. Затем он сбросил одежду и  кинулся
из стойбища в глубь пустыни. Холод подействовал на  обезумевшего  человека
отрезвляюще, и подбежавшим  Варахрану  и  Баро  удалось  закутать  потомка
великих царей в шубу и отвести в шатер пенджикентцев.
     Теперь он молчал целыми днями и никуда не  выходил.  Если  не  давали
вина, он хватался за нож. По его приказанию  Дейока  принес  семена  дикой
конопли, и потомок Сиавахша пристрастился к курению. День и ночь  утратили
всякое значение.  Перед  мутным  взором  кружились,  плясали,  мелькали  и
пролетали молнией дикие видения. Чтобы отогнать их прочь, он опять и опять
оглушал себя курением. Он опух  и  пожелтел.  Грязные,  нечесанные  волосы
клочьями свисали на дикие глаза. Иногда находило  просветление.  Тогда  он
сгорал от стыда. Он  вспоминал  побои,  нанесенные  Заре,  и  его  терзало
раскаяние. Он выл от отчаяния, как волк, упавший в яму, и снова прибегал к
семенам конопли, чтобы забыться.
     Наконец он жестоко заболел.  Десять  дней  метался  на  шкуре  оленя,
хватался за голову, кричал. На одиннадцатый день он так ослаб, что не  мог
даже пошевелиться.  Жрец  Алингар  не  отходил  от  его  постели  и  лечил
повелителя настоем из целебных трав.
     - Неужели я умру так рано? - шептал Спантамано  сухими  губами.  Жрец
отвечал заклинаниями.
     Варахран и Баро на целых три дня исчезли куда-то и, вернувшись, сразу
же явились к предводителю. Алингар как раз поил Спантамано  жидкой  мясной
похлебкой. Сделав пять или шесть глотков, потомок Сиавахша отстранил чашку
и устало опустился на шкуру. Варахран и Баро сидели у входа и не  спускали
с вождя суровых глаз. Спантамано удивлялся этим людям. Их  редко  покидало
спокойствие.
     - Ну, что скажете? - спросил он чуть слышным голосом.
     - Нехорошо, - ответил Варахран.
     - Плохо, - повторил Баро.
     - Что нехорошо? - Спантамано вздохнул. - Что плохо?
     - То, что ты делаешь.
     - А что мне делать? - уныло возразил потомок Сиавахша. - Все рухнуло.
Мечтам - конец. Вы  этого  не  понимаете,  так  как  ничего  не  потеряли.
Попробуйте посидеть в моей шкуре хоть день, тогда узнаете, каково мне.
     Чеканщик и пахарь помолчали, потом Варахран сердито сказал:
     - Мы ничего не потеряли? А где мой отец? Он погиб  у  Зарафшана.  Где
мать, братья, сестры? Их убили юнаны. Где Согдиана? Она так же  далека  от
нас, как и от тебя.
     - И мой отец пропал, - добавил Баро. - И  я  не  знаю,  что  делается
дома. Но я не довожу себя до исступления, как потомок Сиавахша.
     Спантамано  медленно  приподнялся  на  локте  и  уставился  на   двух
товарищей. Как он забыл? Ведь у них тоже горе. Но почему они держатся  так
мужественно? Какая сила поддерживает их?
     - Мы давно вместе, - пробормотал  потомок  Сиавахша,  -  но  я...  не
понимаю вас. Неужели вы... так загрубели у плугов и наковален... что самые
тяжкие утраты не задевают глубь ваших сердец?
     Варахран  и  Баро  переглянулись.  Чеканщик  опустил  голову.  Пахарь
переменился в лице, сгорбился и задышал шумно, как бык, везущий громоздкую
поклажу. И састар догадался: он жестоко обидел этих простых  и  отзывчивых
людей.
     Спантамано долго не произносил ни слова, потом  оглядел  себя  всего,
истерзанного и грязного, и сказал с горестной усмешкой:
     - Я отпрыск священного рода...  И  я  считал  себя  первым  человеком
Согдианы. Но теперь я вижу... (у меня хватит  смелости  сказать  прямо)  я
вижу: Варахран и Баро, два безвестных бедняка, лучше, во много  раз  лучше
меня. - Он закусил губу, вздохнул и поглядел на двух людей  просветлевшими
очами. - Скажите, люди... скажите мне, в чем ваша сила?
     И столько было в его глазах душевной чистоты, а в голосе - покоряющей
ясности,  что  Варахран  и  Баро  встрепенулись.  Жалко  до   слез   этого
несчастного бузургана! Они почувствовали к нему такую привязанность, какой
не испытывали еще никогда. Несмотря ни на  что,  это  добрый  человек;  им
хотелось, чтобы он стряхнул со своей души оковы и снова обрел  способность
петь.
     - В чем наша сила? - задумчиво переспросил Варахран. - Словесный узор
мне дается трудней, чем узор на серебре... поэтому  скажу  коротко:  мы  -
дети чистого корня.
     - Мы происходим от здорового начала, - пояснил Баро.
     - Как? - Спантамано смутился. - Не понимаю.
     - Ну, - Варахран замялся, подыскивая слово, - мы... росли на открытой
земле, пили речную воду... нас ветер обвевал, понимаешь?  А  тебя  отравил
воздух дворцов. Поэтому ты рвешь на себе волосы из-за мелочей... тогда как
мы их не замечаем.
     - Не замечаете?
     - Да. Мы видим главное.
     - А что главное, по-вашему?
     - Мир. Свобода. Хлеб.
     - И ничего больше?
     - Ничего.
     - Не много.
     - А чего еще надо?
     - Как ты сказал? - Спантамано широко раскрыл глаза.  -  "А  чего  еще
надо?"
     - Да.
     - "Мир, свобода, хлеб", -  повторил  изумленный  Спантамано.  Великое
открытие! И хотя Спантамано понимал еще смутно, в чем оно состоит, у  него
радостно забилось сердце, - как у  человека,  который  вот...  вот  сейчас
вспомнит забытый им лучезарный сон. - И правда,  -  прошептал  согдиец.  -
Чего еще надо? - Ведь в этих трех словах: "мир, свобода, хлеб" - все! - Он
грустно улыбнулся. - А мы, жалкие человечки, места не находим  себе  из-за
всяких пустяков. Да, вы благородней и чище меня. Нам, поганым, никогда  не
дорасти до вас, великих в своей простоте.
     Он безнадежно махнул рукой.
     Варахран и Баро опять переглянулись, на этот раз удивленно, - вот  уж
не думал до сих пор ни тот ни другой, будто он велик и всякое такое...
     - Ты не отчаивайся, - мягко сказал Баро. -  Свет  еще  не  погас  для
тебя.
     Спантамано встрепенулся.
     - Разве?
     - Конечно! Ты не такой, как другие  бузурганы.  Я  не  знаю,  почему.
Видно, и впрямь ты потомок Сиавахша, и твое сердце - это сгусток солнечных
лучей. Тебе надо просто очиститься от грязи...  прилипшей  к  твоей  душе,
когда ты общался с такими, как  Бесс  и  Ороба.  Пусть  алмаз  покрывается
пылью, он все равно остается алмазом. Оботри его - опять засверкает.
     - Очиститься? - вскричал Спантамано. -  Теперь,  когда  я  уподобился
дикой свинье, валяющейся в вонючей луже? Поздно!
     - Не поздно, твердо заявил Варахран.
     - Одевайся, - сказал Баро. - Пойдем!
     - Куда?
     - Там узнаешь.
     Потомок Сиавахша опустил глаза,  пожевал  отросший  ус,  потом  вдруг
вскинул голову и спросил:
     - Для чего все это?
     - Что? - не понял Варахран.
     - На что вам Спантамано?
     - А-а. - Варахран сурово сдвинул брови. - Нам нужен вождь. Понятно?
     Спантамано посмотрел на друзей и молча поднялся.


     Они достигли заснеженных  гор,  возвышающихся  на  белой  равнине.  В
лощине  меж  двух  горбатых  бугров,  укрывшихся  от   ветра,   приютилось
глинобитное селение.  Такие  селения  стояли  кое-где  в  пустыне;  в  них
массагеты проводили зиму.
     - Тут живет Танаоксар, - пояснил чеканщик. - Говорят, ему двести лет.
     - Танаоксар раскрывает рот лишь тогда, когда страну постигает великое
бедствие и народу требуется совет мудрого старика, - добавил Баро.
     - Примет ли он меня, если так? - усомнился потомок Сиавахша.
     - Он ждет тебя, - коротко ответил Варахран.  Видимо,  он  и  Баро  не
напрасно пропадали целых три дня.
     Селение представляло собой загон для скота, обнесенный толстой  жилой
стеной. Через отверстия в крыше стены вился  дымок.  Самый  большой  столб
дыма поднимался над плоским  строением,  одиноко  стоящим  напротив  узких
ворот. То был храм огня. Здесь и жил  Танаоксар,  старейшина  и  верховный
жрец захудалого кочевого рода.
     Варахран сказал правду - тут давно ждали гостей. Массагеты в облезлых
шкурах, не чинясь, открыли ворота. Под ногами людей скрипел мерзлый  снег.
Спантамано проводили до храма. Он вздохнул и вошел внутрь.
     В святилище пылал огромный костер. У закопченных  стен  были  сложены
кучи хвороста - их запасли для поддержания неугасимого огня. Против входа,
перед темной нишей, сидел на возвышении,  закрыв  глаза,  выпрямив  плечи,
скрестив ноги и положив руки  на  острые  колени,  голый  бронзовый  идол.
Отблески костра играли на выпуклостях изваяния и окрашивали в розовый цвет
что-то белое, виднеющееся  на  его  голове,  груди  и  бедрах.  Спантамано
удивился присутствию идола в таком неподходящем месте. Согдийцы не держали
в храмах огня изображений богов или живых существ. Впрочем, массагеты тоже
поклоняясь огню, не признавали учения Заратуштры.
     Но где же Танаоксар? И вдруг Спантамано услышал медлительный голос:
     - Ты пришел, Спантамано?
     Согдиец вздрогнул и обернулся. Никого! Только  идол,  безжизненный  и
равнодушный ко всему на свете... Но вот идол наклонился вперед и  протянул
прямо перед собой сухую темную руку. Спантамано увидел  изможденное  лицо,
редкие седые волосы, падающие на плечи, белую серебристую бороду.
     - Танаоксар!
     Спантамано пал ниц  перед  возвышением.  Танаоксар  опустил  руку  на
колено и вновь окаменел. Неужели это живой человек? Или Спантамано  просто
почудилось, что идол двигался? Но старик с усилием разлепил губы и сказал,
неторопливо выбирая слова:
     - Танаоксар не видит тебя, Спантамано. Он уже давно  не  видит  того,
что его окружает. Взор слепца обращен к прошлому. Перед ним пролетают тени
минувшего... проходят люди, жившие  много  лет  назад.  А  тебя,  живущего
сейчас, не  видит  дряхлый  Танаоксар.  Но  зато  он  слышит  твой  голос,
Спантамано. Слышит стук твоего сердца.
     Старец  умолк.  Он  долго-долго  не  раскрывал  рта.   И   Спантамано
показалось, будто Танаоксар заснул. Огорченный согдиец хотел уже уйти,  но
массагет заговорил опять:
     - Скажи, человек, зачем ты явился ко мне?
     Не утомят ли тебя мои слова, отец?
     - Нет. Меня... уже ничего не утомляет. Рассказывай.
     - Я страдаю, отец... - Потомок Сиавахша вздохнул; вздох  его  походил
скорей на стон. - С детских  лет  я  всегда  к  чему-то  стремился.  Искал
богатства. Хотел славы. Жаждал женской ласки.  И  что  же?  Все  оказалось
пустым, как дым вот этого костра. Уже ничего  не  радует  меня  на  земле.
Чувствую, конец мой близок, и нет мне утешения, ибо я не  знаю,  для  чего
жил и для чего страдал. Скажи: есть ли на свете что-нибудь, что  примирило
бы человека с грядущим? Или человек самой судьбой обречен мучиться здесь и
с мукой уходить туда, во тьму, кляня и жизнь и смерть?
     Спантамано с тоской глядел на Танаоксара.
     Массагет опять  долго  молчал,  потом  заговорил  так  же  задумчиво,
медленно и глухо, словно рассказывал древнее предание:
     - Двести лет... Двести лет прошло с тех пор, как я  родился  от  моей
матери и от моего отца. Много видели за это время мои глаза.  Но  я...  не
помню, уже не помню всего. Все, что было мелко, то  забыто.  Но  важное...
оно держится в моей памяти и сейчас.
     Массагет склонил голову и подпер подбородок руками.
     - Вижу как сегодня...  воинов  персидского  царя  Дариавуша  Первого,
бредущих по нашей земле. Это было... сто девяносто лет назад. Я был  тогда
ребенком и еще не носил на  груди  родового  знака.  Персы  убивали  наших
отцов. Продавали в рабство матерей.  Разрушали  жилища.  Великое  бедствие
постигло страну массагетов. У нас не хватало воинской силы.  И  враги  уже
били в барабаны и пели песню победы...
     Но вот нашелся человек, который решил принести  себя  в  жертву  ради
спасения родного племени. То был  простой  пастух.  Его  звали  Ширак.  Он
перебежал к персам и выдал себя за их друга. Он завел врага в  пустыню,  и
войско Дариавуша пропало среди песчаных бугров. Ширака убили. Но  массагет
умер с легким сердцем. А почему? Потому, что он старался не ради себя.  Он
шел на гибель ради всех. Ширак погиб, зато его народ,  благодаря  мужеству
пастуха, живет по своим законам и сейчас.
     Ты слышишь, мой сын? Ради всех! А ты жил только для  себя.  Для  себя
хотел богатства. Для себя жаждал славы. Для себя искал  радостей.  Поэтому
тебе и страшно перед концом, - ведь  когда  ты  уйдешь  туда,  откуда  нет
возврата, и богатства, и слава,  и  любовь  твоя  развеются  как  дым.  Не
исчезает та слава, которую человек добыл, борясь не за свой  живот,  а  за
всех. Вот, прошло сто девяносто лет, а  слава  Ширака  не  померкла  среди
массагетов. И никогда не померкнет. А кто помнит имена кичливых  и  глупых
людей, считавших себя лучшими на земле? Так забудется и твое имя, если  не
отдашь жизнь свою за народ.
     - Я на стороне народа, - грустно сказал  Спантамано,  -  однако  душе
моей от этого не легче.
     - Ты на стороне народа? - Старец медленно покачал головой. - Послушай
голос твоего существа и скажи: что у тебя на стороне народа  -  разум  или
сердце?
     Спантамано поразился. Разум или сердце?  Ему  вспомнилась  Мараканда.
Войско распадается. Спантамано приходится выбирать между двумя Согдианами.
И он выбирает Согдиану простых людей. Почему? Он видел тогда: за народом -
сила. Значит, разум... разум заставил его сделать этот шаг?  А  сердце?  А
сердце не болело за народ, оно  болело  за  потомка  Сиавахша.  Спантамано
растерялся... и ничего не сказал.
     - Вот видишь? - усмехнулся Танаоксар, как бы читая в душе согдийца.
     Спантамано слушал Танаоксара затаив дыхание; иногда  оно  прерывалось
глубоким, судорожным вздохом, затем становилось тихим и послушным.
     - Танаоксар знает: тебе трудно, - продолжал  слепой.  -  Чем  владел,
того лишился. Во что  верил,  в  том  разуверился.  Чего  желал,  того  не
добился. Знатные  не  поддержали  тебя.  Простые  поддерживают,  но  плохо
владеют оружием. Жена собирается тебя покинуть.  Искендер  Зулькарнейн