ы отдавали - куда? В персидское  войско,  и  все  они  пропадали
вдалеке от своих лачуг, пропадали  ради  чужого  благополучия!  Из  каждых
десяти женщин половину мы отдавали персам, они служили забавой их лопоухим
старикам и никогда уже не возвращались домой, тогда как  наши  мужчины  не
могли жениться и умирали, не оставив на земле потомства... Наше семя стало
вырождаться. Из потомков Сиавахша остался всего один человек на  свете,  -
это я, Спантамано.
     Все говорят: Спантамано безбожник и бродяга, для которого  ничего  не
свято. И так оно и есть, разве я отрицаю? Немало  горя  видел  Спантамано,
немало всякой нужды перенес, чтобы корчить из себя человека, угодного царю
и богу. Персы на моих глазах - на моих глазах, будь я проклят! - убили  за
неповиновение моего отца... Я, потомок Сиавахша, мерз, одетый в  лохмотья,
в пустой хижине, а дети персидских старейшин дразнили меня  блеском  своих
нарядов. Я  голодал,  как  волчонок,  они  же...  разве  они  задумывались
когда-нибудь над тем, что будут есть завтра?
     Я был красивым и веселым юношей. Но разве мне предназначались  дочери
богатых старейшин? Нет, их  отдавали  персидским  молокососам,  у  которых
пояса распирало от золота - золота, отнятого у нас! В двадцать лет  я  был
мудр, как старец, но стадо тупых иранских юнцов, людей  жалкого,  скудного
ума, из которого ничего не выжмешь, сколько ни бейся, -  это  стадо  ослов
глядело на меня сверху вниз. Как же! Ведь они умели так красиво  говорить,
хотя в речах не было никакого смысла, а я, хотя и видел их всех  насквозь,
не мог связать два слова от смущения и унижения.
     Что же из того, что я стал видным  человеком  в  Согдиане?  Я  достиг
высокого места только благодаря собственной изворотливости. Да, я  добился
многого, я сделался приближенным сатрапа Бесса, женился на его сестре.  Но
разве это нужно потомку Сиавахша? Я хочу сам быть себе  владыкой.  Я  хочу
сам есть хлеб, выращенный на моих полях. Я хочу сам есть мясо моих овец.
     Я хочу сам править Согдианой, будь  я  проклят,  а  не  доверять  это
приятное дело какому-то Бессу! Всю жизнь я тайно ненавидел персов и  желал
конца их владычеству. Но у меня не хватило бы сил с ними расправиться. Это
сделал за меня другой - великий человек, властелин западных стран Искендер
Зулькарнейн. Иго персов свергнуто. Ты спросил меня, Вахшунварта, рад ли  я
поражению Дариавуша? Я визжу от счастья, ликую, проглоти меня дайв!
     И Спантамано, сверкая  ровными  зубами,  расхохотался  прямо  в  лицо
бактрийцу.  Вахшунварта,  пораженный  столь  откровенной   речью   потомка
Сиавахша, подавленно молчал. На смуглых губах Спантамано блуждала странная
улыбка. И Вахшунварта подумал, что этот молодой согдиец не остановится  ни
перед чем, чтобы добиться своего.
     - Я... э-э... хорошо понимаю тебя, - сказал, наконец, Вахшунварта.  -
Кто не рад краху Персидского царства? Тысячи  тысяч  людей  от  Египта  до
Согдианы разогнули спину. Десятки народов мечтали о свободе,  -  мечта  их
исполнилась. Но... - Вахшунварта вздохнул, - не  променяли  мы  петуха  на
ястреба, а?
     - Ты о чем? - спросил Спантамано, блаженно улыбаясь.
     - Я говорю об Искендере. Когда юнан  воевал  на  западе,  я  заклинал
Охрамазду о  победе  Зулькарнейна.  Когда  юнаны  сожгли  Фарс,  я  принес
благодарственную  молитву  богу  Михре.   Но...   Дариавуш   убит,   персы
разбежались, а Искендер все еще движется  на  восток.  Он  уже  в  Кабуре.
Одного нет - другой зачем? Может, он будет еще хуже? А не  получится  так:
если раньше из десяти твоих овец персы съедали только половину, то  теперь
юнаны съедят всех, да и тебя самого а придачу? Ты не думал об этом, а?
     Улыбка Спантамано погасла. Он опустил глаза и глухо ответил:
     - Нет.
     -  Зря.  Я  боюсь  Искендера.  Он  объявил:  "Иду  на  восток,  чтобы
освободить всю Азию от персов". Персов Зулькарнейн уже победил.  Зачем  же
он идет сюда?
     - Победил, да не всех! - горячо возразил Спантамано. - Ты  забыл  про
Бесса? Он собирает войско, хочет выступить против юнана. Вот зачем идет  к
нам  Искендер.  Истребит  остатки  персов  и  вернется  обратно.  Что  тут
страшного?
     - Не знаю, - пробормотал Вахшунварта. - Может быть и так. Но я...  не
верю Зулькарнейну. Кто знает, что у него на уме? Ты заглядывал в его душу?
Нет. Я тоже. Подумай - стал бы он губить своих людей  ради  нас?  Нет,  не
станет он из-за тебя и меня  своей  головой  рисковать.  Говорят  Искендер
лукав. Спаси Охрамазда от его рук.
     - Ты от страха голову  потерял,  -  криво  усмехнулся  Спантамано.  -
Вспомни-ка: при Дариавуше Первом и персы два  или  три  раза  нападали  на
Юнан, учиняли там неслыханный погром. Пока у персов сила, юнанам  спокойно
не спать. Чтобы и завтра, и послезавтра, вечно был мир,  юнаны  хотят  уже
сегодня с корнем вырвать раз и навсегда родословное древо Гахаманидов.  Не
потому ли Искендер вот уже пять лет гонит их  и  громит,  чтобы  до  конца
истребить их боевую силу? Пастух не спокоен за стадо,  пока  не  уничтожит
волчью стаю до последнего щенка, у которого еще даже зубы не прорезались.
     - Не знаю, - опять сказал Вахшунварта, с сомнением покачав головой. -
Может быть, ты и прав. Но я все-таки не верю Зулькарнейну. Я много  думал,
думал целый месяц, да. И решился... решился, пока  не  поздно,  бежать  их
Бактры.
     - Бежать? - Спантамано вскинул брови. - Куда?
     - На север. В Согдиану. Ороба, правитель Наутаки, мой друг. Он примет
меня.
     - А как же Бактриана? Как народ, который видит в тебе своего отца?
     - Народ? - Вахшунварта усмехнулся. - Сейчас он видит  своего  отца  в
Искендере. Зулькарнейна превозносят на всех перекрестках как освободителя.
Все ждут не дождутся, чтобы он скорей явился и выбил персов из Бактры. Что
мне народ? Пусть поступает, как  ему  хочется,  Окажется  прав  -  хорошо.
Ошибется - ему же будет плохо. Мне сейчас не до народа. Я хочу спасти себя
и своих родичей от юнанов, - все  другое  меня  не  касается.  Я  готов  к
отъезду. Мы выступаем через три дня. Если хочешь, поедем со мной.
     - А Бесс?
     - Бесс? Плюнь на него. Пусть он хоть утопится.
     - А если он с нами захочет?
     - Пусть едет. Но кормить его я не буду.
     - Та-а-ак... - Глаза Спантамано приняли сосредоточенное выражение. Он
забарабанил пальцами по  медному  подносу  и  стал  негромко  насвистывать
сквозь зубы. Потом резко встряхнул головой. - Хорошо! Уйдем на  север,  за
Окс [Окс - современная река Аму-Дарья].
     В Бактре, по донесениям лазутчиков, остался двухтысячный отряд  мидян
и персов, не  примкнувших  к  Бессу  и  решивших  защищаться.  Отдохнув  в
Драпсаке, македонец сделал внезапный налет  на  Бактру  и  взял  ее  после
недолгой осады. Жители города так ненавидели персов, что во время приступа
стали  избивать  их.  Народ  открыл  ворота  и  встретил  македонцев   как
освободителей. Чтобы еще больше склонить местных жителей на свою  сторону,
Александр приказал солдатам никого до времени не обижать.
     Бактра показалась Александру унылой и запустелой. Персы довели  город
до разорения. "Когда я наведу порядок на всей азиатской  земле,  -  сказал
Александр себе, - открою здесь хорошую торговлю, и город оживет".
     Солдатам было объявлено, что в Бактре они отдохнут, запасутся  хлебом
и направятся в Согдиану, чтобы разгромить Бесса.



                             ЗАРА, ДОЧЬ ОРОБЫ

                     В золото Зевс обратился, когда захотел он с Данаи
                     Девичий пояс совлечь, в медный проникнув чертог.
                     Миф этот нам говорит, что и медные стены, и цепи -
                     Все подчиняет себе золота мощная власть.
                     Золото все расслабляет ремни, всякий ключ бесполезным
                     Делает; золото гнет женщин с надменным челом
                     Так же, как душу Данаи согнуло. Кто деньги приносит,
                     Вовсе тому не нужна помощь Киприды в любви.
                                                  Силенциарий, "Эпиграммы"

     Напротив Тармиты [Тармита - ныне город Термез] беглецы  переправились
в больших лодках на  правый  берег  Окса  и  сожгли  суда,  чтобы  они  не
достались македонцам. Отсюда путь лежал по горам  и  пустыням  до  Наутаки
[ныне город Шахрисябз] - города, расположенного недалеко от Мараканды.
     Впереди ехали согдийцы и дахи Спантамано. Воины из Мараканды, Бахара,
Наутаки, Пенджикента и других  мест  Согдианы  распевали  песни  -  долгие
странствия по далеким, чужим краям закончились, кони согдийцев ступали  по
родной земле.
     Иным было состояние бактрийцев. Толпа многочисленных сородичей  жреца
Вахшунварты, его вооруженных слуг, жен и детей, среди  которых  выделялась
редкой красотой четырнадцатилетняя  Рохшанек,  а  также  семейства  других
бактрийских жрецов и старейшин, бежавших вместе с Вахшунвартой,  тосковали
о покинутой Бактриане и тревожно  глядели  вперед,  невесело  размышляя  о
будущем. Оно не сулило им ничего хорошего.
     Персы же, замыкавшие это скорбное шествие, были трижды мрачней унылых
бактрийцев,  и  угрюмей  всех  казался  их  предводитель  Бесс.  Он  долго
отговаривал Вахшунварту и Спантамано от бегства в Наутаку, но они  его  не
послушались. Без них же Бесс  не  решился  остаться  в  Бактре,  боясь  не
столько Александра, сколько мести туземцев. И вот он ехал сейчас во  главе
своего отряда, проклиная судьбу, которая так немилостиво с  ним  обошлась.
Все меньше и меньше друзей оставалось  у  Бесса,  все  больше  становилось
врагов. Самым опасным из них был Спантамано. После ухода из Бактры  в  нем
произошла разительная перемена. Согдиец держит себя  не  так,  как  держал
прежде, и это не укрылось от глаз Бесса. Раньше потомок Сиавахша с утра до
ночи орал во все горло песню о разбитом горшке, хохотал на каждом  шагу  и
не упускал случая позубоскалить. Сейчас он вопреки своему обычаю, не  пел,
не смеялся и не разговаривал. Все эти  дни  он  озабоченно  посвистывал  и
сосредоточенно думал.  О  чем?  Этого  не  знал  никто  в  целом  мире.  А
неизвестность настораживала, пугала Бесса.
     - Посмотрим.
     - Там видно будет.
     - Время покажет.
     Так отвечал Спантамано, когда его спрашивали, что  он  станет  делать
после приезда в Наутаку.
     Вместе со Спантамано ехал в Наутаку и бледный перс Датафарн. Странный
это был человек - все время хмурился, никому не задавал  вопросов,  никому
не отвечал, всех сторонился, и только  Спантамано  улыбался  иногда  своей
обычной грустной улыбкой.
     - Ты почему такой? - спросил его Спантамано.
     - Какой?
     - Ну... вот, смотри: солнце кругом, птицы летают, ящерицы бегают, все
радуются, а ты угрюмый. Почему?
     - Что - солнце?  -  печально  ответил  Датафарн.  -  Солнце  всходит,
заходит, а мир... мир остается злым и темным, как всегда.
     - Как ты сказал? - удивился Спантамано. - Мир - всегда злой и темный?
     - Конечно! Разве горе и мука, которым не видно  конца,  разве  кровь,
что  каждый  час  льется  на  земле,   разве   землетрясения,   извержения
огнедышащих гор, ураганы, град, потоп, война, пожары, мор  -  все  это  не
говорит, что миром правит зло?
     - Хм... - Спантамано растерянно поглядел на Датафарна. - Я не думал о
таких вещах. Но... кажется мне: ты не прав. Только ли зло на земле? А сила
добра? Какой же ты приверженец Заратуштры, если не чтишь  Охрамазду,  бога
добра и света?
     - Добро? - Датафарн усмехнулся. - О люди! Вы видите в  словах  только
оболочку, но не добираетесь до их внутреннего  смысла.  Что  такое  добро?
Чистого добра не бывает. Все зависит  от  того,  кто  совершает  действие.
Понимаешь?
     - Нет, - откровенно признался Спантамано.
     - Ну вот, если тигр нападет на буйвола, он совершит - что? Добро  для
себя - ведь коли он не съест буйвола, то умрет с голоду. Верно?
     - Ну.
     - И если буйвол распорет тигру брюхо, то он  тоже  совершит  добро  -
добро для себя. Так?
     - Так.
     - Значит, добра самого по себе нет. Корень всего на  земле  -  голод.
Каждое существо хочет есть. Чтобы не умереть с  голоду,  оно  ест  других.
Чтобы оправдать свой поступок, оно объявляет жертву носителем зла, а  себя
- носителем добра. Добро - это просто красивое слово,  которым  прикрывают
зло. Суть жизни в том, чтобы есть друг друга.
     - Ты говоришь о тиграх и буйволах. А у людей как?
     - У людей еще хуже! Верней, о людях я и говорю. Зверь - тот  хоть  не
болтает. Ест - и все. А человек - каких только пышных слов не выдумает он,
прежде чем слопать себе подобного.  "Добро",  "истина",  "справедливость",
"благо" - о себе и "вероотступник", "возмутитель спокойствия" - о  жертве,
- все это говорится только для того, чтобы помех скушать  жертву.  Вспомни
уроки прошлого. Финикийцев ели египтяне, египтян ели ассирийцы, ассирийцев
ели мидяне, мидян ели персы, теперь  юнаны  едят  персов.  Бесс  проглотил
Дариавуша, ты пожрешь Бесса. Разве не так?  Земледелец  грабит  кочевника,
кочевник грабит земледельца.  Богатый  обдирает  бедного,  бедный  убивает
богатого.  Муж  угнетает  жену,  жена  доводит  мужа   до   безумия.   Все
человечество  охвачено  звериной  алчностью.  Каждый  стремится   втоптать
другого в грязь, чтобы возвысится самому. Так было, есть и  будет  до  тех
пор, пока человечество совсем не лишится разума и не истребит  само  себя.
Вот почему я презираю людей. Понимаешь?
     - Ни дайва не понимаю? -  зло  сказал  Спантамано.  Он  и  впрямь  не
понимал темных речей иранца, но смутно чувствовал: в них  что-то  не  так.
Душа молодого согдийца бессознательно сопротивлялась грубому и бесстыдному
смыслу откровений Датафарна.
     "Удивительный народ эти персы, - подумал он с досадой. - Прославились
на весь мир силой, мудростью, умелостью рук, а теперь что  из  них  стало?
Вот до чего довели вас Гахаманиды", - мысленно обратился он к собеседнику.
     - Не понимаешь? - холодно сказал Датафарн. -  Откуда  тебе  понять  -
ведь жизнь еще не обломала твои бодливые рога.
     - Твои обломала уже?
     - И как еще!  Знаешь  ли  ты,  что  десять  лет  назад  я  потерял  в
междоусобице свои владения, дом и всех родичей? Я одинок и гоним, как  дух
степей.
     - А! - Спантамано оживился. - Вот откуда у тебя печаль. Так почему же
ты не мстишь?
     - Месть... - Датафарн вздохнул. - Отомщу одному, другому, а  зло  как
было, так и останется в мире.
     - Наплюй ты на зло, ради Охрамазды!  Отомсти,  и  тебе  сразу  станет
легче.
     - Легче? Разве станет легче от мелочей, если  я  вижу  несовершенство
самого мира?
     - Слушай, так жить нельзя! - возмутился Спантамано. - Что дальше?
     - Дальше? - Перс скривил губы. - Вот залезу  в  какую-нибудь  дыру  и
подохну.
     "Конченный человек", - подумал Спантамано и,  вытянув  руку,  стиснул
пальцы в небольшой, но крепкий кулак:
     - Ну, я не такой. Раз уж я родился, то возьму от мира  все,  что  мне
положено взять по праву живого человека!
     Датафарн вдруг побледнел еще  больше,  закашлялся;  изо  рта  у  него
хлынула кровь. Спантамано отшатнулся от  него  с  брезгливостью  здорового
человека, но тут же устыдился, поддержал иранца под руку и крикнул слуг.
     Те бережно сняли Датафарна с  коня  и  положили  в  колесницу.  После
небольшой остановки, когда перс отдышался, отряд снова тронулся в путь.
     - Ты не любишь персов, - прошептал Датафарн. -  Зачем  ты  заботишься
обо мне?
     - Я не люблю тех персов, которые  норовят  меня  съесть,  -  невесело
усмехнулся Спантамано. - А тех, кто хочет со мной мира, - тех люблю.
     Речи перса не оставили заметного следа в  разуме  согдийца,  но  зато
заронили тревогу в его сердце. Чтобы уйти  от  недобрых  предчувствий,  он
яростно  погонял  коня.  Дорога,  по  которой  продвигался   отряд,   была
однообразной - те  же  нагромождения  красных  и  черных  скал,  глинистые
бесплодные предгорья, равнины, покрытые чахлой солянкой,  что  встречались
Спантамано и в Сирийской пустыне, и к востоку от Тигра, и в стране персов,
и возле Парфянских гор. Люди жаждали отдыха в тени  платанов,  у  широкого
бассейна, полного  чистой  холодной  воды.  Поэтому,  когда  на  горизонте
возникли  синей  извилистой  полосой  сады  Наутаки,   беглецы   вздохнули
облегченно и радостно.
     Округ Наутака ["Новое поселение"] был небольшим, но чудесным  уголком
в этой стране  выжженных  солнцем  диких  полей.  По  обе  стороны  дороги
тянулись ряды приземистых,  но  богатых  темной,  густой,  сочной  листвой
шелковиц. Между ними там и сям выступали кроны серебристых лохов.  Журчала
в каналах мутная, бегущая с гор вода.  На  пашне  работали  люди  в  белых
одеждах.
     Сама  Наутака  стояла  на   огромном   холме.   Над   величественными
глинобитными стенами, из которых торчали ряды полусгнивших  балок,  летали
стаи голубей. Внизу, на площади перед воротами, шумел базар.
     Ороба, о котором Спантамано много слышал, оказался человеком себе  на
уме. Перед гостями предстал длинный, сухой и кривой, точно ствол абрикоса,
козлобородый старик в тяжелой,  расшитой  золотом  одежде.  Его  худощавое
смуглое лицо показалось бы даже красивым, если бы он не задирал так высоко
свой нос, не кривил так спесиво губы, не выставлял так далеко  подбородок.
Чванства у Оробы было хоть отбавляй. Он держался  так,  словно  владел  не
малым округом, а, по крайней мере,  половиной  белого  света.  Всем  своим
видом он выражал не подобающее среднему вельможе блистательное величие,  и
только иногда, когда взгляд его  глубоких  карих  глаз  падал  на  золотые
предметы и вообще на  что-либо  дорогое,  лицо  Оробы  на  миг  утрачивало
горделивость  и  становилось  хитрым,  как  у  жадных  и  ловких   проныр,
торговавших на рынке перед воротами его родового укрепления.
     Бесс не являлся уже могущественным сатрапом, как прежде,  однако  все
еще считался первым человеком Согдианы. Поэтому Ороба низко поклонился ему
и поцеловал край его одежды, тогда как раньше пал бы перед ахеменидом ниц.
Вахшунварта, хотя и не корчил  из  себя  невесть  кого,  был  познатней  и
побогаче Оробы. Но сейчас не Ороба нуждался  в  Вахшунварте,  а  наоборот.
Поэтому наутакец ограничился тем, что лишь свысока кивнул  бактрийцу.  При
виде  Спантамано  его  лицо  выразило  недоумение.  Он  брезгливо  оглядел
потертые шкуры, в которые облачился потомок Сиавахша, и грубо спросил:
     - Ты кто т-такой?
     Он был заикой. Бесс метнул на Спантамано быстрый косой взгляд.  Он  и
обрадовался тому, что Ороба унизил  его  врага,  и  встревожился:  потомок
Сиавахша никому не прощал обид и однажды на пиру запустил кубок  в  голову
самого Дария. Неожиданная ссора могла внести раскол в среду  согдийцев,  а
Бесс нуждался в них сейчас. Но Спантамано, к удивлению  сатрапа,  даже  не
поморщился.
     - Я бедный человек по имени Спантамано, - ответил он Оробе  смиренно.
В глазах его блеснула и погасла искорка. И Бесс вспомнил кота, играющего с
мышью. Ороба, услышав имя потомка Сиавахша, на миг смешался. Но сообразив,
что бояться нечего, он проворчал:
     - Так это т-твои люди  отбивают  с-скот  у  моих  пастухов,  С-святой
Смысл?
     Пенджикент и Наутака, владения  Спантамано  и  Оробы,  находились  по
соседству. Их разделяли горы, через  которые  изголодавшиеся  пенджикентцы
нередко ходили в набеги на юг.
     - Случается, - ответил Спантамано спокойно.
     Ороба не нашелся, что сказать, и отвернулся.
     Предводители отрядов, прибывших из Бактры, вместе  с  телохранителями
расположились в городе. Воинов поселили за стеной у рынка. На  этом  Ороба
свое гостеприимство исчерпал. Бактрийцам и персам надлежало самим добывать
пропитание. Собственно, на тех пять тысяч человек, которые привели Бесс  и
Вахшунварта, не хватило бы хлеба и у самого щедрого богача. Вахшунварта  и
другие знатные бактрийцы не испытывали нужду, ибо привезли много  зерна  и
пригнали  много  скота.  Хуже  было  положение  Спантамано.  Ему