потока  грязи,
единственным спасением от которого  было,  по-видимому,  бегство;  здесь все
началось с  вулканического пепла, который можно было легко стряхнуть. Однако
вскоре стали падать лапилли, потом  -  куски пемзы, по нескольку килограммов
каждый. Вся опасность  становилась ясной  лишь постепенно. И  когда  наконец
люди  поняли, что им угрожает, было уже слишком  поздно. На город опустились
серные пары;  они заползали во все  щели, проникали  под повязки  и  платки,
которыми люди  прикрывали лица, - дышать становилось все  труднее... Пытаясь
вырваться на  волю,  глотнуть свежего воздуха, горожане выбегали  на улицу -
здесь они попадали под град  лапилли и  в ужасе возвращались назад,  но едва
переступали  порог дома, как  на них  обваливался потолок,  погребая  их под
своими  обломками. Некоторым удавалось отсрочить свою гибель: они забивались
под лестничные  клетки  и  в  галереи,  проводя там  в  предсмертном  страхе
последние полчаса своей жизни. Потом и туда проникали серные пары.
     Сорок  восемь  часов  спустя вновь засияло  солнце,  однако и Помпеи  и
Геркуланум к тому времени уже перестали существовать. В радиусе восемнадцати
километров все было разрушено, поля покрылись лавой  и пеплом. Пепел занесло
даже в  Сирию и Египет. Теперь над  Везувием был виден  только  тонкий столб
дыма и снова голубело небо.
     Прошло почти семнадцать столетий.
     Люди другой культуры, других обычаев, но связанные с теми, кто оказался
жертвами катастрофы, кровными узами  родства всего человечества,  взялись за
заступы  и  откопали  то,  что  так долго  покоилось под землей.  Это  можно
сравнить только с чудом воскрешения.
     Ушедшему с головой в свою науку и поэтому свободному от всякого пиетета
исследователю подобная катастрофа может представиться удивительной "удачей".
"Я   затрудняюсь  назвать   какое-либо   явление,   которое  было  бы  более
интересным..." - простодушно говорит  Гете  о гибели Помпеи. И в самом деле,
что может лучше,  чем  пепел,  сохранить, нет, законсервировать - это  будет
точнее  - для последующих поколений исследователей целый город  в  том виде,
каким он был в своих трудовых буднях? Город умер не  обычной смертью - он не
успел  отцвести  и увять. Словно по мановению волшебной палочки, застыл он в
расцвете  своих сил,  и законы времени, законы жизни и смерти  утратили свою
власть над ним.
     До того как начались раскопки, был известен только сам факт гибели двух
городов  во  время  извержения Везувия. Теперь это трагическое  происшествие
постепенно  вырисовывалось  все яснее  и сообщения о нем античных  писателей
облекались  в  плоть  и кровь. Все более  зримым становился ужасающий размах
этой  катастрофы  и ее внезапность: будничная жизнь была прервана  настолько
стремительно, что поросята остались в духовках, а хлеб в печах.
     Какую историю могли, например, поведать останки двух скелетов, на ногах
которых еще  сохранились рабские цепи? Что  пережили эти люди -  закованные,
беспомощные,  в  те  часы,  когда  кругом все гибло? Какие муки  должна была
испытать эта  собака,  прежде  чем околела? Ее нашли под потолком  одной  из
комнат: прикованная цепью, она поднималась  вместе с растущим слоем лапилли,
проникавших в  комнату  сквозь  окна  и двери, до тех пор,  пока  наконец не
наткнулась на непреодолимую преграду  - потолок, тявкнула в последний раз  и
задохнулась.
     Под ударами заступа открывались картины гибели семей, ужасающие людские
драмы;  последнюю  главу  известного романа Бульвер-Литтона  "Последние  дни
Помпеи" отнюдь нельзя  назвать неправдоподобной.  Некоторых  матерей нашли с
детьми на  руках;  пытаясь спасти детей, они  укрывали  их  последним куском
ткани, но так и погибли вместе. Некоторые мужчины и  женщины успели схватить
свои сокровища и  добежать до ворот, однако здесь их настиг град  лапилли, и
они  погибли,  зажав в  руках свои драгоценности  и  деньги.  "Cave Canem" -
"Остерегайся  собаки" гласит надпись из  мозаики перед дверью  того дома,  в
котором  Бульвер  поселил своего Главка.  На  пороге этого  дома погибли две
девушки:  они медлили с бегством, пытаясь собрать свои  вещи, а потом бежать
было  уже поздно.  У Геркулесовых ворот  тела  погибших лежали  чуть  ли  не
вповалку;  груз  домашнего скарба,  который они  тащили,  оказался  для  них
непосильным. В одной  из комнат  были  найдены  скелеты  женщины  и  собаки.
Внимательное   исследование  позволило   восстановить  разыгравшуюся   здесь
трагедию. В самом деле, почему скелет собаки сохранился полностью, а останки
женщины были раскиданы по всей комнате? Кто мог их раскидать? Может быть, их
растащила  собака, в которой под влиянием  голода проснулась волчья природа?
Возможно,  она отсрочила  день своей гибели, напав на  собственную хозяйку и
разодрав  ее на  куски.  Неподалеку, в  другом  доме,  события  рокового дня
прервали  поминки. Участники тризны  возлежали  вокруг стола; так  их  нашли
семнадцать столетий спустя - они оказались участниками собственных похорон.
     В  одном месте  смерть настигла  семерых  детей,  игравших,  ничего  не
подозревая, в комнате. В другом  -  тридцать четырех человек и с  ними козу,
которая,  очевидно, пыталась,  отчаянно  звеня  своим  колокольчиком,  найти
спасение  в мнимой  прочности людского  жилища.  Тому,  кто слишком медлил с
бегством,  не  могли помочь ни  мужество, ни осмотрительность,  ни сила. Был
найден скелет человека поистине  геркулесовского сложения; он также оказался
не в силах защитить жену  и четырнадцатилетнюю дочь,  которые бежали впереди
него: все трое так и  остались лежать на  дороге. Правда, в последнем усилии
мужчина,  очевидно,  сделал еще  одну  попытку  подняться, но,  одурманенный
ядовитыми парами,  медленно опустился  на землю,  перевернулся  на  спину  и
застыл. Засыпавший  его пепел как бы снял слепок с его тела; ученые залили в
эту форму гипс и получили скульптурное изображение погибшего помпеянина.
     Можно себе представить, какой шум, какой грохот раздавался в засыпанном
доме,  когда оставленный  в  нем  или  отставший  от  других  человек  вдруг
обнаруживал, что через окна и двери выйти уже нельзя;  он пытался  прорубить
топором  проход в стене; не  найдя  здесь пути к  спасению, он принимался за
вторую стену, когда же и из этой  стены ему навстречу устремлялся поток, он,
обессилев, опускался на пол.
     Дома, храм Изиды, амфитеатр - все  сохранилось в неприкосновенном виде.
В канцеляриях  лежали восковые  таблички, в библиотеках - свитки папируса, в
мастерских - инструменты, в банях - стригалы (скребки). На столах в тавернах
еще  стояла   посуда   и  лежали  деньги,  брошенные  в   спешке  последними
посетителями.  На  стенах  харчевен  сохранились  любовные  стишки;  фрески,
которые  были, по  словам Венути,  "прекраснее  творений  Рафаэля", украшали
стены вилл.
     Перед  этим богатством открытий  очутился  теперь  образованный человек
XVIII столетия; как человек, родившийся после Ренессанса, он был подготовлен
к восприятию всех красот античности,  но  как сын  того века,  в который уже
угадывалась  грядущая  сила  точных  наук,   он   предпочитал   эстетической
созерцательности изучение фактов.
     Объединить  оба  эти воззрения  мог только  человек, знающий  и любящий
античное  искусство и в то же время владеющий методами научного исследования
и научной критики. Когда  в Помпеях раздались первые удары заступа, человек,
для  которого эта  задача станет делом  жизни, проживал  вблизи  Дрездена  и
занимал пост графского библиотекаря. Ему было тридцать лет, и он не совершил
еще  ничего  значительного.  Двадцать  один  год  спустя не  кто  иной,  как
Готтхольд  Эфраим  Лессинг,  получив  известие  о  его  смерти,  писал:  "За
последнее  время это  уже  второй  писатель, которому  я  охотно подарил  бы
несколько лет моей жизни".


     Глава 2
     ВИНКЕЛЬМАН, ИЛИ РОЖДЕНИЕ ОДНОЙ НАУКИ
     Анжелика Кауфман написала в 1764 году  в Риме портрет своего учителя  -
Винкельмана. Он сидит перед открытой книгой с пером  в руке. У него огромные
темные  глаза  и  лоб мыслителя,  большой  нос,  придающий  ему  сходство  с
Бурбонами, мягкие, округлые  очертания рта и подбородка. Он похож скорее  на
художника или артиста, чем на ученого. "Природа дала ему все, что необходимо
мужчине, и все, что может его украсить", - сказал Гете.
     Он родился в 1717 году в Стендале в семье бедного башмачника. В детстве
он излазил все окрестные курганы, и с его легкой руки поисками древних могил
занялись все местные мальчишки.  В  1743 году он  стал  помощником директора
школы  в  Зеегаузене. "С величайшей  тщательностью  выполнял  я  обязанности
учителя  и  заставлял   ребятишек,   головы  которых  были  покрыты  паршой,
затверживать  азбуку,  сам же я в то время всей  душой стремился к  познанию
красоты  и   восхищался  гомеровскими  метафорами".  В  1748  году  он  стал
библиотекарем у графа фон Бюнау и  поселился близ Дрездена. Пруссию Фридриха
II он покинул  без  всякого сожаления: он имел возможность  убедиться в том,
что это "деспотическая страна". Вспоминал он о ней с содроганием: "Во всяком
случае,  я чувствовал рабство больше, чем  другие". Перемена местожительства
определила  его  дальнейшую  судьбу: он попал в  круг выдающихся художников.
Сыграло  роль  и  то, что  в Дрездене находилась самая  большая  в  Германии
коллекция древностей; это заставило его изменить  свои прежние планы (он был
одержим  идеей отправиться  в  Египет). Первые же его работы,  появившиеся в
печати,  получили отклик  во  всей Европе.  Духовно  независимый, отнюдь  не
догматик в своих религиозных воззрениях, он переходит в католичество,  чтобы
получить  работу  в Италии - для  него  Рим  стоил мессы.  В  1758  году  он
становится библиотекарем и  хранителем коллекций кардинала Аль-бани,  в 1763
году  -  верховным хранителем  всех  древностей  Рима  и  его  окрестностей,
посещает Помпеи и Геркуланум.
     В 1768 году Винкельман был убит.
     Три произведения  Винкельмана положили основание научному  исследованию
истории древности: "Донесения  о раскопках в Геркулануме" ("Sendschreiben"),
его основной труд "История  искусства древности" ("Geschichte der  Kunst des
Altertums")  и  "Неизвестные   античные   памятники"   ("Monumenti   antichi
inediti").
     Мы уже говорили о том, что раскопки в Помпеях и  Геркулануме пелись без
всякого   плана,  но  еще  большим  злом,  чем  отсутствие  плана,  была  та
таинственность, которой  эти  раскопки  окружались  по  приказу  эгоистичных
властителей. Всем посторонним - будь  то путешественники или ученые, то есть
всем людям, которые могли бы поведать о  раскопках миру, - доступ  к ним был
запрещен, и  лишь некий  книжный червь, по имени Баярди,  получил  от короля
разрешение составить первый каталог находок. Он  начал с предисловия, не дав
себе труда даже осмотреть раскопки. Он  писал, писал и, так и не приступив к
основному труду,  заполнил к 1752  году своими писаниями пять  пухлых  томов
общим  счетом  в 2677 страниц! Завистливый и  злобный,  он  сумел  к тому же
добиться распоряжения министра о запрещении публикации сообщения двух других
авторов, которые,  вместо того чтобы  заниматься предисловиями,  взяли,  что
называется, быка за рога и сразу перешли к делу.
     Если  же  какому-либо  исследователю  и  удавалось  получить  доступ  к
находкам  и  ознакомиться  с  ними,  то  полная неразработанность  вопроса и
отсутствие основополагающих  данных  вели  к  столь  же  далеким  от  истины
теориям, как, например, теория Марторелли: ссылаясь на то, что при раскопках
была  найдена  чернильница,  Марторелли доказывал  на  652 страницах  своего
двухтомного труда, что  в древности были распространены не  книги-свитки,  а
обычные  в  нашем  понимании  книги,  хотя  свитки  папируса  из  библиотеки
Филодемоса лежали  перед  его глазами.  Только в 1757  году наконец появился
первый фолиант о  древностях, изданный  Валеттой. Средства для издания  - 12
тысяч дукатов - были предоставлены королем.
     И  вот  в  эту  затхлую атмосферу  зависти, интриг,  учености  пудреных
париков   попал  Винкельман.  Преодолевая  неслыханные  трудности  -  в  нем
заподозрили   шпиона,  -  Винкельман  все  же  добился  разрешения  посетить
королевский  музей,  однако  ему  было   строжайше  запрещено   зарисовывать
находящиеся  там скульптуры и статуи. Винкельман был разозлен этим  запретом
и,  как  оказалось,  не  был  в  своем  озлоблении  одинок.  В  августинском
монастыре, где Винкельман остановился,  он  познакомился  с патером  Пьяджи,
которого застал за весьма странным занятием.
     В  свое время, когда  была найдена библиотека  Виллы  деи  Папири, всех
привела  в  восхищение  ее  богатая коллекция старинных рукописей. Но стоило
взять в руки тот или  иной папирус, чтобы рассмотреть или прочитать его, как
он тут же превращался в пыль.
     Спасти папирусы пробовали  самыми разными способами.  Все  попытки были
тщетны. Но вот  однажды  невесть  откуда  появился патер  с  "почти такой же
рамкой,  какой пользуются для завивки  волос при  изготовлении  париков"; он
утверждал, что с помощью этого приспособления ему удастся развернуть свитки,
не  повредив их.  Ему предоставили свободу действий. К тому  времени,  когда
Винкельман очутился в  келье  патера, тот уже несколько  лет занимался своей
работой.  Его  успехам  в  развертывании  папирусов  сопутствовал его  явный
неуспех у  короля и Алькубиерре, которые ничего  не смыслили в этой работе и
не понимали всей ее сложности. Все  время,  пока  Винкельман сидел у  него в
келье, озлобленный  монах честил  всех  и  вся. С величайшей  осторожностью,
словно  перебирая  пух,  он  буквально  по  миллиметру прокручивал на  своей
машинке  обуглившийся  папирус,  браня  при  этом короля  за  равнодушие,  а
чиновников  и рабочих  за  их  неспособность  к работе.  Гордясь  одержанной
победой,  он  показывал  Винкельману  очередную  спасенную  им  страницу  из
трактата  Филодемоса  о музыке, но вдруг снова вспоминал  о  нетерпеливых  и
завистливых невеждах и опять принимался браниться.
     Винкельман слушал речи патера с большим сочувствием: ведь и ему все еще
было  запрещено   посещать   раскопки;  как  и   прежде,  он   вынужден  был
довольствоваться  посещениями музея, как и  прежде, ему запрещалось  снимать
копии. Благодаря  тому, что  он  подкупил  смотрителей,  ему удалось увидеть
некоторые находки, но через некоторое время к ним добавились новые,  имеющие
немаловажное значение  для  общей  оценки античной  культуры.  Эти фрески  и
скульптуры  были несколько  необычны по  своему содержанию.  Король, человек
чрезвычайно  ограниченный,  был шокирован,  когда  ему  показали  скульптуру
сатира,  сжимающего  в  страстных  объятиях  козу.  Он  приказал  немедленно
отправить  все подобного рода скульптуры в Рим  и держать их там под замком.
Так Винкельману и не удалось увидеть эти произведения.
     И все-таки,  несмотря  на  все  трудности,  он  в 1762 году опубликовал
первое донесение об открытиях в  Геркулануме. Двумя  годами позже  он  вновь
посетил город и музей и опубликовал второе донесение. В обоих донесениях  он
ссылался на  сведения, почерпнутые им из  рассказов  патера; и  то  и другое
содержало резкую критику.  Когда второе  его  донесение дошло во французском
переводе до неаполитанского двора, там поднялась целая буря возмущения: этот
немец, которому  была оказана редкая милость -  ведь ему позволили осмотреть
музей, - отплатил за нее такой монетой! Разумеется, нападки Винкельмана были
справедливы, а его гнев - не беспричинным. Впрочем, для нас это уже не имеет
никакого значения. Основная ценность донесений заключалась в том, что  в них
впервые ясно и по-деловому были описаны начатые у подножия Везувия раскопки.
     В это же время появился и другой, по существу главный, труд Винкельмана
-  "История  искусства  древности".  В  нем  он  выступил  как классификатор
античных  памятников, число которых  непрерывно  росло. Не  имея перед собой
никакого образца для подражания, как он сам об этом с  гордостью говорил, он
изложил  впервые  историю  развития  античного  искусства.  Он  создал  свою
систему, опираясь на скудные и отрывочные сведения, почерпнутые им из трудов
древних авторов, и с величайшей проницательностью истолковав все имевшиеся в
его распоряжении новые данные; блестящее изложение,  образные и яркие выводы
произвели необыкновенное впечатление на весь образованный мир, всех охватило
то горячее сочувствие античным идеалам и увлечение ими, которое породило век
классицизма.
     Эта  книга  оказала  решающее  влияние  на   развитие  археологии;  она
побуждала  заняться  поисками  прекрасного,  где  бы  оно  ни  таилось,  она
указывала  путь, давала  ключ  к  открытию  древних  цивилизаций  с  помощью
изучения памятников их  культуры;  она пробуждала надежду  найти  с  помощью
заступа  еще что-либо, столь  же неизвестное, удивительное и прекрасное, как
погребенные под землей Помпеи.
     Но  только в своем труде "Неизвестные  античные памятники",  вышедшем в
1767 году, Винкельман  дал  в руки  юной археологии в полном смысле  научное
оружие. Винкельман,  который не имел перед собой образца для подражания, сам
стал таким образцом. Изучив  для определения  и интерпретации памятников всю
греческую  мифологию  и сумев использовать  в своих  обобщениях  даже  самые
мелкие   подробности,   он   освободил   ранее   существовавший   метод   от
филологических  пут и  от  опеки  древних  историков,  свидетельства которых
возводились до сих пор в канон.
     Многие  утверждения Винкельмана  были неверными,  многие его  выводы  -
слишком поспешными. Созданная им картина древности страдала  идеализацией: в
Элладе   жили   не  только  "люди,   равные  богам".  Его  знание  греческих
произведений   искусства,   несмотря  на  обилие   материала,   было  весьма
ограниченным. Он увидел лишь  копии, сделанные в римскую эпоху  и отбеленные
миллионами капель воды и миллиардами песчинок. Между тем мир древности вовсе
не был  столь строг  и столь белоснежен. Он был пестрым, настолько  пестрым,
что,  несмотря  на все  тому  подтверждения,  нам  сегодня трудно  это  себе
представить.  Подлинная греческая  пластика  и  скульптура были многоцветны.
Так,  мраморная статуя женщины  из Афинского акрополя  окрашена  в  красный,
зеленый,  голубой  и желтый  цвета.  Нередко  находили  статуи не  только  с
красными  губами, но и  со  сделанными  из  драгоценных  камней  сверкающими
глазами  и даже с искусственными  ресницами,  - что особенно  непривычно для
нас.
     Непреходящей заслугой Винкельмана является то, что он установил порядок
там,  где  до него был  только хаос,  привнес  знание  туда,  где до тех пор
господствовали лишь догадки и легенды. Еще большей его заслугой является все
то,  что  он  сделал  своим открытием античного  мира для немецкой  классики
Шиллера и Гете; кроме того, Винкельман дал  будущим исследователям оружие, с
помощью которого они сумели впоследствии  вырвать из тьмы времен другие, еще
более древние цивилизации.
     В  1768  году,  возвращаясь  в Италию из поездки на родину,  Винкельман
познакомился в одной из  гостиниц Триеста с неким итальянцем, не подозревая,
что перед ним неоднократно привлекавшийся  к суду  преступник. Мы можем лишь
гадать, почему Винкельман искал общества  этого экс-кока и даже ел  вместе с
ним в своей комнате. Винкельман был заметным клиентом в отеле. Он был богато
одет,  его манеры  обличали в нем  светского человека, при случае можно было
увидеть, что  у него есть и золотые  монеты -  память  об аудиенции  у Марии
Терезии.  Итальянец,  откликавшийся на  мало подходившее ему  имя Арканджело
("Арканджело" значит по-итальянски "архангел"), запасся веревкой и ножом.
     Вечером 8 июня 1768 года ученый решил написать еще пару страниц и, сняв
верхнюю одежду, присел к  письменному  столу.  В этот момент в комна