авлялся им единым фантастическим  существом. От этого суеверия  ацтеки
не  освободились даже  тогда,  когда отбили  у  испанцев  одного  из  коней,
разрубили по приказанию своего предводителя его тушу на куски и разослали их
по всем городам страны.
     Неотвратимо  приближался день  захвата столицы - 8 ноября 1519 года. До
какого-то  времени  это  была  только  оккупация,   но  находка  сокровищ  в
мексиканской столице, о  которых  Кортес  мечтал еще в  девятнадцать лет,  а
также  несколько  поспешное  водружение креста на  храмах  ацтекских божеств
привели к целому ряду осложнений, едва не лишивших Кортеса и его солдат всех
плодов их завоевания.
     10  ноября 1519 года,  на третий день  после того, как  испанцы вошли в
столицу ацтеков, Кортес обратился к Монтесуме с просьбой разрешить построить
часовню в одном из отведенных ему и его  людям дворцов. Монтесума немедленно
согласился, более того, он прислал на помощь Кортесу своих мастеров.
     Между тем испанцы, осмотревшись в отведенном им  помещении, заметили на
одной из старых стенок следы свежей штукатурки и с уверенностью, которую они
обрели в результате бесчисленных реквизиций, предположили, что здесь скрыта,
очевидно, недавно замурованная дверь.  Их не смущает, что пока еще они здесь
находятся  на  положении гостей,  - не  задумываясь, они взламывают  дверь и
зовут Кортеса.
     Взглянув  в пролом, Кортес  вынужден  на мгновение закрыть глаза: перед
ним  оказалась большая  кладовая,  вся заставленная изделиями  из  золота  и
драгоценностями.  Грудами  лежали   здесь  богатейшие   великолепные  ткани,
украшения,  драгоценная утварь, чудесные  произведения ювелирного искусства,
золотые и серебряные изделия, золотые и  серебряные  слитки.  Берналь  Диас,
оставивший нам описание похода  Кортеса, заглянул через его плечо. "Я был, -
писал он впоследствии, - еще совсем молодым человеком, и мне показалось, что
здесь собраны все богатства мира".
     Испанцы  оказались   перед   сокровищами   Монтесумы,   точнее  говоря,
сокровищами его отца, приумноженными стараниями сына.
     Кортес  сделал  самое  умное  из  всего,  что мог сделать:  он приказал
немедленно заделать дверь. Он не строил иллюзий  насчет своего положения, он
знал, что  находится на краю  вулкана,  извержение которого  может  начаться
каждую минуту.
     При мысли о том, какие  шансы на успех имела ничтожная кучка испанцев в
этом гигантском городе, где, по примерным подсчетам,  было  не менее 65  000
домов,  поражаешься   наглости  этих  людей.  В  самом  деле,  на   что  они
рассчитывали? Как должна была развиваться далее  эта авантюра? Наконец, была
ли  у  них  реальная возможность  вывезти эти сокровища из  города на глазах
повелителя ацтеков и его многочисленных войск? Неужели конкистадоры были так
ослеплены,  что  всерьез  рассчитывали  захватить  в  этой  стране  власть и
поработить  ее экономически,  так же как они это  сделали  на диких островах
Нового Света? Да, они  действительно были  ослеплены, впрочем, их ослепление
не  выходило  за  рамки  реальной  политики, хотя  сегодня  эта  политика  и
представляется  в достаточной степени  ирреальной.  Существовала  лишь  одна
возможность, одно средство получить достаточную  власть в столице;  изыскать
ее  могли только  авантюристы,  а  осуществить - только конкистадоры. Кортес
достаточно хорошо разобрался в истинном отношении ацтеков к Монтесуме, чтобы
понять: если испанцам  удастся захватить в плен Монтесуму,  любые враждебные
действия его подданных будут исключены.
     По прошествии некоторого времени Кортес предложил  Монтесуме поселиться
в том дворце, где  жил он, Кортес,  и тем самым соединить царскую резиденцию
со своей собственной. Он сумел  привести убедительные доводы, подкрепив свою
сдержанную  просьбу завуалированными угрозами  -  у  дверей стояли  в полном
боевом вооружении его лучшие  воины,  - и Монтесума, поддавшись  на какое-то
мгновение ничем не оправданной слабости, согласился.
     К вечеру того же дня в одном из дворцов Монтесумы, отведенном Кортесу и
его людям, в специально  выстроенной часовне патеры  Ольмедо  и Диас  читали
мессу.  Слева от них лежали  отделенные стеной  сокровища,  в  которых  были
кровно  заинтересованы  все молитвенно  преклоненные испанцы, а  справа  - в
другом, непосредственно примыкавшем к часовне помещении, находился Монтесума
- еще  царь,  сидящий в  самом  сердце  своей державы,  но  уже не более как
заложник в руках кучки бесчестных людей. Окружавшие его  придворные пытались
утешить своего господина, но  он  живо чувствовал всю унизительность  своего
положения. Берналь Диас отмечает, что все испанцы  были настроены серьезно и
благоговейно  "отчасти  из-за самой церемонии, а отчасти  потому, что  месса
призвана была оказать поучительное влияние на погрязших во мраке язычников".
     Все шло как по писаному, успехам Кортеса, казалось, не будет конца, как
вдруг одно за другим последовали три события, резко изменившие всю картину.
     Первые разногласия  возникли в  среде самих испанцев.  Захватив  в плен
Монтесуму, Кортес  уже не  видел больше оснований  скрывать, что ему удалось
найти  запрятанные сокровища.  Несчастный  император  попытался спасти  свое
достоинство,  "подарив"  сокровища  великому повелителю  Кортеса  - далекому
испанскому королю - и  одновременно  принеся  ему  вассальную  клятву;  если
вспомнить, в каком положении  находился Монтесума, этому акту  вряд ли можно
придать большое значение. Кортес приказал принести  клад в  один из залов  и
взвесить  его.  Весы  и  гири  пришлось  принести  свои -  ацтекам  они были
неизвестны, хотя подданные  Монтесумы отлично владели искусством счета. Клад
был оценен в 162 000 золотых песо; выраженная в долларах (подсчет был сделан
в прошлом столетии) эта сумма составляла 6,3 миллиона.  Для XVI столетия она
была колоссальной, по всей вероятности, таких богатств не имел в своей казне
ни  один из  европейских  монархов. Стоит  ли  удивляться  тому, что солдаты
буквально обезумели, подсчитав, сколько придется на долю каждого?
     Однако у Кортеса были свои соображения насчет дележа. Да и так ли уж он
был  не  прав?  Ведь он отправился в поход по  поручению испанского  короля,
который  имел все основания  рассчитывать на часть добычи.  Но  кто снарядил
корабли, кто и до сих  пор  сидит  по уши  в долгах, как не он, Кортес? Ведь
наступит день, когда  придется их отдавать! И Кортес распорядился  разделить
всю добычу  на пять частей: одну от отделил  для  короля; другую  взял себе;
третья  предназначалась для  Веласкеса (ведь,  отправляясь в Мексику, Кортес
нарушил  его приказ  и попросту  удрал  от него, теперь необходимо  было его
подмазать);  четвертый  пай  был  отдан  пушечным  мастерам,  самопальщикам,
арбалетчикам  и гарнизону Вера-Крус; и  лишь оставшуюся часть  - одну  пятую
сокровищ Монтесумы - поделили между солдатами; на  долю каждого досталось по
сто песо - ничтожная сумма, если учесть все  перенесенные ими тяготы, пустяк
для тех, кто видел весь клад.
     Дело чуть до дошло до открытого бунта. Начались кровавые дуэли. Кортесу
пришлось  вмешаться; он  действовал  не строгостью, а обещаниями, уговаривая
солдат, как  об  этом  рассказывает один из его  воинов, "с помощью красивых
слов, которые  у  него всегда были в  запасе  на все случаи  жизни". Солдаты
послушались его. Кортес  пообещал им такое вознаграждение,  о  котором они и
мечтать  не смели; однако пока солдаты получили лишь пятую часть всей добычи
- остальные четыре пятых оставались во дворце.
     События,   происшедшие  спустя  несколько   месяцев,  были  куда  более
серьезными. Во главе гарнизона Веракрус стоял преданный Кортесу офицер; он и
сообщил конкистадору,  что по приказанию разгневанного  Веласкеса  в  гавань
Веракрус  прибыла  эскадра  под командованием некоего Нарваэса. Единственная
его цель -  захватить  Кортеса, отстранить  его от должности, арестовать  за
открытый мятеж  и превышение полномочий  и доставить в  кандалах  на  остров
Куба. От того же  офицера Кортес  узнает совершенно невероятные подробности:
на 18  каравеллах  Нарваэса  находятся 80  всадников, 80 самопальщиков,  150
арбалетчиков и множество  пушек.  Так Кортес, который и  без  того сидит  на
пороховом погребе в  самом центре враждебной ему  столицы ацтеков,  внезапно
приобретает еще  одного  врага - на этот раз в лице своих соотечественников.
Этот  враждебный  Кортесу  отряд  не  только   намного  сильнее,   чем   его
собственный, - он представляет собой наиболее  мощные  вооруженные  силы  из
всех  когда-либо  вступавших  в бой в Новом Свете. И тогда  происходит нечто
невероятное, настолько поразительное,  что  каждый,  кто до  сих  пор считал
Кортеса  просто  счастливчиком  и  объяснял  его  успехи  свойственной   ему
напористостью и плохим вооружением индейцев, должен был теперь изменить свою
точку  зрения.  Кортес  принимает  решение  выступить  навстречу Нарваэсу  и
разбить его наголову.
     Каким же образом он предполагал это сделать?
     Он отваживается оставить две трети своих солдат под командованием Педро
Альварадо  в  Мехико  -  в  качестве  гарнизона и  одновременно  для  охраны
Монтесумы  - ценного заложника. Сам  же  с оставшейся третью, что составляло
семьдесят  человек,   выступает  навстречу  Нарваэсу.  Покидая   Мехико,  он
умудрился  до  такой  степени  запугать Монтесуму  рассказами о  том,  каким
наказаниям  он  подвергнет  соотечественников, что нерешительный  правитель,
ожидая  от возращения  испанцев  самого  ужасного,  не  желал  слушать  свою
советников  и  приближенных, пытавшихся  убедить его  воспользоваться  самым
благоприятным  для  восстания   моментом.  Более  того,  стараясь  задобрить
Кортеса, он  дошел в своей кротости до  того, что  проводил его (разумеется,
под охраной Альварадо) до плотины, обнял на прощание и пожелал успехов.
     Пополнив свой отряд за счет союзников -  теперь он уже  насчитывает 266
человек,  -  Кортес спускается  вниз, на равнину,  в  Tierra caliente.  Льет
дождь, бушует непогода. Через  разведчиков Кортес узнает,  что Нарваэс дошел
до Семпоалы; таким образом, теперь его отделяет от противника только река.
     Тем временем  Нарваэс,  опытный  и рассудительный  военачальник, решает
идти  вечером к реке, чтобы  напасть на Кортеса, однако его солдаты выражают
недовольство: кому  захочется воевать  в такую  проклятую погоду? И Нарваэс,
уверенный, что в эту темную и дождливую ночь Кортес не решится на переправу,
возвращается в город и спокойно располагается на отдых,  целиком положившись
на превосходство своих сил.
     Но  Кортес  все-таки  переправляется  через реку. Он  застает  врасплох
часовых противника, и вот уже немногочисленные, плохо вооруженные  солдаты с
кличем "Espiritu Santo!" ("Святой дух!") врываются под командованием Кортеса
в лагерь  Нарваэса, до отказа набитый солдатами и вооружением. Это случилось
в ночь под Троицын день 1520 года.  Нападение  застает Нарваэса  врасплох; в
коротком, но  ожесточенном  ночном бою,  озаряемом  лишь  пламенем пожарищ и
вспышками  орудий  -  впрочем, пушкари  успевают  сделать  не  более  одного
выстрела,  - Кортес захватывает лагерь.  Нарваэс сражается на вершине одного
их  храмов.  Метко  пущенное  копье  попадает  ему  в глаз.  Стоны  Нарваэса
перекрывает   торжествующий   возглас    Кортеса:   "Победа!"   Впоследствии
рассказывали, будто  за  правое  дело Кортеса  вступились  кокуйо - светляки
фантастических  размеров:  целыми  роями слетались  они  к  лагерю, и  людям
Нарваэса казалось,  что  их  окружает  огромная армия,  движущаяся при свете
факелов.  Однако   совершенно  очевидно,  что  заслуга  победы  принадлежала
Кортесу;  все ее значение можно было оценить  лишь  тогда, когда большинство
побежденных  согласилось  принести  Кортесу  клятву   верности  и  когда  он
подсчитал трофеи - пушки, ружья,  коней. Только теперь, впервые за все время
экспедиции  Кортеса,  в  его  распоряжении  оказались  действительно  мощные
вооруженные силы. Впрочем,  то, что Кортесу каким-то чудом  удавалось до сих
пор с маленьким отрядом, ему не удалось сделать, имея большую армию.


     Глава 28
     ОБЕЗГЛАВЛЕННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
     Испанцы  вторглись  в  страну  с  мечом  и  крестом:  под  сенью креста
маршировали они, призывая  на помощь Espiritu Santo - Святой  дух. Кресты, а
затем  и  церкви  поднимались там, где  испанцы утверждались более или менее
прочно.  Священники  исповедовали   воинов  перед  каждой   битвой,  служили
торжественные мессы после  каждой победы и пытались  обратить в христианскую
веру ацтеков.
     Здесь  не  место  исследовать  значение и  правомочность  миссионерской
деятельности.  Для нас  важно одно: вторгшись  в  царство  ацтеков,  испанцы
впервые столкнулись не  с дикими племенами,  вся религия которых  сводится к
нескольким обрядам и примитивному анимизму, к  обожествлению природы и духа,
а с древней религией,  которая хоть  и  была  в целом  политеистичной,  но в
почитании  двух  своих  главных  богов  -  Хуицилопочтли  и  Кецалькоатля  -
проявляла явно  монотеистические  тенденции;  кроме  того, благодаря  тесной
связи  с  астрономией  эта  религия наложила определенный  отпечаток  на всю
цивилизацию  страны,  что до сих пор  было  характерно  во всяком  случае, в
известном тогда мире - для всемирных и искупительных религий.
     Ошибка  испанцев и их священников  заключалась в том,  что они  слишком
поздно  это  заметили.  Но могли  ли  они это  вообще  заметить?  Необходимо
вспомнить, какое  значение имела церковь в начале XVI века. В те годы, когда
Кортес  маршировал  по  Мексике,  Мартин  Лютер был  всего-навсего  мятежным
монахом,  автором  нескольких  крамольных статей, Коперник еще не  возвестил
миру о своей  теории,  а  Галилео Галилей  и  Джордано Бруно еще  не  успели
родиться. В те времена  не существовало  искусства, науки, да  и самой жизни
вне    церкви.   Все   западноевропейское   мышление    было   христианским.
Ограниченность  такого  представления  о   мире,   абсолютная  вера   в  его
правильность,   в  вечность  его  существования  и  его  очистительную  силу
неизбежно порождали нетерпимость. Все, что не было христианским, объявлялось
языческим; все, кто жил и мыслил по-иному, считались варварами.
     Эти  представления, присущие людям  XVI столетия, мешали  им признавать
право на  существование каких-либо  иных воззрений даже в тех случаях, когда
эти воззрения являлись следствием совершенно другого взгляда на мир, другого
восприятия окружающего.  Эти представления были весьма  ограниченными, и они
не могли быть поколеблены даже тогда, когда завоеватели Мексики  столкнулись
с очевидными признаками  высокоорганизованной и  высокоразвитой в социальном
отношении  жизни  ацтеков,  познакомились   с  их  системой   образования  и
воспитания,  узнали о некоторых  поистине поразительных открытиях, сделанных
ацтекскими жрецами в области астрономии.
     Уверенности завоевателей в том,  что они имеют дело с дикарями, которые
нуждаются в  обращении  в  истинную веру,  не могли  поколебать  даже  явные
признаки  цивилизации:  большие города,  образцовая  система  дорог и связи,
великолепные  здания  и  храмы.  Богатейший  город Мехико  с  его  лагунами,
прудами,  улицами, плавающими островами цветов (чинампами, которые видел еще
Александр Гумбольдт) был для них всего лишь дьявольским наваждением.
     К  несчастью,  религия ацтеков включала один обряд, который и  в  самом
деле должен был вызывать у каждого, кому приходилось об этом узнать, чувство
отвращения и мысли о кознях дьявола: в государстве ацтеков богам приносились
бесчисленные  человеческие  жертвы;  жрецы  вспарывали  обреченному  грудную
клетку  и извлекали из нее  еще трепещущее окровавленное  сердце.  И  только
теперь  мы  имеем, быть  может,  право  напомнить испанцам, которые со  всей
страстью  восстали против этого  кровавого обычая,  о  заживо  сожженных  на
бесчисленных кострах людях - жертвах их собственной инквизиции.
     Таким образом, в  цивилизации ацтеков высокая нравственность сочеталась
с варварскими обычаями  и традициями. Само  собой разумеется, что испанцы не
сумели увидеть в этой двойственности единства своеобразной культуры;  они не
смогли  понять,  что  ацтеков  в отличие от дикарей, с  которыми приходилось
иметь дело Колумбу, Веспуччи и Кабралю, можно было запугивать только до  тех
пор, пока  дело  не касалось их религии. Испанцы не отдавали себе  отчета  в
том,  что  благодаря  страху  ацтеков  перед   оружием  они  могли   творить
безнаказанно любые злодеяния и насилия, совершать любые недостойные поступки
- все, кроме одного: кроме святотатства  и осквернения храмов. Но именно это
они и сделали. В результате Кортес  чуть  было  не лишился всех плодов своих
побед - и военных и политических.
     Интересно,  что  наиболее ревностными миссионерами  в окружении Кортеса
были как раз не священники. Патеры Диас  и Ольмедо (в особенности последний)
действовали очень осторожно, с большим тактом.
     Скорее  всего,  первым, кто предпринял попытку обратить в  христианство
Монтесуму,  был сам  Кортес  -  это  подтверждается  всеми сообщениями; быть
может,  он  сделал  это, повинуясь  бессознательному  желанию искупить  свои
грехи.  Монтесума  выслушал  его  весьма  вежливо,  но  когда   Кортес  стал
противопоставлять  кровавым  жертвоприношениям  религии  ацтеков   чистую  и
простую службу католической  мессы, он дал понять конкистадору, что, по  его
мнению,   человеческие   жертвоприношения  -  обряд  более   невинный,   чем
христианский  обычай  вкушать плоть и  кровь  бога. Трудно  сказать, был  ли
Кортес настолько силен в споре, чтобы противопоставить что-нибудь этой точке
зрения. Впрочем, это  его не  остановило.  Он  попросил разрешения осмотреть
один из больших храмов ацтеков. Монтесума посоветовался со своими жрецами, и
после  долгих колебаний  разрешение  на  осмотр  было  дано.  Кортес  тотчас
отправился  в  Большой  Теокалли -  храм,  расположенный  в  центре  города,
неподалеку от того  дворца, который был отведен испанцам. Он высказал патеру
Ольмедо мысль, что это  самое подходящее место для водружения креста, но тот
отговорил его. Потом оба  они очутились  перед  большим камнем из  яшмы,  на
котором  производилось  заклание  жертв:  их  убивали  с  помощью  ножей  из
обсидиана - вулканического стекла, - и увидели статую бога Хуицилопочтли. Он
был ужасен: с точки зрения испанцев, Хуицилопочтли был  похож на  настоящего
дьявола,  такого, каким  его издревле малевала их собственная  церковь. Тело
этого  безобразного  бога  -  бога  войны  ацтеков -  было  опоясано  змеей,
сделанной из жемчуга и драгоценных камней.  Берналь Диас, который и здесь не
отставал от Кортеса, отвел взгляд; и вот  тут-то он увидел  нечто  еще более
страшное:  все стены этого обширного помещения были залиты кровью. "Смрад, -
писал он  впоследствии, -  был сильнее,  чем на бойне в Кастилии". Он бросил
взгляд  на алтарь:  там лежали три сердца,  которые, как ему показалось, еще
трепетали и дымились.
     Спустившись по бесчисленным  ступенькам вниз, испанцы обратили внимание
на  большое здание, стоявшее на холме. Войдя в него, они увидели, что оно до
потолка заполнено аккуратно сложенными черепами: то были черепа бесчисленных
жертв. Один  из солдат принялся их считать и пришел к выводу, что их  должно
здесь быть по меньшей мере 136 тысяч.
     Вскоре  после  этого  -  время   просьб  уже  миновало,  настало  время
приказаний, подкрепленных  угрозами, -  Кортес занял одну из башен  Большого
Теокалли. После первого  посещения  башни Кортес  разразился непристойной  и
грубой  богохульной  речью, вызвав на  этот  раз  замешательство  Монтесумы.
Впервые он пришел в волнение и посмел возразить, обратив внимание Кортеса на
то,  что подобных речей его народ  не стерпит.  Но  Кортес  продолжал упрямо
проводить свою линию: он  приказал  очистить