, что
пора уже перестать ее переоценивать. Но мы должны были  столь упорно вбивать
это  сознание потому,  что среди  других  американских цивилизаций она  была
открыта  первой  и тем  самым  обеспечила  себе  место  в  этой  книге,  где
излагается  история археологических  исследований.  Далее  мы  увидим, что в
Америке  были  и  другие,  гораздо  более  значительные  цивилизации  и  что
цивилизация ацтеков сама является  всего лишь отблеском еще  более  высокой,
более древней культуры.
     Так  мы снова  входим в  русло нашего рассказа. Мы приходим ко  второму
открытию древней Америки. Оно связано с именами двух людей - один из них, не
переступая порога  своей  комнаты,  открыл  существование  древних  ацтеков;
другой, пробиваясь сквозь джунгли с мачете в руках, открыл еще более древний
народ, впервые обнаруженный одним из сподвижников Кортеса.
     На этот раз ученый отнесся к нему с тем почтением  к прошлому, которому
научились лишь в XIX веке.  Впрочем, и  второе  открытие в общем  ничего  не
дало: для того  чтобы древние американцы могли занять подобающее им  место в
истории цивилизации, понадобилось еще и  третье, которое было сделано уже  в
наши дни. Обо всем этом мы поговорим в одной из последующих глав.


     Глава 29
     МИСТЕР СТЕФЕНС ПОКУПАЕТ ГОРОД
     Однажды,  ранним  утром   1839   года,   через   долину  Камотан  вдоль
гондурасско-гватемальской  границы  ехала  группа  всадников:  впереди  двое
белых,  на некотором расстоянии от них  - несколько  индейцев. Хотя они были
хорошо вооружены,  прибыли они  сюда с самыми мирными намерениями.  Впрочем,
несмотря на  все их уверения в  миролюбии, они  уже  к  вечеру того  же  дня
оказались запертыми в "ратуше" одного небольшого городка  под охраной пьяных
солдат,  которые  всю  ночь напролет ссорились между  собой  и  развлекались
стрельбой.
     Таково было не слишком ободряющее начало исследовательской деятельности
Джона Ллойда Стефенса, который вторично открыл древнюю Америку.
     Стефенс родился в Шрюсбери (штат Нью-Йорк) 28 ноября 1805 года, получил
юридическое образование и в течение восьми лет работал в нью-йоркских судах.
Однако  его   истинным  призванием  была  не  юриспруденция:  он   увлекался
древностями,  в   частности   поисками  следов  древнейших   цивилизаций.  В
предыдущей главе мы уже -упоминали о том,  что американские археологи начали
свои исследования  с изучения древних цивилизаций Старого Света. Не составил
-  исключения  и  Стефенс: хотя  он  был  американцем,  он  отправился не  в
Центральную Америку, а в Египет, Аравию и Палестину, а на следующий год -  в
Грецию  и  Турцию.  О  том,  что  в  Центральной  Америке были  бесчисленные
памятники: древнейшей цивилизации, он  не  имел  ни  малейшего понятия. Лишь
впоследствии, когда ему пошел  уже тридцать второй год и он выпустил в  свет
две  книги, ему случайно попало в  руки  описание  одного  путешествия,  где
содержались  сведения,  взволновавшие  его  до глубины души, - это во многом
определило всю его дальнейшую научную деятельность.
     Книга эта была  официальным отчетом некоего полковника Галиндо, который
в  1836  году  обследовал  по  поручению  правительства  положение  местного
населения. В своем отчете Галиндо упоминал об остатках самобытной и, судя по
всему, чрезвычайно древней архитектуры,  с которыми ему пришлось столкнуться
в лесах Юкотана и Центральной Америки.
     Эти сухие  заметки наблюдателя необычайно взволновали Стефенса. Он стал
искать  дополнительные сведения и наткнулся на историю Гватемалы, написанную
Хуарросом,  где  были приведены высказывания некоего Уэнтеса, утверждавшего,
будто  в  его время, то есть около  1700  года,  возле  Копана  в  Гондурасе
существовал целый  комплекс  еще хорошо  сохранившихся древних построек;  он
называл его цирком.
     Этих скудных данных оказалось для  Стефенса  вполне достаточно. Кажется
почти  невероятным,  что  он не стал  узнавать подробностей  и  лишь  весьма
поверхностно ознакомился с источниками времен конкистадоров. Но мы вынуждены
повторить: открытия испанских завоевателей, во всяком случае в той их части,
которая   относилась   к  древнейшим  цивилизациям,   попросту   выпали   из
общественного  сознания.  Не  мог Стефенс знать и  того,  что где-то, совсем
недалеко  от него,  живет человек,  тоже  американец,  который как  раз в то
время, когда  Стефенс начал готовиться  к своему путешествию  по Центральной
Америке,  занялся  собиранием и  подбором  документов  об одном  из  древних
народов,  населявших в  свое время этот район. Он не знал, что этот  человек
мог, не выходя  из  своего кабинета,  не только  много  рассказать  об  этих
древних народах,  но  и  предсказать в общих чертах, что  именно может  быть
обнаружено Стефенсом во время путешествия.
     Стефенсу  нужен был  спутник, и  он  нашел  его  в лице  своего  друга,
англичанина  Фредерика Казервуда, рисовальщика по  профессии. Здесь мы вновь
встречаемся  с тем рабочим Содружеством, которое  не раз наблюдали и  ранее;
вспомним,  как  Виван  Денон   с  помощью  карандаша   запечатлевал  находки
Египетской комиссии  Наполеона  или  как  Эжен Фланден  зарисовывал  готовые
разрушиться памятники, найденные Ботта среди развалин Ниневии.
     В  самый разгар подготовки к путешествию внезапно появилась возможность
возложить основное бремя расходов на Соединенные Штаты Америки.  Дело в том,
что  к  этому  времени  Центральная  Америка  вошла  в  сферу  экономических
интересов США, и, когда внезапно скончался американский  поверенный в делах,
Стефенсу  благодаря его знакомству со  времен службы в нью-йоркских  судах с
Мартином ван  Буреном  - президентом  США  и  губернатором штата Нью-Йорк  -
удалось  получить  назначение на  этот  пост.  В  результате  Стефенс  начал
путешествие не только с  кучей рекомендательных писем, он сумел  прибавить к
своему имени звучный титул Encargado de  los negocios de  los Estados Unidos
del  Norte  -  поверенного  в  делах Соединенных  Штатов  Америки.  (Сколько
пионеров археологии мы уже встречали в роли дипломатов!)
     Все  это, однако,  не спасло его от нападения  пьяной солдатни. В  1839
году  с ним  произошло  в  Центральной Америке примерно  то  же  самое,  что
случилось шесть лет спустя на берегах Тигра в Месопотамии с Лэйярдом: тот  и
другой попали в страну в самый разгар мятежа.
     В  те времена в Центральной  Америке  существовали три большие  партии:
партия  Морасана,  экс-президента республики  Сан-Сальвадор,  партия  мулата
Ферреры в Гондурасе и партия индейца Карреры в Гватемале. Каррера вместе  со
своими  приверженцами, которых  не слишком дружелюбно  называли  "качурекос"
(фальшивая  монета),  находился  в  полной  боевой  готовности.  Сражение  у
Сан-Сальвадора  между  Морасаном  и  Феррерой,  в  котором  Морасан  получил
ранение,  закончилось,  однако, его  победой, и население ожидало вступления
его  войск  в  Гватемалу.  По той самой дороге, по  которой ожидали прибытия
войска  Морасана,  и  продвигался  со  своим  небольшим  отрядом Джон  Ллойд
Стефенс.
     Страна была разорена. Опереточные  генералы и бандитские вожаки сменяли
друг друга в руководстве отрядами и отрядиками (в их состав входили индейцы,
негры,   два-три   европейских   офицера-авантюриста  и  беглые  солдаты  из
итальянской  армии  Наполеона);  причем  они  не  столько  воевали,  сколько
занимались  грабежами  и  мародерством.  Деревни были разграблены, население
голодало,  "no hay" ("ничего нет")  - таков был постоянный ответ на  просьбу
Стефенса продать хотя бы немного провизии. Ничего! Кроме воды.
     Они остановились  на  постой  в  "ратуше"  одного  городка.  Облеченный
знаками  своей власти - палкой  с  серебряным набалдашником,  алькальд этого
городка  принял  их  весьма  недоверчиво.   Ночью  он  ворвался  с  отрядом,
состоявшим примерно из двадцати пяти человек, в помещение, занятое Стефенсом
и  его  людьми.  Командовал  отрядом  офицер,  сторонник  Карреры,  которого
Стефенс, рассказывая об этом приключении,  называет "господином  в блестящей
шляпе". Последовавшие  за этим  события  приняли несколько  шумный характер;
Августин,  слуга  Стефенса,  получив  удар  мачете в голову,  стал  кричать:
"Стреляйте, сэр, стреляйте!" Стефенс предъявил при свете лучины свой паспорт
и печать генерала  Каскара, дезертировавшего в свое время  из наполеоновской
армии,  который  пользовался   известностью  и  влиянием  в  стране  и  чьей
поддержкой Стефенс успел заручиться.  Что касается Казервуда, то  он пытался
разъяснить  подвыпившим  солдатам  основы международного права,  в частности
положение  о неприкосновенности  личности дипломатов, впрочем, на солдат это
произвело еще меньшее впечатление, чем паспорта.  С  одной стороны, ситуация
несколько напоминала сцену из "Фра-Дьяволо", с  другой - принимала все более
и более  серьезный оборот, так как на Стефенса  оказались направленными дула
трех мушкетов. Развязка  была оттянута появлением второго офицера, явно выше
рангом, чем первый, ибо на нем была еще  более  блестящая шляпа. Снова  были
проверены  паспорта.  Офицер  строжайше  запретил  насилие,  но  предупредил
алькальда, что он  отвечает за пленников  головой. Пока он  говорил, Стефенс
успел набросать  записку генералу Каскара. Для большего эффекта он запечатал
ее  американской пятидесятицентовой монетой.  "Орел распростер  свои крылья,
звезды  сверкнули  при свете лучины,  и  все подошли  поближе, чтобы получше
рассмотреть монету".
     Маленький  отряд  Стефенса  не  мог  уснуть.   Охранявшие  их  солдаты,
расположившись лагерем вокруг "ратуши", шумели, орали и весьма невоздержанно
пили водку. Внезапно перед пленниками  вновь  предстал алькальд, позади него
шествовали изрядно подвыпившие  солдаты.  В  руке он держал письмо Каскара -
следовательно, оно было еще не отослано! Тут Стефенса прорвало, и то, что не
смогли   сделать  ни   дипломатические  паспорта,   ни  уговоры,  ни  ученые
разъяснения Казервуда,  сделал грозный  тон  Стефенса.  Алькальд  немедленно
послал  одного  из  индейцев отнести письмо и  исчез  вместе  со всей  своей
свитой.  Стефенс решил запастись  терпением.  Впрочем, напряженная  ситуация
разрядилась сама собой.
     На  следующее  утро,  когда солнце  уже поднялось,  к  Стефенсу  явился
протрезвевший  алькальд  с  официальным  визитом  примирения.  Что  касается
солдат, то  они, повинуясь новому приказу, убрались восвояси  еще до восхода
солнца.
     Копан  расположен  в штате Гондурас  возле реки  того же названия - она
впадает в Мотагуа, а затем в Гондурасский залив. (Не следует смешивать его с
городами Кобан на Рио-Кобане  и  Кабахон, который находится  северо-западнее
Копана, уже в Гватемале.)
     В  свое  время этой  дорогой шел  Кортес,  когда  он  отправился  после
завоевания государства  ацтеков в 1525  году из  Мехико в Гондурас для того,
чтобы наказать  одного предателя;  дорога протянулась  более  чем  на тысячу
километров сквозь горы и девственный лес,
     Продолжая свой путь, Стефенс, Казервуд, проводники-индейцы и носильщики
вскоре  углубились в лес, и, когда над ними, словно зеленое море, сомкнулись
джунгли, они постепенно  начали понимать, почему до  них здесь побывало  так
мало путешественников и исследователей.
     "Зелень,  - писал за  триста лет до  этого о таких же лесах  Кортес,  -
отбрасывала такую густую тень, что солдаты  не  видели,  куда ставить ногу".
Мулы по брюхо проваливались в трясину, и,  когда Стефенс и Казервуд, пытаясь
им  помочь,  слезали  с коней,  колючие  растения царапали  их лица и  руки.
Томительная жара и духота вызывали усталость и вялость; над болотами плясали
тучи москитов - вестников лихорадки.  "Этот  климат, - писали о  тропической
низменности еще за сто лет до путешествия Стефенса испанские путешественники
дон Хуан и Уллоа, - истощает силы мужчин и  убивает женщин при первых родах.
Быки  теряют  в  весе, у коров пропадает молоко, наседки перестают нестись".
Природа  ничуть не  изменилась со  времен  Кортеса, и,  если бы  не  военные
события,  которые  с  самого  начала  обрекли  на  неудачу   дипломатическую
деятельность Стефенса и  благодаря которым ему не оставалось ничего другого,
как отдаться страсти к путешествиям, он, возможно, повернул бы назад.
     Стефенс  принадлежал к  числу  людей, которые в  самых тяжелых условиях
остаются восприимчивыми  к очарованию новизны.  Этот лес не только изматывал
нервы  и  таил  в  себе не  только  неожиданности  -  он одновременно был  и
удивительно привлекательным  для  глаза, для слуха,  для обоняния.  Из низин
тянуло  запахом  перегноя; каких здесь  только  не  было деревьев:  красное,
желтое,  голубое!  Раскинув гигантский шатер из  двенадцатиметровых листьев,
стояли  пальмы. Внимательный  наблюдатель  мог  увидеть и  орхидею.  Кое-где
виднелись ананасы, похожие на горшки с цветами.
     А  когда к вечеру  лес наполнялся звуками,  можно  было  услышать вопли
обезьян-ревунов,  выкрики попугаев, кваканье, визг, рыканье  и даже внезапно
обрывающиеся приглушенные предсмертные стоны загнанного хищником животного.
     Стефенс  и  Казервуд  пробивались  сквозь  такие  дебри,  которые,  как
говорится,  в  дурном  сне  не привидятся.  Исцарапанные до крови,  покрытые
грязью и тиной, с воспаленными глазами, они шли и шли вперед. Неужели здесь,
в  этих джунглях, в этом  заколдованном мире, который, казалось,  всегда был
таким, находились когда-то каменные здания, большие каменные постройки?
     Стефенс не  кривил душой,  он сам честно признавался, что по мере того,
как  он углублялся в это зеленое царство, им все сильнее овладевало неверие:
"Должен сознаться, мы оба -  и господин Казервуд и я - несколько сомневались
в успехе и приближались к Копану, скорее надеясь,  нежели  ожидая обнаружить
там чудеса".
     Но скоро наступил момент, когда чудеса стали явью.
     Разыскать  где-нибудь в незнакомом  лесу остатки какого-то сооружения -
немого свидетеля давно прошедших времен, - конечно, интересно, такая находка
дает пищу  уму.  Тем  не менее никому не придет в голову называть это чудом.
Однако  Стефенсу, который объездил  чуть ли  не половину  Востока  и посетил
почти все места, где были найдены  остатки цивилизаций древних народов, было
теперь  суждено при  всем  отсутствии надежд найти нечто  особенное, увидеть
нечто такое, что в первый момент буквально лишило его дара речи. Когда же он
пришел в себя  и подумал о том, какое большое значение для науки будет иметь
сделанное им открытие, он едва не уверовал в чудо.
     Добравшись   до  Рио-Кобана,   путешественники  зашли  в  расположенную
неподалеку деревушку, чтобы познакомиться с местными  жителями - обращенными
в  христианство  метисами  и индейцами.  Затем  они продолжили свой  путь  в
джунглях,  пока  внезапно  не  наткнулись на  сложенную  из  четырехугольных
каменных плит крепкую  и хорошо сохранившуюся стену; рядом с ней они увидели
множество  ступеней,  которые  вели   к  террасе,  настолько  заросшей,  что
определить ее размеры было невозможно.
     Взволнованные этим зрелищем, но еще опасаясь дать  волю  своим чувствам
(кто мог поручиться, что перед ними не просто остатки какой-нибудь старинной
испанской крепости?), они свернули с тропинки  и увидели, что их  проводник,
яростно работая ножом, прокладывает себе дорогу среди сплетения лиан. Сделав
несколько  взмахов,  он  раздвинул  лианы,   словно  занавес  перед  началом
спектакля, и,  как бы отдавая на суд критики  свое собственное произведение,
указал  рукой  на высокий темный предмет  - deus ex machina в  истории этого
открытия.  Когда  Стефенс  и  Казервуд при  помощи  мачете пробились к  нему
поближе,  они увидели стелу  -  высокий обелиск,  какого им еще  никогда  не
приходилось  видеть.  Этот  обелиск   был  к  тому  же  выполнен   в   такой
художественной манере,  с которой им не доводилось встречаться  ни в Европе,
ни  на Востоке  и  о  существовании  которой  в Америке  они  не  могли даже
подозревать.
     Перед  ними   был   каменный   монумент  с   совершенно   поразительной
орнаментикой.  Великолепие орнамента  заставило  их  в  первый  момент  даже
усомниться  в  том,  сумеют ли  они этот памятник  описать.  Четырехугольный
обелиск  (мы приводим данные последующих измерений) имел в высоту 3 м 90 см,
в  ширину  -  1  м  20  см и в  толщину -  0,9  м.  Он  был  строить  покрыт
скульптурными  изображениями.  Эти  крупные,   массивные  скульптуры   резко
выделялись на фоне  сочной зелени, окружавшей  обелиск; в  их выщербинах еще
сохранились следы краски, некогда, вероятно, покрывавшей эти изваяния, снизу
доверху.
     На фасаде выделялось рельефное изображение какого-то мужчины. "Его лицу
было придано торжественно-серьезное выражение, способное  внушить страх".  С
боков обелиск был весь испещрен какими-то
     загадочными иероглифами, сзади  украшен  скульптурами. "Ничего похожего
нам видеть еще не приходилось".
     Стефенс был  очарован и околдован, но  он принадлежал к числу настоящих
ученых и не был склонен делать поспешные выводы. Он  позволил себе высказать
только предварительное заключение, и  впоследствии  оно  оказалось абсолютно
правильным!
     "Этот неожиданно найденный монумент... убедил нас в  том, что предметы,
которые мы разыскиваем,  представляли бы существенный интерес  не только как
остатки цивилизации неизвестного  нам народа,  но и как памятники искусства;
наряду с  вновь  открытыми  историческими документами  все  это  явилось  бы
свидетельством того, что народ, некогда населявший континент  Америки, вовсе
не был диким.
     Но  когда Стефенс,  расчищая  себе дорогу  при помощи мачете, проник  в
сопровождении Казервуда  в гущу джунглей, когда он обнаружил второй, третий,
четвертый  -  в  общей сложности  четырнадцать  этих  диковинных, украшенных
скульптурами  обелисков, один удивительнее другого, он пошел в своих выводах
значительно  дальше.  Тогда он  (вспомним,  что  ему  были  хорошо  известны
памятники  страны на  Ниле; он  видел  их собственными глазами и знал, какой
высокой цивилизации  они обязаны своим существованием) заявил, что многие из
тех: монументов, которые он нашел  здесь, в  джунглях Копана,  "выполнены  с
гораздо большим вкусом, чем самые красивые  монументы  египтян, другие же по
своим художественным достоинствам по меньшей мере равны им".
     Для того  времени  это  утверждение  было чудовищным. Когда в одном  из
своих писем Стефенс  поделился новостью о находках, его сообщения вызвали не
только  недоверие,  но  и  смех. Был  ли он  в  состоянии  доказать  то, что
утверждал?
     "С  чего  начать?"  -  спрашивал  он  себя,  смущенный  размерами  этих
монументов  и   непроницаемостью   зеленых   стен,  которые   их   окружали.
"Предприятие почти совершенно безнадежное. Руины разбросаны  по всему  лесу.
Здесь,  правда, есть  река; она впадает  в тот же океан, на  берегу которого
лежит Нью-Йорк, но на реке - стремнины и пороги. Остается одно: распилить ту
или  иную  статую  и таким образом  перевезти  ее  в качестве  образца,  а с
остальных снять  слепки". И добавляет: "Ведь слепки из Парфенона, хранящиеся
в Британском музее, считают ценными памятниками".
     Однако  впоследствии  он отказался  от  этой  мысли.  Ведь  с  ним  был
Казервуд, и он обратился к художнику с просьбой приступить к делу. Казервуд,
автор великолепных зарисовок египетских памятников, пришел в замешательство;
хмурясь,   он  щупал   каменные  лица   изваяний,  таинственные   иероглифы,
причудливый орнамент, проверял вновь и вновь освещение, смотрел, как ложатся
тени на великолепно изваянные рельефы, и качал головой...
     А  в это время Стефенс, не успокаиваясь,  посылает проводника назад,  в
деревню,  расспросить, не  может ли  кто-нибудь  сообщить  что-либо  об этих
таинственных   статуях.   Таковых   не   находится.  Кто   мог  создать  эти
высокохудожественные  произведения?  "Quien  sabe?"  ("Кто  знает?